Почему-то ее речь произвела на всю компанию большое впечатление. Они смотрели на нее и молчали.
Может, она сказала какую-то глупость? Или позволила себе лишнее? Или все дело в том, что они "свои", а она "чужая"?
- Инга Арнольдовна, а вы мне покажете, как нужно есть палочками? - вмешался Иван. - И мне правда можно снять кроссовки?
- Кроссовки нужно снять обязательно, - ровно сказала Ингеборга. Ей было очень неловко, - и есть палочками я тебя научу. В этом нет ничего сложного.
- Значит, - Степан опять подцепил ее руку. Ему хотелось подержать ее за руку так, чтобы все это видели, - что мы имеем? Мертвого Муркина, который шантажировал Сашку и кого-то еще, о ком знал Петрович и собирался мне рассказать.
Петровича, который умер предположительно от сердечного приступа, так ничего и не рассказав. Зато из его сообщения явствует, что Леонид Гаврилин тоже каким-то боком нас касается. Вроде он совсем ни при чем, а оказывается, при чем.
Сашка была в ночь на семнадцатое в Сафонове и видела мою машину. Утром семнадцатого Черный подобрал в котловане мою зажигалку, про которую вспомнил только сейчас. Из всего этого следует, что Муркин шантажировал меня, и я его убил.
Правильно?
- А тот, второй зам? - спросила Ингеборга, напряженно ловившая каждое слово. - Ну, которого сбила машина. Или имеется в виду, что его тоже сбил ты?
- Нет, - сказал Степан мрачно и вытащил пальцы из кулачка Ингеборги, - его сбил не я. Его пыталась убить его собственная жена, которая застукала, что он ездит к любовнице. Это менты сказали. Она к ним сама пришла.
- Господи Боже мой, - пробормотала Ингеборга, - ужас какой.
Все помолчали, как на поминках.
- Каким-то образом нужно точно установить, моя машина была той ночью в котловане или не моя, - наконец сказал Степан, - и если моя, то кто на ней ездил.
- Кто только на ней не ездит! - подала голос Саша. - Как это можно установить, когда столько времени прошло?
- Не знаю, - буркнул Степан, - понятия не имею.
- А зажигалка? Как она в котлован попала? Когда ты ее все-таки потерял?
- А черт ее знает. Я их всегда теряю, эти зажигалки Я каждый день сигареты покупаю и новую зажигалку.
Ингеборга быстро на него посмотрела. Она еще мало знала его, но, даже зная его совсем мало, она очень отчетливо расслышала в его голосе фальшь. Он явно не хотел сообщать о чем-то своему заму и драгоценной подруге.
- Я должен подумать, - сказал Степан, отвернулся и стал рассматривать рыбок в аквариуме, - Черный, оставь мне зажигалку. Может, я чего дельное вспомню. Только я еще раз хочу сказать, ребята, я Муркина не убивал. И Петровича тоже.
- С чего ты решил, что Петровича... Петрович же от сердца умер!
- Да, - согласился Степан, - от сердца.
Им было неловко друг с другом, и это было ужасно. Степан не мог рассказать про пузырек, найденный в спецухе Петровича, Саша нервничала, а Чернов делал вид, что ничего не замечает.
Кроме того, и зама, и офисную барышню, как про себя называла платинововолосую Ингеборга, вконец измучило любопытство - появление шефа на людях с дамой, очевидно, было явлением редким и загадочным, требующим немедленного и долгого обсуждения.
Поэтому ужинать ни зам, ни барышня не остались. Чернов еще потискал Ивана, покрутил, потряс, пободал, выражая нежность, а платинововолосая напоследок оглядела Степана и Ингеборгу встревоженными оленьими глазами, и они ушли. Последний раз мелькнули белые волосы и стильная куртка "Беннетон", швейцар в "драконовом", только синем, халате распахнул перед ними дверь, и они исчезли из виду.
- Пап, а мы что, тоже есть не будем?
- Будем, будем, - успокоил Степан сына.
Голова болела, в ней было множество всякого-разного, неприятного и страшного, поэтому в данный момент Павел Степанов Ингеборгу совсем не боялся и думать о новом способе дрессировки зверей ему было некогда.
- Что такого ты знаешь про эту зажигалку? - спросила Ингеборга. - Что ты не стал им говорить?
- Я не стал им говорить, что я свою зажигалку "Кельн Мессе" выбросил в офисе заказчиков где-то в начале апреля. Даже день можно точно установить, потому что у меня в ежедневнике записаны все дни, когда я у них бываю. Это целая история, визит в офис к заказчикам! В апреле я был у них только один раз и зажигалку там выбросил. Точно. Я никак не мог прикурить, в ней газ кончился. Я щелкал, щелкал, как дурак. А потом выбросил ее в корзину. А эта, видишь, работает!.. - Он снова щелкнул зажигалкой и посмотрел на ровное пламя. - Я привез с выставки две - себе и Сашке. Сашкина у нее. Следовательно, это третья.
- Третья?
- Ее мог привезти только Белов. Или это просто какие-то космические совпадения. Таких не бывает.
- Ты же сам сказал, что Белов тогда не курил!
- Ну и что? Он мог просто прихватить ее как сувенир.
- То есть ты считаешь, что в котловане ночью был твой второй зам?!
- Или кто-то, кому он подарил эту дурацкую зажигалку.
- Подарил? - переспросила Ингеборга изумленно. - Кому он мог ее подарить?!
- Кому угодно, - сморщившись, сказал Степан, - Чернову, к примеру. Это вполне в его духе. Тем более Черный злился, что в Германию не он полетел, а Белов. Понятно?
* * *
Приговора осталось ждать совсем недолго. Недаром и снег пошел. Снег в мае после такой жары - верный признак наступающего конца света. Порой ему самому трудно было разобраться в собственных мыслях - где спектакль для деревенских идиотов, а где правда.
Ужасная правда, которая грозила ему клюкой, как смерть, и тень от этой клюки подступала к нему все ближе и уже почти касалась сбитых носов его ботинок.
Дьявольские тени больше не тревожили его, но тех нескольких разов было вполне достаточно. Он знал, что в следующий свой приход сатана потребует от него жизнь, и он безропотно и трусливо отдаст ее, потому что бороться он никогда не умел и вообще не знал, как это делается.
Он замычал от жалости к себе и от сознания, что теперь-то его жизнь уж точно пропала, и взялся руками за голову. От этого движения тени шевельнулись в углах, а собственная голова показалась ему чьей-то чужой головой.
Может... сбежать? Сбежать, пока сатана не пришел за ним?
У него есть деньги - совсем немного, но хватит на билет в общем вагоне до какой-нибудь неблизкой станции, а там - сойти с поезда и идти пешком, через поля, через дремучие леса, через озера, реки и горы до тихой обители, где его примут, пожалеют, оберегут от всех напастей.
Он отнял от лица сухие и жесткие руки и диким взглядом обвел свое жилище.
Вон кровать с серой от грязи и времени наволочкой и сбитым в комья тощим ватным одеяльцем. В нижний переплет окна вставлен кусок желтой фанерки. Стол, а на столе стаканы, грязные тарелки, огуречные хвосты и пристывшие к блюдцам высохшие селедочные кости. И часы тикают так, что тянет сейчас же повеситься над этим столом с селедочными костями, не видеть ничего, особенно желтой фанерки вместо окна...
Как это все с ним вышло? Почему он здесь? Где родители и светлая квартира, залитая спелым, как дынька, южным солнцем? И где запах кофе, чистоты и материнских духов, всегда витавший в кухне? Кто теперь спасет, защитит, не даст пропасть? Кому он теперь нужен?!
Или нет. До обители он не доберется. Его схватят по дороге. Схватят и непременно убьют. Нужно искать того мужика, главного на этой проклятой стройке.
Может, он и не убьет.
Может, и вправду он не убьет? Простить не простит, но ведь... и не Убьет же! Это страшно, это во много раз страшнее, чем купить билет в общий вагон, но это единственный способ спастись.
Господи, помоги, вразуми сироту!.. В последний раз наставь на путь истинный.
А что он ему скажет, тому мужику? Что сатана заставлял его делать всякие пакости, а теперь грозится совсем убить, если он, Леонид Гаврилин, не сделает еще одну, последнюю?
Не поверит тот мужик. Ни за что не поверит. Да будь на его месте он сам, Леонид Гаврилин, ни за что не поверил бы полоумному субъекту с расплывчатым взглядом и трясущимися руками.
В допотопном телевизоре, что-то неслышно бормотавшем в углу, вдруг сбилась картинка, пошла серыми трескучими полосами, и он понял, что начинается самое страшное.
Как у зайца, выскочившего на дорогу, в свете автомобильных фар делается что-то вроде столбняка, так у Леонида Гаврилина внезапно отнялись ноги, а загривок словно бы вскипел - на крыльце сильно топали и ругались, дергали и ломились в хлипкую дверь.
Спасенья нет. Он опоздал на свой поезд до тихой обители.
Он не успел уйти. Сейчас его будут убивать.
У него хватило сил только чтобы закрыть глаза, чтобы не видеть, как именно его будут убивать.
Дверь отлетела, ударилась о стену, и негромкий голос сказал презрительно:
- Ну что? Что с тобой делать-то? Тебя предупреждали?
Предупреждали! Просили? Просили! А ты?!
* * *
Утром неожиданно объявилась Леночка.
Леночка обладала потрясающей, ни с чем не сравнимой способностью объявляться именно тогда, когда она была меньше всего нужна.
- Степ, ты мне звонил? - спросила она ласково, и ее голосок вполз ему в ухо, пробил все слабые и хилые перепонки и в полном соответствии с правилом буравчика ввернулся в мозг. - Я в Греции была. Грелась. Знаешь, как хорошо холодной весной на теплом солнышке погреться? М-м-м... Только ты никогда со мной не ездишь. Почему, Степ?
На кухне приятно позвякивала посуда, бодро бубнил утренний телевизор, еще не отягощенный никакими дневными катаклизмами, Иван канючил, но не противно, а как-то легко, тоже по-утреннему, и среди всего этого главным, не правдоподобным, пугающим и славным был голос Ингеборги Аускайте, с которой Степан провел всю сегодняшнюю ночь.
- Сте-епа! - позвала в трубке Леночка. - Ты что? Спишь еще? Зачем ты меня искал? Я на автоответчике три твоих послания прочитала! Денежек хотел дать?
И она засмеялась.
Степан прикрыл дверь в ванную, отделяя себя от голосов Ивана и Ингеборги, от утренних звуков и вообще от всей только что начавшейся новой жизни.
Черт его знает, зачем он ее искал. И когда это было? Зачем-то она была ему нужна, он действительно несколько раз ей звонил, но вот зачем?!
- Степ, ты ко мне сегодня приедешь? Я тебя жду. Я загореленькая, славненькая, отдохнувшая. Приезжай. Ты так давно не был.
- Нет, - сказал Степан, удивляясь тому, как легко это произнеслось, как будто само собой, - нет, не приеду. Я же сказал, что больше к тебе не поеду. Ты просто забыла.
- Ты столько раз говорил мне, что больше ко мне не поедешь, что я со счета сбилась, - засмеялась Леночка, - приезжай, не кривляйся! Или у тебя сегодня такое настроение, что я должна тебя уговаривать, да? Умолять? Господи, какой ты предсказуемый, Степа!..
- Конечно, предсказуемый, - согласился он. У него теперь была Ингеборга, и сам черт ему был не брат. Вдруг он вспомнил, зачем искал Леночку. - Слушай, ты к Ивану в школу ходила?
Похоже, Леночка оказалась застигнутой врасплох, потому что промычала нечто неопределенное, но вполне утвердительное.
- А зачем?
- Ч-то? - спросила она с некоторой запинкой.
- Зачем ходила? Чего это тебя туда понесло? Про Ивана какие-то вопросы задавала, про учительницу его! Ты что это?
Обалдела?
Он никогда - никогда! - не разговаривал с ней в таком тоне, и Леночка даже растерялась немного, а сверло, которое засело у него в мозгу, вдруг вступило в противоречия с правилом буравчика и куда-то делось из головы, как будто его и не было вовсе.
- Степ, просто я... решила поинтересоваться, как наш сын... - начала она, очевидно, не в силах сразу придумать, что бы соврать потолковее, но Степан перебил.
- Стоп. Вот про нашего сына никаких заходов мне не надо. Ты точно помнишь, в каком именно он классе, или тебе подсказал кто?
Ей бы собраться, ей бы взять себя в руки, быстро и четко проанализировать ситуацию, по новой оценить и не дать бывшему мужу ни одного очка форы. А Леночка... растерялась.
Впервые в жизни она растерялась в разговоре с такой тряпкой и валенком, каким ей представлялся Степан.
С каждым словом он как будто выходил из-под ее контроля. С каждым своим хамским вопросом он удалялся от нее, и это было как-то совершенно ясно, и еще было ясно, что вернуть его под свой контроль Леночке будет очень трудно.
И хуже всего было то, что он отлично знал об этом.
- Так зачем ты к нему в школу приперлась? - наслаждаясь своим новым положением, настаивал он. - Что ты хотела узнать?
- Степ, я хотела узнать... я хотела узнать, как он учится.
Мне ведь тоже интересно.
- Ну да, - согласился Степан, - интересно тебе.
Леночка немножко пришла в себя и мужественно соскребла в кучку остатки прежнего тона.
- Ну и что такого? Я же понимаю, что он неблагополучный ребенок, - начала она более уверенно, - твоя мамаша умерла, у тебя на него совсем нет времени, кроме того, ты в последнее время тоже весь издерганный, Паша! Я же не слепая. Ты ко мне приезжаешь все время в какой-то истерике. Мне, в конце концов, захотелось узнать, может, это из-за ребенка? Может, тебе стоит его... подлечить? Или в интернат пристроить?
У Степана потемнело в глазах.
Мысль о том, что он должен подлечить Ивана, как будто Иван был слабоумным, или пристроить его в интернат, показалась ему худшим из всех Леночкиных оскорблений.
- И вообще, - твердо продолжала Леночка, - нам с тобой надо поговорить.
- Нам с тобой говорить вовсе не надо, - возразил Степан с досадой.
- Нет, Степа. Ну, если ты боишься приехать ко мне, давай я приеду к тебе на работу, хочешь? Или домой. Лучше домой. Хочешь, я приеду к тебе часам к одиннадцати?
- В одиннадцать я обычно бываю на работе.
- Ну а сегодня в одиннадцать побудь дома! Особенно если ты боишься, что у себя в квартире я тебя изнасилую!
Черт его знает, может, он и в самом деле этого боялся - Леночка знала его очень хорошо, слишком хорошо, - а может, ему просто хотелось от нее отвязаться, но он согласился.
Он решил, что сразу после завтрака куда-нибудь выпроводит Ивана с Ингеборгой, а сам повстречается с Леночкой, выяснит все, что ему нужно выяснить, запугает ее чем-нибудь - вернее всего будет запугать ее сокращением денежных ассигнований, - и больше в его жизни не будет никакой Леночки.
Никогда.
- Пап! - закричал Иван под дверью. - Пап, выходи, мне еще обливаться, а ты уже скоро уедешь!
- Да! - отозвался Степан. - Выхожу!
- Ты что, - поразился Иван, когда Степан открыл дверь, - в ванной по телефону разговаривал?
- Я брился, - объяснил Степан, - я брился, и тут зазвонил телефон. А что? Какие-то проблемы?
Иван пожал плечами - ему не нравилось, когда взрослые делали что-то по секрету от него, например, разговаривали по телефону в ванной. В таких секретах он чувствовал подвох и угрозу своему шаткому благополучию.
Степан потрепал его по золотистой макушке и слегка шлепнул по заду:
- Полезай в ванну, - распорядился он, - мне и вправду скоро ехать...
Он опрокинул Ивану на голову ведро холодной воды, сообщил ему, что он супербизон, и вышел на кухню к Ингеборге.
Она пила чай из большой глиняной кружки и смотрела на Степана весело. Не удержавшись от соблазна, он поцеловал ее сзади в шею, под теплые волосы, завивавшиеся концами внутрь, и налил и себе чаю.
Что бы такое соврать ей, чтобы она ушла из дома и Уивяз Ивана, пока он будет разбираться с Леночкой?
- Звонила моя бывшая жена, - сказал он неожиданно и посмотрел в окно мимо Ингеборги, - по поводу своего визита к Ивану в школу. Она сказала, что в одиннадцать приедет. Может, ты куда-нибудь сходишь с Иваном?
Ингеборга растерялась.
С одной стороны, несмотря на страстное желание утопить бывшую жену в Яузе, в планы Ингеборги никак не входила встреча с ней в Степановой квартире. А с другой стороны, было странно и обидно, что он выпроваживает их с Иваном из дома, чтобы на свободе потолковать с Леночкой о личном.
- Она... обязательно должна приехать сюда?
- Мне не хотелось ехать к ней, - объяснил Степан не очень понятно, - и мне совсем не хочется, чтобы ее видел Иван. Он только-только перестал ее вспоминать. Кстати, как тебе удалось всучить ему того медведя? Ну, который раньше на книжной полке стоял?
- Никак не удалось. - Ингеборга послушно дала увести себя от неприятной темы. - Просто он как-то сказал, что у него нет медведя, а я спросила, чем плох тот, который на полке. И оказалось, что ничем. Что он всем хорош, да к тому же еще и папин.
- Я ее увезу, - пообещал Степан и посмотрел на Ингеборгу, проверяя, понимает ли она, что речь идет о Леночке. - Я не стану с ней разговаривать здесь. Но на всякий случай я тебя прошу увести Ивана.
- Хорошо, - согласилась Ингеборга. Все-таки ей до конца не было понятно, что заставляет его так подлаживаться под требования и капризы какой-то дуры, которую много лет назад угораздило выйти за него замуж, но прибалтийский здравый смысл подсказывал, что задумываться над природой их отношений в данный момент нет никакого резона. - Мы как раз собирались на Арбат, в книжный. Кстати, ты вполне можешь оставить нам денег. У меня мало, а Иван хотел еще какие-то компьютерные игры и кассеты.
- Оставлю, - пообещал Степан, - конечно, я оставлю вам денег. Кстати, сегодня суббота и по идее у тебя выходной. Тебе нужно домой? Если нужно, я провожу Леночку, заскочу в Сафонове и отвезу тебя, хочешь?
Ингеборга засмеялась.
- Пашка, ты просто потрясающий мужик! Конечно, мне хотелось бы попасть домой хотя бы для того, чтобы переодеться. Я третий день хожу в одной и той же кофте!
- Какое горе, - пробормотал Степан.
- Конечно, это не горе, но она мне надоела! Кроме того, сегодня на мне еще и твои носки, поскольку где мой второй носок, я не знаю. А мне твои носки велики. Сильно.
Почему-то упоминание о том, что на ней надеты его носки, привело его в отличное настроение. Он моментально представил себе ее длинную изящную ступню и розовые пальцы, очень похожие на миндальные орешки, и совершенные тонкие щиколотки с выпуклой косточкой, и все остальное, что приводило его в восторг и всю ночь безраздельно, полностью и целиком принадлежало ему, только ему, ему одному, и он даже заставил себя ненадолго поверить в то, что это будет принадлежать ему всегда.
Он засопел и поставил на стол свою кружку. Взял кружку у нее из рук и тоже поставил на стол.
- Паш, ты что?
- Ничего. Просто мне... нужно тебя потрогать.
Он осторожно провел кончиками пальцев по ее лицу и сунул руку ей под волосы. Ее шея вся поместилась у него в ладони.
Ингеборга закрыла глаза и потерлась виском о его запястье. Его изумляло, что она не испытывает отвращения и не пытается отстраниться, что она так славно трется виском о его руку, как будто ей на самом деле это доставляет удовольствие.
Грохнула дверь в ванную, Ингеборга дернулась и распахнула глаза.
- Опять морковный сок, - начал Иван еще из коридора, - он мне надоел, этот морковный сок! Пап, а что, нельзя вместо морковного пить апельсиновый?! Зачем обязательно морковный?
- Затем, что он полезный.
- Да, но сам-то ты его не пьешь!
- Хорошо, я буду пить вместе с тобой.
- Лучше я не буду пить вместе с тобой.
- Лучше, - вмешалась Ингеборга, - пить через день.
День морковный, день апельсиновый, и никому не будет обидно. Апельсиновый сок тоже очень полезен.
Уже не в первый раз Степана приводило в восторг, как моментально она ухитрялась разрешить все их глубочайшие внутренние противоречия.
Иван, обрадованный перспективой замены морковного сока на апельсиновый, плюхнулся на стул, зажал нос и залпом выпил положенную утреннюю кружку.
- Сейчас мы поедем на Арбат, - объявила Ингеборга, - ты должен как следует поесть, потому что вернемся мы не скоро.
- Пап, ты с нами?
- Я поеду на работу. Но ненадолго. К обеду вернусь.
- Ладно, пап. Тогда мы купим какую-нибудь игру и вечером поставим, ладно? Ладно, Инга Арнольдовна?
Степан вытащил из цветной коробочки еще один пакетик чаю, сунул в свою кружку и налил воды, задумчиво глядя, как над кружкой поднимается тонкий ароматный пар.
Странное дело.
Его почти не занимали мысли о том, что происходит у него на стройке и в жизни вообще. Все место в голове занимала Ингеборга и все новое, славное, настоящее, что было связано с ней. Он не вспоминал про зажигалку "Кельн Мессе", про тормозной фонарь, про отравленного Сашиного мужа, про сообщение от Петровича, оставленное на автоответчике, про Белова, которого едва не угробила Нина.
Нынешним утром его это не интересовало. Он только напряженно и внимательно подсчитывал, сколько ему понадобится времени, чтобы разобраться с Леночкой, а потом доехать до Сафонова, и в котором часу он уже сможет быть дома. С Иваном и Ингеборгой.
А вообще говоря, ему бы надо позвонить. Конечно, еще рано, особенно учитывая, что сегодня суббота, но позвонить ему все-таки надо. Всякое может быть, вдруг ответ для него готов.
Вспомнив о звонке, он уже не мог думать ни о чем другом и едва дождался, пока Ингеборга и Иван соберутся на улицу Иван одевался, как всегда, очень долго, три раза перешнуровывал ботинки, потому что что-то все время ему мешало, потом препирался насчет шапки - какие шапки в мае! Ну и что же, что снег! - потом искал свой носовой платок и, не найдя, просил свежий, потом он забыл рюкзак и возвращался за ним с лестницы, потом приключилось что-то еще, и Степан уже начал орать, а Ингеборга наконец выставила его сына из квартиры.
Как только за ними закрылась дверь, Степан позвонил, но, как и следовало ожидать, никого не застал. Он задумчиво сунул трубку в гнездо и почесал в затылке, надеясь, что прямой массаж головного мозга поможет ему соображать быстрее.
Даже без той информации, которую он должен был получить, ему все равно было о чем подумать.
Он думал довольно долго и даже нарисовал на листе бумаги, вырванном из блокнота, какую-то нелепую схему, в центре которой был он сам, а вокруг близкие ему люди. Стрелы от них шли прямо к нему, переплетались и тыкали друг в друга и в него самого.
С отвращением порассматривав схему, он перевернул листок на другую сторону, но больше нарисовать ничего не успел. Зазвонил телефон, и Степан схватил трубку.
- Да!
- Доброе утро, Павел Андреевич! - душевно начал капитан Никоненко. - Небось и не ждали так рано?
- Я вам уже звонил, - буркнул Степан, - у вас в конторе не отвечал никто.
- Ну, кто же станет отвечать у нас в конторе утром в субботу! А мобильные для милиции в бюджет не заложены.
Так что... неча на зеркало пенять, коли...
- Ну да, - сказал Степан и усмехнулся.
- Сделали мне анализ таблеток, Павел Андреевич. Деньги, конечно, зло, но без ваших денег меня знаете куда послали бы? А так сделали. За один вечер.
Спина внезапно похолодела, и трубка показалась тяжелой и непривычной, как боевая граната на учебных стрельбах.
- И что?
- Ну конечно, никакой это не яд, Павел Андреевич! Но и не клофелин, да будет вам известно. Это сильнодействующий сосудорасширяющий препарат. В продаже его нет, это довольно сложная химия. Сказать вам, как именно он называется? - Никоненко зашелестел бумажками. - Там много каких-то умных слов вроде "тринитробутан" или "этил-бензол"...
- Да хрен с ним, с названием! - перебил Степан. - Суть-то в чем?!
- А суть в том, Павел Андреевич, что если эту химию запить алкоголем, то моментально произойдет нечто ироде кровоизлияния в мозг. Инсульт. Если человек в принципе здоровый, до смерти не убьет, но башка вполне отказать может, а также руки-ноги. А если человек сердечник или гипертоник - все. Скорее всего летальный исход. Так все и вышло с вашим прорабом. Он ведь, как я понимаю, весь вечер с вашим замом водку пил?
- Пил, - согласился Степан.
- Ну вот. Выходит дело, ваш зам его и... отправил на тот свет.
- Почему зам?
- А кто же, Павел Андреевич? Именно зам знал, что они вечером будут пить водку, именно этот ваш зам целый день проторчал на стройке в обществе вашего прораба, именно он собирался ночевать на объекте, потому что накануне он вроде бы поссорился с женой, и так далее...
Именно этот зам притащил вчера позабытую им в кармане зажигалку "Кельн Мессе", которую он нашел в котловане рядом с мертвым Володькой. Именно этот зам вытащил из сейфа тетрадь, опасаясь, что она может повредить его драгоценной Саше. Именно этот зам больше всех настаивал поначалу на том, что Володькина смерть - это просто несчастный случай на производстве...
Хрен знает что.
Полный "аллее капут", как говорили в каком-то фильме.
- Вы... в Сафонове собираетесь, Павел Андреевич? - осторожно поинтересовался Никоненко в трубке.
- Да, - сказал Степан. Черт побери. Час назад в его жизни все было просто прекрасно. - Я подъеду к обеду, Игорь Владимирович!
- Ну и я подъеду, - пообещал Никоненко, и это обещание прозвучало угрозой, - тогда до встречи, Павел Андреевич!
Степан положил трубку на стол и крутанул ее вокруг своей оси. Трубка закрутилась на гладкой поверхности, как волчок. Степан задумчиво смотрел на нее.
Нет.
Что-то здесь не то.
Это не может быть Черный.
Черный, наверное, мог бы прикончить кого-нибудь в драке. Застрелить. Покалечить своими дикими восточными приемами, которых он знал множество. Но отравить?!
Пить с Петровичем водку и знать, что эта водка в сочетании с той дьявольской химией вот-вот его прикончит?! Что еще полчаса, и он начнет помирать? Прямо здесь, прямо на глазах, помирать неотвратимо и страшно, и ничего, ничего уже нельзя будет сделать, чтобы остановить эту смерть?!
Нет. Только не Черный.
Саша? С ее платиновой красотой, с ее прошлой жизнью, с ее умением пользоваться лекарствами, с ее талантом все организовать и доводить до конца?
Он не мог сидеть, глядя, как крутится на столе перед ним полированная телефонная трубка. Он должен немедленно что-то сделать. Например, встать и выйти на улицу.
Когда подъехала Леночка, Степан сидел на мокрой лавочке перед домом, курил и время от времени вытирал с шеи тяжелые капли, которые падали с оттаявших деревьев.
- Привет! - Леночка выпорхнула из такси, не считая, сунула водителю какие-то деньги, подбежала, стуча каблучками, и горячо и нежно поцеловала Степана в щеку. - Почему ты на улице? Или ты не хочешь, чтобы я заходила в твою квартиру?!
- Не хочу, - честно признался Степан и поднял на Леночку тяжелые больные глаза, - если хочешь говорить, можем поговорить в машине. Я подвезу, куда тебе надо. Если тебе это не подходит, я уезжаю. У меня... неприятности на работе.
Сколько раз за последние несколько дней он произносил эту фразу, чтобы объяснить Ингеборге свое отсутствие по вечерам и выходным?
- Какие еще неприятности! - сказала Леночка презрительно и провела перчаткой по мокрому сиденью лавочки, раздумывая, присесть или не стоит. Решив, что не стоит, она потянула Степана за рукав и ловко пристроилась к нему на колени. - Что еще за неприятности в выходной день! Давай лучше сходим в ресторан и поедем ко мне. Кстати, а где... ребенок?
- Гуляет, - ответил Степан, тяжеловесно недоумевая, как именно Леночка оказалась у него на коленях, - а что? В тебе проснулись материнские чувства?
- Ну, Степа! Ну что ты какой странный! Стоило мне раз в жизни сходить к нему в школу, и ты уже целое расследование затеял! Но это же смешно, ей-богу! Просто мне кто-то сказал, что ты нанял ему учителку и спишь с ней, только и всего!
Она поняла, что сболтнула лишнее, сразу же. Больше всего на свете ей захотелось вернуть эти слова обратно в рот, сделать так, чтобы они никогда оттуда не вылетали, но было уже поздно.
- А что? - воинственно спросила она, глядя в его изумленное лицо. - Это же небывалый случай, чтобы ты стал с кем-то спать!.. Или ты думаешь, что мне это не любопытно?
Господи, да я ждала этого много лет, я всю голову себе сломала, кому мне тебя пристроить, и вдруг - такое событие!
Чем быстрее она стрекотала, тем все отчетливее становилось, что дело совсем не в этом. Степан смотрел на нее, и ей казалось, что она видит, как крутятся внутри ширококостной головы плохо смазанные шестеренки и колесики.
Ух, как она его ненавидела!..
- Поедешь со мной? - вдруг спросил он как ни в чем не бывало, и шевеление его лба прекратилось. - Куда тебя подвезти? Домой?
Везти ее домой он никак не должен был, и поэтому Леночка моментально придумала парикмахерскую.
Почему-то эти идиоты мужики безоговорочно верят в любую самую невероятную ложь, если только в ней фигурирует парикмахерская.
В парикмахерской можно просидеть до часу ночи. Необходимость посещения парикмахерской сводит на нет все деловые договоренности. В парикмахерскую можно ходить по три раза на день, и все три раза это объяснение будет признано удовлетворительным.
Козлы.
Он открыл ей пассажирскую дверь "лендкрузера", обошел машину и уселся сам.
- Пристегнись, - велел он. У него был какой-то постоянный психоз насчет привязных ремней. - Так о чем ты хотела со мной поговорить? - спросил он, выбираясь на проезжую часть. Вчерашняя шикарная парковка прямо под окнами теперь оборачивалась другой стороной.
- Ну как о чем? О ребенке, конечно! Я же понимаю, как тебе несладко, Степа. Ну, наверное, хватит уже! Можно остановиться. Хочешь, я поговорю с людьми, которые действительно в этом понимают? Его можно отдать в отличный интернат, где ему будет хорошо и спокойно, и ты не будешь постоянно нестись домой, чтобы отпустить очередную няньку или, наоборот, найти ее...
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |