Заботливо отсканировал и распознал v-krapinku.livejournal.com 27 страница

— Вел он себя странно, — вспоминал следователь про­куратуры. — Как будто нервничал.

И утром 8 октября, еще до того, как врач прибыл к Люсиль Миллер, чтобы сделать ей успокоительную инъекцию, в офисе шерифа округа Сан-Бернардино на­чали разрабатывать иную версию, рассматривая иной ва­риант событий, происшедших между 0.30 и 1.50 попо­луночи. Новая гипотеза основывалась на несколько замысловатом предположении, что Люсиль Миллер предприняла неудачную попытку осуществления заранее задуманного плана, что первоначально она собиралась остановить машину на пустынной дороге, облить бензи­ном своего находящегося под воздействием таблеток му­жа, заклинить акселератор и мягко перевалить автомо­биль через подпорную стенку вниз, в заросли лимонных деревьев, в результате чего он, упав с высоты четырех фу­тов, почти наверняка бы взорвался. После чего Люсиль Миллер преодолела бы пешком две мили от Карнелиан до Белла-Виста и ко времени обнаружения аварии уже находилась бы дома. План этот, согласно предположению помощников шерифа, рухнул, когда машина не смогла пе­ревалить через насыпь. После того как мотор заглох в третий или четвертый раз, Люсиль Миллер охватила паника. На дороге темно, муж в машине облит бензином, лают собаки, воет ветер, в любой момент ее могут осве­тить фары проезжающего мимо автомобиля... она реши­лась и подожгла «фольксваген».

Хотя эта версия подкреплялась уликами (первая ско­рость, потому что пришлось заводиться с места; стояноч­ные огни, потому что нужен был свет, чтобы проделать описанные манипуляции; молочные пакеты и камера, не тронутые в силу закона инерции...), она все же не каза­лась полиции более правдоподобной, чем рассказ Люсиль Миллер. Более того, некоторые обстоятельства подтверж­дали и ее собственный вариант: гвоздь в передней покрыш­ке, девятифунтовый камень, найденный в автомобиле — очевидно, тот самый, которым женщина разбила стекло в попытке спасти мужа. Вскрытие определило, что Гордон Миллер сгорел живым, что в данном случае не слишком подтверждало точку зрения полиции, а также что в крови его содержалось достаточно нембутала и сандоптала, что­бы усыпить нормального человека. Правда, Гордон Мил­лер постоянно принимал нембутал и флоринал (содержа­щий сандоптал) — как средство от головной боли. Следо­вало также учитывать и его болезненное состояние.

¹ Прекрасный вид (ит).

Для придания версии, выдвинутой полицией, весомо­сти следовало обнаружить мотив. Неудачное замужество, другой мужчина... Начались поиски мотива. Перерыли все финансовые и страховые документы, просмотрели регист­рационные книги мотелей. Что могло заставить женщину, верящую в ценности среднего класса, председателя благо­творительного фонда сердечников, женщину, посещаю­щую «своих» портного и парикмахера, сидеть в новом до­ме на улице с поэтичным названием Белла-Виста¹ и обду­мывать, как она живьем сожжет собственного мужа в сво­ем автомобиле? Разгадка оказалась ближе, чем рассчиты­вали. Выяснилось, что в декабре 1963 года Люсиль Мил­лер вступила в связь с мужем одной из своих подруг, дочь которой звала ее «тетушка Люсиль». Этот человек отли­чался талантом очаровывать окружающих, был богат и жил на широкую ногу. Словом, Артвелл Хэйтон имел то, чем не обладал Гордон Миллер. Между прочим, этот изве­стный в Сан-Бернардино адвокат одно время работал в прокуратуре округа.

Пожалуй, в определенном смысле эту тайную любов­ную связь можно считать типичной для места вроде Сан-Бернардино, для места, где мало яркого и привлекатель­ного, где легко теряют веру в будущее и ищут ее в посте­ли. Следствие по делу Люсиль Миллер тянулось более семи недель. Помощник окружного прокурора Дон А. Тернер и адвокат обвиняемой Эдвард П. Фоли вели иг­ру согласно устоявшимся стереотипам. Обнаружились фальсифицированные записи в книгах мотелей, всплыли факты свиданий в дневное время, совместных поездок в красном «кадиллаке» Хэйтона. Вспомнились бесконеч­ные беседы на темы несходства характеров, объявились и закадычные доверенные друзья. «Я знала абсолютно все, — с жаром утверждала впоследствии Сэнди Слэгл. — Время, место — все...» Сообщалось о многозначащих за­мечаниях («Не целуй меня, это чревато последствия­ми», — Люсиль Хэйтону на парковке у клуба в Фонтане однажды после ланча). Нашлись даже амурные записоч­ки («Привет, Сладкая Булочка! Чашечка чаю ты моя! С днем рождения — тебе не дашь больше двадцати девя­ти!! Твой малыш Артвелл»). Поначалу любовники просто блаженствовали. Но 24 апреля умерла жена Артвелла, и после этого все пошло наперекосяк. В тот уикенд Хэй­тон отбыл на своем «крейсере» — «Дама капитана» — в Каталину. В девять вечера он позвонил домой, но с женой не говорил, потому что трубку сняла Люсиль Миллер, сообщив, что Илэн принимает душ. На следующее утро дочь Хэйтонов, зайдя утром к матери, обнаружила ту мертвой. Газеты опубликовали сообщение о смерти в ре­зультате несчастного случая, возможно, причиной послу­жила острая аллергия на лак для волос. Хэйтон тут же прилетел из Каталины, в аэропорту его встретила Лю­силь, но последняя глава романа уже была написана. Вор­кование голубков сменилось рычанием озлобленных хищников. Отношения их стали напоминать романы Джеймса М. Кэйна, фильмы 30-х годов, кошмарные сны, в которых характернейшими признаками среднего клас­са выступают насилие, угрозы, шантаж. Все наиболее примечательное в деле «штат Калифорния против Лю­силь Миллер» лежит вне компетенции суда и не упоминает­ся в аршинных заголовках вечерних выпусков. Сны пре­подносят спящим уроки, учат их жить. Однажды, ранним летом 1964 года, Хэйтон сообщил любовнице, что пастор настоятельно рекомендовал ему покончить с этой грехов­ной связью. Бот как она отреагировала:

— Я сейчас же отправлюсь к твоему прелестному пас­тору и расскажу ему о тебе такое, что ты больше к церк­ви близко не подойдешь... Послушай, мальчик мой, твоя репутация рухнет, а без нее тебе грош цена.

А вот и не заставивший себя долго ждать ответ:

— Я загляну к шерифу Бланду, и ты пожалеешь, что узнала мое имя.

Не правда ли, весьма любопытный диалог жены дан­тиста и преуспевающего адвоката, образцовых адвенти­стов Седьмого дня?

— Да я им верчу, как хочу, — заявила Люсиль Миллер через несколько дней после этого Эрвину Спренглу, ри­версайдскому подрядчику, деловому партнеру Хэйтона и доброму знакомому их обоих. Уж действительно он был добрым или нет, но чтобы записать то, что говорила то­гда Люсиль, этот человек специально нацепил на шнур своего телефона катушку индуктивности. — И нет у него против меня ничего. Ничего конкретного, я имею в виду.

В том же разговоре, записанном Спренглом, Люсиль упомянула запись, которую она сама сделала однажды тайком в автомобиле Хэйтона. Вот как происходила их беседа с бдительным подрядчиком.

—«Артвелл, — сказала я ему, — ты пользуешься мной как вещью». Он пососал большой палец и ответил: «Я люблю тебя. Люблю не со вчерашнего дня, ты знаешь. Я бы женился на тебе, если бы мог. Я не люблю Илэн». Хотел бы он эту пленку послушать, как ты думаешь?

—М-да-а, — тягуче соглашается Спренгл. — Похоже, это и правда против него.

—Еще как против, — торжествует Люсиль Миллер. Затем Спренгл интересуется, где Корк Миллер.

—Повел детей в церковь.

—А ты, выходит, дома осталась?

—Как видишь.

—Да ты шалунья! И не стыдно?

И все это «во имя любви»! Обратите внимание: какое магическое слово! Люсиль Миллер было очень важно, ко­гда Артвелл Хэйтон говорил, что «любит» ее и не «лю­бит» Илэн. Сам Хэйтон в суде отрицал, что вообще про­износил это слово, настаивая, что просто шептал Люсиль на ухо разные ничего не значащие нежные пустяки (за­щита намекала, что мало ли в какие еще уши шептал он те же самые пустяки), но не помнит, чтобы употребил хоть раз этот термин — припечатывающий, сковывающий, за­крепляющий. Однажды летним вечером Люсиль Миллер и Сэнди Слэгл проследовали с Артвеллом Хэйтоном на пляж в Ньюпорт-Бич, к его новому катеру. На борту оста­лись Хэйтон и девушка, с которой, как допрашиваемый показал на суде, он пил горячий шоколад и смотрел пере­дачи по телевизору.

— Я это сама устроила, — поведала Люсиль Миллер Спренглу, — чтобы не натворить каких-нибудь глупостей.

День 11 января в Южной Калифорнии выдался теп­лым и солнечным. В дымке тихоокеанского горизонта видна Каталина; воздух пропитывает аромат цветущих деревьев; сложный, блеклый, холодный Восток далеко-далеко; прошлое — еще дальше. В Голливуде какая-то женщина ночует на капоте своего автомобиля, чтобы по­мешать судебным исполнителям конфисковать его за долги. Семидесятилетний пенсионер на первой скорости проводит свой «универсал» мимо трех игорных салонов в Гардене и разряжает в их витрины магазины трех своих пистолетов и винтовки двенадцатого калибра, ранив два­дцать девять человек. «Многие девицы идут на панель, чтобы добыть деньги и спустить их в карты», — объясня­ет он в записке. Миссис Ник Адамс в «Ле-кран шоу» со­общает, что «не удивлена планами мужа подать на раз­вод», а дальше к северу шестнадцатилетний подросток прыгает в воду с моста Голден Гейт, но остается в живых.

В суде округа Сан-Бернардино в этот день начался процесс Люсиль Миллер. Жаждущих попасть в зал оказа­лось так много, что толпа снесла двери суда. После этого первым сорока трем зрителям выдали идентификацион­ные карточки. Очередь начала расти с шести утра, а деви­цы из колледжа ночевали у входа, хрустя крекерами и бескалорийными галетами.

Но суд до самого вечера занимался подбором присяж­ных, и не только в первый день. Процесс приобрел сенса­ционный характер еще раньше. Он начался в первых чис­лах декабря и был тут же прерван, так как в день его от­крытия санбернардинская «Сан-Телеграм» опубликовала скандальный репортаж, процитировав помощника проку­рора Дона Тернера, который якобы сказал: «Мы рассле­дуем обстоятельства смерти миссис Хэйтон». Правда, в статье не сообщалось о подозрительных обстоятельст­вах — барбитуратах, обнаруженных в крови покойной, о беспорядке в ее спальне и о том, как странно женщина выглядела, когда ее обнаружили мертвой. Однако все это имело место, так почему же шериф не заинтересовал­ся этим делом? «Кто-то не хотел раскачивать лодку, — комментировал позже Тернер. — Влиятельная публика замешана».

Процесс прекратили. Почти одновременно Артвелл Хэйтон устроил в своем офисе пресс-конференцию. В 11 ут­ра в воскресенье там собрались репортеры, телеоперато­ры, сверкали фотовспышки.

—Как вы, без сомнения, знаете, господа, — начал мис­тер Хэйтон, подпустив в тон иронического благодушия, — случается иной раз, что пациентки влюбляются в докто­ров, а клиентки — в адвокатов. Но это вовсе не означает, что врачи или адвокаты отвечают им взаимностью.

—Вы отрицаете, что имели связь с миссис Миллер?

—Я заявляю, что не имел никаких романов с кем бы то ни было.

И он упрямо придерживался этой позиции в течение последующих утомительных недель.

Толпа, жужжавшая под пыльными пальмами перед подъездом суда, стянулась посмотреть на Хэйтона, а заод­но и кинуть взгляд на Люсиль, на пороге своего тридца­типятилетия выглядевшую весьма привлекательно, по­бледневшую в отсутствии солнца. Черты лица ее заостри­лись, в характере появилась мелочная педантичность. Несмотря на советы адвоката, Люсиль появлялась в зале суда с высокой копной опрысканных лаком волос. «Луч­ше бы они покаянными прядями свисали на плечи, так поди ж ты, уговори ее... — вздыхал ее защитник Эдвард П. Фоли, низенький ирландский католик, раз-другой уро­нивший слезу в ходе процесса. — Она чрезвычайной чест­ности женщина, но что касается наружности, эта чест­ность работает против нее».

В отношении наружности Люсиль Миллер наблюда­лись изменения. В зале суда она появилась в свободном одеянии, так как медицинское освидетельствование 18 де­кабря показало, что подсудимая на четвертом месяце беременности. Это заставило суд проявить еще большую тщательность в подборе присяжных. Ведь Тернер требо­вал смертной казни. «Весьма прискорбно, но это так», — говорил он каждому присяжному, имея в виду беремен­ность. Наконец состав жюри присяжных определился: семь женщин, младшей сорок один год, все из того слоя общества, от которого так стремилась оторваться Люсиль Миллер: домохозяйки, швея, заведующая продуктовым складом, клерк-регистратор.

Грех гордыни усугублял то, за что она села на скамью подсудимых, еще больше, чем супружеская измена. И для защиты, и для обвинения Люсиль Миллер была заблуд­шей душою, женщиной, которая возжелала слишком мно­гого. Но обвинение видело в ней не просто женщину, ко­торая хотела иметь новый дом, заводить новых друзей и постоянно принимать гостей, транжиру, которая безрас­судно наговаривала по телефону на сумму 1152 доллара за десять месяцев, но женщину, способную убить мужа ради 80-тысячной страховки, вдобавок представив смерть его результатом несчастного случая, чтобы получить допол­нительные 40 тысяч. Тернер видел в Люсиль женщину, ко­торая не просто желала получить свободу и полагающую­ся ей компенсацию (защита признала, что это она могла получить, если бы не отказалась от развода), а преступни­цу, пожелавшую заграбастать всё, манипулировавшую людьми, использовавшую их в своих корыстных целях.

Для Эдварда Фоли она была импульсивной натурой, которая «не умела управлять своим маленьким глупым сердцем». Тернер пытался обойти молчанием ее беремен­ность, Фоли, напротив, делал на этом упор. Он даже по­звонил матери покойного в Вашингтон и узнал, что сын сообщил ей, что они опять ждут ребенка и что «Люсиль надеется, что малыш вернет в дом добрые отношения, ка­кие у нас были когда-то». Там, где обвинение видело хо­лодный расчет, защита усматривала лишь «пустую болтов­ню». И действительно, Люсиль Миллер любила побол­тать. Накануне смерти мужа она болтала о своей связи с друзьями, а после его гибели — с арестовавшим ее сер­жантом.

— Корк знал об этом уже давно, — говорил ее голос, записанный на магнитофонную ленту наутро после аре­ста. — После смерти Илэн он страшно разволновался и надавил на меня... тогда-то для него все и открылось.

Сержант спросил, почему Люсиль вообще согласилась с ним беседовать, вопреки указаниям ее адвокатов, и она лишь легкомысленно отмахнулась:

— Знаете, я ведь по сути своей очень искренняя особа. Я могу беззаботно сунуть в шкаф шляпу и наврать, что она стоит на десять долларов меньше, но в главном я все­гда иду по жизни прямо, нравится вам это или нет.

Обвинение вытащило на свет божий вслед за Артвел­лом еще нескольких мужчин и даже умудрилось назвать имя одного из них, вопреки протесту Фоли. Защита напи­рала на суицидные настроения погибшего. Обвинение вы­ставило свидетелей, показавших, что возгорание «фольк­свагена» не могло оказаться случайностью. Фоли проти­вопоставил свидетелей, которые доказывали, что машина запросто могла вспыхнуть случайно. Отец Люсиль, препо­даватель средней школы в Орегоне, процитировал репор­терам пророка Исаию:

—Каждый язык, возводящий на тебя хулу, прокляни.

—Нехорошо Люсиль себя вела, нехорошо, — осужда­юще качала головой ее мать. — Но ею двигала любовь, тогда как других нередко толкает на преступление похоть.

Вызванная в качестве свидетельницы четырнадцати­летняя дочь Миллеров Дебби, не дрогнув, заявила, что она сопровождала мать, когда та за неделю до гибели от­ца покупала в супермаркете канистру для бензина. Сэнди Слэгл ежедневно присутствовала в зале суда. Она засви­детельствовала, что по меньшей мере однажды Люсиль Миллер предотвратила попытку самоубийства мужа, при­чем тот собирался обставить самоубийство как несчаст­ный случай, чтобы его семья получила двойную выплату по страховке. Венч Берг, премиленькая двадцатисемилет­няя норвежка, нянька детей Хэйтонов, сообщила, что Артвелл Хэйтон давал ей указания не допускать контакта детей с Люсиль Миллер.

За те два месяца, пока длился процесс, внимание прес­сы к нему не ослабло. Репортеры неделями безвыездно жили в Сан-Бернардино: Говард Хертел из «Таймс», Джим Беннет и Эдди Джо Бернал из «Геральд-экзами­нер». За эти два месяца процесс Люсиль Миллер смогли временно потеснить с первой полосы лишь присуждение наград Академии да смерть Стэна Лорела. Наконец 2 мар­та, после того как Тернер в очередной раз подчеркнул, что мотивами преступления были «похоть и жадность», а Фоли посетовал на то, что его подзащитную судят за су­пружескую измену, жюри присяжных удалилось на за­седание.

Вечером 5 марта, в 4 часа 50 минут, присяжные вы­несли вердикт: виновна в убийстве при отягчающих об­стоятельствах.

— Неправда, неправда! — вскочив, закричала Дебби Миллер. — Она не виновата!

Сэнди Слэгл рухнула с диким воплем.

— Ради Бога, Сэнди, прекрати! — громко потребовала Люсиль Миллер, и Сэнди тотчас замолчала. Но когда присяжные покидали зал заседаний, она снова закрича­ла: — Вы убийцы! Все до единого убийцы!

Помощники шерифа двинулись в зал, на каждом кра­совался галстук с надписью «Родео шерифов 1965 год». Отец Люсиль Миллер, скромный учитель средней школы, верящий в то, что созданный Христом мир полон опас­ных искушений, кончиками пальцев послал вослед доче­ри воздушный поцелуй.

Калифорнийская женская тюрьма Фронтера, где содер­жится Люсиль Миллер, находится у поворота Эвклид-аве­ню на загородную дорогу, недалеко от места, где эта жен­щина когда-то жила; сюда она ездила за покупками, здесь организовывала вечера благотворительного фонда. За обочиной дороги пасутся коровы, специальные маши­ны поливают люцерну. Исправительное заведение имеет волейбольные площадки, теннисные корты. И его вполне можно было бы принять за колледж, вот только деревья недостаточно высоки, чтобы скрыть спираль колючей проволоки поверх забора. В часы впуска посетителей на стоянке у тюрьмы скапливаются огромные, похожие на крейсеры автомобили, большие «бьюики» и «кадиллаки», принадлежащие дедушкам, отцам и сестрам заключенных, намного реже — мужьям. На бамперах иных можно уви­деть наклейки «ПОМОЖЕМ НАШЕЙ ПОЛИЦИИ!».

Немало калифорнийских убийц осело за этими стена­ми. Дон Тернер упрятал сюда Сандру Гарнер (а мужа ее отправил в газовую камеру в Сан-Квентине) после серии убийств в пустыне в 1959 году; репортеры называли их «газировочные убийства». Кэрол Трегофф тоже попала сюда за подготовку убийства жены доктора Финча в Вест-Ковине, недалеко от Сан-Бернардино. Кэрол Трегофф трудится помощницей медсестры в тюремном госпитале, так что вполне могла бы участвовать в родовспоможе­нии — но Люсиль Миллер предпочла оплатить охрану и родить ребенка вне стен тюрьмы, в больнице Сан-Бер­нардино. Дебби Миллер прибыла туда в белом платье с розовыми лентами и забрала малыша. Она же и имя для него выбрала: Кими Кэй. Дети живут с Гарольдом и Джо­ан Ланс, а Люсиль Миллер суждено провести в тюрьме не меньше десяти лет. Дон Тернер не стал настаивать на смертной казни (по общему мнению, он требовал высшей меры лишь для того, чтобы, как выразился Эдвард Фоли, «убрать из жюри всех, у кого сохранились в сердце хоть какие-то признаки человеческой доброты»), удовлетво­рившись пожизненным заключением, которое может оказаться не пожизненным: надежда на освобождение все-таки есть. Люсиль Миллер во Фронтере не нравится, приживается она там с трудом.

— Ей придется научиться подчиняться, — сказал Тер­нер. — Пусть использует свои способности очаровывать и манипулировать.

Новый дом Миллеров пустует. На улице, где они жи­ли, красуется указатель:

ЧАСТНАЯ ДОРОГА БЕЛЛА-ВИСТА ТУПИК

Миллеры не успели окультурить участок, поэтому сей­час перед домом буйные заросли сорняков. Телевизионная антенна на крыше покосилась, из мусорного контейнера торчат осколки семейного быта: сломанный чемодан, дет­ская игра под названием «Детектор лжи». На несостояв­шемся газоне табличка: «ПРОДАЕТСЯ». Эдвард Фоли пы­тается подать апелляцию, но без особого успеха.

— В судебном разбирательстве немалое значение име­ет фактор симпатии, — устало вздыхает адвокат. — Мне не удалось использовать этот фактор, не удалось создать вокруг моей подзащитной атмосферу симпатии.

Во всех участниках этой истории чувствуются уста­лость и какая-то безнадежность. Но только не в Сэнди Слэгл. Она живет рядом с медицинским колледжем в Ло­ма-Линда и занимается тем, что изучает, как дело Люсиль Миллер освещалось в «Тру полис кейзис» и «Оффишиэл детектив сториз».

— Я не хочу говорить о Хэйтоне, — ожесточенно заяв­ляет она репортерам. — Я лучше расскажу вам о Люсиль, о том, какой она замечательный человек и как несправед­ливо с ней поступили.

Гарольд Ланс вообще никому ничего не рассказывает.

— Зачем отдавать даром то, что можно продать? — улыбается он. Он уже пытался продать историю Люсиль «Лайфу», но «Лайф» не захотел купить.

В управлении прокурора округа занимаются рассле­дованиями очередных убийств и не понимают, почему именно это привлекает столько внимания. Дон Тернер лаконичен:

—Это отнюдь не самый интересный случай. Смерть Илэн Хэйтон вообще не расследуется.

—Мы знаем все, что хотели узнать, — отрезает Тернер. Офис Артвелла Хэйтона находится сразу за конторой Фоли. Кто-то в Сан-Бернардино считает, что Хэйтон в этой истории — пострадавшая сторона, другие утверж­дают, что с него все — как с гуся вода. Наверное, все-таки правы вторые, так как прошлое «в стране златой, где мир каждый день рождается вновь», не влияет на настоящее и будущее. Во всяком случае, 17 октября 1965 года Арт­велл Хэйтон снова женился, сочетался браком с нянькой своих детей, Венч Берг. Венчание состоялось в капелле Роз в маленькой деревушке Розовый Сад возле Риверсай­да. Новобрачные устроили прием на семьдесят пять пер­сон. Жених был при черном галстуке и с белой гвоздикой в петлице. С плеч невесты ниспадало белое шелковое пла­тье, украшенное гирляндами мелких розочек с лентами, а прозрачную вуаль придерживала жемчужная диадема.

«Адам Смит»

Денежные игры

(отрывок)

«Адам Смит» — псевдоним Джорджа Дж. В. Гудмана, которому недавно исполнилось 45 лет. Этот человек на­гал как романист, затем попробовал писать сценарии, по­сле чего обратился к теме биржи. «Денежные игры» — его высшее, на мой взгляд, достижение. Приемам новой журна­листики он учился у авторов журнала Клэя Фелкера «Нью-Йорк», где в виде статей и появилась основная часть этой книги.

Статьи «Адама Смита» о рынке ценных бумаг — пре­красный пример обращения новой журналистики к пробле­мам технологий. Из всех отраслей хозяйства экономика всегда считалась самой скучной и наиболее запутанной для освещения в массмедиа. Однако книга «Адама Смита» «Денежные игры» оказалась не просто увлекательным чтением, не просто успешной «популяризацией» или «воз­вышенной вульгаризацией». Она признана интересной ра­ботой на теоретическом уровне, причем не кем-нибудь, а специалистами освещаемой отрасли. И все-таки успех книги объясняется не только этим. Помню, один финан­сист-аналитик сказал мне: «Я взял книгу домой и дал ее „Прочитай, — посоветовал я ей. — И ты поймешь, чем я занимаюсь"». Его призыв к жене означал, по сути, сле­дующее: «Ты уверена, что я трачу время на занудную, одно­образную волокиту в компании таких же скучных, серых клерков. Теперь ты узнаешь, в какую яркую, увлекательную игру мы играем».

Пожалуй, ни одно произведение как художественной, так и нехудожественной литературы не сравниться с кни­гой «Денежные игры», столь ярко осветившей экономиче-скую реальность и эмоциональную атмосферу Бума на Уолл­стрит. Умело сочетая описания и диалоги, «Адам Смит» по­гружает читателя в гущу событий, дает ему возможность проникнуть в мозг игроков и высвечивает тонкости финан­совых отношений. Это в полной мере относится и к отрыв­ку, который предлагается вашему вниманию.

Почему те же приемы не используют авторы-экономи­сты — для меня остается загадкой. Возможно, причина в том, что экономисты-профессионалы считают все хоть чуть-чуть «читабельное» легкомысленным, и чуть ли не не­прилигным. Психолог Эрик Берн с сожалением констати­ровал это, когда писал «Игры, в которые играют взрос­лые». Книга Берна, серьезное исследование в области пси­хологии, композиционно представляет собой набор сцен, снабженных весьма своеобразными смешными заголовка­ми. И, несмотря на невероятную популярность в США — а возможно, вследствие этого, — она неизменно вызывает презрительные отклики коллег.

Т. В.

Какао играет на бирже

Я постоянно убеждаюсь, как прав был великий Джон Мэйнард Кейнз, описавший рынок как игру в «музыкаль­ные стулья»^[1]. Самый блестящий и обоснованный анализ повиснет в воздухе, если вы не найдете тех, кто в него по­верит. Цель игры — не в обладании какими-либо фонда­ми или капиталами, а в том, чтобы первым добежать до некоего клочка бумаги, подгоняемого ветром. Важна не ценность фондов как таковая. Чтобы добиться проку от этой ценности, важно, чтобы в нее поверили окружаю­щие. Аналитики вроде Уайта и Уэлда не устают повто­рять: «Я всегда предпочту признание открытию», — не уточняя, кто из них изрек это первым.

Одно из неизбежных следствий этого стечения усло­вий — необходимость поймать момент, и вы либо разо­вьете в себе ощущение времени, либо нет. Вы можете, си­дя за столом, вызубрить кучу пособий по обучению пла­ванию, но, если кто-нибудь спихнет вас в воду, проку будет больше.

Данную проблему лучше всех осветил неизвестный древний аналитик, скрывавшийся под псевдонимом Про­поведник. От писаний его уцелело немного, но достаточ­но, чтобы исчерпывающе охватить тему. Вы можете ощу­тить слабое биение ритма рок-н-ролла в приводимых ни­же строках, так как Пит Сигер переложил их на струну, а фирма «Бердз» выпустила хитовую запись этого пере­ложения. В последующих изданиях Ветхого Завета Про­поведник выступает уже как Экклезиаст, так что протяни­те руку к своей книжной полке и достаньте лучшее посо­бие по развитию чувства времени.

Всему свое время, и время всякой вещи под небом:

Время рождаться, и время умирать;

Время насаждать, и время вырывать посаженное;

Время разрушать, и время строить;

Время сетовать, и время плясать;

Время разбрасывать камни, и время собирать камни;

Время сберегать, и время бросать; Время раздирать, и время сшивать; Время молчать, и время говорить...

И так далее.

Вот уж точно — не убавить, не прибавить. Лучше не скажешь. Есть рынки, склонные к цикличности фондов, другие живут на летучих контрапунктах к процентной ставке; иные из них склонны к флирту больше, чем де­вушки-продавщицы за прилавком универмага, попадают­ся одержимые верой в технический прогресс... наконец, есть и такие, которые ни во что не верят.

Долгонько придется вам ждать своего момента, если вы «правильный парень к неверному часу» — ваш поезд ушел! Вы вышли на танцплощадку, когда оркестранты уже закрывают футляры.

Если у вас ничего не получается, то, возможно, игра «не идет», хотя брокеры продолжают искриться рекомен­дациями, гуру лучатся оптимизмом, а клиенты полны уверенности.

Легко сказать: если игра не идет, не играйте. Но игра­ющему трудно остановиться. Однажды основная игра не шла, я отвлекся на другую... что ж, по крайней мере, эта другая игра вовремя удержала меня от участия в основ­ной. Случай этот несколько выходит за рамки нашего по­вествования, но поскольку в нем так много всего перепле­лось — международная интрига, страсть, жадность, пи­ратство, сила, доблесть, расизм, колдовство и общая психология, — то я, пожалуй, на нем задержусь.

В то время средний индекс Доу Джонса колебался воз­ле отметки «тысяча», ребята на Уолл-стрит до крови сти­рали пальцы о телефон, призывая клиентов покупать, по­купать, покупать. Я сидел в затхлом офисе Винфилда Ве­ликого. Из аппарата медленно выползала биржевая лента, мы лениво наблюдали за ней, как два алабамских шерифа в жаркий летний день, сидя в плоскодонке, сле­дят за продвижением сома на мелководье.

— Нет, не дело это, — проворчал Винфилд Великий, закидывая один ковбойский сапог на второй ковбойский сапог. Давным-давно он, тогда еще энергичный молодой человек, осваивающий Уолл-стрит, носил костюмы от Пола Стюарта и Триплера. Но потом заработал деньжо­нок, приобрел ранчо, решил, что «истеблишмент» его не уважает, и ответил ему взаимностью. Он повесил свои «пары» и «тройки» в дальний шкаф и облачился в вель­ветовые штаны и ковбойские сапоги, преобразившись в ковбоя с рекламного плаката «Мальборо».

Великий Винфилд никогда не интересовался фактами. Факты только мешают воспринимать реальность. Он сле­дит за лентой. Вот он замечает ее движение, впрыгивает как в автобус — и выпрыгивает, когда считает, что при­ехал. Такая тактика приносит ему миллион в год.

«Ленточные трейдеры», подобные Великому Винфил­ду, развили в себе чутье на движение символов биржи. «Прыгает» ли «Поляроид», собирается ли «КЛМ» нена­долго залечь в спячку — лента все это тебе расскажет и покажет, говорят они. Они принюхиваются к ленте и поступают так, как им подсказывает их чутье индейских следопытов.

— М-да-а, клев прошел, можно сворачиваться и идти домой.

Тогда эта реплика показалась мне странной. Рынок звенит от напряжения, все скупают, скупают, скупают... А Винфилд сворачивает удочки.

— Год можно отдыхать, пока они заездят рынок и он снова наберет обороты. Но год сложа руки не проси­дишь, а у меня есть кое-что, чтобы удесятерить вложение за полгода.

Прикидываю: тысяча баксов, вложенных в январе, даст мне десять тысяч в июле. Очень интересно.

— Какао, — изрекает Великий Винфилд. — Какао за­кончилось. Нет в мире больше какао.

О какао я знаю только, что это слово написано боль­шими буквами на маленьких красных баночках, стоящих на полках магазинов. Насколько я мог заметить, полки всегда густо уставлены этими баночками.

Дата добавления: 2015-10-21