|
Но настоящая схватка купечества и русской партии непосредственно с Министром финансов произошла в 1884 году при рассмотрении вопроса об утверждении устава русско-американской компании. Это предприятие бралось построить по стране сеть элеваторов, чтобы существенно снизить затраты на транспортировку зерна, идущего на экспорт. Представитель и акционер компании П. П. Дурново не скрывал, что, прежде всего, преследует интересы землевладельцев-дворян. Данную коммерческую инициативу всячески продвигал Н. X. Бунге, который со своей стороны не мог не приветствовать такие крупные инвестиционные вложения. В этом деле он решил заручиться поддержкой Государственного совета[566]. Однако против учреждения русско-американской компании резко выступили «представители народной политики» в лице Московского биржевого комитета и его политических союзников. «Московские ведомости» в пух и прах разносили проект, напрочь отвергая предоставленные экономические расчеты. Вместо игры в цифры издание предлагало сосредоточиться на том, кому в полное распоряжение достанется хлебная торговля. И делало вывод, что этот исконно русский бизнес отдается в жертву иностранцам, а местное купечество должно будет довольствоваться крохами, которые русско-американская
компания пожелает им выделить из своей выгоды. Происходившие слушания в Госсовете передовая газеты окрестила «торгом со своей совестью»[567]. А на аргумент сторонников проекта о присутствии в правлении компании русских подданных, М. Н. Катков многозначительно замечал, что «между русскими подданными есть всякие»[568].
Тем не менее, общее собрание Государственного совета стараниями Н. X. Бунге и П. П. Дурново большинством проголосовало за создание русско-американской компании (за - 33 члена, против - только 8). Но тут к ее противникам присоединился сам государь император. Александр III выразил недоумение по поводу того, что это дело дошло до Госсовета и вообще там оказалось, недвусмысленно назвав представление Министра финансов по данному поводу «очень легкомысленным»[569]. В результате он утвердил мнение меньшинства, выступившего против учреждения компании, отметив в своей резолюции, что подобная коммерческая инициатива опасна для России. При этом очень интересно, что император вспоминал известный тендер 1868 года о продаже Николаевской железной дороги, когда один из проигравших участников - американская фирма - предъявил претензии российской стороне, и та потом долго и мучительно развязывалась с ним. Эпизод с русско- американской компанией стал крупной лоббистской победой купеческой буржуазии, а также и первой серьезной трещиной в отношениях Александра III и его Министра финансов. Лишь благодаря усилиям Государственного секретаря А. А. Половцева высочайшую резолюцию решили не обнародовать, чтобы не бросать явную тень на Бунге[570].
Следующее дело москвичей в экономической сфере оказалось еще более масштабным. Купечество настроилось нейтрализовать промышленный потенциал Польши; конкуренция с этим западным районом империи уже давно раздражала русских фабрикантов. Детальное изучение этого вопроса поручалось верному последователю М. Н. Каткова и И. С. Аксакова публицисту С. Ф. Шарапову[571]. В 1885 году он побывал в регионе, после чего представил доклад о перспективах конкурентной борьбы с Польшей. Сразу отметим, что данная проблема подавалась не только в сугубо хозяйственном ключе: она приобрела и политическую подоплеку. Как известно, значительная часть польской промышленности находилась в руках у немцев, облюбовавших командные высоты экономики. Это стало возможным, благодаря тому покровительству, которое неизменно оказывалось им в Петербурге. По наблюдению Шарапова, даже российская железнодорожная сеть являлась простым продолжением германских торговых путей внутрь нашей страны[572]. При такой поддержке российских властей развитие польской промышленности шло быстрыми темпами; выдерживать конкуренцию с ней становилось все труднее. В результате коренные русские фабрики и мануфактуры находились под угрозой, «чувствуя, как шаг за шагом почва уходит из-под ног»[573]. Теперь пришло время изменить положение, когда немецкий капитал процветает за счет русского купечества. Для этого предлагалось повысить налогообложение польских предприятий, ввести повышенные железнодорожные тарифы на импортные грузовые потоки от границ России к Центру. Вновь звучало напоминание о необходимости создать специальный орган, призванный оберегать именно русскую экономику[574]. Не дожидаясь этого, Московский биржевой комитет уже демонстрировал, как нужно стоять на страже ее коренных интересов, ходатайствуя о восстановлении таможенной границы между польскими губерниями и Россией. На это требование шокированный Министр финансов Н. X. Бунге согласиться уже никак не мог[575]. Тем не менее, фабриканты Лодзи сполна ощутили возросший лоббистский потенциал купечества Первопрестольной. Жалобы теперь стали раздаваться уже с их стороны: они указывали на уменьшение прибылей, что стало прямым следствием ухудшения общих условий хозяйствования.
Пользуясь политической поддержкой, лидеры московской буржуазии начали постепенно осваиваться в стенах Министерства финансов; ныне главное экономическое ведомство вынуждено было идти им навстречу. Если прежде обращения фабрикантов власти называли «домогательствами», то теперь начинания этих подлинно русских людей становились ориентирами для практических шагов в экономике. Характерен пример переписки Минфина и Московского биржевого комитета. В конце 1883 года 24 крупных промышленника Центрального региона обратились в правительство с просьбой плотнее привлекать сведущих и заинтересованных лиц для трудов в комиссию по пересмотру общего таможенного тарифа[576]. Согласие со стороны Минфина последовало незамедлительно. Но особенно обращают внимание такие слова: «В совещаниях могут высказаны мнения противоположные тем, кои будут положены в ожидаемом от Московского биржевого комитета заключении. Департамент торговли и мануфактур по поручению господина Министра финансов считает нужным сообщить:
не будет ли признано полезным назначить особых представителей от Московского биржевого общества к участию в предположенных совещаниях по одному или два лица для каждого из производств. О том, кто будет избран просьба сообщить»[577]. Встречая такое расположение к своим инициативам, купеческая буржуазия начала высказываться по разнообразным экономическим вопросам. То ее представители озаботились проникновением англичан по реке Енисей и требовали прекратить подрыв торговли с сибирским краем[578] [579]. Или настаивали на поддержке импорта риса через азиатскую границу, дабы уменьшить европейские экспортные потоки и обеспечить загрузку отечественных судов и
у д 169
Апогей купеческого влияния пришелся на отставку Н. X. Бунге: его пребывание на посту главы финансового ведомства вызывало все большее недовольство капиталистов из народа и их друзей из русской партии. В. П. Мещерский и М. Н. Катков настойчиво добивались его ухода, расчищая путь для приверженцев протекционизма. С 1 января 1887 года министерство возглавил И. А. Вышнеградский - креатура русской партии. В августе он посетил Нижегородскую ярмарку, где стал почетным и желанным гостем. Обращаясь к новому министру, Председатель ярмарочного комитета П. В. Осипов откровенно заявлял, что русское купечество «знает, какое знамя поднято вашим высокопревосходительством и по какому пути решили вы вести русское государственное хозяйство»[580]. Ободренная купеческая буржуазия, представила обширную программу торговой экспансии, призвав решительно осваивать рынки Закавказья, Персии,
Средней Азии, Дальнего Востока[581]. Именно Министром финансов И. А. Вышнеградским с энтузиазмом завершена протекционистская таможенная эпопея. Он принимает решение о резком повышении пошлин: их предполагалось сделать самыми высокими в Европе. Для обоснования этих намерений из столичного Технологического института, где ранее трудился И. А. Вышнеградский, была приглашена группа профессоров вместе все с тем же Д. И. Менделеевым, которому поручалось выработать ставки по товарам химической промышленности. Однако Менделеев не ограничился скромной, на его взгляд, задачей, и подготовил программу тарификации всех хозяйственных отраслей, сгруппировав их по двенадцати разделам. Его обширная записка передавалась для заключений в биржевые комитеты. Все участники этого проекта демонстрировали твердую убежденность в необходимости упрочить таможенную систему страны[582]. Идейную сторону этой работы обеспечивали издания - «Московские ведомости» и «Русь», которые уже давно обосновывали преимущества покровительственной системы[583]. Вообще, по сравнению с 1868 годом ситуация повторилась с точностью до наоборот. Либеральные круги, выступавшие за свободу торговли, теперь оказались на периферии министерского тренда. Им оставалось только замечать, что, например, пошлины на хлопчатобумажные изделия уже и так превышают ставки 1868 года, когда их как высшего предела домогались те же самые московские деятели. Аграрии предрекали, что неоправданный рост тарифов увеличит производство сверх рыночных потребностей и естественным образом вызовет кризис[584]. Но участники таможенной эпопеи оставались глухи к подобным аргументам. Как вспоминал чиновник Минфина В. И. Ковалевский, министр Вышнеградский к запросам «земледелия относился с безразличием, вступая в беспощадную борьбу с аграриями во всех случаях, когда из их уст делались выпады против его любимого детища - общего таможенного тарифа»[585].
Успехи на ниве таможенной политики вдохновили московскую группу на следующие шаги. С начала 90-х годов XIX века купеческая элита начинает требовать допуска к эмиссионным операциям Министерства финансов. Эта сфера давно являлись своего рода монополией петербургских банков, теперь же Первопрестольная все настойчивее предлагает использовать потенциал Московского купеческого банка: он располагает обширной клиентурой и обладает необходимыми средствами для размещения государственных, гарантированных правительством процентных бумаг. Начались хлопоты по открытию филиала Купеческого банка в столице[586]. Московская группа планировала экспансию в разные сферы экономики; об этом свидетельствуют ее намерения по организации новых коммерческих банков. В 1889 году был подготовлен устав Каспийского банка для содействия нефтяной промышленности и среднеазиатской торговле; его правление предполагалось разместить в Москве, а отделения - в Баку и Батуми. Примечательно, что владельцами именных акций могли быть только российские подданные[587]. Видные промышленники Москвы (клан Морозовых и др.). заключили соглашение с рядом петербургских дельцов о создании Русского торгово-промышленного банка
для финансовых операций в Северо-Западном регионе[588]. Однако столичный бизнес был не в восторге от проникновения на его традиционный рынок: контрольный пакет банка пришлось продать наследникам известного железнодорожного дельца фон Дервиза. С Каспийским банком также возникли трудности: английские капиталисты, заправлявшие нефтяной отраслью, сопротивлялись усилению конкурентов в Закавказье. В этом случае москвичи решили ограничиться открытием Бакинского филиала Волжско-Камского коммерческого банка[589].
Но это нисколько не охладило пыл московской буржуазии. Ее коммерческие устремления шли в унисон с теми задачами, которые стояли в тот период перед правительством. Так, новый Министр финансов С. Ю. Витте (выходец из русской партии, племянник одного из ее идеологов Р. А. Фадеева) в 1893 году начал свою бурную деятельность на ключевом правительственном посту с борьбы против колебаний курса рубля, на котором играли биржевые спекулянты[590]. В этом главу Минфина с радостью поддержало московское купечество: его давно раздражала волантильность на валютных рынках, что отражалось на стоимости производимой продукции. В начале 1893 года Московский биржевой комитет направил предложение Министру финансов С. Ю. Витте с просьбой пресечь биржевые спекуляции и ограничить круг лиц, вовлеченных в игру на бирже. В письме признавались трудности контроля за спекулятивными сделками, а потому правительству предлагалось разработать меры общего законодательного характера[591]. С. Ю. Витте энергично откликнулся на просьбу промышленников: уже в июне Александр III утверждает мнение Государственного совета, направленное против биржевых спекулятивных операций. Принятые решения преследовали устранение ненормальных колебаний стоимости ценных бумаг и валюты, а также предупреждали вовлечение в подобные игры неопытных лиц. Приказчики и конторщики могли отныне осуществлять биржевые операции исключительно за счет своих хозяев, которые обязаны снабжать их соответствующей доверенностью. Предусматривались санкции за распространение на бирже заведомо ложных слухов вплоть до лишения права участвовать в торгах[592]. Купечество с энтузиазмом бросилось исполнять данное распоряжение: в Москве было установлено около сотни лиц (судя по фамилиям, более половины из них - еврейской национальности), которые после окончания биржевых торгов устраивали сходки рядом с биржевым зданием[593].
Неплохо шли дела московской группы в железнодорожных делах. К примеру, она совместно со столичными деловыми структурами была вовлечена в продажу железных дорог государству (в это время оно как раз занялось выкупом сети у частных собственников). Так, Московско-Курская и Донецкая ветки были с успехом пристроены в казну - при участии тех же петербургских банков, но уже на основе равноправного сотрудничества с московскими[594]. Нельзя не упомянуть и еще об одном знаковом событии в экономической жизни купечества. В 1890 году Министерство финансов разрешило крупному купцу-старообрядцу С. И. Мамонтову приобрести Невский механический завод[595]. Это первая серьезная покупка в сфере тяжелой промышленности, совершенная представителем московского купеческого мира; прежде подобные приобретения делались, как правило, выходцами из военной аристократии и высшего чиновничества. Интересы купечества очевидным образом устремлялись за пределы традиционной текстильной отрасли. Эти стремления, пусть и с нереализованными планами в банковской сфере, свидетельствуют о готовности московской купеческой группы играть первые роли в российской экономике.
Успешное продвижение на коммерческой ниве, рассматривались купечеством как закономерное следствие, выбранной им поведенческой стратегии. Политически опираясь на представителей русской партии, правившей бал при Александре III, капиталисты из народа с энтузиазмом демонстрировали верноподданнические взгляды. В ответ лидеры староверческого клана стали регулярно награждаться всевозможными знаками отличия. Если совсем недавно (в 1860-х годах) они только получили право их удостаиваться, то теперь всевозможные награды полились на выходцев из народа потоком: почтенный К. Т. Солдатенков имел целую коллекцию наград, С. Т. Морозов в свои тридцать лет получил Орден св. Анны, нижегородец Н. А. Бугров - Орден св. Анны, Орден св. Станислава и золотую медаль к нему для ношения на ленте[596]. Первопрестольные купцы подчеркнуто позиционировали себя в качестве верных - не менее, чем дворяне, - государевых слуг. И никакие неудачи не могли поколебать их настрой. Например, даже претерпев немало откровенных унижений при Александре II от его Министра финансов М. X. Рейтерна, купечество неизменно оказывало ему демонстративные знаки внимания. Так, в ознаменование десятилетней службы на посту министра Московский биржевой комитет специально учредил его
именные стипендии для учащихся по коммерческой части, отметив, что делает это в знак признания заслуг Рейтерна «в преобразовании нашей экономической жизни» (тендер по Николаевской железной дороге или таможенные баталии 1867 года предусмотрительно не вспомнили)[597]. В начале 80-х годов XIX века купеческая элита активно вошла в «Святую дружину» и «Добровольную охрану», созданных для борьбы с крамолой и охраны императора. Во время коронационных торжеств в Москве купечество профинансировало обеспечение порядка в городе и выставило для этого около четырех тысяч старообрядцев, в том числе представителей свыше двухсот известных предпринимательских фамилий; большая часть из них удостоилась специальных наград[598]. Еще один характерный пример: Московский голова купец Н. А. Алексеев (прихожанин Рогожского кладбища) на заседаниях городской Думы прерывал неуместные, на его взгляд, выступления выкриками: «Нельзя ли без рево- люциев и без конституциев?»[599]. А в 1891 году, после назначения генерал-губернатором Москвы великого князя Сергея Александровича (брата императора Александра III), городская Дума не замедлила переименовать Долгоруковский переулок, названный в честь прежнего генерал-губернатора
В. А. Долгорукова, в переулок Сергея Александровича[600].
Однако за столь бурным выражением преданности скрывалось четкое осознание своей действительной силы. Об этом свидетельствует конфронтация купеческого клана с тем же Московским генерал-губернатором великим князем Сергеем Александровичем. Прибыв в Москву, столичный аристократ потребовал, чтобы здесь, как и в Петербурге, перекрывали улицы во время следования его кортежа. Глава городской
Думы Н. А. Алексеев заявил о невозможности исполнения подобного желания, что стало причиной их крупной ссоры[601]. Конфликт обострился осенью 1891 года, когда высокосиятельный князь собрал купечество для внесения пожертвований в пользу голодающих районов. Он не упустил возможность продемонстрировать полное отвращение к деловой элите Первопрестольной, после чего ее представители не замедлили удалиться[602]. Затем, в конце 1892 - начале 1893 года, последовал конфликт в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, которое фактически содержалось на средства купечества. Местные меценаты, входившие в совет Московского художественного общества, потребовали устранения из этого учебного заведения инспектора Н. А. Философова. А великий князь Сергей Александрович встал на сторону инспектора - в результате почти все члены совета (так называемая партия П. М. Третьякова) подали в отставку (перипетии этого конфликта изложены в переписке вице-президента Академии художеств графа И. И. Толстого)[603]. Согласимся, что немногие могли позволить себе такое демонстративное отношение к брату императора. Тем не менее, все эти редкие выпады имели эмоциональную подоплеку, связанную с негативным восприятием Москвой персоны Сергея Александровича. Какие-либо политические мотивы, конечно, здесь совершенно отсутствовали. Так, купеческая элита абсолютно не реагировала на происходившие время от времени в пореформенный период либеральные брожения. Видные деятели русской партии, не щадя живота своего, вставали преградой на пути подобных европейских веяний. Народные же капиталисты, в отличие от своих политических союзников, сил на идейные баталии тратили немного: требования конституции и ограничения самодержавной власти не вызывали у них ни малейшего интереса. Они не усматривали в них никакой практической пользы.
Характеризуя взаимоотношения старообрядчества с властями в пореформенный период, следует остановиться и на религиозной сфере. Здесь, как и в экономической жизни, наблюдалась та же траектория: от терпимости в 60-70-х годов XIX столетия - до ренессанса при Александре III. В начале обстановка вокруг староверия хотя и стабилизировалась, но еще не давала поводов для большого оптимизма. После работы Особого временного комитета 1864 года и Закона о браках раскольников 1874 года государство сочло, что вхождение староверческой общности в правовое поле империи состоялось, и миссия властей в этом деле в основном исчерпана. Усилия же раскольников привлечь внимание к своим нуждам мало что давали; особенно это касалось поповского согласия: с 1856 года алтари в часовнях Рогожского кладбища оставались запечатанными. Лидеры поповщины, составлявшие костяк московской экономической группы, настойчиво пытались решить эту болезненную для них проблему. Наиболее близки к успеху они были весной 1880 года, когда праздновалось 25-летие царствования Александра II: руководитель МВД Л. С. Маков лично внес ходатайство раскольников на рассмотрение Комитета министров. Он пояснил шокированным правительственным чиновникам, что закрытие алтарей произошло по надуманным обвинениям, не подтвержденным в ходе тщательного дознания, тогда как само их существование дозволено еще Екатериной Великой. Маков предлагал алтари распечатать, а также разрешить строительство новых молитвенных зданий - но только без всякой торжественности, дабы избежать соблазна для православных. С этими соображениями, добавил министр, соглашается Московский военный генерал- губернатор князь В. А Долгорукий[604]. Но Александр II их
не поддержал: он разделял распространившееся мнение о том, что интерес здесь, прежде всего, денежный, связанный с поступлением больших средств в Министерство внутренних дел[605]. Ведь всего за восемь месяцев до рассмотрения на Комитете министров прошения раскольников Маков отказал им в аналогичном ходатайстве об открытии алтарей, поддержав позицию Синода, о чем и докладывал императору[606]. Это случай с распечатыванием алтарей послужил причиной отставки Министра внутренних дел[607]. Верхи беспоповцев тоже решили воспользоваться юбилейной датой с пользой для себя, но здесь все обошлось без скандалов. Они презентовали императору адрес, изобилующий верноподданническими фразами и заканчивающийся весьма любопытным признанием, что слов для выражения нежных чувств и любви к августейшему дому у них как раз и нет...[608] Нужно отметить, что вообще беспоповцы гораздо реже обращались к властям: у них отсутствовала потребность в устойчивой церковной инфраструктуре и, следовательно, в разрешительных процедурах.
В 60-70-х годах отношение власти к русскому расколу скорее можно охарактеризовать как нейтральное. Все же Александр II, при всем своем спокойном отношении к ста- роверию, не очень-то жаловал представителей этого малопонятного ему мира. Например, известна его резкая отповедь наследнику престола, который поддержал заявку московской группы на приобретение Николаевской железной дороги; отец долго наставлял сына по поводу того, с кем не следует связываться[609]. Личный друг Александра II - Министр двора князь А. В. Адлерберг - отклонял заманчивые денежные предложения раскольников: мол, если император узнает о подобных связях, то это может сильно повредить их дружбе[610]. Однако трагедия 1 марта 1881 года изменила многое, в том числе и отношение к расколу. Буквально на следующий день после взрыва бомбы в Петербурге выяснилось, что один из двух погибших с императором охранников - старообрядец из казаков. Его родственники настаивали на похоронах по раскольничьему обряду; К. П. Победоносцев выступил против, считая это оскорблением памяти императора - главы господствующей церкви. Но новый самодержец проигнорировал предупреждение обер- прокурора Синода и разрешил погребение по желанию родственников[611].
Благосклонное отношение к расколу со стороны нового императора не замедлило проявиться и в государственной жизни. Именно при Александре III вышел в свет один из самых либеральных законодательных актов, регулирующих отношения со старообрядчеством. 3 мая 1883 года, накануне коронации в Москве, был обнародован закон «О даровании раскольникам некоторых прав общегражданских и по отправлению ими духовных треб». Староверам разрешалось творить общественную молитву; они получили
теперь право совершать богослужение по своим обрядам не только в частных домах, но и в особо предназначенных для этих нужд помещениях; им дозволялось исправление и строительство часовен и других молитвенных зданий без изменения их общего наружного вида. Льготы не распространялись только на скопцов и тех, чей религиозный культ связан с изуверством и посягательством на жизнь и здоровье[612]. Разрабатывая этот документ, власти мотивировали его ограничением «усмотрения местной администрации в отношении к расколу более точным, нежели прежде, определением предоставляемых раскольникам прав»[613]. На совещании, обсуждавшем данный закон, выдвигалось даже предложение отказаться от разделения раскольников на более и на менее вредные согласия и секты. Как отмечалось, этот подход основан не на степени действительного вреда в отношении государства, на степени удаления от православия. Председательствовавший на совещании Александр III, был готов отказаться от сохранения подобной градации староверия. Этому помешали лишь возражения со стороны руководителей Государственного совета, правда, совсем иного - организационного порядка; они просили не умалять прерогативы данного органа и не принимать окончательного решения без его участия[614]. Русская партия - вдохновитель данного закона - не скрывала удовлетворения. М. Н Катков писал о восторжествовавшей справедливости, о восстановлении мира, нарушенного более двух веков назад, и замечал
при этом, что полное уравнение православия со староверием все же было бы самым верным средством к окончательному решению этой проблемы[615] [616]. Заметим, что разработка закона стала не менее трудным делом, чем, например, принятие нового таможенного тарифа. По воспоминаниям очевидцев, его прохождение в государственных структурах встретило мощнейшее сопротивление бюрократии, разумеется, во главе с К. П. Победоносцевым. Обер-прокурор Синода продолжал настаивать на включение в закон признаков, делящих староверческие толки на более или менее вредные200.
Тем не менее, ободренные староверы стали трактовать дарованные им льготы довольно широко. Богатые представители раскола профинансировали издание книги «Исследование, служащее к оправданию старообрядчества», которая вышла большим тиражом. Ее автор, турецкий подданный В. Карлович, в соответствующем ключе описал страдания староверов за древнее благочестие, а также их чаяния о наступающем восстановлении истинной «народной русской церкви» - надежной опоре русского отечества[617]. От слов староверы перешли к делу: уже миссионерский съезд РПЦ, проходивший летом 1887 года в Москве, констатировал небывалое усиление раскола, пропаганда которого, с появлением закона от 3 мая 1883 года, велась совершенно свободно[618]. Например, поповцы с энтузиазмом принялись налаживать свою религиозную жизнь; выстраивание иерархии согласия полностью перешло под контроль богатых прихожан Рогожского кладбища. Был образован Духовный совет, куда вошли представители купеческой элиты Первопрестольной. Совет сильно ограничил влияние Архиепископа московского и всея Руси Савватия на постановлении попов; даже его выезды из Москвы требовали специального разрешения Совета. Попытки главы поповцев протестовать против такого порядка ни к чему не приводили[619]. С 1882 года попечители Рогожского кладбища получили право лишь информировать власти о происходивших там делах. С каждыми очередными выборами попечителей (раз в три года) вводились новые административные послабления. В результате за последующие десять лет жизнь кладбища постепенно приобрела вид автономного самоуправления. Регулярно стали проводиться публичные и торжественные богослужения, привлекающие народ; совершались разъезды староверческих священнослужителей по губерниям. Как отмечалось в МВД, эта - по сути, раскольничья - администрация представляла собой государство в государстве, где всем заправляли староверческие толстосумы и иерархи- самозванцы[620]. Обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев стремился остановить победное шествие староверия. В начале 1890 года он настойчиво пытался внести в ненавистный ему закон от 3 мая 1883 года санкции за пропаганду раскола, которых там не было предусмотрено. Проект, внесенный Министерством юстиции в Государственный совет, устанавливал наказание за публичное содействие расколу: в первый раз - заключение в тюрьму сроком от 4 до 8 месяцев, а во второй - до полутора лет. Однако общее собрание Госсовета не поддержало усилия Победоносцева, возвратив проект на новое рассмотрение, а затем и вообще вернув в Минюст[621].
В марте 1892 года делегация из пятнадцати староверов- поповцев посетила Грецию: они желали дополнительно удостовериться, что боснийский митрополит Амвросий, положивший в 1846 году начало Белокриницкой иерархии, не состоял до обращения к старой вере под запретом Константинопольской патриархии и крестился не поливательным (как утверждали беглопоповцы), а трехпогружательным крещением. Все это преследовало цель добиться от Вселенского патриарха признания старообрядческой иерархии «в сущем их сане». В случае успеха рогожане намеревались ходатайствовать и перед российским правительством о признании законности Белокриницкой иерархии, хотя бы наравне с католической или армянской[622]. Понятно, что в подобных вопросах правительство проявляло сдержанность и - при всей активности русской партии - не решалось переходить определенные границы. Потому-то настойчивые просьбы о распечатывании алтарей в часовнях Рогожского кладбища по-прежнему оставались без последствий, а попытки установить временные походные алтари признавались самовольными и незаконными[623].
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |