Заботливо отсканировал и распознал v-krapinku.livejournal.com 28 страница

Но Великий Винфилд весьма уверенным тоном сооб­щил, что какао больше не осталось. Причем во всем мире. Он при любом маленьком открытии гипнотизирует себя убедительными интонациями. И возбуждает в себе таким образом безграничный энтузиазм и жажду действия.

— А надо тебе сказать, что когда чего-то в мире не хва­тает, то цена на это «что-то» вздувается. На бирже какао сейчас царит настоящий хаос. Если цена какао увеличит­ся только на три цента, твой капитал удвоиться. Красота! Скажешь, нет?

Цена на какао зависит от того, сколько его на рынке. Основной урожай идет с октября по март, так что в фев­рале-марте, когда продукт уже в мешках, начинается га­данье об урожае следующего года.

—Мои источники в Гане сообщают, что дела там пло­хи. — При этом вид у Винфилда такой, словно он дает очередные указания агенту 007. «Мои источники...» Обычно это какой-нибудь казначей какой-нибудь фир­мы. Но сейчас, возможно, Великий имеет в виду какое-либо лицо международного уровня — политика или даже члена правительства.

—Их Спаситель-Искупитель, мистер Кваме Нкрума, понастроил дворцов и социализмов, а социализмы напло­дили формуляры и бюрократов. Клерки отправляются на плантации вести строгий учет какао, чтобы Рыночный совет Ганы знал, как поступать. Но бюрократам не с руки идти на плантации и считать деревья. Они знают, что если впишут в бланки не те цифры, то сорвут пятилетний план и их поставят к стенке. Какие цифры нужно вписывать, они сообразят, не выходя из кабинетов. И никто из них не интересуется, сколько там на самом деле какао. А мои ис­точники сообщают, что какао тю-тю.

Звучит складно. Международная интрига, реальное лицо социализма, возможность прокатиться на волне ис­тории.

— Что мне надо сделать? — спрашиваю я.

— Заключить контракт на бирже какао. Продавец обя­зуется поставить, скажем, в сентябре тридцать тысяч фун­тов какао по нынешней цене, двадцать три цента за фунт. Десять процентов маржа, один контракт — одна тысяча долларов. Какао подпрыгивает на три цента — и ты удва­иваешь вложение. На шесть центов — утраиваешь.

— Какао падает на три цента — и я теряю все деньги.

— Ничего подобного! Это невозможно. Какао под­прыгнет до сорока центов. Как минимум. Значит — шес­тикратный рост вклада. А если повезет, то и до пятидеся­ти. Это девятикратный рост. Помню, в пятьдесят четвер­том году стоимость какао дошла до семидесяти центов.

В Нью-Йорке каждый желающий может купить какао. Он может купить также лен, шкуры крупного рогатого скота, серебро, пшеницу — да почти все что угодно. Толь­ко дай деньги брокеру. Эти «фьючерсные» контракты да­ют возможность производителям и клиентам «хеджиро­вать» свои операции и смазывают колеса коммерции.

Быстрый подсчет в уме показал мне, что повторение ситуации 1954 года принесет мне 15 тысяч на каждую вложенную тысячу. Я позвонил знакомому брокеру, кото­рый никогда не слышал о Великом Винфилде, просто что­бы продублировать каналы, и очень скоро за каких-то пять тысяч баксов некий продавец обязался поставить мне в сентябре 150 тысяч фунтов какао.

И вот я уже биржевой делец международного масшта­ба. Встречаюсь с людьми, о существовании которых рань­ше не подозревал. Сижу в баре с парнем, регулярно наез­жающим в США из Западной Африки. Консультируюсь.

— Наши темнокожие друзья манипулируют цифрами. На бумаге показатели отличные, но какао под ними не чувствуется.

Через две недели Освободитель и Спаситель народа Ганы, товарищ Кваме Нкрума, посетил с визитом Китай. Оппозиция воспользовалась случаем и отобрала у него страну, отобрала все, кроме 25 миллионов долларов, ко­торые он заблаговременно куда-то припрятал. Вечерние газеты пестрели аршинными заголовками: «РЕВОЛЮЦИЯ В ГАНЕ!»

У меня зазвонил телефон. Кто говорит? Помощник Винфилда.

— Великий Винфилд просил напомнить вам о какао. У вас ведь есть контакты в СМИ. Позвоните кому-нибудь в Западной Африке и узнайте, кто там теперь у руля и чем это чревато для какао.

Великий набрал какао на три миллиона. Заманив ме­ня в игру, он отвел мне роль разведслужбы. Конечно, я и сам теперь рвался разузнать обстановку и ближе к по­луночи уже кричал в трубку, пытаясь поговорить со зна­комым корреспондентом Си-би-эс в Аккре. Его голос плавал и тонул в треске помех, тонула в неразберихе и да­лекая Гана. Ситуация неопределенная, сообщал он. Я по­интересовался, есть ли у власти люди из «кофейных» пле­мен. Мой собеседник точно ответить не смог, но некото­рые из правящей верхушки, как он полагал, были родом из глубинки, где и произрастал интересующий меня обра­зец тропической флоры.

На меня посыпались звонки людей, о которых я ранее не слыхивал.

— Вы меня не знаете, но что новенького из Ганы? Как относится новое правительство к какао?

Какао шло по 25 центов. Таким образом, без дополни­тельных затрат я смог бы купить еще два контракта.

Магнаты какао дали ужин, а представитель компании «Хершли» осыпал всех присутствующих улыбками и за­верил, что какао сколько угодно и хватит всем желаю­щим. Под впечатлением подобного изобилия биржа ка­као на следующий день обрушилась с таким грохотом (какао — нерегулируемый рынок), что пришлось остано­вить торги. «Хершли» вмешалась и скупила всё у панике­ров. Это меня озадачило. Зачем им покупать какао, если его и так навалом, а будет еще больше?

И тут до меня вдруг дошло, что есть на свете львы, а есть и мыши. Есть «Хершли», «Нестле», «Эм-энд-Эм», и есть мы — мелочь, пытающаяся накинуть на львов сеть. «Хершли» стоит лишь чуть-чуть нажать на рынок — и мыши превратятся в мышиный паштет. Так или иначе, львы должны получить настоящее какао, а пока что они хеджируются жалкими миллионишками долларов, скупая и перепродавая мышиные кофейные контракты.

Заветная мечта мышей в этой игре — держать какао подальше от львиной пасти до тех пор, пока для львов не придет пора превратить сырой продукт в плитки шокола­да. Тем временем лев ловит мышей и снимает с них шкур­ку — отбирает контракты и сует в карман. Пригодятся позже.

После речи «Хершли» мыши запаниковали, какао упа­ло до 22 центов. Меня теперь беспокоили звонок от бро­кера по поводу поддержания маржи и боли в желудке. Пришлось глотать пилюли. К счастью, какао поднялось до 24 центов, и я почувствовал, что спасен.

Голос Великого Винфилда утешительно рокотал в те­лефонной трубке:

— «Хершли» и «Эм-энд-Эм» мутят воду, чтобы вы­звать панику на бирже. А мы не паникуем. Они-то знают, что какао больше нет. Деревья опрыскивать некому. Кре­стьяне бегут с плантаций. Урожай — хуже некуда. Если так пойдет и дальше, в следующем году мы получим со­рок центов за фунт, а то и все пятьдесят или шестьдесят. Шоколадники в голос взвоют!

Какао шло по 25, и брокеры сообщали, что скоро оно подорожает еще больше. Это должно было бы меня под­готовить, но не подготовило. Позвонил помощник Вин­филда:

— С прискорбием сообщаю о трагических событиях в Нигерии... — И тут Великий Винфилд, сняв трубку па­раллельного телефона, вмешался в разговор.

— Трагедия! — радостно провозгласил он. — Граждан­ская война! Хауса режут глотки ибо. Кто будет собирать урожай?

Я не знал кто. Конечно, посмотрев на карту, можно было бы установить, что народы ибо и хауса населяют восток и север страны, а какао растет на западе Нигерии, где живут йоруба, но до того ли было?

— Убит генерал Иронси, глава Нигерийского государ­ства, — траурным голосом вещал секретарь Винфилда.

Какао подскочило до двадцати семи центов за фунт.

—С печалью в сердце сообщаю о взрыве на железной дороге в Нигерии, — долбил в трубку секретарь Винфил­да. — Великий Винфилд не имеет к этому варварскому ак­ту никакого отношения, что бы ни говорили в Лондоне. Мы ненавидим насилие. Мы любим истину. А истина за­ключается в том, что какао отсутствует, а «Хершли» его с руками оторвет по шестьдесят центов.

—По семьдесят! — зыкнул в свою запараллеленную трубку Винфилд. — Биржа вдребезги, а кому-то милли­ончик-другой отколется. Неплохо, неплохо.

До моих ушей дошли слухи о том, что Винфилд зонди­ровал почву у знакомых фармацевтов — интересовался возможностью заразить деревья какао болезнью под на­званием «черный стручок», грозой плантаций.

—Подождите минутку! — попросил я. — Я уже слы­шал, что какао не будет, что деревья пять лет не опрыски­вались, что крестьяне бегут с плантаций... гражданская война, мятеж, хаос, какао больше нет. Так зачем же нам еще и эпидемия?

—А, ерунда! — отмахнулся Винфилд. — Урожай будет никудышный. Еще чуть-чуть дождичка — и пойдет «чер­ный стручок», тогда все. Никогда не видел дерева какао, увешанного почерневшими стручками? Ужасно, ужасно... Семьдесят центов нам обеспечено.

Каких только слухов не ходило. Говорили, что якобы в Филадельфии на склад какао заявился санитарный врач и обнаружил крыс. Крысы! Врач в шоке. Склад опе­чатан. Врач случайно оказался знакомым Винфилда и сам купил пять контрактов. Через два часа на складе появил­ся врач «Хершли», крыс не обнаружил и печати снял. Ну просто анекдот! Проверять эту байку у меня не было вре­мени. Я озаботился другим. Нам нужен дождь, точнее — ливень, чтобы «черный стручок» мог процветать и здрав­ствовать. Подумать только — шестьдесят центов за фунт! Эта тема меня так занимала, что на приеме я познакомил­ся с ганским дипломатом.

—Скажите, сэр, — обратился я к нему. — У вас сейчас дожди?

—В августе у нас всегда дожди, — кивнул он.

—Да, конечно. Но... какие именно дожди? Грозовые, ливневые? Разрушительные?

Ганский дипломат покосился на меня, как на дурака, и отсел подальше.

Какао тем временем вело себя просто неприлично: це­на за фунт колебалась около двадцати семи центов, и ни­кто не знал, как оно поведет себя дальше. Великий Вин­филд решил послать гонца в Западную Африку, чтобы по­лучить известия о погоде, о распространении «черного стручка» и о видах на урожай из верного источника. Он присмотрел для этого некоего Марвина из Бруклина, бывшего трейдера какао. Марвин имел обыкновение ку­пить несколько контрактов, затем продать их, снова ку­пить, снова продать... так он заработал кучу денег, но впоследствии зарвался, прогорел и теперь перебивался случайной работой, высматривая шанс, чтобы вернуться в игру. Весил он 240 фунтов, носил очки и никогда не бы­вал западнее Аппалачей и севернее Коннектикута. На­сколько я понимаю, этот человек не отличил бы дерева какао от куста крыжовника. Для него какао представляло собой листок бумаги, которым торговали на Уолл-стрит. И тем не менее Марвин стал Нашим Человеком в За­падной Африке. Великий Винфилд, вложивший в какао

3 миллиона, выдал Марвину 500 долларов и обязался покрыть издержки. Я помог Марвину экипироваться в магазине «Аберкромби и Фич». Когда он облачился в свой африканский боевой наряд, меня стали одолевать сомнения. При покупке снаряжения я уже весь состоял из сомнений.

Марвин купил охотничий нож, компас, сумку-холо­дильник для мартини и герметичный чехол для карт. Мы долго беседовали с продавцом о достоинствах двустволки «Весли-Ричардс» калибра ноль четыреста семьдесят пять. Она явно предназначена для охоты на слонов или бегемо­тов. Однако Марвин вознамерился приобрести это оружие.

—Но вы же едете не слонов стрелять, а инспектиро­вать плантации какао, — попытался я его урезонить.

—Никогда не знаешь заранее, что тебе может понадо­биться, — наставительно объяснил мне Марвин, прице­ливаясь в лифт универмага. Стволы подергивались и опи­сывали замысловатые зигзаги.

Потом мы зашли в аптеку, где Марвин загрузился средствами от дизентерии, желтухи, укусов змей, желтой лихорадки, аллергии и запора. Он также запасся успоко­ительными. В аэропорту Кеннеди Марвин со своим бага­жом погрузился в самолет авиакомпании «Пан Амери­кэн» и отбыл, помахав мне рукой. Уже через сутки посту­пили первые разведданные:

ДОЖДЬ ВРЕМЯ ОТ ВРЕМЕНИ МАРВИН.

И сразу же в Гану полетела ответная телеграмма:

ЖДУ ПРОГНОЗ УРОЖАЯ НА ОСНОВЕ КОЛИЧЕСТВА ДЕРЕВЬЕВ КАКАЯ ПОГОДА СКОЛЬКО БОЛЬНЫХ ДЕРЕВЬ­ЕВ КАКОВА ЦЕНА НА МЕСТЕ ВИНФИЛД.

И тут же ответ:

БРИТАНЕЦ В ОТЕЛЕ ГОВОРИТ СТОЛЬКО ЖЕ ДЕРЕВЬЕВ КАК В ПРОШЛОМ ГОДУ БОРЬБА С ВРЕДИТЕЛЯМИ ВЕ­ДЕТСЯ МУХА МДУМГВЕ ПОД КОНТРОЛЕМ МАРВИН.

— Му... Мду?.. Какая муха?

—Вредитель какао, деревья губит, — авторитетно по­яснил секретарь Винфилда.

—Черт возьми, я его послал не в отеле сидеть! — рык­нул Великий. — Пусть поднимает зад и отправляется по складам и плантациям, на месте разузнает об урожае. Я вбухал в это дело три миллиона, а какао болтается на отметке двадцать шесть центов!

— Может, ему без винтовки боязно? — предположил я. Какао сползло до 25,5. Кто-то наверняка знал нечто

такое, чего не знали мы. Возможно, львы снова вышли на мышиную охоту. Неизвестность. И следующая телеграм­ма не внесла ясности.

БРИТАНЕЦ ГОВОРИТ ЧЕРНЫЙ СТРУЧОК В ОБЛАСТИ АШАНТИ ЗАВТРА ТУДА ОТПРАВЛЯЮСЬ ДОЖДИ ПРЕКРА­ТИЛИСЬ МАРВИН.

За следующие два дня какао упало до 24,5 центов за фунт. Брокеры снова пристают с поддержанием маржи, пришлось продать еще два контракта. Великий Винфилд мрачнее тучи, ругает Марвина. Я представляю себе нашего лазутчика, входящего в ганский склад какао. «Есть ка­као?» — вопрошает Марвин. «Не-е, бвана, какао не-не, со­всем не», — отвечает абориген. А после ухода американца абориген, пять лет назад окончивший с отличием Лондон­скую школу экономики, надевает свой европейский кос­тюм, снимает трубку и на оксфордском английском сооб­щает в соседний склад, что Марвин приближается.

От Марвина больше ничего не слышно. Я прекрасно представляю себе, что с ним произошло. Он нанял автомо­биль с водителем. Дорогу развезло, автомобиль увяз, во­дитель отправился за помощью. Не дождавшись его воз­вращения, Марвин пошел вслед за ним и заблудился в джунглях. Вокруг дико хохочут обезьяны, Марвина жа­лят москиты, кусает мошкара, громадные шестидюймовые пиявки присасываются к ногам.

Через несколько ужасных часов ошалевший Марвин выползает на просеку и попадает в гущу ухмыляющихся граждан, нацеливших в него свои острые копья. Гражда­не хватают Марвина и сдирают с него одежду. Несчастная жертва испускает отчаянный вопль.

А на другой стороне глобуса какао тем временем все па­дает и падает в цене. Великий Винфилд шлет телеграмму:

ЖДУ НОВОСТЕЙ ЛОНДОН СООБЩАЕТ УРОЖАЙ КАК МИНИМУМ СРЕДНИЙ ВИНФИЛД.

Ухмыляющиеся граждане отложили копья, подняли Марвина и плюхнули его в чан с маслом, поставленный на огонь. Марвин мычит, как бык на бойне.

В Нью-Йорке паникеры избавляются от контрактов, какао падает до 20 центов за фунт. По этой цене джентль­мены из «Хершли» и «Эм-энд-Эм» его скупают, скупают и скупают. Я в свое время покупал какао на три цента до­роже, и теперь все мои контракты уплыли к «Эм-энд-Эм». Великий недосягаем. Мыслит, говорит его секрегарь.

Ухмыляющиеся граждане с копьями оказались вполне добросердечными созданиями. Они знают, что обсосан­ный пиявками страдалец найдет успокоение в нагретом масле. Марвин перестает вопить, ощущает облегчение. Он весьма лакомый 240-фунтовый кусочек, но граждане об­тирают его, кормят и отводят сначала в полицейский уча­сток, а оттуда в контору плантации какао, где американца уже поджидает беглый водитель, рассчитывающий на го­норар.

Да, случилась революция в Гане, разразилась граждан­ская война в Нигерии, «черный стручок» напал на посад­ки, да и железную дорогу взорвали... Но что-нибудь этакое случается каждый год, и каждый год созревает какао.

Сняли урожай и в этом году. Не большой, не малень­кий. Так себе, средненький.

Но урожай не покрыл потребления, поэтому в следу­ющем году...

Я пролетел на бирже, помощник Винфилда вылетел с работы. Сам Великий Винфилд потерял половину своих контрактов. «Ничего, мы свое получим, не мытьем, так катаньем», — отмахнулся он и бросился спекулировать акциями «КЛМ» и «Солитрон», чтобы наверстать упу­щенное.

А Марвин благополучно вернулся из Ганы. Подогретое масло полностью исцелило его, и теперь он снова рвется в бой, готов опять отправиться в Гану, в Нигерию, лишь бы это дало ему шанс вернуться в игру.

Иногда заглядываю в котировки какао. В Нигерии раз­разилась настоящая гражданская война, не игрушечная. Гана девальвировала валюту. Повсюду «черный стручок». Неурожай — и какао подскочит до пятидесяти центов. Каждый год мир потребляет больше какао, чем произво­дит, но цена остается примерно одинаковой. Совершен­нейшая бессмыслица. Да, в этой игре у львов солидная фо­ра. Теперь я знаю свое место, и в следующий раз, когда ка­кой-нибудь мудрец скажет, что на фондовой бирже застой, а на товарной складывается интересная ситуация, я от­правлюсь прямым ходом на какой-нибудь мышиный пляж и пережду на солнышке, пока эту интересную ситуа­цию развеет ветер.

Роберт Крайстго Бет Энн и макробиотика

Эта первая статья Роберта Крайстго, которую он опубликовал в журнале, весьма показательна и поугитель­на, поскольку демонстрирует, насколько легко оказывает­ся иной раз получить информацию там, где априори рас­считываешь наткнуться на непреодолимые трудности. В 1965 году двадцатитрехлетний Крайстго работал ре­портером в агентстве «Дорф фича сервис» в Ньюарке. Это учреждение, напоминавшее старое «Чикаго сити ньюс бю­ро», снабжало газеты местными новостями. Однажды ве­чером, когда Крайстго дежурил в агентстве, из «Нью-Йорк геральд трибюн» поступила заявка — написать статью о смерти Бет Энн Саймон, молодой женщины, скончавшей­ся фактически от голода в результате фанатической при­верженности к «макробиотической диете дзен №7». Крайстго пришлось звонить ее отцу в надежде что-нибудь выведать.

«Я чувствовал себя весьма неуютно, — вспоминает Крайстго. — Беспокоить близких умершего... сами понима­ете. Вампирство какое-то! Но я преодолел себя, позвонил. И, как ни странно, отец говорил со мной целых сорок ми­нут. Может, потому что я знал слово макробиотика"».

Сложнее было с Чарли, мужем Бет Энн. Зато от него удалось узнать больше, чем от отца умершей. «Чарли ска­зал, что я вьюсь вокруг него, как муха. Но оба они, и муж, и отец покойной, хотели, чтобы история увидела свет в по­дробном изложении, а не в куцем пересказе большинства га­зет, уцепившихся за „несчастный слугой с диетой дзен"».

Статья написана автором «на одном дыхании», легко, как будто без усилий. Не замечаешь даже некоторой при­митивности ее композиции, присущей классическому аме­риканскому короткому рассказу. Крайстго как будто с самого начала нацелился на финальный образ — каплю морковного сока — и пренебрегал всеми деталями, кото­рые отвлекали его от рывка к этой цели. В статье пол­ностью отсутствуют диалоги, так как репортер рекон­струирует события, а не участвует в них.

Т. В.

Однажды вечером, в феврале прошлого года, Чарли Саймон и его жена Бет Энн прогуливались в парке Ва­шингтон-сквер. Не часто они выбирались погулять, но каждый раз, когда это происходило, привлекали вни­мание прохожих. Чарли — стройный брюнет с буйной растительностью на лице и голове, волосы до плеч. Он вы­делялся внешностью даже в Гринич-Вилидж. Наружность Бет Энн была не просто привлекательная, но яркая и за­поминающаяся: маленькая грудь, широкие бедра, блестя­щие черные волосы, смуглая кожа и громадные глаза.

Бет Энн и Чарли чувствовали себя превосходно. Ра­довала ясная мягкая погода. Радовала марихуана — и не в первый раз. Со времени поездки в Мексику в конце 1963 года супруги регулярно подбадривали себя этим зе­льем. Там они попробовали также гашиш, кокаин, геро­ин, амфетамины, ЛСД и ДМТ (диметилтриптамин). А еще их радовали секс, еда, искусство и безграничные высоты духовного полета.

К несчастью, в последнее время оба все чаще чувство­вали себя разбитыми по тем же самым причинам. Сексу­альная свобода начинала пугать. Супруги подумывали, не стать ли им приверженцами вегетарианства, толком не понимая, в чем это учение заключается и для чего оно им нужно. Произведения искусства создавались ими с завид­ной регулярностью, но как-то судорожно, и оба подозре­вали, что эти художественные объекты — лишь защита собственного «я» от других, более возвышенных способов приложения своих талантов. Но именно эти способности, высвеченные галлюциногенами, заставляли Чарли и его жену страдать больше всего. Казалось, сам дьявол уносил их туда, куда они не хотели бы попасть.

Итак, Саймоны чувствовали себя плохо и знали, что дальше будет еще хуже. Пристрастия на физическом уровне - это еще полбеды. Хуже пристрастия психологи­ческого и социального характера. Отказ от наркотиков означал отказ от образа жизни. Они пытались завязать, хотя это и казалось невозможным. Прекратили курить и забыли про кофе. Мечтали уехать в деревню, родить и вырастить там ребенка. У них уже мог быть ребенок, но два года назад у Бет Энн случился выкидыш. Возмож­но, именно об этом они и мечтали в парке, любуясь обна­женными ветвями, небом, пейзажем. Думали о ферме, о работе, о развитии и самосовершенствовании, представ­ляли себе, как заживут на природе. Но тут природа про­явила свой норов и стукнула Чарли по голове.

Дело в том, что разбитость их проявлялась не только духовно, но и физически. Бет Энн страдала от болей в но­гах, у Чарли все чаще болела голова. Мигрени случались почти ежедневно, иногда по нескольку раз в день. Голова болела иной раз по два часа подряд, а однажды боли не отпускали его в течение двух дней. Врачи и психоанали­тики не могли ничем помочь. Иногда что-то приносило временное облегчение. ЛСД, например, снял боли почти на месяц. Но потом мигрени возобновились. И в тот пре­красный день, когда супруги гуляли по Вашингтон-сквер, внезапная боль обожгла голову Чарли.

Саймоны проживали по адресу: Гранд-стрит, 246, меж­ду Кристи и Боуэри. Там за сто долларов в месяц они сни­мали два этажа над закусочной. Но в тот день Чарли решил отправиться за помощью к приятелю на Бедфорд-стрит в Вест-Вилидж. И приятель этот сразу же предло­жил нечто новенькое.

Он сообщил об очередном мозговом вывихе своей же­ны, которая увлеклась «макробиотическим» режимом питания — своеобразной вегетарианской диетой на базе сырого зерна и без употребления сахара. Эта кухня препод­носилась доморощенным «философом-ученым» Джорд­жем Осавой. Всеохватывающая книга его содержала также рецепты от всех недугов — начиная с перхоти и заканчивая проказой. А вот и раздел «МИГРЕНЬ»: «Диета №7 с не­большим количеством гомасио¹. За несколько дней как ру­кой снимет».

Чарли скептически усмехнулся. Как-то он заглянул в макробиотический ресторанчик «Парадокс», но остал­ся недоволен как кухней, так и публикой. Однако до ло­жечки гомасио, красной нитью проходящего сквозь всю макробиотическую диету, он снизошел. Взял в рот, про­глотил. Головная боль исчезла. Пришел конец старой жизни Чарли. И близился конец жизни Бет Энн.

¹ «Кунжутная соль» — специя из пережаренного кунжута, растер­того с большим количеством соли.

Чарли и Бет Энн — друзья всегда упоминали их имена вместе — весьма примечательная пара. Обоим по 23 года, основной источник существования — еженедельный чек от папаши Чарли, хотя и не богатея, но преуспевающего дантиста из Клифтона, штат Нью-Джерси. Немало туне­ядцев посчитали бы такую судьбу завидной, но в кругу знакомых Саймонов иждивенческий образ жизни не вы­зывал особых восторгов. Впрочем, приятели не задавали лишних вопросов. Не была среди них обычной и одержи­мость наркотиками. Основная часть их знакомых худож­ников лишь изредка прибегала к марихуане, относясь к остальному ассортименту с крайней осторожностью.

Однако Чарли и Бет Энн сдержанностью не отлича­лись, и эта их готовность увлечься чем-то, погрузиться во что-то новое с головой привлекала к ним симпатии моло­дых коллег больше, чем их художественная одаренность или блеск интеллекта. Чарли и Бет Энн слыли энтузиа­стами, экстремистами, евангелистами. Если доводилось испробовать что-нибудь новенькое, будь то джаз, маши­ны Моргана, галлюциногены-психоделики или рецепт кулебяки, — они увлеченно ныряли в тему и растворялись в ней, шли до конца. А когда выныривали, охотно дели­лись впечатлениями с окружающими.

И вот — новое евангелие: макробиотика. Жизнь Сай­монов полностью преобразилась. Никаких наркотиков, никаких гостей-посетителей. Они отказались от секса — временно, на период адаптации к новой жизни. Бет Энн прекратила принимать противозачаточные таблетки. Чар­ли обрил физиономию и подстригся. Книги, акустическую систему и записи продали, с живописью покончили. Все свое время супруги посвящали изучению, обдумыванию и обсуждению философской системы макробиотики.

Кстати, с дзен макробиотика не имеет практически ни­чего общего. Ее основная концепция — инь-ян — заимство­вана из даосизма. Осава утверждает, что все недуги совре­менного человека, как физические, так и духовные, вызы­ваются излишним потреблением либо инь (главным образом — калий, хотя он присобачил сюда еще целый ряд элементов), либо ян (натрий), обычно, правда, виною всему инь. Зерно предлагается в качестве основного пище­вого продукта, так как его калиево-натриевый баланс — пять к одному — тот же, что и в крови абсолютно здорово­го человека. Придерживающиеся диеты увеличивают по­требление соли (ян) и ограничивают себя в питье (инь).

Большинства фруктов (инь) и мяса крупного скота (ян) надо остерегаться, следует избегать химических добавок.

которые почти все инь, а главное — «неестественны». Не­обходимо отказаться также от западной медицины. Со­гласно Осаве, диета не только обеспечит человеку физи­ческое здравие, но в сочетании с религиозными веровани­ями и смирением — также и духовное процветание и просветление, ибо источник всех благ макробиотики не в глубинах организма, а в «абсолютной справедливости и бесконечной мудрости Упорядоченной Вселенной». Весьма привлекательная перспектива для Саймонов, пси­ходелические полеты которых обернулись кошмарами.

Большинство диетологов оценивают эту диету как не­здоровую и опасную. Даже в самой легкой форме она ли­шает организм кальция и витамина С. А уж диету №7, ко­торой придерживались Саймоны, легкой никак не назо­вешь: она допускает исключительно злаки да чай. Именно из-за категоричности этой диеты Саймоны на ней и оста­новились. Осава пропагандирует ее как наиболее прямой и бескомпромиссный путь к здоровью. Как обычно, за­чинщиком выступил Чарли, а Бет Энн хотя поначалу и проявила недоверчивость, но тем усерднее принялась наверстывать упущенное потом.

Жесткость диеты №7 требовала сосредоточенности и силы воли. Для Чарли самым трудным был третий день, отказ от сахара. Он говорит, это было так же трудно, как и раньше отказаться от героина. Потом он привык. Осава не накладывает ограничений на количество пищи, но Саймоны ели мало. Да и попробуй съесть много, если каждый раз все надо пережевывать аж 50 раз! Оба теряли в весе по 20 фунтов в месяц, рассматривая похудание как признак оздоровления. Вес стабилизировался на отметке 110 для Бет Энн и 120 — для Чарли.

Чувствовали они себя намного лучше, чем раньше. Ис­чезли не только мигрень у Чарли и боли в ногах у Бет Энн, но и все мелкие недомогания, с которыми человек обычно привыкает жить. Спали супруги меньше шести часов в сутки, а бодрствуя, иногда ощущали вспышки ду­ховного просветления, более яркие, чем вызванные при­емами наркотиков в былые дни. Бет Энн, любившая хло­потать по дому, стала прекрасным «макробиотическим» кулинаром. Саймоны вместе выходили в свет, посещали знакомых и некоторых даже склонили к легким формам диеты. Лекарства они выкинули вместе с медицинским шкафчиком, а освободившийся двухдверный холодиль­ник, прекрасный «Гибсон де люкс», стоимостью в 250 долларов, теперь использовали как «скульптурный каби­нет», украсив дверцы и полки морскими раковинами и безделушками.

Однако, по меньшей мере, один человек не разделял их энтузиазма — Сесс Винер, отец Бет Энн, закоренелый прагматик, сумевший в свое время вырваться из когтей туберкулеза и бедности и дорасти до преуспевающего ад­воката. Сесс Винер видел лишь неестественную худобу своей красавицы-дочери. К диете он отнесся гораздо не­примиримее, чем раньше к наркотикам, так как в молодо­сти испытал последствия голодания на собственном горь­ком опыте. Отец расценил новое увлечение Бет Энн как очередной ложный шаг, еще один из великого множества последовавших за первой ошибкой, когда она четыре года назад связала свою судьбу с этим наиболее выдающимся из всех молодых лоботрясов штата Нью-Джерси. Цели­тельное действие диеты мистер Винер приписывал соче­танию самовнушения и народной медицины. И уж никак не связывал их с «абсолютной справедливостью и беско­нечной мудростью Упорядоченной Вселенной».

Чарли тоже иной раз посещали крамольные мысли от­носительно мудрости Вселенной и Учителя Осавы, но Бет Энн проявляла твердость в убеждениях. Критически она относилась лишь к себе самой. Считала, например, что слишком уж она «санпаку», что в переводе с японского означает просвечивание белков глаз сквозь радужную оболочку, а в макробиотическом варианте — что она обречена, что ждет ее трагический конец. Молодая краса­вица стыдилась «янственности» своих бедер, все еще слишком мощных, мускулистых (ян — сила, мужское на­чало) и покрытых пушком. (Осава пишет, что, если япо­нец обнаружит волосы на ногах женщины, «у него по ко­же просто мурашки поползут».) Бет Энн считала, что эти проблемы с ногами вызваны многолетним потреблением мяса, которое ей, кстати, никогда не нравилось. Долго еще им с мужем придется выводить из организма опасные яды. Слишком глубоко укоренился в них грех... Она все еще не чувствовала себя готовой возобновить сексуаль­ные отношения.

Дата добавления: 2015-10-21