— Угу, — сказала Лиона, — только о тебе с утра до ночи и говорим.
— Ну, я, всё-таки, значительное событие в жизни Города. Почему бы и не пообсуждать меня?
Лиона пропустила сию реплику мимо ушей и приготовилась шушукаться дальше, но я на удивление быстро справился со всеми винтами, и Кате, единственной слушательнице Лионы, пришлось заняться делом. Она достала из сумки карманный компьютер и подсоединила его к одному из проводов под снятой мной панелью. Система управления грузовика была поражена вирусом, занесённым через кристалл, найденный кем-то из обслуживающего персонала в развалинах на поверхности. Катя должна была вирус лечить.
Я, не будучи отягощённым никаким новым заданием, подсел к Лионе.
— Как дела?
— Дела, — сказала Лиона, — замечательно. Хоть я и не знаю, зачем живу.
— Ты приняла это так близко к сердцу? Не бойся — смысл жизни знают только роботы.
— Сколько у тебя в жизни было девушек? — спросила Лиона, проигнорировав умную мысль.
— Ты думала над этим вопросом всю ночь?
— Она всегда становится развратной, когда выпьет, — донёсся из-под пульта Катин голос.
— Не развратной, — сказала Лиона, наклонившись в кресле в сторону Кати. — Не развратной, а предельно любопытной. Так сколько? — она повернулась ко мне.
— Я боюсь, ты скажешь, что мало, — ответил я и потёр подбородок. Меня было несложно смутить, и это работало не в мою пользу.
— У меня настолько потасканный вид? — удивилась Лиона.
— Ещё какой потасканный, — сказала Катя.
Я ущипнул Катю и, вознеся очи горе, напыщенно, как самый настоящий фальшивый виршеплёт, произнёс:
— Сколько бы женщин у меня, о Лиона, ни было, настоящей любви я так и не нашёл. Вся моя надежда, что ты мне посоветуешь, где продолжить поиски? Где, скажи? У бегемотиков?
— Нет, — сказала Лиона, — у инфузорий.
— Инфузории — это такие одноклеточные создания, — пояснила она. — У них нет мужчин и нет женщин, и размножаются они делением, но любовь у них самая что ни на есть всамделишная. Дело в том, что инфузории не могут делиться до бесконечности: из-за постепенно накапливающихся ошибок в ДНК они стареют и вырождаются. И вот, чтобы жить вечно, они придумали конъюгацию — самое романтичное, что я когда-либо видела. Две инфузории подплывают так друг к другу, присасываются ротиками (точь-в-точь как мы целуемся) и начинают через эти ротики обмениваться фрагментами ДНК, исправляя друг в друге накопившиеся ошибки, и обновляя друг друга. А как обновят — уплывают в разные стороны, но уже не такими, какими встретились, а став каждая половинкой своего партнёра. Вот это любовь!.. — Лиона вздохнула.
— В немецком порно, — признался я, — всё куда интереснее.
— Только в порно? — удивилась Лиона. — Ах да, всё забываю, что ты из прошлого... Наверное, в твоё время не принято было до свадьбы... познавать женщин?
Я медлил с ответом. Я смотрел на серебряную форму Лионы и на её космический макияж, слушал её прищебётывающее произношение, характерное для двадцать второго века, и решил, что ничуть её не стесняюсь. Всю мою душу заполнил безбрежный восторг. Я в будущем, я не умер в двадцать первом веке, не дожив до самого интересного, я один из немногих, а то и единственный путешественник во времени. Мне нечего стесняться Лионы. Пусть её слова отдают тьмой веков, пусть их повторяли со времён палеолита, — всё равно они сущая мелочь в сравнении с моим счастьем плыть по волнам фантастики сквозь эпохи и социумы.
— Лиона, — сказал я, — я боюсь тебя обидеть. Отношения полов слишком больная тема для тебя.
— Не увиливай от вопроса.
— Хорошо. Скажу так. Женщин было принято познавать до свадьбы всегда, только иногда это считалось для них позором. Что до моего времени, то там женщины были на редкость давучие, познавались с особенным цинизмом и считали трагедией и позором не быть познанной до свадьбы. В моё время хотели хорошо отдыхать, растворяться то есть, — и растворялись. Сейчас так уже не умеют.
— Потому что вы просрали наш мир, — сказала Лиона, вместо того чтобы спорить и доказывать, что мне и не снилось, как умеют растворяться в её время.
— Ты просрал мой мир, — шипела она мне в лицо. — Из-за тебя я не могу бегать по лугам и нюхать цветочки! И ты ещё смеешь обвинять меня, что я зря живу!
— Лиона, — вновь вмешалась Катя, — Алекс ничего не просирал.
— Да нет, конечно же, — отмахнулся я. — Я просирал. Но теперь мир немного подлатали, и Лиона может продолжить моё дело.
— Я хочу нюхать цветочки! — продолжала, слегка переигрывая, Лиона. — Красные! И жёлтые! Где цветочки? А речки где?
— Нету цветочков, — подтвердил я. — Есть только мальчики в золотой форме.
— Юрочки, — хихикнула Катя.
— О боже! — Лиона громко хлопнула себя ладонью по лбу и отвернулась к Кате. — Куда я попала!.. Ека! У тебя-то сколько мужиков было?
— Пять, — ответила та, быстро нажимая на сенсорный экран карманного компьютера.
— Считая этого?
— Ли! — воскликнула Катя.
— Только не говори, что не спала с ним. Вы сегодня действуете заодно, а мне, такой опытной потаскухе, это говорит о многом.
— У тебя-то у самой сколько мужиков было? — осведомилась Катя.
— Пятьсот, — сказал я.
— Двенадцать, — сказала Лиона.
— Считая Юру? — спросила Катя.
— Да.
— Он не убежал, когда увидел у тебя на заднице свастику?
— Ещё бы этот козёл убежал!
— У тебя на заднице свастика? — спросил я Лиону.
— Само собой! Я же вселенское зло. Давай, прочитай мне лекцию о Гитлере.
— Да нет, свастика на заднице это здорово. Можно заниматься с тобой анальным сексом и представлять, что трахаешь в задницу фашизм. В два раза больше удовольствия получится.
— Ха-ха-ха! — Лиона расхохоталась напоказ. — Вот это было очень смешно. Только тебе такое двойное удовольствие не грозит.
— Слава богу.
— Знаешь что, Ека, — сказала Лиона, проигнорировав мою реплику, — я, пожалуй, сделаю, как Алекс. Брошу всех своих мужиков и буду счастье искать. Оставлю только Юрика — не спать же мне одной, в конце концов? А как найду счастье, пошлю и Юрика... Кого там чёрт несёт?
В дверь кабины постучали. К нам на огонёк заглянул водитель грузовика, который мы чинили. Катя выругалась и вышла из кабины, обещая негодяю жестокую кару за использование на рабочей станции не проверенных на наличие вирусов носителей информации. Почти на минуту мы с Лионой остались одни.
— Не верь ей, — сказала Лиона. — Продажная тварь.
— Хорошо же вы дружите...
— Мы дружим отлично. Но тебе так дружить я не советую. Лучше беги к чёрту из этого проклятого клоповника. Твои проповеди о смысле жизни здесь уже никому не помогут. А на поверхности, как я поняла, у тебя остались великие цели.
— Давай вместе убежим?
— Ни за что.
— Почему?
— Понимаешь ли... Город даёт мне всё. А что на поверхности? — голод, грязь, война, радиация. Я загнусь через неделю.
— Не загнёшься.
— Это ты так думаешь. Раньше был железный век, люди делались на совесть. А мы хрупкие. Утром не попрыскаем кожу антибиотиками — вечером она и начнёт гнить...
Катя открыла дверь, не дав Лионе договорить. Она показала нам красный кристалл, из тех, на что механисты записывали компьютерную информацию, только раза в три больше.
— Ему, наверное, лет сто, — сказала Катя, гордая находкой. — Алекс, смотри, твой сверстник.
— Лиона, ты такая хорошая, — произнёс я, не поворачиваясь к Кате.
— Фаллично, — оценила Лиона кристалл, — можно даже сказать, эректально. Но я, кажется, начинаю трезветь. Пойду в «Ад», хлопну ещё граммов сто. Всем пока.
***
— Как тебе Ли? — спросила Катя.
— Очень хорошая девушка, — ответил я без иронии.
— Мне показалось, она чуть до слёз тебя не довела.
— Да нет. Лиона добрый человек.
— Сегодня она злая.
Мне показалось, что Катя меня стесняется, что сегодня ночью она сделала не то, что хотела, и теперь чувствует мою чуждость. Она попыталась добавить себе уверенности словами «чуть не довела до слёз», но не вышло.
— Нет, — сказал я. — Лиона всегда добрая. Только она несвободна. Не может сделать то, о чём мечтает, и страдает от этого.
— О-о-о, даже так?
— Да. И ты тоже страдаешь. Потому что заблуждаешься.
— Интересно...
Я ждал, что Катя спросит, в чём она заблуждается, но прогадал. Пытаться предсказать реакцию почти незнакомого человека — бредовейшая затея. Мне не дано заглядывать в чужие черепные коробки.
— Интересно... — повторила Катя задумчиво, посмотрела на карманный компьютер, лежавший на полу и призывно мигавший разноцветными лампочками, но не двинулась с места. — А ты заблуждаешься?
— Если учесть, что до сих пор не нашёл счастья, то наверное, заблуждаюсь.
— Что же для тебя счастье?
— Не знаю. Боюсь, никто этого не знает. Люди, которые называли себя счастливыми, рассказывали мне о том, что они называли счастьем, но мне это не понравилось.
— По чужим рассказам о счастье ничего нельзя узнать.
— Не знаю... — сказал я. — Я всегда считал, что если человек что-то понял, то он может объяснить это другим. А если не понял, то и сказать ничего не может. Видимо, счастливые люди так до конца и не осознали счастья. Или не были настолько счастливы, чтобы счастье их переполняло, и хотелось бы поделиться им с другими.
— Может, им просто не хватало слов?
— Слов всегда хватает. Слова это кирпичики. Их не надо покупать, их можно брать из головы сколько угодно. Но может не хватить воображения построить из этих кирпичиков красивый дом.
Катя улыбнулась. Она теряла мысль, да и я терял. Я не знал, что хочу сказать ей, что хочу сказать себе. Мне что-то не нравилось, но я не мог определить, что именно. Я тоже был несвободен, тоже страдал; мои мысли утыкались в барьер безыдейности. Надо было действовать, бороться. Но с чем? Для чего?
— А надо ли? — спросила Катя.
— Что? — я вздрогнул, окончательно забыв, о чём говорил. Я, наверное, прогадал сильнее, чем кажется. «Почему я решил, что сегодня обо мне сформируется какое-то мнение? — подумалось мне. — Почему я решил, что у Кати вообще есть право иметь своё мнение? Почему бы ей не оказаться роботом или суперагентом Чёрного Кардинала?..». Но если она человек, мнение сформируется в ближайшие часы.
— К чему все эти слова? — спросила Катя. — О счастье можно говорить вечно — и так ничего и не добиться.
— Вначале было слово, — решил я вдруг. — Слово, вот что. Слово — это самое важное, что только есть. Один человек никогда не достигнет счастья. А чтобы действовать не одному, нужно уметь пользоваться словами. Если Лиона что-то знает о счастье, значит, ей очень хочется уметь пользоваться словами и рассказать об этом кому-то.
— Поверь, пользоваться словами она умеет отлично. Но она знает, что никто её не поймёт, поэтому и строит из себя чёрт-те кого.
— Нет. Раз никто её не понимает, значит, она не умеет говорить. И я не умею. Надо так рассказывать, чтоб все поним...
Свет погас.
***
Свет погас в ангаре и в кабине грузовика; выключились индикаторы на приборной панели, и только экран Катиного карманного компьютера успокаивающе светился под ногами.
— Катя, что происходит?
— Энергия пропала! Сейчас, погоди, я свяжусь с администратором...
Катя отсоединила от карманного компьютера провода и прошипела:
— И сеть не ловится... Почему? Тут же ретранслятор под боком! Неужели... Алекс, пойдём-ка отсюда.
— Что такое, ты можешь объяснить?
— Могу. Или энергии нет во всей директории, или же сигнал кто-то глушит, а это значит, нас атакуют.
Катя, светя перед собой экраном компьютера, приоткрыла дверь, и стало слышно, как кромешной тьме ангара яростно матерились десятки человек. В голосах был страх и ненависть. Стучало железо и подошвы.
— Здесь волки! — объявили в громкоговоритель. Слова сопровождались резким визгом микрофонного эффекта. — Летучие волки проникли в ангар! Энергии нет. Всем сохранять... — относительно спокойный голос оборвался, в микрофон застучали, а потом истошно завопили:
— Двери заблокированы! Нас здесь заперли!
— Пошёл отсюда! — послышалось издалека, и паникёра оттолкнули от микрофона.
— Кто-нибудь, включите фары. У кого лазер, идите ко мне — будем ворота резать.
Шум паники усилился. Некоторое время из динамиков слышались звуки борьбы, затем раздался щелчок, и громкоговоритель замолк. Загудели двигатели грузовиков: кто-то пытался загнать одну или несколько машин вглубь ангара. За дверью на другой стороне кабины сверкнули и тотчас погасли фары, вспышка отразилась на лобовом стекле. С душераздирающим грохотом посыпался на бетонный пол металлолом, в кучу которого — судя по звукам — врезался стартовавший грузовик.
Одна моя нога так и застыла на подножке кабины; я ни на грамм не представлял, что же делалось и что делать.
— Они здесь! — ревели с одного конца.
— Все ложитесь, я буду стрелять! — визжали с другого.
— Алекс, чёрт побери, ложись! — Катя втащила меня обратно в кабину, захлопнула дверь. — Они нас всех перебьют!
— Кто — «они»?! — крикнул я, едва не поддавшись общей панике.
Катя не слышала. Сколько-то времени мы лежали, не шевелясь, на грязном полу кабины, потом на нас посыпалось осколки, и обрушился треск автомата. Шальная очередь разгрохала в кабине все стёкла.
— Дурак, ты в человека попал! — с ужасом и злобой кричали на автоматчика. Вместо ответа раздалась другая очередь, присоединившаяся к первой.
— Над нами пролетела пуля, — спокойно прокомментировала Катя. — Какой ишак поставило транспортник передом в ангар?!
— Кать, успокойся. Успокойся, Катя. Скажи, зачем стреляют?
— Тут летучие волки. Нечисть. Зажги, зажги, пожалуйста!
— Что зажечь?
— Свет.
Несколько пуль ударилось в обшивку кабины, как раз на уровне пола.
Я хотел жить. Боже, как я хотел жить! Я ненавидел смерть. Я ненавидел человека с автоматом. Эта сволочь перебьёт всех, лишь бы самой остаться в живых.
— Зажги свет! — шипела Катя.
— Откуда я его возьму?
. — О боже, он здесь, он рядом! — слышалось в панике. На звук голоса тотчас же начали стрелять.
— Не стреляйте! Не стреляйте в меня! — переставший соображать человек перешёл на один мат.
— Алекс! Наколдуй что-нибудь! Ты же можешь!
— Что-нибудь? — я перевернулся на бок, прислонился лбом к холодной стальной опоре водительского сиденья.
— Ангар семнадцать, — ожили динамики. — Объявляется тревога в связи с проникновением на территорию враждебных существ. Требую немедленно прекратить панику и слушать мои инструкции. Проникновение вызвало сбой в работе энергосети. В результате сбоя заблокирован шлюз выхода в директорию «це». Не пытайтесь взламывать двери. Повторяю: не пытайтесь. Персоналу ангара приказано перевести всех присутствующих в транспортные вездеходы типа «Е шестнадцать» и проследить за герметичностью отсеков. На операцию выделяется три минуты, после чего помещение будет заполнено нервнопаралитическим газом. Обратный отсчёт начался. Повторяю. Объявляется тревога в связи с проникновением на территорию враждебных...
Это был самый гениальный приказ, который мне когда-либо отдавали. В ответ на него в ангаре поднялись такие вопли, что впору было оглохнуть. Эхо железных стен усиливало голоса многократно.
— Они совсем спятили? Какой ещё газ? — бормотала Катя, тормоша меня. — Алекс! Идём быстрее в кузов! Вставай же! Что с тобой? В тебя не попали?
— Тихо!
— Ты колдуешь?
— Заткнись!
— Алекс... Алекс... — только и смогла проплакать Катя.
До заполнения ангара нервнопаралитическим газом оставалось две минуты. Я лежал на полу, ощущая лбом железяку, и было мне хорошо. «Угу, — думал я, — отправился посидеть с Катей за компанию, а теперь сдохну. Так оно и бывает».
Но я не собирался мириться. Я знал кое-что, чего не знали другие. Я нужен Вселенной. У меня есть Идея, которую я должен понять и объяснить другим людям, чтобы те не погибли, и встали на путь прогресса, и добились всемогущества, и противостояли бы с энтропии.
Для этого мне рассказали, где находится граница человеческих знаний, и показали, что находится за ней.
Внутри меня было много тумана. Мои мысли пребывали в беспорядке, но если я выведу этот беспорядок за пределы своего организма, мысли станут яснее.
А в окружающем мире станет больше Хаоса.
Простите.
Мир посветлел, приобрёл непривычные очертания и цвета. За лобовым стеклом, пробитым пулями в двух местах, метались языки пламени, освещая помещение почти до потолка. Предметы светились слабо, но ауры их смешивались, мешая рассмотреть очертания.
А под потолком на месте ламп чернели широкие зловещие полосы, и сразу было понятно, что им там не место. И носились ещё с огромной скоростью меж людьми три мрачно-красные кометы, и ауры людей при их приближении меркли, грозя потухнуть совсем.
— Пойдём, Катя.
— Алекс, нам в кузов.
— Нам наружу.
— Я не собираюсь из-за тебя умирать.
— Ты не умрёшь никогда, — сказал я и поволок Катю через ангар, меж куч хлама, вдоль стены, подальше от мечущихся огней-людей, к ясно различимому выходу.
— Ложись!
Опасность исходила от ярко-красного пламени, что горело в восьмой от входа ячейке. Протрещала очередь, пули отрикошетили от стен и стальных контейнеров. Мы побежали. В воздухе переплетались непонятные тёмно-зелёные нити, очень близко пронеслась опасная комета, стало страшно, и сжалась Катина рука, так, что стало больно моей ладони.
Дверь шлюза была близко. Она закрыта. Я знал, в будущем полным-полно закрытых дверей.
Но дверь открылась.
Людей в ангаре обманули.
Коридор был ярко освещён и заполнен солдатами. Десятка два их выстроились вдоль стены, держа наизготовку автоматы. Они молчали.
Но меня испугало не это.
За дверями шлюза, в отрезанном от ангара Городе словно бы неслышно воцарился конец света. Из тихого коридора, из-за спин готовых ворваться в тёмный ангар солдат мне в лицо на крыльях сквозняка летели пожухлые, почерневшие, прелые листья.
*сложность может быть бесконечной*
Это была неповторимая неделя. Долгое алкогольное голодание в кланах привело к шести-семидневному запою, из которого я не выходил ни на минуту. И днём-то я пил, и вечером пил, и полночи, болтая с прекрасной дамой о том о сём, я пил; перед рассветом засыпал на диванчике, а часов в десять утра просыпался, ещё пьяный, напротив поддельного окна с видом на морской утёс, доставал из синтезатора новую порцию пива и пил. Глотки давались с трудом: казалось, ещё чуть-чуть — и стошнит, но я превозмогал себя, а после первой пинты дело двигалось намного легче; к пиву возвращался его восхитительно-сладковатый привкус, и голова моя становилась как воздушный шарик.
На четвёртый день Анжела Заниаровна нарушила моё затворничество и вызвала в комнату А674. Я сидел перед ней на достопамятном кубическом сиденье и благоухал перегаром, а Чёрный Кардинал с сузившимися от ненависти зрачками извинялась перед моей опухшей рожей за эксцессы, имевшие место во время похода на фабрику.
В тот день меня официально произвели в должность мальчика на побегушках в Катином ангаре, назначили символическую зарплату в размере двадцати единиц и выдали карточку, позволявшую бесплатно (но лимитировано) пользоваться служебными синтезаторами пищи. Также я получил право после Нового года попытать счастья на вступительных экзаменах в академию, из чего следовала необходимость сию же минуту обкладываться учебниками и готовиться к поступлению.
После нового назначения мне волей-неволей пришлось оторвать себя от дивана и ходить. Но возможностью протрезветь я не воспользовался, а наоборот, отдохнув за счёт пивной диеты, с четверга перешёл на напитки покрепче. Утром я, как аристократ, выпивал стакана два шампанского и весь рабочий день ходил по ангару, как болван, теряя гаечные ключи, сквернословя и ничего не понимая, а вечером шёл в «Ад» и надирался основательно.
Даниэль научил меня играть в бильярд. В «Аду» было оборудовано несколько столиков, и мы с Катей сражались против них с Леной. Мне не нравились полосатые шары, но они постоянно мне попадались — и приносили удачу. Я хорошо усвоил, что в двадцать втором веке угол падения по-прежнему равен углу отражения, и если б мы играли на деньги, у моего невезения в любви появилась бы объективная причина. Из «Ада» я возвращался с головной болью и никотиновой сухостью во рту. А тут ещё Ленка. В будущем уже не помнили, что стрижка под девушку Амели из одноимённого сериала вышла из моды, и хорошо забытое старое в очередной раз сделалось новым. Ленка постриглась под Амели и стала смотреться чудовищно.
Лиона в «Rattles Hell» заглянула всего пару раз — и то мимоходом. Катя сказала, что у неё паранойя, и она заперлась дома, как Евгений Онегин. Я был рад её отсутствию. Я чувствовал, что говорил с Лионой неправильно, поучал её, словно маразматичный старикашка, и сам на её месте не стерпел бы подобного обращения. Да и вообще удивительно, как это нашим с ней путям удалось пересечься. В 2005-ом году я лишь мельком мог лицезреть подобных Лионе девушек на Кутузовском проспекте идущими от выхода из банка или клуба к дорогому и бесполезному автомобилю, вроде «Кадиллака». В Городе, впрочем, самые богатые люди могли позволить себе немногим больше, чем самые бедные, и потому частые наши встречи всё-таки объяснимы.
Я прекратил разводить в «Rattles Hell» душеспасительные беседы, хотя в обществе крутобоких стаканов меня так и тянуло на рассуждения о трансцендентальном и экзистенциальном.
— Курить полезно! Ха-ха! Хочу зелёный «Кадиллак» и килограмм ЛСД!
Катя говорила, что я исправляюсь, Чёрный Кардинал говорила, что я интегрируюсь в цивилизованное общество, а я пил себе пиво, «Plastic Heart», «Green Devil», шампанское и водку, отплясывал на стеклянном танцполе и думал, что авось пронесёт. Авось не исправлюсь и не интегрируюсь.
— Катя, тебе нравится слово «почвовед»? Я от него тащусь. По-чво-вед. Один мой приятель пошёл на него учиться. Ха! Теперь он стал матёрым почвоведом!
На выходных Катя сводила меня в трёхмерный кинотеатр. Сеанс влетел в копеечку, но, наверное, оправдывал затраты. Экран занимал весь зрительный зал. Голографические актёры и декорации фильма проецировались в натуральную величину прямо на посетителей, которые могли ходить между призрачными героями действа, рассматривать их со всех сторон, подслушивать тайные разговоры, подглядывать в спальни и всегда быть в центре событий. Да, наверное, это стоило пятьдесят единиц. Но я не оценил и не понял, а только хихикал и пытался не упасть, опираясь на Катю, бывшую не менее пьяной, чем я.
Катя возмутилась. Расстроилась. Заплакала. Сказала, что я ни черта не ценю её стараний.
— Ты меня не любишь! — выдавила она сквозь истерические слёзы.
Я ответил, растягивая слова, как матёрый пьянчужка:
— Эт-то называется бль-лядство! По-нимаешь? — Бль-лядство!
Катя убежала из кино; я не стал её догонять.
Какой-нибудь неудачник на моём месте решил бы, что надо меньше пить. А я скажу так: пить надо больше. Ещё и ещё. И авось пронесёт.
***
С Катей у меня складывались странные отношения. Будучи по натуре параноиком, я за каждой женщиной подозревал сверхчеловеческую хитрость, что порядком портило мне моменты счастья, но выручало в долгие периоды разочарований. Как бы ни хотелось мне довериться этой весёлой девчонке с глазищами, которые она умела премило таращить, я с первых минут понимал, что доверять ей тайны души и сознания было бы занятием по меньшей мере бесперспективным. Слова же Лионы о «продажной твари» оказали на меня на удивление сильное воздействие и стали лишним препятствием на пути нашего сближения. Может быть, я нравлюсь Кате, а Лиона почему-то решила ей напакостить, а может быть, в предостережении крылся зловещий смысл. Одно не исключало другое. В синкретичном женском сознании запросто могли сосуществовать и привязанность, и вожделение, и жажда выгоды, и чувство долга; ранее я с таким сталкивался неоднократно и знал, что в роковой момент выбора рулетка противоречивых Катиных чувств едва ли остановится на нужном мне номере.
Окончательно меня запутало давешнее происшествие в ангаре, когда в помещение проникло несколько летучих волков — водящихся только в будущем полуразумных хищников, обладающих мощными парапсихологическими способностями. Во всеобщей панике внутри меня пробудилось подобие колдовских талантов, и я, вопреки требованиям укрыться от химической атаки в грузовике, побежал с Катей к заблокированным дверям шлюза, которые (хоть в официальном отчёте следователи и утверждали обратное) заблокированы не были. Предчувствие тогда кричало мне: если мы с Катей подчинимся голосу из громкоговорителя, то погибнем. Мне казалось, что человек, стрелявший в темноте из автомата, повредил обшивку грузовика и нарушил герметичность его кузова. Но впоследствии грузовик, в котором мы тогда находились, был обследован, и повреждений не обнаружилось. Не знаю, может, следствие опять наврало... Но после того случая Катя стала относиться ко мне по-другому. Настороженнее, что ли. По-моему, я тогда поступил правильно, ибо из трёх возможностей: попасть под шальные пули, быть съеденным летучим волком или задохнуться нервнопаралитическим газом, я никогда не выберу последнюю. Катя же могла думать иначе. Может быть, теперь она считает меня психопатом, способным в экстренной ситуации на любую сумасбродную проделку?
Мне надоело пытаться угадать происходящее в чужой черепной коробке, и я решил сделать вот что: наплевать. Не строить относительно Кати никаких планов, и вести себя с ней как бог на душу положит.
В результате Катя крикнула, что я её не люблю, и убежала.
А с чего я должен был её любить? Я даже и не пытался. Я, не заботясь о её мнении, пил, злоупотреблял туалетными шуточками, занимал место в её квартире, мешал приводить гостей, а все её попытки заигрывать игнорировал, ибо было лень. Некоторые от этого просто без ума, а вот я терпеть не могу, когда люди, подчиняясь алгоритму обольщения и не зная, порой, даже имён друг друга, проводят вместе ночь и, побывав в одной постели, значат друг для друга не больше, чем на мгновение столкнувшиеся в толпе. Мне было всё равно, реши Катя оскорбиться пренебрежением и прогнать меня, но вместе с этим я знал и то, что слова Лионы не напрасны, и Катя без соответствующего приказа не прогонит меня, даже когда наши отношения станут совсем противоестественными.
Ах, если бы ещё раз поговорить с Лионой! Если бы её красота принадлежала к другой плоскости бытия — не к той, где живут красивой жизнью миллионеры, воспетые Скоттом Фитцджеральдом, — вот тогда мы бы поговорили. Если бы богатство не оставило отпечаток на лице Лионы, и она была бы задорной девчонкой, как Катя, или хозяйкой дома, как Света, — вот тогда мы бы стали друзьями. Как несостоявшийся биолог, я отлично понимал её рассказы про конъюгацию у инфузорий, и сам считал сей процесс одним из красивейших явлений в мире микроорганизмов, но дурацкая маска Лионы мешала мне показать, насколько её речи созвучны моей душе, и какого внимательного и понимающего собеседника теряет она, продолжая разговаривать со мною в нынешней манере. Всё бы ничего, если б не чёртово богатство. Меня едва ли не доводила до истерики мысль, что мы с Лионой находимся в шаге от полного взаимопонимания, и не будь богатства, я легко б разрушил последний барьер, ещё сохранявшийся между нами после разговора один на один в грузовике. Я бы пришёл к ней домой и спросил, что делать с Катей. Она смогла бы оставить злословие и стать собой. И увидеть меня таким, какой я есть. Но я не знал, где живёт Лиона, а ещё был мальчик-мажор Юра в золотой форме.
Рассчитывать оставалось лишь на себя. И то с оглядкой.
В голове крутилась песня столетней давности:
The lioness
Is hunting us
So beautiful
And dangerous
Her embrace is
Murderous
Bewa-a-are
Of the lioness.[8]
Я шёл по коридору, освещённому зелёными лампами. В четверг всегда включают зелёное освещение; в пятницу зажгут голубое, а в субботу — синее. Мне навстречу шли разноцветные люди. Оранжевые ремонтники, белые врачи, голубая служба безопасности, серебряные стажёры, золотой истеблишмент — великие правители. Человеку эпохи постмодерна использование цветов для обозначения дней недели и профессий казалось вполне естественным.
Неестественными зато выглядели осенние листья, кружившие среди цветных людей и механизмов. Роботы-эллипсоиды, братья-близнецы Макса, беспрестанно чистили пол, но листья всё сыпались и сыпались. «Откуда, — спрашивал я, — откуда взялись они в надёжно изолированном от внешней среды Городе?», — «Осень», — отвечали мне расплывчато, и я видел, что души механистов, так старательно отгородившихся от будущего, тоже были тронуты магией века RRR, — магией, быть может, не слишком доброй, заставляющей людей меньше рассуждать и чаще жить непознанной стороною своих натур, — тою, которая едина с миром. Из-за листьев я порой начинал опасаться, что Город — это призрак, что здесь давным-давно нет ни единой живой души, и через мгновение потусторонний свет разноцветных ламп потухнет, и я останусь один в темноте, в ржавом железном подземелье, среди пахнущих Дождём листьев и праха Кати, Лионы, Анжелы Заниаровны.
А может быть, это Зона мстит за вторжение.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |