Сехун перелег на бок, чтобы было удобней, и время остановилось.
В этих сонных, разнеженных поцелуях было больше чувственности, нежели в хаотичных, неразборчивых, диктуемых страстью. Против них Сехун ничего не имел, но удовлетворенное тело хотело нежности и тепла. На десерт.
Через десять минут вернулось желание. Допустить этого Сехун не мог — мать точно свихнется и запрет его в чулане. Лет на пятнадцать. Минимум.
— Мне пора, — прошептал он и толкнул Кая в грудь. Тот перекатился на спину, со свистом выдохнул и сел. Встал. Сехун отвернулся к окну. Безнадежно. Черное, припорошенное мелкими капельками стекло — не хуже зеркала. Смотреть на обнаженного Кая — невыносимо.
Сехун застонал и рухнул лицом в подушку.
— Вставай или буду приставать.
— Засранец.
Кай рассмеялся; зашуршали простыни, и плечо Сехуна обожгло дыханием.
— Кай…
Тот не ответил. Поцелуями переместился на шею.
— Я серьезно…
— Тогда вставай.
— Я пытаюсь.
— Плохо пытаешься.
— Как умею.
Сехун выпутался из одеял и, пихаясь локтями, сел. От копчика вниз протянулась ниточка боли.
— Отлично, — простонал он.
— Сильно болит? — Кай погладил его по спине, поцеловал плечо.
— Нет. Но неприятно.
Кай обнял его; губами мазнул по виску. Еще один поцелуй.
— Виноват.
— Идиот.
Вздох.
— Мне было хорошо.
— Зато сейчас не очень.
— Оно того стоит.
Кай потерся о его щеку носом, снова поцеловал.
— Давай в ванную.
— Только по одному, иначе я домой не попаду.
— Хорошо, — Кай разомкнул объятия. Стало холодно. Одиночество возникло на пороге комнаты и приветливо помахало рукой. Сехун был не рад его видеть, но знал, что прощаться еще не время.
Глава 11. Паранойя
Погода, похоже, сошла с ума. Сехун понимал ее как никто другой. Смотрел в черное от ночного дыхания окно, на проносящиеся мимо огоньки чужих жизней, и удивлялся, как причудливо складывается его собственная. Неделю назад она состояла из одного компонента — Вероники. Вредного, толстого существа, которое постоянно трепало нервы и которое Сехун не умел не любить. Теперь же он очутился в эпицентре урагана, который наращивал мощь и грозился полностью уничтожить его старую жизнь, и он не пытался вырваться, противостоять ему. Хуже — он безоговорочно в него влюбился.
Свет фар проносящихся мимо машин напоминал призраков. Он слепил, и сердце билось сильнее. Сехун боялся за Кая. Он не сможет дурачить полицию вечно. Рано или поздно, но оступится, и они придут за ним. Пожалуй, именно так будет выглядеть конец света.
— Не думай об этом.
Сехун дернулся, словно ему в лицо бросили скорпиона. Повернул голову и с приглушенным проклятием схватился за шею: судорога. Пощипал кожу. Боль отступила.
— Как ты это делаешь?
Кай смотрел перед собой. Мутный свет уличных фонарей делал его лицо похожим на золоченую маску.
— Читаю мысли.
— Замечательно.
— Не кипятись.
— Что еще ты умеешь делать?
Кай пожал плечами:
— Разное.
— Давно?
— Всю жизнь.
— Чудненько. Ты собирался мне сказать?
— Да, — посмотрел на Сехуна. — Не злись, пожалуйста.
— Я не злюсь, — врал: он хотел убивать.
Кай вернулся к дороге.
Сехун дал себе время остыть. Новость не ошеломила его, не испугала. Он с самого начала догадывался, что без паранормального здесь не обошлось. Злило же его то, что Кай не спешил посвятить его в свои тайны.
— Я бы рассказал, но позже.
— Почему не сейчас?
— Потому что это сложно, — мучительный вздох. — Я не привык рассказывать об этом людям.
— Кто об этом знает?
— Ты, Вероника и Суёль.
— Кто?
— Сестра.
— А родители?
— Умерли.
— Прости...
— Давно уже. Ничего сверхъестественного. Люди умирают, такова их природа. К тому же, я частенько с ними... — замялся, посмотрел на Сехуна: — Только не выскакивай из машины на полном ходу...
— Ты хочешь сказать, что...
— Да.
— О боже...
— Это не страшно.
— Кому как.
— Сехун...
— Мне нужно переварить информацию.
— Ты меня боишься?
Сехун бросил на него быстрый взгляд и едва слышно вздохнул:
— Нет, конечно.
Кай улыбнулся. Сехун снова на него посмотрел, теперь уже пристально. Он не мог понять, что чувствует к этому человеку. Не страх, не смятение — это точно. Словно… словно ничего не произошло, словно Кай и не признавался, что говорит с мертвыми. Все тот же парень, разве что более понятный.
На горизонте сверкнула молния. Небо взбухло и разразилось сардоническим хохотом.
— Тебя невозможно смутить, — Кай не переставал улыбаться. Глаза блестели, вокруг радужек плясали пурпурные огоньки. Восторг и непередаваемая нежность. В эту секунду Сехун с полной отчетливостью осознал, что тогда, в ванной, Кай сказал правду: он на самом деле его любит.
— Почему ты меня не боишься?
— А почему ты меня любишь?
Кай так долго на него смотрел, что пришлось напомнить о дороге. Не хотелось бы умереть так нелепо.
— Я редко читаю твои мысли.
— Почему?
— Потому что мне нравится с тобой говорить.
Щеки вспыхнули, и Сехун поспешно отвернулся к окну. Взгляд Кая скользнул по изгибу его шеи, погладил ключицы и затерялся в складках рубашки.
— Помнишь, — начал Сехун, когда машина свернула на его улицу, — ты спросил, верю ли я тебе?
— И? Ты изменил мнение?
— Да.
— Я рад.
— Почему для тебя это так важно? — посмотрел на Кая.
— Потому что это ты. Я хочу, чтобы ты мне верил. Без доверия не бывает любви.
— Мне семнадцать...
— Ромео и Джульетте было по четырнадцать.
— Ты веришь в эту чушь?
— Почему бы и нет?
— Ты романтик?
— А как ты думаешь?
— Уверен, что да.
Кай рассмеялся. Мягким, упоительным, заразительным смехом. Сехун захотел его поцеловать. Он не стал ждать и сказал об этом. Кай свернул с дороги и припарковался в тени старой глицинии. Сехун расстегнул ремень безопасности и, перегнувшись через коробку передач, в полумраке салона нашел губы Кая. Сухие, теплые, отзывчивые.
Дождь постучал в окно, густые ветки зашелестели, отгоняя древних призраков; загудело небо, распахнуло синие крылья, озарилось алым, загрохотало.
Сехун погладил Кая по шее и лбом прижался к его лбу. Горячий.
— Скажи, что не хочешь меня отпускать.
— Я не хочу тебя отпускать.
— Правда?
— Правда.
Сехун прижал ладонь к его груди, повыше сердца. Оно билось рывками, словно силилось преодолеть врожденную немоту и что-то рассказать. Сехун догадывался, что именно. Улыбнулся.
— Когда мы снова увидимся?
— Дня через три.
— Почему так долго?!
— Так надо.
— Это связано...
— Да.
— Черт.
— Не ругайся.
— Почему нет?
— Потому что меня это заводит.
— Фак.
— Сехун.
— Прости.
— Прощаю.
Сехун мазнул губами по его губам.
— Ты позвонишь?
— Конечно.
— Где искать следующую загадку?
— Это была последняя.
— Как последняя?!
— Ш-ш, — вместо пальца Кай прижал к губам Сехуна кончик языка. — Они больше не нужны.
— Почему? — Сехун облизал губы. Вкусно.
— Ты должен был вспомнить, что любишь не только Веронику...
— Угу... — Сехун ртом провел по его подбородку.
— Ты меня не слушаешь.
— Угу...
— Сехун...
— М?
— Будь осторожен с Блюмквистом. Он не так прост, как кажется.
— Неужели?
— Поверь мне.
Сехун отпрянул, чтобы заглянуть Каю в глаза. Он говорил серьезно.
— Что он удумал?
— Надеюсь, не то, о чем подумал я.
— О чем ты подумал?
Кай покачал головой:
— Все будет хорошо.
Сехун обнял его за шею, прижался губами к виску и прикрыл глаза. Он испугался.
— Поклянись, что с тобой все будет в порядке.
— Клянусь.
Сехун ему верил. Это было самонадеянно и глупо, но он верил.
Кай оттолкнул его.
— В ста метрах от нас люди Спенсера.
— Чтоб их!
— Тише, — погладил его по щеке, успокаивая. Помогло.
— Я пойду?
— Да. Зонт не забудь.
— И что бы я без тебя делал?
— Спился бы к двадцати пяти годам.
— Правда?!
— Кто знает, — подмигнул.
— Засранец.
Кай чмокнул его в щеку.
— Давай, проваливай.
Сехун ударил его в плечо. Кай скривился.
— Брысь из моей машины.
Сехун в последний раз прижался к улыбающимся губам губами и выскользнул в ночь. Дождь тут же спеленал его как младенца. Зябко, до мурашек противно. Сехун поежился, натянул ворот куртки повыше и бросился к дому. В спину ударил луч света. Машина, набирая скорость, промчалась мимо. Сехун проводил ее долгим взглядом. Он бы продал не только душу, чтобы оказаться в ней.
Мать ждала на верхней площадке. Цепким взглядом прошлась от головы до пят:
— Вернулся, значит?
— Я предупредил, что буду поздно.
— Начало первого.
— Мне не десять лет.
— Увы, — дернула головой.
Сехун встряхнул зонт и поставил его у обувной полки. Разулся. Принялся за куртку.
— Где ты был?
— Гулял.
— Где именно?
— По городу.
— А точнее?
— В старом квартале, в центре, в парке.
— Кто тебя подвез?
Сехун поднял на нее глаза.
— Знакомый.
— Имя.
— Ты его не знаешь.
— Имя.
— Кай.
— А дальше?
— Не знаю.
Мать нахмурилась.
— Как давно ты его знаешь?
— Лет семь.
— И никогда о нем не говорил?
— Нет. Он просто знакомый. Я с ним близко не общался. Встретились случайно, посидели в кафе, он меня подбросил. Что не так? Или вы будете подозревать любого, кто со мной заговорит?
— Может быть.
— У тебя паранойя.
— Не буду спорить.
Сехун поднялся на второй этаж, поравнялся с матерью.
— Ты хромаешь. Что случилось?
— Подвернул ногу. Мам, хватит, пожалуйста, следить за каждым моим шагом. Я имею право на личную жизнь.
— Кто она?
— Ты ее не знаешь.
— Со школы.
— Нет.
— Сколько ей лет?
— Она старше меня.
— Вы предохраняетесь?
— Да, мам. Еще один ребенок мне ни к чему.
— Я хочу с ней познакомиться.
— Боюсь, этого не хочет она.
— Тебе семнадцать...
— Я достиг возраста согласия.
Она промолчала.
Сехун обогнул ее стороной и пошел к спальне. Только сейчас он заметил, как сильно дрожат колени.
Он не расстилал кровать: разделся и рухнул поверх покрывала. Вытянулся. Мышцы паха и бедер сладко ныли, мурашки бегали от копчика к пояснице. Сехун вспомнил, как это — чувствовать Кая в себе и прикрыл глаза. Навалилась усталость; дремота, словно пуховое одеяло, накрыла с головой, согрела.
Сехун перелег на бок, сжал ладонь коленями и уснул. В эту ночь ему ничего не снилось.
Глава 12. Богомол
Первую половину дня Сехун провел в постели. Солнце пробилось сквозь серебряную амальгаму туч и залило мир топленым молоком. Сехун читал, слушал музыку, думал. Мать хотела с ним поговорить, но он запер дверь, и она отступила. Приходил отец, но Сехун притворился спящим. Наведался и Блюмквист. Его Сехун послал нахрен. Детектив ожидал подобного ответа и молча ушел. Больше Сехуна не трогали. Он спустился вниз лишь единожды, сбегал на кухню и в библиотеку. На обратном пути вышел на задний двор и минут десять стоял в тени разлапистой груши.
Воздух звенел первозданной чистотой. Дышать им — одно удовольствие.
Сехун подставил лицо ветру; тот растрепал волосы. От бьющего в глаза солнца выступили слезы. Сехун утер их тыльной стороной ладони, прижал ее к губам. Соленый поцелуй навеял тоску. Сехун хотел к Каю. Хотел остаться в его маленьком доме, воспитывать Веронику, наслаждаться долгими разговорами, шепотом желания и тишиной любви.
Сехун никогда не замечал за собой сентиментальности, но сейчас она взяла над ним верх. Он не сопротивлялся. Пускай. Так лучше. Немного горечи сделает мед любви слаще.
Сехун вернулся в комнату, перекусил и с книгой в руках уснул.
Разбудил его звонок.
Кай зевал и отвлекался на Веронику. Та хозяйничала. Сехун слушал приглушенные диалоги с улыбкой. Он так ясно представлял картинку, что на мгновение показалось — он там, в крохотной гостиной, среди старых, потертых кресел и детских игрушек.
— Я скучаю, — признался он. Одиночество вздохнуло и сползло с подоконника. Прошло, полупрозрачное от полуденного зноя, к кровати, присело на ее краешек.
— Еще два дня, малыш.
— Эй, не называй меня так!
— Прости.
Сехун закутался в одеяло, обнял подушку.
— Я не могу понять, зачем тебе это, — вздохнул.
— Поймешь, когда придет время.
— Почему ты постоянно говоришь загадками?
— Так надо.
— Кому из нас?
— Обоим.
Замолчали.
Сехун слышал, как Кай сопит и листает газету. Он хотел его увидеть: сонного, с отпечатком наволочки на щеке, рассеянно пьющего кофе на залитой солнцем кухне. Сидел бы напротив, любовался бы. Любил.
Сердце неприятно защемило.
Сехун скомкал край одеяла, закрыл глаза.
— Это всегда так больно?
— Нет.
— Мне нужно к тебе.
— Знаю.
— Это жестоко.
— Сехун...
— Скажи свое настоящее имя.
Молчание длилось вечность.
— Джонин.
Сехун перекатился на спину, прижал ладонь к солнечному сплетению. Под ней судорожно, волнами, пульсировало. От каждого удара вздрагивал живот. Сердце никогда не билось так отчаянно, мучительно-сильно.
Джонин.
Имя, которое стоило целой жизни.
— Сехун?
— Я в порядке.
— Врешь.
— Вру. У меня сейчас сердечный приступ случится.
— Дыши глубже.
— Так должно быть? Или я ненормальный?
— Ты влюбленный, — Джонин улыбался. Голос его растекался по коже теплом. Нежностью.
— Я знаю тебя четыре дня.
— Восемь лет.
— Я не помню этого...
— Зато я помню.
— Это смахивает на педофилию.
Джонин рассмеялся.
— Вполне может быть.
— Правда, что ли?!
— Не совсем. До недавних пор я не думал о тебе как о любовнике.
— Что изменилось? — Внизу живота собралось приятное, прохладное, как солнечный луч, пробивающийся сквозь океанскую воду, тепло.
— Я понял, что ты создан для меня.
— Так просто?
— Так просто. Был в парке, смотрел на вас с Вероникой и понял, что ты мой. Конец истории.
— Но с чего ты решил, что я...
— С того, что помню то, чего не помнишь ты.
— Черт.
— Сехун!
— Прости.
— Прощаю.
Сехун помедлил секунду. Облизал губы и подставил лицо пытливому взгляду потолка.
— Расскажешь мне?
— Это было на озере. Вы с Тэмином ловили богомола. Точнее, ты ловил, а Минни делал вид, что ловит. Получалось у вас, скажем так, плохо. Я помог. А когда отдал тебе банку с этим чудищем, ты обнял меня и поцеловал в щеку. Это было так естественно, так правильно... Тебе было девять, мне шестнадцать и... ты так улыбался мне... Я не могу этого объяснить...
Сехун не дышал. Перед ним, словно вырезанный из киноленты кадр, возник песчаный берег, высокий камыш, маслянисто-черная гладь воды. Деревянный помост. Тэмин, сидящий к берегу спиной. Ноги в воде. Плеск. Песня стрекоз. Смех. Мелкие камушки под загорелыми коленями. Банка. Желтая крышка с отверстием для воздуха. Обнаженные плечи. Мягкая щека. Вкус солнца и пряных трав. Мокрые волосы. Радость и непонятное волнение.
Как он мог это забыть?
— Вспомнил?
— О, боже, да... — Сехун охрип. Он вспомнил не только этот день. — Я… я поцеловал тебя не потому, что ты поймал богомола. Я... просто хотел тебя поцеловать. Это звучит как полное извращение, но все лето я мечтал тебя поцеловать, представлял, какая на вкус твоя кожа. Тэмин говорил, что она как шоколад.
— Два мелких извращенца.
— Иди к черту!
— Прости. Продолжай.
— Не хочу.
— Пожалуйста...
— Нет.
— Сехун, — просящий, полный заискивающей нежности голос.
— Я тебя больше не люблю.
— Значит, я могу не звонить и...
— Только попробуй.
Шаги, скрежет дверных петель, шелест листьев. Ветер, солнце. Сехун посмотрел в окно. Весна соединила их незримой нитью.
— Я хочу сказать, что ты, пожалуй, прав. Тем летом я был в тебя влюблен. Насколько это возможно в девять лет.
— Тогда почему ты...
— Это все Лухан.
— Кто такой Лухан?
— Друг. Я познакомился с ним той осенью...
— И забыл обо мне. Я уязвлен.
— Я никогда не хотел его поцеловать.
— Мне стало легче.
— Ты злишься?!
— Немного.
— Ревнуешь?
— Конечно.
— Зачем? Лухан живет в Китае. Мы даже не переписываемся.
— Почему?
— Не знаю.
— Скучаешь?
— Иногда.
— Напиши ему.
— Зачем?
— Потому что ты хочешь ему написать.
— Ты снова?..
— Нет-нет, я... чувствую.
Сехун выпутался из одеяла, встал с кровати и прошел к окну. Оперся на подоконник локтями, прижал нос к стеклу и смотрел, как по пепельным кронам груш скачут солнечные зайчики.
— Я когда-нибудь смогу понять тебя так, как ты понимаешь меня?
На солнце наплыла сиреневая тучка.
— Думаю, ты уже. Только не осознаешь этого. Или боишься осознать.
— Я не боюсь.
— Боишься.
— Не хочу спорить...
— Правильно делаешь.
— Я не хочу ссориться. С кем угодно, но не с тобой.
— И это тоже правильно.
— Но вряд ли получится.
— Не зарекайся. Ты еще не пробовал, а уже говоришь, что не получится.
— Ты слишком самоуверенный, знаешь?
— Да.
Сехун отпрянул от окна. Вернулся к кровати, поправил одеяло, которое практически сползло на пол, и пошел к двери. В коридоре ни души.
— Куда ты отправил их на этот раз?
— Прогуляться. Ты всегда так неожиданно меняешь тему разговора...
— Тебе это не нравится?
— Нет, просто иногда я за тобой не успеваю.
— Извини, привычка.
— Мне нравится.
— Правда?
— Конечно. Я не разговорчивый и выбрать тему для меня сложно.
— Я не замечал.
— Это хорошо.
Сехун приврал. Он сразу заметил, что Джонин не любит говорить. Фразы короткие, по существу, а в сдержанности превосходит самого Сехуна. Они оба принадлежали к тому типу людей, которые предпочитают слушать. Сехун был не против. Ему нравилось молчать: с Джонином это по-особенному приятно.
Сехун спустился в библиотеку. Альбом лежал там, где он его оставил.
— Чем ты занимаешься, когда не похищаешь маленьких девочек и не соблазняешь их братьев? — сел на диван, пристроил альбом на коленях; полистал. С того лета были и другие фотографии.
— Преподаю, — судя по звуку работающего телевизора, Джонин вернулся в дом.
— Что? — достал один снимок, отложил его в сторону.
— Танцы. В школе искусств.
Сехун замер.
— Правда?
— Угу.
— Ты учишь детей танцевать?
— Типа того.
— Каким танцам?
— Джаз, модерн, бальные танцы, хип-хоп. У меня несколько классов.
— Вау... Я хочу это увидеть.
— Не стоит.
— Я хотел сказать... я хочу увидеть, как ты танцуешь.
— Хорошо.
— С кем остается Ник, когда ты на занятиях?
— С другом.
— Что за друг?
— Который отрубил тебе интернет.
— Замечательно. Ему можно доверять?
— Конечно. Это же мой друг.
— Да уж, он явно умнее моих.
— А-ха-ха, ты их недооцениваешь. Особенно Чанёля.
Сехун напрягся.
— Что ты имеешь в виду?
— Он знает, кто я.
— Что?!
— Успокойся. Он не знает, что это я забрал Веронику. Он видел меня на фото. Язык у него длинный, так что он быстро на меня вышел. К тому же, я пересекался с Крисом.
— Фак.
— Бояться нечего. Чанёля интересовало, с кем ты трахаешься, вот и все.
— Сучка.
— Чего ты? Парень гений! Он за восемь часов сделал то, что Спенсер и Блюмквист не смогли сделать за неделю.
— Я все равно оторву ему... голову.
— Для начала придется объяснить, откуда ты знаешь, что он меня нашел...
— Блять.
— Не ругайся.
— Иди в ванную и подрочи.
— Сехун, — голос Джонина изменился. Стал глубоким и волнительно-тихим. Он и вправду возбудился.
— Ох, черт...
— Давай ты перестанешь испытывать мое терпение?
— Прости, — Сехун хотел оказаться рядом с Джонином, опуститься перед ним на колени и очень, очень долго выпрашивать у него прощения.
Он облизал губы. Слюна соленая, терпкая. Вчера он сделал то, за что до сих пор стыдно. Зато узнал, какой Джонин на вкус.
— О боже, перестань думать об этом... — дыхание шумное, частое. Наверно, дрожит. — Я не готов к сексу по телефону. Пожалуйста.
Сехун скрестил ноги. Альбом едва не упал на пол. Он подхватил его и прижал к животу. Сильнее, чем это было нужно. Подавил стон.
— Если все наши разговоры будут заканчиваться так, я перестану звонить.
— Тебе не нравится...
— Мне очень нравится, но это не совсем удобно.
Сехун прикусил язык.
— Мне пора.
— Не забудь наведаться в ванную.
— Я убью тебя.
— Для этого тебе придется со мной встретиться.
— Я могу сделать это и на расстоянии.
— Серьезно?
— Серьезно. Но я никогда этого не делал.
— Надеюсь, и не сделаешь?
— Я тоже на это надеюсь.
— Джонин...
— Я буду осторожен.
Сехун отложил альбом в сторону, сгреб фотографии в охапку и лег на диван.
— До завтра, Сехун.
— До завтра.
Сехун первым нажал на отбой: слушать гудки было невыносимо.
Глава 13. Ушастый
Ветер ударил в лицо. Сехун зажмурился, улыбнулся. Убрал со лба волосы. Солнце жарило щеки, растекалось по губам цветочным медом.
Сехун вдохнул поглубже, открыл глаза и огляделся по сторонам.
Жужжа, словно пьяные пчелы, носились машины. Сехун стоял у дороги и ждал, когда зажжется зеленый. На той стороне скучал Чанёль. Ветер трепал широкую футболку, путался в длинных волосах; кончики ушей просвечивались на солнце. На Сехуна он не смотрел.
Красный глазок погас, подмигнул желтый, а за секунду зажегся долгожданный зеленый.
Сехун ступил на зебру. За ним хлынула разномастная толпа прохожих.
— Шевелись, а то не успеем! — Чанёль оказался рядом, стоило Сехуну ступить на тротуар. Схватил его за руку и поволок за собой. Сехун не сопротивлялся. Бесполезно. Упрямством и настырностью Чанёль превосходил самого Бён Бэкхёна.
Минут пять они шли по главной улице, затем свернули в тихий проулок, проскочили сквер, загаженный голубиным пометом и детскими игрушками, и оказались на залитой вечерним солнцем улочке. Тени — синие, фиолетовые, густо-зеленые — лежали на бледно-розовом камне пешеходной дорожки.
— Не хочешь сказать, куда мы идем? — не выдержал Сехун: молчащий Чанёль настораживал.
— Нет, — тот покачал головой и поджал губы. Свел брови вместе и ускорил шаг. Метнулся в кривохонькую подворотню. Сыро, попахивает гнилыми овощами, под ногами шелестят обертки от фастфуда.
Сехун выругался, Чанёль что-то пробурчал и бросился вперед едва ли не бегом.
Солнечный проспект. На противоположной стороне, убранные сиренью и едва распустившимся жасмином, — дворики. Сквозь пышноцветье просматриваются дома в два этажа. Высокие каменные заборы, решетки, увитые металлическим плющом. Частные и муниципальные строения.
Они добрались до перехода в тот миг, когда машины по негласной команде остановились.
У слепого фонаря, привалившись к нему спиной, нудно жевал резинку Крис. Но стоило ему завидеть Чанёля, и лицо его преобразилось. Сехун закатил глаза. Крис был безнадежно влюблен и даже не пытался этого скрыть.
— Я думал, вы не придете, — на Сехуна он не смотрел. Тот не обиделся. Будь на месте Ёля Джонин, он бы вел себя так же.
— Ты во мне сомневался? — Чанёль насупился.
Крис побледнел.
— Нет-нет, я... я в нем сомневался! — ткнул пальцем в Сехуна.
— И почему же?
— А Чанёль не сказал?
— Представь себе.
Крис уставился на Чанёля так, словно видел его впервые.
— Ему может это не понравиться, — пожал плечами ушастый.
— Что именно?
— То! — многозначительно ответил Ёль.
— Ты сегодня поражаешь красноречием.
— Тихо, бро. Сейчас все узнаешь.
— Что именно?
— Кто похитил Веронику.
Сехуна словно под дых ударили. Он хватанул воздух ртом, но тот застрял в глотке и дальше не проходил. Солнце перестало сиять, птички — петь и жизнь сделалась самой паршивой штукой в мире. Разве что...
— И... и кто это?
— Твой парень.
— Эм... кто?
— Ким-мать-его-Джонин.
Сехун, пожалуй, чувствовал бы себя лучше, если бы в него выпустили полный магазин пятьдесят четвертого калибра.
— Сейчас ты все увидишь, — Чанёль был настроен решительно.
— Нет! — от крика зазвенело в ушах.
Некоторые прохожие обернулись и посмотрели в их сторону. Крис нервничал.
— Ты должен это увидеть.
— Я видел. Я... я знаю.
Происходящее напоминало дурной сон. Голова кружилась, и сердцу не хватало кислорода. Оно задыхалось, умирало с Сехуном. Его кошмар стал реальностью.
Чанёль с Крисом переглянулись.
— Выкладывай, — ушастый сложил руки на груди. Взгляд его не сулил ничего хорошего.
— Я не могу. Я знаю, что это он, но не знаю, зачем и почему. Я ничего не знаю.
— Что ж, узнаем вместе, — Чанёль схватил его за предплечье.
— Нет! — Сехун вырвался. — Не нужно.
Это напоминало комедию абсурда, сцену из Кэрролловского «Зазеркалья», где Сехуну нужно было определиться, кто он — Безумный Шляпник или Алиса.
Чанёль открыл рот, чтобы возразить, но вмешался Крис. Встал между ними и примирительно поднял руки.
— Давайте прогуляемся в менее людное место и решим, что делать дальше? — взгляд на Чанёля. Тот нехотя кивнул и отвернулся в другую сторону. Сехун перевел дух.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |