— Всю жизнь только этим и занимаюсь.
— Ну и как там дела?
— Так я тебе и рассказала!
Я отнял у Лионы ладонь.
— Я увидела всё, что хотела, — сказала та. Я попытался схватить её руку и поцеловать, но промахнулся и попал пальцами в мороженое. Лиона засмеялась.
— Устойчивый к алкоголю русский! Ха-ха!.. И Катя со своими еврейскими комплексами!.. Вот так компания!
— Слушай, Лиона, а не бывает такого комплекса, из-за которого человек вечно ищет комплексы в других людях?
— Бывает — комплекс превосходства. Но я выше этого.
Мне понравилась самоироничность Лионы. Я переспросил у неё, столь же иронично:
— Выше? Тогда зачем же ты насмехаешься надо мной вместе со всеми?
— Это в порядке вещей, — утешила та. — Закон природы. Я точно могу сказать, что у животных всё обстоит похожим образом. Знаешь, кто такие бегемотики? — Это звери такие — до войны они водились в тёплых странах. Так вот, когда два бегемотика не могли поделить женщину, они подходили к ней и начинали какать. А у бегемотиков, у них были такие маленькие хвостики. И вот, к а кая, они начинали хвостиками очень быстро крутить и разбрызгивали во все стороны своё, извините, говно. И тому из бегемотиков, который лучше говно разбрызгивал, прекрасная дама вручала руку и сердце. А в качестве выражения особой приязни, она и сама могла обосрать суженого с ног до головы. Видишь? — всё как у людишек.
Рассказ про бегемотиков вызвал у меня катарсис.
— Ты не любишь людей? — спросил я у Лионы серьёзно.
— А за что их любить?
— О боже, неужели у вас это до сих пор модно?
— «У вас» — это у кого?
— «У вас», — сказал я, — это в городе будущего.
Лиона нахмурилась.
— Дьявол, я и забыла, что ты из прошлого. Это так необычно... Я не думала, что такое возможно... Так значит, в твои времена ненавидеть людей было модно?
— Да. И до моих времён это тоже было модно.
— Это будет модно всегда. Неужели ты ожидал, что в будущем что-то изменится?
— Знаешь, Лиона, если что-то было всегда, это вовсе не значит, что так должно продолжаться дальше. Я не ожидал увидеть в будущем прогресса. Но я его увидел. Там наверху, — я указал пальцем на потолок, по которому над нами отплясывали парни и девчонки, — там наверху живут люди, которые жертвуют жизнью, чтобы очистить нашу планету от дерьма. В моё время на такое не были способны, хотя дерьма хватало, и от него умирали. Прогресс налицо.
— Видимо, — сделала неожиданный вывод Лиона, — ты в своём времени особого успеха у девушек не имел.
— Отчего же?
— А им такие разговоры страшно неинтересны. Девушки, видишь ли, не любят, когда их наставляют...
— И вовсе я не наставляю, — попытался перебить я, но Лиону было не остановить.
—...девушки, видишь ли, терпеть не могут, когда до них снисходят. Девушки приходят в клуб, чтоб отдохнуть, раствориться, а не для того чтоб копаться в этой мути.
— Мне всегда казалось, что человек отдыхает от того, от чего он устал. Лично я устал от человеческой глупости — и вот теперь пытаюсь отдохнуть от неё в компании девушки столь же мудрой, сколь и прекрасной. А ежели девушке мои измышления не нравятся, пусть сменит тему.
— Смена темы требует усилий. Девушки лучше потерпят, пока ты выговоришься, и будут во всём соглашаться. Зато в дальнейшем постараются больше не пересекаться с тобой.
— Ты совершенно права, о Лиона. Всё именно так и обстоит.
— Ненавижу баб, — вздохнула Лиона. — Бабы — машины для секса.
— А вот тут ты не права, — сказал я. — Дети — вот машины для секса.
— Наконец-то ты перестал корчить из себя чёрт-те что и показал себя настоящим варваром! Вот это мне больше нравится.
— Ты такая циничная, потому что не знаешь, зачем живёшь, — произнёс я. — И думаешь, что другие тоже не знают.
В любой другой ситуации мне б и в голову не пришло сказать вслух подобные вещи. Во-первых, я и сам не знал, зачем живу. А во-вторых, такое, как правило, говорили гнусные умники, которым лишь бы только поучить других жизни. Я терпеть не мог умников, и ни в коем случае не желал им уподобляться, но сейчас мне вдруг ужасно захотелось задеть Лиону и посмотреть, какой она на это подберёт ответ. Я был уверен, что она парирует выпад достойно — и не так, как я ожидаю.
— Жизнь не нуждается в оправдании, — ответила Лиона. — Это Чехов сказал. Слышал о таком?
— Слышал, — ответил я. — Но Чехов жил давно, и в те времена жизнь, может, и не нуждалась в оправдании. А теперь, после ядерной войны, людям только и надо делать, что оправдываться — и перед жизнью, и друг перед другом.
— Между прочим, у тебя язык заплетается. — Лиона посмотрела на танцпол над нашими головами. — Ты умеешь танцевать?.. А хотя чёрт с тобой, ты слишком много занудствуешь.
— Когда не можешь решить проблему, проще всего обозвать занудой того, кто её озвучил, — наставительно произнёс я и попытался встать, чтобы пойти с Лионой на танцпол, но кто-то ударил меня пыльным мешком по спине, и я повалился на стол, опрокидывая тарелки, бутылки и стаканы.
— Ты ещё и алкоголик... — рыжая Лиона покачала головой. — Ладно уж, сиди смирно, а то в вытрезвитель заберут.
— Алкоголик — зато талантливый, — сказал я, обращаясь к её удаляющейся спине.
Хорошо, когда последнее слово остаётся за тобой. Кажется, будто это эффектно. В смысле, мне кажется.
А Лионе и горя мало. Она обернулась и, беззлобно усмехнувшись, затерялась среди столиков. Минут через пять она объявилась наверху, прямо надо мной, с типусом в золотой форме. Он совершал резкие механические движения в такт музыке, а Лиона крутилась, извивалась и раскачивалась, как настоящая колбасёрка; мягкие подошвы её сапог, касаясь стекла танцпола, становились чуть более светлыми и норовили раздавить маленького зелёного чёртика, копошившегося среди ног танцующих.
***
До седьмого стаканчика, пока я говорил с Лионой, мне было почти весело, но, выпив ещё, я стал постепенно осознавать весь ужас положения. Я до мозга костей прочувствовал себя пленником огромного железного мешка под названием Город, и вокруг творилось форменное безумие. Фантасмагория какая-то. Я пил и пил, и чем меньше оставалось в бутылках мятно-шоколадного коктейля, тем страшнее мне становилось, словно я глотал не алкоголь, а чистый адреналин. От страха, безысходности и духоты я незаметно задремал.
— А где толстый?
— Не толстый, а ловкий.
— Ловкий. Так куда он запропастился?
— Дьявол знает. А что с пришельцем из прошлого?
Вокруг меня вились голоса, и воняло сигаретами.
— Алекс, с тобой всё в порядке?
— Он говорить не может.
— Ну и пусть не может.
— Заберут его. В вытрезвитель. Он и так весь пол в «Green glaze» и «Paradise down» вымазал.
— Ещё бы! — полтора литра «Plastic heart» выпил! И как он сидит до сих пор?
— С помощью подлокотников.
— Алекс, тебе очень плохо?
Подчиняясь голосу Кати, я подал признак жизни.
— Алекс, давай-ка выйдем, — Катя усиленно тёрла виски. — Надо.
— Аб-зательно. Если Алексом называть не будешь.
— Пойдём, пойдём, — Катя вцепилась мне в воротник. Я поднялся, отряхнул «Green glaze» с рубашки и вздохнул, когда очутился за дверями «Ада»: на свежем воздухе, прошедшем через кондиционеры, и в тишине, отдающейся слабым эхом пустых коридоров.
— Ох ты! Я думал, с ума сойду от этого скрипа.
— Это модем, музыкальный стиль такой.
— Нет, модем приятнее пищит... Ты что-то хотела мне сказать?
— Ты пьян?
— В меру.
— Тогда почему ты так себя вёл?
— Я испугался белой горячки. Мне привиделся зелёный чёртик.
— Он не привиделся!
— В «Аду» все черти были красные. А я увидел зелёного.
— Это розыгрыш такой. Кто увидит зелёного чёртика — тому приз: бесплатный день в этом клубе. Так что говори быстрее, где ты его видел, — Катя дёрнулась к дверям «Ада». Я поймал её, сказал прямо в лицо:
— Ты туда больше не пойдёшь. И я не пойду.
— Как скажешь...
— КАТЯ!
— Всё в порядке.
— Тогда пойдём быстрее домой.
— Я хотела сказать тебе то же самое. Мы не пойдём сюда больше. Никогда-никогда.
— А домой пойдём?
— Не сразу. Мне надо в одно место заглянуть ещё. Не бойся, не в клуб. А Лёша оказался уродским скотом... Ты помнишь, где я живу? Левел минус первый, квартира «бэ триста четырнадцать». Один дойдёшь? Прислонишь пальцы к квадрату у двери, она и откроется, — я ввела в базу твои отпечатки.
— Откуда у тебя мои отпечатки?
— Оттуда же, откуда и одежда, и информация обо всей... обо всей прочей хрени, — Катя с трудом удержалась, чтобы не выболтать что-то важное и мерзки секретное. — От Чёрного Кардинала. Она знает всё.
— Очень рад за него. А ты-то куда идёшь?
— В магазин. Мне за тебя аванс дали. Наконец-то принтер куплю.
— Не упади по дороге.
***
Посидев у дверей клуба несколько минут и убедившись, что Катя действительно ушла, я поднялся на минус первый уровень и почти у самой бэ триста четырнадцатой двери встретил Лёшу, шедшего мне навстречу из противоположного конца коридора.
— Эй, надо поговорить! — крикнул он мне и ускорил шаг.
«Поговорить?» — подумал я. Если б он решил бить морду, то не стал бы разговаривать. Впрочем, бить морду мне особенно и не за что, а если и есть за что, то чёрт знает, какую ерунду наплели ему Катя с Лионой про дикие нравы моего времени.
— Что случилось, Лёша?
— Ты откуда такой вылез? — он с налёта толкнул меня в плечо, и я стукнулся затылком о дверь Катиной квартиры.
— Умник, тоже мне! — проскрежетал он и повалил меня на пол ударом в висок.
— Пришелец!!! — выкрикнул он в третий раз, схватил меня за воротник рубашки и приготовился повторить удар.
Я был пьян. В душном клубе опьянение выразилось во внезапной сонливости, в которую я впал под гипнотические звуки «модема». Теперь же, пройдя некоторое расстояние по коридорам, я ощутил, что ноги меня не держат, а в мыслях полнейшая сумятица. Вдобавок этот Лёша, который хотел поговорить, а в итоге принялся дубасить... В трезвом состоянии я, может быть, и смирился бы с поражением в битве, найдя оправдание во внезапности нападения, но в тот момент тормоза у меня отказали, и я совершил предательский ход: ударил противника ногой под коленку. Будь у меня побольше времени, я бы прицелился так, чтоб не ломать Лёше ногу, а просто свалить его, однако времени не было: ещё пара мгновений, и моё ухо столкнулось бы с крепким кулаком, чему подсознание категорически воспротивилось. Я ударил, и Лёша упал на пол.
Я вскочил, приложил ладонь к сенсорному квадрату и нашёл спасение в квартире бывшей Лёшиной подруги.
Разумеется, я поступил очень плохо. Подло. В обычной драке, развязавшейся по непринципиальному вопросу, так делать нельзя никогда. Калечить людей надо лишь в том случае, если разгорается схватка не на жизнь, а насмерть. Почему? Ну, хотя бы потому, что если ты начал ломать ноги, то и твой противник может начать делать это. Тогда обычная драка из-за непринципиального вопроса перейдёт на новый, куда более жестокий уровень. Это наиболее веская причина соблюдать элементарный кодекс чести.
***
Очутившись в безопасности, я снял противную липкую рубашку и повалился на диван. Что скрывать? — как и всегда в подобных ситуациях, я погрузился в состояние депрессии. Я стал перебирать дальнейшие варианты развития событий, начиная от индивидуальной Лёшиной мести и кончая расстрелом.
Чёрт знает, какие порядки у них в Городе. Мало ли что ждёт не-гражданина, причинившего вред гражданину? Во многих обществах не-гражданину на моём месте ни на что хорошее рассчитывать не следовало бы.
— Алекс. Требуется. Что-нибудь.
От неожиданности я чуть не свалился на пол, но удержался, увидев, что тот, кто это произнёс, как раз на полу и находится. Робот-эллипсоид со светящимися глазами.
— Требуется. Что-нибудь. — Повторил робот. Пришлось не на шутку напрячь аналитический аппарат мозга, чтобы разгадать в словах Макса вопрос.
— Нет, спасибо, всё хорошо. А ты разговариваешь!
— Плохо. Мало. Оперативной. Памяти. Требуется. Убрать. Вашу. Грязную. Одежду.
— Ну, убери, если требуется.
— Я. Спросил.
— Чего ещё?
— Требуется. Убрать. Вашу. Грязную. Одежду. С вами. Точно. Всё. В порядке.
— В порядке, в порядке.
— Требуется. Убрать. Вашу. Одежду.
— Ну убери, убери. Или ты с меня её снять хочешь?
— Формулируйте. Команды. Точнее.
— Требуется убрать мою одежду. Вон ту, которая на кресле лежит. Подать тебе её?
— Не требуется. Я. Сам. Возьму. — Робот подполз к креслу, выпустил из боков две извивающиеся, как шланги от душа, руки, подобрал рубашку и уполз с ней в ванную комнату, предупредив напоследок:
— Если. Что-то. Потребуется. Позовите. Меня. Зовут. Макс. Если. Вы. Не. Забыли. Ека. Попросила. Присматривать. За вами.
Ека... Кто такая Ека? Ах, Ека!
Ека — это Катя. Уродливо сокращённое имя «Екатерина» — то же, что и «Алекс».
Ека попросила Макса присматривать за мной. А Чёрный Кардинал попросила Еку.
Чёрный Кардинал — это Анжела Заниаровна.
Она знает всё... А «всё» — это сколько?
Мои чувства стали мелкими, совсем поверхностными, — как всё в Городе. И под ними скрывалась тайна, — как пряталась и ждала своего часа собиравшаяся под Городом сила. Сила огромного ядерного реактора, или сила чёрной формы Анжелы Заниаровны, — один Главный Теоретик разберёт. Что-то здесь точно было, и оно не хотело, чтобы я его увидел. Оно пыталось ослепить меня огнями «Ада», оглушить музыкой «модема», отупить белым алкоголем, зелёными чертенятами и коротенькими мыслями Лены. Но я не сдамся. Лёша правильно сделал, что стукнул меня по черепу, — молодец Лёша. Благодаря удару со дна мозга всплыло то, что я услышал однажды от гениального Учителя, но забыл, как наркотический сон на Зоне.
Есть такое страдание, о котором никто не догадывается. Его, не сделав интеллектуального усилия, невозможно почувствовать физически, — но человек, в чьём теле поселилась такое страдание, начинает вести себя как раненный зверь. Он сломя голову бежит от самого себя — и попадает прямо в Преисподнюю. Он делает всё, чтобы на корню разрушить свою жизнь и убить все ростки духовной свободы, дарованные ему от рождения. Неуловимое страдание рождает в человеке самый страшный на свете грех — равнодушие. Из-за равнодушия приходят в упадок великие цивилизации: создателям становится на них наплевать. Из-за равнодушия люди убивают и предают: им наплевать, что чувствуют убиваемые и предаваемые. В конце концов, из-за равнодушия люди сами гибнут. Говоришь человеку: «Ты погибнешь», — а он: «Мне наплевать!». Люди без идеи всегда говорят: «Наплевать...».
А мы говорим: «Нет!».
Все думали, что через сто лет мир будет примерно таким, как Город механистов.
Но мир не такой. Город — это островок старой эпохи в океане эпохи новой. А почему старая эпоха ушла? — Потому что несла в себе критическую ошибку. Она произвела на свет таких людей, которым на неё наплевать, — и их равнодушие обернулось для неё гибелью.
Мне срочно требовалось протрезветь и выяснить, с какой стороны городских стен антиутопия: с внешней или со внутренней. И хорошо бы, чтоб в процессе решения этого вопроса мне самому не стало наплевать.
***
Двери чмокнули.
Пришла Катя и принесла небольшую пластиковую коробку.
— Нашёл квартиру? Молодец.
Она была страшно довольна.
— По-твоему, я не могу четыре цифры запомнить?
— Как знать, как знать... — Катя поставила коробку у диван, согнала меня с кресла перед компьютером и положила рядом с системным блоком латунный цилиндрик, похожий на напёрсток. — Какой я девайс нарыла, а? Сейчас в сети скины найду, запущу, и Ник Борисович в унитазе утопится от зависти, а Чёрный Кардинал... тоже будет завидовать.
— Чёрный Кардинал — это Анжела Заниаровна?
— Ага. Только не говори о ней много, а то... она этого не любит. Если хочешь — открой синтезатор, я там как раз на ноль часов «Cheese pies» поставила. И кофе. Тебе обязательно надо выпить кофе, чтобы нейтрализовать химию из «Plastic heart», — а иначе завтра голова взорвётся.
— Неполадок в физических устройствах не обнаружено. — Успокаивающе заскрипел компьютер. — Ошибок в драйверах не обнаружено. Система готова. Подтвердите включение. Включение подтверждено. Вас приветствует operation system «Treedimensional».
— Быстро запустилась, — похвалил я компьютер и поставил перед Катей её тарелку с пирожками и кружку.
— С быстротой этой версии «Treedimensional» может сравниться только её безотказность...
— Ошибка при connection, — сообщил компьютер. — Отказ в вызове приложения. Хотеть ли вы restart Интернет-проводник?
—...Безотказность и качество русификации... Ага, а вот и скины. Пятнадцать гигабайт... отличненько.
— Что ты купила? Бомбу?
— Не твоё дело.
— Лучше бы своему роботу оперативной памяти принесла.
— О-о-о, — удивилась Катя, — у вас тут с Максом левый чёс за моей спиной? Он кому попало о своих проблемах не рассказывает... Как думаешь, где здесь лучше окну находиться?
— Не знаю. А куда ты окно прорубать собралась?
Катя не ответила, подошла к дивану и, прищурив правый глаз, долго рассматривала стену напротив. Наконец выбрала подходящее место, прилепила туда латунный цилиндрик и произнесла:
— Активация.
Цилиндрик оказался мини-проектором. Вокруг него зажглось большое окно с белой рамой без створок и форточек. За окном на фоне облачного заката цвета гранатовых зёрен шевелилось море, справа торчал плавный чернильно-чёрный утёс. Солнце светило нам прямо в глаза, но не слепило и не отбрасывало в комнату ни единого блика, словно смотрело на нас с экрана телевизора. Да так оно, по сути, и было. При ближайшем рассмотрении стало видно, что облака, море и все остальные объекты состояли из квадратиков — пикселей, — а утёс был прорисован с излишней претенциозностью и выглядел на картинке инородным предметом. Но Катя восхищённо смотрела на новое украшение квартиры, бывшей с этого момента не такой стандартной, как остальные, и ставшей чуточку престижней. Она села на диван, невзначай привалилась ко мне и опомнилась, лишь когда пролила кофе мне на штаны. Она была очень взволнована, и я решил, что она никогда не видела моря.
— Как красиво, да Алекс?.. Прости, пожалуйста, за кофе... Ты точно не обиделся?.. А ты на море был когда-нибудь?
Я сказал, что не был, но, в отличие от шоколадного батончика, намереваюсь его ещё не раз увидеть. Катя ответила, что это невозможно, что до моря не добраться никому, и что даже за пределы Города выходить крайне опасно.
— Ну-ну, — поддакнул я, а Катя шикнула и сделала такое лицо, с каким поминала Чёрного Кардинала. Она не придала значения прикосновению ко мне, успокоилась, ушла в ванную и вернулась, облачившись в розовый купальный халат.
Из стены выехало два цилиндрических гроба; Катя сказала, что это постели. Я заявил, что в это дьявольское устройство ни за что не полезу, а лучше посплю на диване. Катя назвала моё решение очередным первобытным предрассудком и нежеланием принимать прогресс. Я сказал, что если прогресс нашёл воплощение в таких жутких механизмах, то это полный пинцет. А потом я всё-таки согласился.
— Понимаешь, Катя, я в юности поклялся не спорить с женщинами в розовых халатах.
И залез в правый цилиндрический гроб, а Катя легла в левый. А когда цилиндры вместе с нами задвинулись обратно в стену, оказалось, что мы с Катей в одной постели, и что мне без посторонней помощи оттуда не выбраться. Отбиваться и звать на помощь было бессмысленно, и пришлось пойти на хитрость, а именно, прикинуться очень пьяным, сделать вид, что мне на всё наплевать, и ждать, пока Катя уснёт.
***
Катя уснула, я нажал в своём гробу на красную кнопку «Eject», и дьявольское устройство послушно выпустило меня из стены.
На бутафорском окне чернело тропическое небо, и это было бы красиво, но зеленоватый свет в Катиной квартире на ночь не выключался, а только немного тускнел, словно в больничной палате, и всё портил. Вот он, прогресс: искусственный интеллект сделали, а простого выключателя поставить не могут...
Я очутился у бутафорского окна, прислонил к нему руку. Из латунного цилиндрика на неё спроецировались звёзды и серп месяца, по ногтям пополз Млечный Путь, к запястью потянулись волны.
На «улице», должно быть, уже готовится светать. Час Быка. Самое время творить тёмные делишки.
— Макс! — шёпотом позвал я. — Макс, ты спишь?
— Я. Обрабатываю. Полученную. За день. Информацию. С точки. Зрения. Естественного. Интеллекта. Это. Можно. Назвать. Сном.
Макс переключился в ночной режим и говорил очень тихо.
— Макс, сделай кофе, пожалуйста.
— Сейчас.
Я сел с дымящейся кружкой на диван, посмотрел на стену, в которой спала хозяйка квартиры и милого услужливого робота, и подумал, что не ошибался насчёт механистов. В Городе ещё не кончился двадцать первый век, и женщины такие же, как в 2005-ом году, только с оранжевыми радужками. Сон в одиночестве доставляет им почти такое же физическое неудобство, как сон на голой земле. К тому же, женщинами, о которых я говорю, владеет страх, что они перестанут нравиться, и их чары, способные повергать на колени и самых могучих героев, однажды не сработают.
Катя не хотела спать одна, и ей было интересно, подействуют ли её чары на выходца из тьмы веков. Человеку не дано заглядывать в чужие черепные коробки, но можно не сомневаться: именно это мотивировало её поведение перед сном.
Мужское тщеславие вопияло, что я нравлюсь Кате, и я старательно пытался его заткнуть. Вряд ли так уж и нравлюсь, а если и да, то рассчитывать на сколько-нибудь долговременную её ко мне склонность было бы опрометчиво.
Паранойя спорила с честолюбием, вкрадчиво нашёптывая, что Катю просто-напросто наняли, чтобы она усыпила мою бдительность и подготовила к предстоящей обработке, какой бы она ни была. Но я и паранойю заткнул. Пока преждевременно думать о Кате плохо.
Анжеле Заниаровне или кому-то, кто стоит за ней, что-то от меня требуется. Но пока я не выяснил, зачем я понадобился в Городе механистов, предполагаемый Катин интерес, равно как и её гипотетическое коварство, будет лишь без пользы отнимать интеллектуальные ресурсы. Жизнь не шпионский роман, чтобы допускать существование столь предсказуемых и однозначных комбинаций.
— Tomorrow[7]... — сказал я красивое и таинственное английское слово и растянулся на диване. Я помечтаю об этом туманным завтрашним днём, когда в мозгу накопится такое количество информации, которое имеет смысл обрабатывать. Сегодняшнюю же ночь надо посвятить кое-чему другому.
Тёмным делишкам.
***
Я лежал на диване с закрытыми глазами и вспоминал. Меня ожидал или триумф или кошмар, ибо этой ночью я вознамерился подчинить себе колдовство. Мне тяжело было вспоминать мир за пределами Города, словно он приснился, и я из 2005-ого года попал сразу в Катину квартиру. Сновиденческая природа вчерашнего прошлого и вызывала равнодушие. Мне сложно было принять, что я нужен не здесь, в мире функциональности и комфорта, а там, под Дождём, среди Руин. Я не мог пробудить в душе ни одного яркого воспоминания; чувства всего за один день покрылись коркой. Возможно, я просто ещё не совсем трезв.
На равнодушие надо отвечать ожесточением. В этом и кроется суть Идеи: чувства, вера, вдохновение, — всё может прийти, а может и схлынуть, но человек с Идеей, несмотря ни на что, не забудет, что ему надо делать.
У меня не было Идеи. Я убедился в этом, когда люди с оружием сажали меня в грузовик. Будь у меня Идея, я бы что-нибудь да и сделал; так просто они бы меня не схватили.
Я не разобрался в себе. Трижды мудрый Учитель завещал не спешить говорить, под чьим знаменем я иду. Когда я был с ним, со Светой и Антоном, то был уверен, с кем и ради чего мне идти. Я уверен в этом и ныне, но пыл прошёл, и не хочется идти никуда и ни за что, и даже воспоминание о том, как упал, оглушённый прикладом, верный друг Антон, не вызывает внутри никакого отклика.
Я непременно отвечу, под чьё знамя следует встать, где истина, за которую стоит сражаться. Но надо разобраться в себе. Не спеша, продуманно и тактично взять штурмом твердыню равнодушия; почувствовать, чего же именно мне надо. Донести не до Лионы, так до самого себя слова, что теперь жизнь нуждается в оправдании.
Я попытался почувствовать свободу и чудеса, ждавшие меня за стенами Города. Но не получилось. В будущем было много закрытых дверей.
Я попытался снова.
И снова не получилось.
*не забывайте о Матрице*
Не забывайте, пожалуйста, о Матрице, любезный зритель. Я забыл, а Вам не следует. Вообще нельзя быть таким, как я, — это чревато преждевременным адом. Я — антигерой.
А Матрица дрянная штука.
Первый неприятный момент кроется уже в самом её определении. Что есть Матрица? — Матрицей (в честь виртуальной реальности из известного некогда фильма) в моё время окрестили нашу систему знаний о внешнем мире.
При любом раскладе мы не сможем узнать о мире всё. Некоторые считают, что мы не можем узнать о реальном мире вообще ничего, но такой подход я отвергаю как неутилитарный. Люди, которые не знают о мире вообще ничего, быстро умирают, ибо не умеют ни есть, ни спать, ни дышать. Однако никто не будет отрицать, что человеческие знания о мире ничтожны. И мало того: они, плюс к ничтожности, ещё и не всегда соответствуют реальному положению вещей. Часто неправильные знания замыкаются в систему, которая начинает эволюционировать по-своему, в то время как реальный мир изменяется по-своему, и толку от подобных знаний кот наплакал. Вот эту-то систему выводов, сделанных без оглядки на действительность, назвали Матрицей, индивидуальной или коллективной виртуальной реальностью.
Кузьма Николаевич сформулировал пять составляющих той критической ошибки, из-за которых мозг становится подчинённым Матрице: это неумение учиться, отвращение к знаниям, безыдейность, уверенность в своей правоте и отсутствие философии. Я бы добавил сюда ещё и равнодушие, однако оно напрямую вытекает из безыдейности, и выделять его в отдельный пункт было бы излишне.
Вторая скверная особенность Матрицы заключается в её экономической выгоде. Мало того, что люди сами по себе часто ошибаются, выстраивая какие-либо умозаключения по различным проблемам бытия, — так их ещё и специально подталкивают к заведомо ложным выводам. Телевидение, литературу, музыку, науку, да и самих нас, — всех и всё можно купить, соблазнить красивыми картинками, умопомрачительными обещаниями, — и в итоге сделать элементами Матрицы. Чтоб были умные машины и глупые люди.
В двадцать первом веке о существовании Матрицы догадывались многие, но в королевстве безыдейности сколько людей столько и мнений. Масштабы и значение Матрицы виделись людьми в различном свете. Наиболее пессимистичной была точка зрения идеалистов, считавших, что жизнь есть сон, и от рождения мы видим совсем не тот мир, в котором живём. Менее радикальной выглядит позиция сторонников жидо-масонского заговора, гласящая, что в действительности Земля управляется единым тайным правительством, владеющим сверхтехнологиями и почти неограниченными экономическими ресурсами. С этой точки зрения в мире практически полностью исчезают случайности, и исторический процесс приобретает черты либо хорошо управляемого механизма, либо не менее хорошо спланированного эксперимента.
Так или иначе, подавляющее большинство людей знало, что положение дел на всём Земном шаре в целом и в нашей стране в частности значительно хуже, чем нам о нём рассказывают.
Кузьма Николаевич говорил так. Нет смысла гадать, как организована Матрица снаружи нас; незачем верить в сказки о масонских ложах и прочей «просочившейся в прессу и Интернет сверхсекретной информации», которую, быть может, подбросили нам сами администраторы Матрицы. В конце концов, сверхсекретная информация на то и сверхсекретная, чтобы не просачиваться никуда. Гораздо важнее отсечь в нашем собственном сознании сказки и мифы от того, что мы видели своими глазами. Надо раз и навсегда разобраться, где кончаются наши извилины и начинаются контакты Матрицы, ничего не принимать на веру и впредь обращать внимание лишь на то, что можно доказать логически. При таком подходе процесс познания, конечно, растянется не на одно поколение, но зато в конце пути человечество ждёт свобода, и истинная природа Матрицы вскроется сама собою. Главное, запустить цепную реакцию мудрости — а уж мудрому человеку безразлично, кто приказал президенту США отстранить от дел министра образования и почему у обеих этих персон пол в туалете выложен шестиугольными плитками.
С чего я вспомнил о Матрице? — А с того, любезный зритель, что попал в Город. В клане Матрицы не было. Не исключаю, что Учитель и его Ученики тоже не торопились рассказывать о себе всё. Вполне возможно и даже очевидно, что я использовался Кузьмой Николаевичем для реализации его далеко идущих планов. Например, для выбивания рун на обелисках. Или, допустим, чтобы сделать меня ещё одним апостолом цепной реакции мудрости. Но Матрицы не было. Я почти уверен в этом, потому что Учитель дал в моё распоряжение два мощнейших орудия против обмана: логику и знания, доказанные логические и проверенные веками. При помощи этих орудий я мог разобрать на мельчайшие детальки любую ложь, проверить на вшивость утверждения какого угодно писаки и обратить в ничто речи всех на свете ораторов. И если и есть Матрица в клане Кузьмы Николаевича, то ничто не мешает мне её обнаружить.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |