- Том, ты, конечно, извини меня, но я молчать не могу. Я тебе уже много раз это говорил, но ты не обращал внимания, может, хоть сейчас я до тебя достучусь. Ты давай это… завязывай со своей влюбленностью. – Я показал пальцами рук «кавычки». – Сидишь тут, в толчке, весь в соплях и слюнях. Ты мне таким не нравишься, чувак. Это не для тебя. Выбрось из головы всю х*йню, идет? Ты не такой, Том Каулитц, ты веселый, прикалываешься все время, уроки прогуливаешь. Девчонок любишь, и они тебя. Ты такой, всегда таким был.
- Почему же мне тогда так плохо сейчас, Густав? – Том оперся лбом на ладонь, сдвигая кепку на макушку. – Мне так хреново, что хоть в бачке топись.
- Не знаю…
- Билл там с Анжелой целовался, а мне будто по башке дали, так больно было и обидно! Хуже, чем когда по-настоящему дерешься с кем-то. Кода меня вчера Бен чуть не удушил, я и то себя лучше чувствовал. Ты можешь мне объяснить, почему так?
Я беспомощно развел руками.
- Ну, я бы, наверное, представил себе, если бы, скажем, в девушку ты влюбился. А то в Билла... Не могу себе представить, чтобы он такие эмоции вызывал.
- Это мне наказание, - внезапно серьезно сказал Том. – Наказание за то, как я с девчонками обращался. Я хотел встречаться только с красивыми, а других отшивал или вообще внимания не обращал. Теперь-то я знаю, что они чувствовали!
Сильный хлопок входной дверью заставил нас обоих замолчать и затаить дыхание. Кто-то забежал, с силой распахнул дверь соседней кабинки, и мы услышали нелицеприятные звуки. Парня за стенкой рвало. Уже нагулялся с утра, что ли? Откашлявшись, тошнотик хрипло произнес:
- Ой… Фу…
Я нахмурился, бросив взгляд на напрягшегося Тома. Блевал в соседней кабинке Билл. Мы услышали сначала звук сливного бачка, затем шаги и шум воды в раковине. Каулитц дернул меня за штанину и прошептал:
- Пойди спроси его, что случилось.
- Зачем?
- Ну, Густ, пожалуйста.
Я вздохнул и вышел из кабинки, открывая дверь так, чтобы не было видно сидящего внутри Тома. Билл, увидев меня в зеркале, дернулся и поспешно отошел к сушилке.
- Ой, Густав, ты здесь… Извини за услышанное.
Я для приличия тоже подошел к умывальнику и стал мыть руки.
- Да ничего. А что случилось, тебе плохо?
- Немного. Сейчас пройдет.
- У тебя косметика смазалась.
Билл тут же вернулся к зеркалу.
- Ох, действительно. Нужно подправить. – Оторвав кусок бумажного полотенца, он намочил край и стал аккуратно исправлять недостатки.
- Ты отравился или что?
- Нет-нет, я в порядке, правда.
Не хочет говорить. Я бы и отстал, да вот только туалетный жилец будет недоволен.
- Это из-за Анжелы? – Наугад предположил я. Билл выпрямился и посмотрел на меня, Я заметил, что глаза у него тоже мокрые и красные.
- Да, - жалобно ответил он. - Она просто отвратительна. При всех пристала ко мне и сунула свой язык мне в рот! Это было так мерзко, Густав! Я пытался подавить в себе рвоту весь урок, но не получилось…
- Она так ужасно целуется? – Я почесал в затылке, косясь на дверь, скрывающую Тома.
- Да не в этом дело! Она сама такая – гадкая, похотливая, доступная! Ее рот – наверняка та еще помойка. Она знает меня несколько дней и уже лезет целоваться, я это ненавижу.
- Она такая. То есть она тебе не нравится, правильно?
- Ты что! Как она может вообще кому-либо нравиться? Она же потаскушка! Пустышка, у которой кроме внешности ничего нет. Вульгарная и грубая. А мне нравятся милые, скромные девушки, которые не используют свою красоту и сексуальность, как приманку для парней.
- А парни? – Осторожно уточнил я.
- Что – парни?
- Тебе же парни нравятся? Ты же… этот…
- Бисексуал? – Билл улыбнулся. – Не думал, что тебе это интересно.
- Да я так просто спросил! – Не хватало еще, чтобы Билл решил, что это я к нему клеюсь.
- Ясно… Парни мне нравятся высокие, спортивные, уверенные в себе, лидеры в общем. Когда они не лезут за словом в карман, остроумные, могут любой разговор поддержать. Очень нравятся такие парни, которые с виду такие разгильдяи и пройдохи… а внутри нежные, ранимые, заботливые… Понимаешь, Густав?
- Ну, не совсем… - Я замялся, смотря в улыбающиеся, блестящие глаза Билла и отмечая то, что он действительно похож на зайца – когда закусывает губу передними зубами.
- Ну, я пойду на урок. Мне полегчало.
- Да, иди. И это… на Анжелу внимания не обращай, она так всегда себя ведет.
- Хорошо. Спасибо, Густав!
- Не за что.
Дверь туалета закрылась за Биллом, и сразу же из своей кабинки с радостным воплем вывалился Каулитц.
- Густав! Запишемся в секцию!
- Чего?
- Ну, ты же слышал – Биллу нравятся спортивные парни. Буду наращивать мускулатуру! – Возгласы Тома эхом отражались от стен, выложенных кафелем. Я устало схватился за голову. Когда это закончится?
Завтра. Это случится уже завтра, я не могу поверить. Завтра будет просто ужасный день. Завтра мы сдаем Шекспира наизусть. Может, прикинуться больным и не пойти в школу?
Прохожу в гостиную, там на полках много этих романов, которые любит читать моя мать, с названиями типа «Огонь любви», «Пламя страсти», «Пожар сердца»… Вечно у них там что-то горит и воспламеняется, видать, правила противопожарной безопасности не соблюдают. Должен быть, наверное, среди горючих и пробензиненных творений и Шекспир.
Что-то не внушают мне доверия эти обложки пастельных тонов и разнообразные цветы на них, буквы с завитушками и загорелые мужчины в распахнутых рубашках, из-под которых видна накачанная волосатая грудь, обнимающие находящихся в предоргазменном состоянии женщин с шикарными вьющимися волосами и в сползших с плеча платьях… И тем более повергают в уныние фотографии авторш этих дамских бестселлеров на задних сторонах обложек – леди очень бальзаковского возраста с белоснежными керамическими улыбками, увешанные дорогой бижутерией, сухие и поджарые все как одна. Нет, увольте, я не стану это трогать, не хочу раньше времени впасть в старческий маразм.
- Мам, у тебя Шекспир есть? – Пусть лучше она сразу мне найдет, чтобы мне не пришлось рыться в ее архивах «розовых соплей». Мать выглядывает их кухни, забавно округлив глаза.
- Что ты спросил, Густи?
- Шекспир есть у тебя? – Чувствую себя полным кретином.
Мама вытирает руки полотенцем и подходит к полкам, как-то нехорошо косясь на меня. Надеюсь, она не думает, что я педик? Через минуту я становлюсь обладателем двух толстых книг в бархатных переплетах и с золотыми вензелями. «Отелло» и «Ромео и Джульетта». Тьфу, так я и знал. Почему-то у меня в последнее время стойкая неприязнь к этому ставшему нарицательным словосочетанию. И вообще, я не понимаю, в чем сила этого произведения, что уже несколько веков подряд держит людей в напряжении? В чем прелесть этой истории, написанной сложным стихотворным стилем, автор которой к тому же, как выяснилось, был латентным гомосексуалистом? Ведь, если рассудить логически – двух подростков, едва достигнувших половозрелого возраста, в первый раз вывели в люди, вроде бы на какой-то бал, где они, прежде наслушавшись бредовых романтических сказок от своих нянек, и, видимо, за неимением на банкете других особей своего возраста, в силу юношеской глупости и максимализма быстренько порешили, что вот она, неземная любовь, встретились пару раз тайком от родителей, переспали. А когда родители обо всем узнали, что произошло? Правильно, стандартное и не меняющееся от века к веку – «Вы нас не понимаете, вы не хотите нам счастья». Итог – два трупа. Ну, что в этом романтичного, какой смысл, где мораль? Вот и я не знаю, зато моя мать, как видит по телевизору очередную экранизацию, прилипает к экрану с платком и пускает слюни. Все жалеют этих недомерков и ругают злых, несправедливых родителей. А если посмотреть с другой стороны? Каким же родителям понравится, что их тринадцатилетняя дочь гуляет из дому и спит с каким-то непонятным парнем, к тому же сыном соседа, который в позапрошлом году взял в долг десять шиллингов и не вернул до сих пор? Если предки и виноваты, то только в том, что вовремя не выпороли своих детей-акселератов и не закрыли их дома за учебниками вместо того, чтобы бить друг друга по лицу перчатками и хвататься за шпаги. Я бы назвал эту книжку «Педагогическая трагедия».
В общем, кормите этой фигней кого-нибудь другого, а я, слава математике, достаточно умен, чтобы не сопереживать пропаганде раннего вступления в половую жизнь. Поэтому сий продукт писательского гения Шекспира отправляется обратно на полку. А вот «Отелло» - что это такое? Надо пролистать, вдруг здесь больше толку.
Что-то я устал… Не могу больше читать про ревнивого негра и его друга с именем диснеевского персонажа из мультфильма про Аладдина. Это же надо было так назвать персонажа – Яго! Он упорно представляется мне этаким крикливым красным попугаем с большим клювом.
Откладываю книгу в сторону, потом дочитаю, пять минут отдыха, а то мозги закипят. Нужно срочно прочистить кашу в них, разложить перемешавшиеся мысли по полочкам. Откидываюсь на спинку стула, закрываю глаза и вспоминаю таблицу умножения…
Е*анный по голове, знал же, что нельзя расслабляться! Этот слоновий топот по коридору может принадлежать только одному человеку, которым я, конечно, очень дорожу, но если мне представится случай прибить его – не премину им воспользоваться. Зажимаю уши, потому что знаю, как Том открывает двери.
Странно, что дверь открылась не ногой и даже не хлопнула по стене. Каулитц, еле волоча ноги, прошаркал к моей кровати и со стоном развалился на ней. Видок у него был, мягко говоря, ужасный. Обе футболки были мокрыми на груди и подмышках и прилипли к телу, дреды, свободные в редкий раз от кепки и того длинного шерстяного носка, носящего смешное название, растрепались и взмахрились, штанины были все в пыли. И сам Том дышал тяжело и часто.
- Б*я-а, - наконец, подал он голос. – Я чуть не сдох…
- Что ж ты делал-то, что так вымотался?
- Я начал заниматься спортом. Бегом. Бежал до тебя аж от своего дома.
- Неужели? И как ты только выдержал эту огромную дистанцию? Двести метров – да ты марафонец!
- Пошел ты, ты бы и сто не пробежал! – Том издал хрипящий звук и поднялся в сидячее положение. – И потом – начинать надо с простого. От меньшего к большему. Если я буду пробегать каждый день двести метров, то через некоторое время и километр пробегу.
- Твой энтузиазм обезоруживает меня. Учти только, что пробегать придется сразу все двести, а не по метру в течение всего дня.
- А я как сделал? Я как раз залпом и пробежал. И быстро пробежал, даже покурить по дороге не успел! Пришлось недокуренную выкинуть…
- Том, спортивные парни не курят. Тебе, чтобы спокойно бежать, нужны рабочие легкие, свободные от табачного дыма, и хорошая циркуляция крови, свободная от никотина. А еще тебе нужны другие штаны для бега, нормальные, узкие, а не эти джинсовые шторы.
- Они не мешают мне бегать! И сигареты тоже не мешают! Единственное, что мне мешает – это мое хозяйство, болтается сильно, я в нем запутываюсь ногами. Но тут уж извини – чем природа наградила!
Я махнул на Каулитца рукой. Похоже, это сбой в его психологической программе – переклинивает даже при мне. Знает, что я знаю, какие у него гениталии, самые обычные для шестнадцатилетнего парня, ни больше, ни меньше возрастной нормы. Но его не переделать, не переубедить, упорно считает себя обладателем внушительного достоинства. Том вообще склонен преувеличивать.
- Но я прямо чувствую, как стал здоровее от простой пробежки! Смотри, у меня даже кубики пресса появились! – Том задрал свои майки. – Видишь, как четко?
- Дебил, это ребра. Ладно, Том, давай лучше о насущном. Что учить-то будешь к завтрашней литературе? Приготовил что-нибудь?
- Конечно. – Вытаскивает из-под задницы мамину книжку про Ромео и Джульетту. Я прыскаю смехом. – Чего? Хорошая вещь… наверное…
Том наобум открывает книгу и, улыбаясь, читает, выразительно проговаривая слова и корча рожицы:
- Она заговорила...
Не умолкай, мой ангел! Ярким светом
Ты озаряешь эту ночь, подобно
Крылатому посланнику богов
Над головами удивленных смертных,
Что широко открытыми глазами
Следят, как он парит под небесами
Вдоль медленно плывущих облаков.
Делает паузу и продолжает неожиданно писклявым и пронзительным голосом:
- Ну почему, Ромео, ты Ромео?
Забудь отца и имя позабудь!
А если нет - моим любимым будь -
И я не буду больше Капулетти.
Не выдерживаю и начинаю смеяться, глядя, как Каулитц двигает бровями, он тоже ржет и валится на живот, сминая страницы.
- Ну, хорошая из меня Джульетта? – Спрашивает Том, отдышавшись.
- Ага, очень убедительная. Но, если уж на то пошло, тебе больше роль Ромео подходит.
- Да… Интересно, что сейчас моя Джульетта делает? – Том подпер голову рукой и уставился в окно отсутствующим взглядом. О, если его не растормошить, то зависнет надолго, как компьютер моего двоюродного брата, любителя онлайновых игр и не имеющего ни одной антивирусной программы. Вспоминаю, что я недавно думал про пьесу, и говорю Тому:
- Дурацкая эта книга, «Ромео и Джульетта», неправдоподобная.
- Почему?
- Да ну… Ей тринадцать, ему шестнадцать, и у них любовь до гроба. Какая ж в этом возрасте любовь-то?
- Нет, почему это? Мне шестнадцать, и я влюблен! Сильно влюблен!
- И ты, что, готов покончить с собой ради Билла?
Том замялся.
- Ну… Вот когда у нас будут отношения, и он будет испытывать ко мне такие же чувства, как и я к нему – тогда да, возможно…
- Чушь. Вот, представь, Билл умер...
Каулитц подорвался, поплевал через левое плечо и постучал по спинке кровати. Я покачал головой на это проявление пещерного архаизма – суеверие.
- Так вот. И ты готов оставить свою семью, меня и друзей ради крайне сомнительной встречи с Биллом после смерти в частности и всей загробной жизни в целом?
- Если у нас будут стабильные отношения – да, вероятно.
- Баран упрямый. Ну, хорошо, вернемся к Ромео с Джульеттой. У них-то не было стабильных отношений! Только пара встреч, в которые они преимущественно занимались сексом. Не знаю, как в книге, а в фильме-то я сам видел. Секс в тринадцать лет – это каким же надо было быть извращенцем и педофилом, чтобы такое придумать?!
- Густ, ты чего? Я с тринадцати трахаюсь!
Повисло молчание. Я сощурился, глядя на Тома.
- Что? – Каулитц заерзал на кровати.
- Неужели?
- Что – неужели?
- Неужели с тринадцати? Чувак, можешь не выпендриваться передо мной.
- Ну, ладно, с пятнадцати… Но ведь трахаюсь же! Между прочим, современные молодые люди начинают половую жизнь как раз в этом возрасте.
- И испытывают в дальнейшем проблемы с потенцией и иммунитетом.
- И я бы так сказал, будь я девственником в семнадцать лет.
- Не понял… Я не девственник!
- Ну, конечно. Чувак, можешь не выпендриваться передо мной…
Том хитро оскалился и подмигнул. Убью сейчас! По больному вдарил, скотина!
- Гу-уст?
Молчу. Не хочу с ним разговаривать.
- Гу-усти?
Демонстративно переворачиваю страницу.
- Густи надулся как девочка! – Послышалось гадкое хихиканье. – Фройляйн Шаффер!
Не выдерживаю и кидаю в Тома тем, что было в руках, - книжкой. «Отелло», шелестя листами, переворачивается в воздухе и попадает корешком точно Каулитцу в лоб. Он опрокидывается на спину, взмахивая руками и подбрасывая ноги вверх, а книга улетает дальше за кровать и приземляется на пол с гулким стуком. Том поднимает голову и ошарашенно смотрит на меня.
- Ты чего?
Я сразу теряюсь, глядя на краснеющий отпечаток на его лбу.
- А чего ты обзываешься? – Виновато отвечаю, смотря на него исподлобья. – Мне обидно, наверное… Называешь меня девчонкой безо всяких на то оснований. Я тоже могу тебя так подкалывать, тем более что ты себя и вправду ведешь, как какая-то соплюшка, но я же этого не делаю!
- Я себя по уважительной причине так веду и только сейчас, а ты всегда! – Том насупился и начинает злиться.
- Нашел уважительную причину! Втрескался в какого-то гермафродита и сопли на кулак наматываешь!
Каулитц вскочил с кровати и сжал кулаки, злобно глядя на меня.
- Не смей называть Билла так…
- А то что? Поколотишь меня за свою даму сердца? – Я тоже встал и упер руки в бока.
- Представь себе! Не смейся над моими чувствами, Густав!
Я притворно расхохотался, изображая веселье.
- Ха-ха-ха! Чушь собачья это, а не чувства!
- Прикуси язык, меня это бесит!
- А мне по барабану!
Мы сцепились. Дрался я неважно, но мне помогало то, что я примерно знал все приемы и действия Тома, и мог предугадать их. Кроме того, пробежка и недавняя драка с Беном ослабили Каулитца, поэтому его острые локти, колени и кулаки были менее проворными, а удары менее болезненными и резкими.
- Жиртрест!
- Глиста!
- Зубрила!
- Тупица!
- Ай! Девочка… целочка!
- Пид*рас! Ой!
На шум прибежала мама и заголосила:
- Мальчики? Что происходит?
Отвечать было некогда, а мне еще и нечем – я лежал на ковре с полным ртом ворса, а Каулитц восседал у меня на хребте и, громко пыхтя, прижимал меня к полу, не давая мне двигаться и скинуть его.
- Это что еще за новости? Драться удумали? А ну прекратите!
Мать подбежала и стала прыгать вокруг нас с воплями. Том не охотно сполз с меня и поднялся на ноги, я сел и начал отплевываться, буравя его злобным взглядом. Надменно хмыкнув, этот гад направился к двери, бросив напоследок:
- Фрау Шаффер, вам следовало бы поучить своего сына манерам!
От такой наглости я обиделся на него еще больше, а мама вытаращилась ему вслед, открыв рот. Ну, все, с меня довольно! Пусть сам первый мириться приползет, а я – не буду!
Весь последующий день мы не разговаривали, ехали в автобусе в разных концах салона и даже сели за разные парты, чего раньше никогда не было. Одноклассники и учителя удивленно глазели на нас, но с расспросами не лезли – знали, что когда я не в духе, меня лучше не трогать, а Каулитца и подавно. Хотя я не могу не признать, что без него было скучно и неуютно… Все же это наша первая крупная ссора за все годы дружбы. Всякое вместе пережили, но старались держаться вместе, и тут – на тебе! И из-за чего, главное! Из-за какого-то… кхм, парня. Тьфу, кретинизм, поцапались, как из-за бабы! Я бы посмеялся в любое другое время, но меня напрягает эта ситуация в целом и наша ссора в частности. Ведь мы всегда были не разлей вода, а сейчас Тома словно подменили, и мне эта подмена не очень-то нравится. Этот слюнтяй будто ослеп и оглох, меня вообще не воспринимает, только знай себе скулит по своему Биллу. Первый я сдаваться не собираюсь. И навстречу не пойду, если вдруг случится невероятное, и он решит мириться первым – поставлю перед выбором: или я, или эта его псевдолюбовь. Сколько раз я уже говорил, что больше не буду его поддерживать? Пора уже проявить твердость. Мне нужен мой друг, и я его не уступлю ни Биллу, ни самому Тому.
Литература сегодня последняя. Лучше бы первая, сразу бы сдали – и камень с души. А то отложили экзекуцию на конец дня, хожу теперь, как на иголках весь. И подбодрить некому… Этот тоже неважно выглядит, видно, что поболтать охота, неймется. На уроках крутится, как в попу укушенный, задирает пацанов, с Анжелой чуть не подрался. В глаза не смотрит, отворачивается, Билла гипнотизирует. Не пойду к нему, пусть в одиночку мается. Не хочу снова выслушивать про его «пламенные чувства». Надоел.
Бл*, что же я как нервничаю-то? Подумаешь, стишок рассказать, не в первый раз. Но трясет, как перед экзаменами. Руки дрожат, по спине холодок ползет. Сгрыз себе весь ноготь на большом пальце. Как представлю, что придется выйти перед всем классом и с выражением прочитать рифмованные переживания Шекспира, так сбежать охота! Хоть и выбрал себе кусочек в пьесе, где поменьше слюней и побольше смысла, все равно не охота выделываться перед всеми. Почему день так долго тянется?
Ну, все, началось. Передо мной на парте лежит книга, раскрытая на том отрывке, который я старательно вчера зубрил, несмотря на то, что в голову постоянно лезла наша с Томом ссора. Текст почиркан карандашом, я сделал кое-какие пометки, чтобы лучше запомнилось, и примечания по тексту. Ух, предъявил бы я этому Шекспиру… Оглядываюсь на остальных, сидят спокойно, разговаривают, а меня всего колотит, как в лихорадке. Ненавижу литературу!
Открывается дверь кабинета, и я весь подбираюсь. Но вместо ожидаемой театрально-томной литераторши входит завуч, веселый мужик с залысиной.
- Ребятки, фрау Хаберманн заболела, литературы не будет! Можете идти по домам.
Меня оглушает радостный хор воплей со всех сторон, пацаны и девчонки хлопают и тут же начинают в темпе собираться, пока завуч не передумал. А я сижу, оскорбленный до глубины души – это что сейчас было, издевка? Я потратил целый вечер на это бессмысленное занятие, извел столько нервов за день – и все ради чего? Все впустую! Я вообще очень хладнокровный и рассудительный человек, но сейчас готов просто взорваться и сделать что-нибудь плохое, например, написать на парте неприличное слово или пнуть ведро с водой уборщицы в коридоре. Выхожу из кабинета, весь злой и неудовлетворенный, оглядываюсь по сторонам – никого нет, и переворачиваю мусорное ведро на пол. Вроде полегче стало.
Весь распорядок дня коту под хвост. Хотя нет – можно пока позвать Билла доработать проект, чтобы на выходных не ехать. Точно, так и сделаю.
Нахожу Билла в холле, он что-то весело щебечет, надевая куртку, видимо, торопится домой. Ничего, подождут его домашние дела.
- Билл? Можно тебя на минуту?
- Да, конечно! – Морщусь от бодрого голоса и радостной интонации. Он всегда говорит так, будто неимоверно счастлив всех видеть. Человек, излучающий неиссякаемый оптимизм и веру в завтрашний день, всегда улыбается, аж тошно смотреть. Ну, что Том в нем нашел, не понимаю!
- Собираешься домой?
- Да, так здорово, урок отменили!
- Вот-вот. Значит, у нас появилось дополнительное время сходить в библиотеку и подготовиться к защите проекта.
Улыбка Билла становится не такой довольной.
- Но… Вообще-то у меня были планы. Мы же собирались встретиться на выходных.
- Зачем откладывать на потом то, что можно сделать сейчас? Зато у нас потом будут выходные свободные.
- Ну, может, тогда созвонимся вечером или спишемся по мэйлу? – Ты посмотри, как извивается, не хочется ему делом заниматься! Но меня просто так не проведешь.
- Нет. Вечером планы у меня. Не ленись, Билл, чем раньше мы доделаем проект и будем уверены, что все в порядке, тем лучше. Пошли.
Билл совсем сник, но спорить не стал, уныло пошел за мной в читальный зал. Навстречу нам попался Каулитц, увидел меня с Биллом и остановился, как вкопанный, открывая и закрывая рот. Я нарочно состроил надменное лицо и гордо прошел мимо.
Уже в библиотеке мне в голову пришла мысль – а что, если Том расценит этот поступок как попытку насолить ему? Я занервничал и даже хотел сказать Биллу, что отпускаю его, но сразу передумал. С чего бы? Я не гей, не сволочь и не больной на голову, чтобы так делать, и если Каулитц воспримет это именно так – его проблемы. А я хочу лишь доделать проект, только и всего. Билл вяло копошился, выкладывая из сумки на стол канцтовары и прочую мелкую чепуху, всем своим видом показывая, будто я злой тиран, заставляющий его пахать без передышки. Я заметил, как он всегда пытается всеми способами улизнуть от любой работы. Трудно будет с таким характером устраиваться в жизни.
У стола внезапно вырастает Том и с грохотом кладет на него свою сумку, с вызовом глядя на меня. Билл подпрыгивает и испуганно, но вместе с тем с облегчением глядит на него. Размечтался, пока не сделаем, никуда не пойдет. Каулитц садится за стол, складывает руки на груди.
- Пришел посмотреть, чем вы тут занимаетесь, - отвечает он на мой вопросительный взгляд, хмурясь.
- Сексом, - буркнул я. Том нахмурится сильнее. Билл удивленно хихикает, не ожидал от меня такой шутки. Или ожидал? Кто знает…
- Томми, мы собирались доделывать проект, - примирительно говорит он. Как он его назвал? Томми?
Каулитц сразу расслабляется, и его лицо разглаживается. Говорит уже помягче:
- Ну, я посижу за компанию. Мне все равно Шаффера ждать.
Я усмехаюсь. Никуда я с ним не поеду. Точнее, я поеду, а он сзади за автобусом побежит. Специально попрошу водителя, чтобы закрыл дверь перед его носом.
С ходу вклиниваюсь в рабочий процесс, составляя речь на презентацию, Билл складывает распечатанные мной буклетики, подолгу возится с каждым, проводит ногтем по сгибам, чтобы буклеты не раскрывались. Пытается делать ровно, но все равно перемял половину... Молчание затягивается. Хорошо, может, так и закончим без эксцессов.
- Ребята, а вы, что, поругались?
Черт, ну, кто его за язык тянул? По-моему, для Билла сидеть молча – миссия невыполнима. Молчание – золото, не слышал такую пословицу? А у него – сплошные слова-воробьи, и эти воробьи мельтешат, воздуха не видно. Ладно хоть они – безобидные безмозглые птички с розовыми перьями и бантиками. А Каулитца воробьи навязчивые, хитрые до ужаса и гадливые… Как пронесутся – фиг отмоешься потом.
Не отвечаю на вопрос, Том тоже сидит, уставившись в поверхность стола.
- Ну, чего вы?
- Нет, не поругались, с чего ты взял? – Бормочет Том.
- Вы весь день не разговариваете и не общаетесь… Все думают, что вы поругались.
- Мы не поругались, не беспокойся, - говорю я, делая ошибку в листке.
- Да, мы просто напросто больше не хотим дружить друг с другом.
- Вот именно, мы друг другу надоели. – Зачеркиваю и пишу сверху правильно.
- Но почему? Вы же вроде с самого детства друзья!
- Понимаешь, Билл, бывает так, что долго время общаешься с человеком, думаешь, что знаешь его, как себя, а потом – раз! И он поворачивается к тебе истинным лицом.
Билл хлопает глазами, а Том злобно щурится на меня. Отвечаю ему таким же вкрадчиво-ядовитым голосом:
- Точно, Билл, случается, что для твоего лучшего друга всякая чушь становится важней тебя, а ты сам – лишь старая жилетка, в которую можно высморкаться время от времени.
- Вот видишь, Билл, лучшие друзья привыкли, что мы торчим с ними, умирая от скуки, пока они маринуются в собственных комплексах, и все наши личные чувства и переживания воспринимают, как чушь собачью.
- Нет, вы посмотрите на него! От скуки он умирал! Не верь ему, Билл, он только и делал, что по вечеринкам шлялся и девчонок лапал, а я ему нужен был, только чтобы домашку за него делать да на контрольных давать списывать!
Том скрипнул зубами и стукнул кулаком по столу, когда я упомянул девчонок. Билл опустил глаза и скривил рот, нервно дергаясь при каждом обращении к нему.
- Стоило пару раз отвлечься и хорошо провести время, как Густав уже считал меня предателем и озабоченным е*ерем, а сам сидел дома, читал учебнички и лелеял свою девственность и свои долбанные, никому не нужные принципы!
- Да что ты? Значит, ты у нас всем нужен, крутой ты наш? Да тебя уже никто всерьез не воспринимает, потому что ты и есть озабоченный е*ерь, и больше тебе ничего не нужно. Ты деградант!
- Это ты дерг… дедра… сам такой, короче! Я о жизни больше тебя знаю, я знаю людей! А ты ничего не знаешь, кроме законов физики, сидишь в своей комнате, как в берлоге, и хочешь, чтобы я такой же был!
- Как ты можешь людей знать, ты себя не знаешь! У тебя каждый день такие закидоны, что аж страшно становится! А я хочу, чтобы ты нормальным, адекватным человеком был!
- А я, по-твоему, не нормальный и не адекватный?
- Нет, ты ненормальный!
- И в чем же моя ненормальность заключается, ты, мистер нормальный?
- В том, что уже настолько пресытился девушками в свои шестнадцать, что тебе парней подавай!
Каулитц побледнел и, судя по гримасе, исказившей лицо, нечаянно прикусил язык. Значит, решил меня идиотом выставить, дружочек? Сейчас я тебя идиотом выставлю!
- Да, кстати, Билл, - обратился я к уже благополучно сползшему под стол слушавшему это все парню. – Тебе лучше это знать на всякий случай, мало ли что. Том в тебя влюбился и хочет с тобой гулять. Ты ему уже в «мокрых» снах снился, так что смотри – вдруг зажмет еще где-нибудь в темном угле.
Билл ошалело таращился на меня, уронив челюсть на стол. Том шумно сглотнул и жалобно взглянул на него, весь скукожился, смиренно ожидая своей участи. Я собрал со стола свои вещи:
- Ну, всем пока, допишу речь дома.
Упиваясь своей противной выходкой, я захлопнул за собой дверь библиотеки, в которой повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь покашливанием библиотекарши, на старости лет увидевшей такое. Как там было, у Шекспира? Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.
- Ну уж нет! – Не успел я благополучно слинять, как за моей спиной раздался хлопок дверью о стену и оглушительный вопль. Из библиотеки вылетел разъяренный Билл, пронесся мимо меня и встал в позу, сложив руки на груди. За ним, часто моргая и теребя подол платьишка, понуро семенил Том, опасливо выглядывая из-под козырька. Он шевелил губами, видимо, извиняясь, но его едва ли было слышно. Особенно Биллу, растрепанному и багровому, похожему на попавшую в изрядную переделку ворону, - уж он-то точно не прислушивался к тому, что там бормочет Каулитц.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |