- Сначала, - сказала она, рассматривая его лицо, - если ты помнишь, я легла с тобой на пол. В постель с тобой я легла уже потом. А что такое? Тебя огорчает мой моральный облик?
- Инга!
Он даже перестал ее гладить. Он должен был добиться от нее ответа.
- Паш, ты... заинтересовал меня сразу. Еще в школе, когда приехал и устроил жуткий разнос за то, что я тебя вызвала. У тебя было странное лицо. Как будто ты вовсе и не хотел устраивать разнос, а просто собирался посмотреть, что из этого выйдет.
- Так оно и было, - буркнул он и, не удержавшись, со брал в кулак ее волосы и поднес к своему лицу. Она подвинулась еще чуть-чуть повыше, чтобы ему было удобнее.
- Ну вот. Я все время старалась тебя расшевелить, задеть, заставить... Не знаю, злиться или смеяться. Каждую субботу я надеялась, что ты придумаешь предлог, и приедешь ко мне, и заберешь меня сюда, и окажется, что вам с Иваном не обойтись без меня... Однажды ты меня по голове погладил, и я вздумала, каково это, когда занимаешься с тобой любовью? Паш я обязательно должна все это тебе выкладывать?
- Обязательно, - сказал он тихо, - просто обязательно Я никогда в жизни не слышал ничего подобного.
- Но ведь у тебя были... какие-то девушки после развода? - спросила она осторожно.
- Никого у меня не было, - почему-то ему было счет легко в этом признаться, - раз в две недели на правах бывшего мужа я посещал Леночку. Привозил денежки и получал свою порцию здорового секса. Она всегда говорила мне, что я отвратительная жирная свинья, но я все равно исправно являлся за своей порцией. Проходила в школе академика Павлова и условные и безусловные рефлексы?
- Павлик, ты все врешь! - объявила Ингеборга, смутно подозревая, что говорит он чистую правду, и ужасаясь этой правде. - Так не бывает.
- Бывает.
- Почему ты позволил все это с собой проделывать?
- Что проделывать? Я действительно не могу себя контролировать, когда дело доходит до... секса. Я действительно знаю, что я плохой любовник и...
- Откуда ты можешь знать, какой ты любовник, если, кроме жены, которая от тебя ушла, у тебя никого не было?!
Этот простой вопрос поставил его в тупик.
- Знаю, и все.
- Ты не плохой любовник, - сказала Ингеборга с сожалением, - ты просто дурак какой-то.
Зато теперь она совершенно точно знала, как именно ей следует с ним обращаться.
Все-таки она как-нибудь потом найдет его бывшую жену и утопит в Яузе. Можно, конечно, и в Москве-реке, но это будет для нее слишком шикарно. Вот в Яузе - в самый раз.
- Значит, - подытожила Ингеборга задумчиво, - всю жизнь ты живешь с сознанием собственной неполноценности. И тебе даже в голову не могло прийти, что я... тоже мечтаю как-нибудь заманить тебя в постель. И даже придумываю всякие планы, как бы мне половчее это сделать, и уговариваю свой здравый смысл не вмешиваться, и убеждаю себя, что думать об этом - грех, потому что женщина не должна бегать за мужчиной, что у тебя наверняка кто-то есть, скорее всего та краля из офиса, что такой мужик, как ты, не может жить один...
- Ты врешь! - крикнул он испуганным шепотом. - Ты все это сейчас придумала. Из жалости.
- Из жалости, Паша, - сказала Ингеборга надменно и сделала движение, как будто собиралась встать, - не валяются с мужиком по полу в кухне, не начинают все сначала в душе и не продолжают потом на диване, а я только что все это проделала. Так что можешь убеждать себя в чем угодно. Я тебя хотела, и я тебя получила.
Он схватил ее, не давая пошевелиться.
- Ты не могла меня хотеть, - сказал он, отводя глаза, - это невозможно.
Она пожала плечами. Потом подумала и нырнула к нему под одеяло и пристроила острый подбородок ему на грудь, почти на сердце.
- Паша, я ни в чем не собираюсь тебя убеждать. И я не дам тебе испортить мне настроение. В конце концов, я только что переспала с мужчиной, которого долго пыталась соблазнить. Для женщины, знаешь ли, это имеет большое значение. И до Ивана осталось всего полтора часа. И еще мне очень хочется тебя покормить. Пойдем поедим?
Как ему было понять, говорит она правду или это просто-напросто другая школа дрессировки с применением новых, улучшенных методов?! Где ему было справиться с рухнувшей на него массой совершенно новых чувств, ощущений, странных, тревожных и соблазнительных мыслей?! Как ему было вытащить себя из-под обломков и суметь трезво и спокойно что-то оценить, посмотреть со стороны, убедить себя, что это правда, а никакое не прыганье в кольцо?!
Но она была совсем рядом, такая близкая и такая... своя.
Он чувствовал кожей, как двигается ее горло, когда она говорит, как ее волосы щекочут его, как бесцельно скользит ее палец вдоль его закинутой за голову руки, как она улыбается и как дышит.
Он даже подумать не мог спокойно о том, что нужно встать, одеться и продолжать жить привычной нормальной жизнью, в которой он увяз по самые уши.
Что этой ночью останется один. Опять. Как всегда.
- Давай еще полежим, - попросил он, ненавидя себя за жалкий тон вокзальной сироты, - до Ивана целых полтора часа. Давай полежим, а?
- Давай, - моментально согласилась Ингеборга, - поесть мы и с ним вместе можем, а вот полежать...
- Ты уедешь? - спросил он внезапно. Он не собирался спрашивать. Наоборот, он собирался предоставить решение этого вопроса ей самой, но не удержался.
- Ты хочешь, чтобы я осталась? - спросила она живо. - А Иван нас не застукает?
Он молчал. Какое это имело значение, застукает их Иван или нет! Он спрашивал ее совсем про другое.
- Конечно, я могу остаться, - сказала она задумчиво, - я почитаю Ивану на ночь, а потом мы телевизор можем посмотреть, или что еще ты там делаешь по вечерам...
Он схватил ее и прижал к себе так, что внутри у нее что-то жалобно пискнуло.
Пожалуй, все правда. Пожалуй, это не новый способ дрессировки зверей.
- Вот и хорошо, - сказал он ей в ухо и почувствовал, как покрывается щекотными мурашками ее кожа между лопаток, - а телевизор мы вполне можем и не смотреть. Жалко тратить вечер на телевизор!..
Через десять минут он спал каменным сном насмерть уставшего человека, а Ингеборга жалостливо смотрела ему в лицо. Из художественной литературы и американского кинематографа ей было хорошо известно, что мужчины не выносят, когда их жалеют. Несмотря на всю сомнительность данного постулата, она была рада, что он спит и она может вволю нажалеться на свободе.
Под глазами и на висках у него лежали желтые тени, а светлые ресницы оказались неожиданно длинными и наивными, как у белобрысой деревенской девчонки. Пальцы вздрагивали во сне, сжимались в кулаки, и Ингеборга осторожно распрямила их, как будто стиснутых сильной судорогой. Он дышал почти бесшумно, хотя ей почему-то казалось, что он непременно должен сопеть, как медведь в берлоге. Впрочем, она точно не знала, как именно сопят медведи. Ей представлялось, что очень уютно.
Как посмела та женщина так обойтись с ним? И главное - зачем?! Возможно, он совсем не подходил ей, возможно, он раздражал и злил ее, чего проще было отпустить его на свободу и навсегда забыть о нем?! Зачем ей потребовалось убеждать его в том, что он неполноценное, невыносимое, похотливое животное?! Как он сказал? Жирная свинья?
Почему он терпел это? Его-то что заставляло? Заниженная самооценка, как это называлось в курсе психологии, который преподавали в университете? Или какие-то более сложные мозговые выкрутасы? Извращение? Самоуничижение? Боязнь посмотреть правде в глаза?
Впрочем, меньше всего Павел Степанов был похож на извращенца. Он был похож на нормального мужика, замученного неожиданно навалившимися неприятностями, которые то и дело грозили перерасти в категорию катастрофы.
Ингеборга улыбнулась и повыше натянула на него одеяло.
И поцеловала в сгиб локтя. И потом еще в ключицу. Потом медленно и осторожно вытащила из-под него свою ногу и выбралась из постели. Он даже не шевельнулся.
Она покопалась в куче одежды, нашла свою - второй носок все-таки куда-то пропал, - на цыпочках вышла из комнаты и тихо-тихо прикрыла за собой дверь.
Снег за окном, за голубыми, встопорщенными от крахмала занавесками, продолжал валить.
* * *
Степан проснулся в сумерках и некоторое время лежал, соображая, что с ним такое. Заболел? Когда? И чем? Похмелье? Кто его привез с работы и какой, выходит, день недели?
Все еще пятница? Или уже суббота?
О том, что с утра на дворе была пятница, он помнил очень отчетливо.
И тут он все вспомнил - "Памяти Карузо", сжатый кулачок, упершийся ему в грудь, безумие, разбросанная одежда, пушистая макушка под его щекой, и потом еще много, много всего...
Он так быстро сел, что от резкого движения зазвенело в ушах и в глазах поплыли какие-то огненные точки.
Как это вышло, что он уснул? Он помнил очень отчетливо, как они занимались любовью на его диване, а потом лежали, прижавшись друг к другу, и она рассказала ему, что мечтала его соблазнить, - глупость какая! И он рассказал ей про Леночку и про "свиное рыло", но это было как-то легко, будто он рассказывал не о себе, а о чем-то то ли прочитанном, то ли услышанном и не имеющем к нему самому никакого отношения. А потом он уже ничего не помнил.
Выходит, он уснул, и пока он спал, Ингеборга ушла.
Ничего страшного. У нее могли быть свои планы на вечер, а он приехал рано, и она вполне могла уйти, не имея в виду ничего ужасного.
Несколько часов назад он был почти уверен, что все это правда, а не новый, улучшенный способ дрессировки зверей.
Он выбрался из-под одеяла и стал лихорадочно одеваться.
А Иван? Где Иван? Или она уехала, так и не дождавшись Ивана? Застегивая джинсы, он глянул на часы. Семь. Ивана должны были привезти в полседьмого.
Держа в руке водолазку, он вывалился из комнаты. Свет в коридоре ослепил и как бы придавил его. Он зажмурился и тут услышал бодрый голос сына:
-...такие лазерные. Вы знаете, что такое лазерные пушки, Инга Арнольдовна?
- Не вполне.
- Ну, Инга Арнольдовна! Ну, мы же смотрели "Звездные войны, эпизод первый"! Вы что, не помните?!
- Я помню, конечно, но не так чтобы очень отчетливо.
- Ну вот, а там всем давали такие лазерные... ну не пушки, а... оружие такое лазерное, и мы друга в друга палили! Я три раза попал, и меня орденом наградили. Он у меня в рюкзаке, я вам сейчас покажу. И папе покажу, когда он встанет. А Илюха все время мазал. Он ни одного раза не попал, вы представляете? Я даже хотел под него подставиться, но потом передумал...
- А что вы ели?
- Мороженое ели. Чипсы ели. Кока-колу пили.
- По-моему, у некоторых с утра так болел живот, что они не могли сделать ни глотка морковного сока, а другие им говорили, чтобы на этой вечеринке они даже и не думали про кока-колу.
- Ну,Инга Арно-о-льдовна!..
Степан зажал водолазку коленями и сильно потер лицо.
Она не уехала. Она осталась. Сейчас она на кухне разговаривает с Иваном.
- Кажется, твой отец все-таки проснулся, - сказал совсем рядом веселый голос, и Степан открыл глаза.
Ингеборга стояла прямо перед ним и рассматривала его с веселым удивлением. В руках у нее было большое блюдо.
- Привет, - сказала она тихонько, потянулась и быстро поцеловала в губы, - Иван приехал. Он полдня стрелял из лазерной пушки. Так что готовься.
- Пап! Почему ты спишь?! Ты что, простудился?! Пап, меня только что привезли! Пап, ты знаешь, там, в этом клубе, есть такая программа, что можно просто так приехать, а не только день рождения отмечать. Может, поедем в субботу, а? Ну, не в эту, а хотя бы в следующую? Илюхин папа Инге Арнольдовне все телефоны дал и сказал, что они сами этот клуб только недавно открыли и там можно родителям тоже стрелять. Только ты в меня сразу попадешь. А Илюха все время мазал, а его папа пришел, посмотрел на нас и сказал: "Какой ужас!" - хотя мы ничего такого не делали!
- Как я его понимаю, - пробормотал Степан и, кое-как натянув водолазку, схватил Ивана, сунул под мышку и понес в кухню. Иван хохотал, брыкался и вопил:
- Ну па-а-а-апа!!
- Его хорошо бы на улицу выпустить, - проговорила Ингеборга так, как будто речь шла о щенке, - видите, сколько энергии осталось невостребованной, да еще впечатления от лазерной пушки! Только на улице снег.
- Снег уже не идет, Инга Арнольдовна! Он уже перестал! А Илюхин папа сказал, что это не погода, а издевательство над людьми, которые собирались на выходные за город. Пап, а мы за город поедем?
- Поедем, - пообещал Степан неожиданно. - Поедете с нами, Инга Арнольдовна?
Иван отцепил от Степановой шеи ручки-веточки и немедленно заныл:
- Вот было бы здорово, Инга Арнольдовна! Ну, пожалуйста, ну поедемте! Помните, как мы в прошлый раз ездили?! Ведь было же здорово, правда?
- Правда, - согласилась Инга Арнольдовна.
Ей ни капельки не было неловко, и все происходящее нисколько ее не смущало. Ей было весело, уютно и легко, как будто все давным-давно определилось и встало на свои места и осталось только сообщить хорошую новость Ивану, который - конечно же! - придет в восторг. И еще ее очень развлекала почти обморочная растерянность Павла Степанова.
Как будто почувствовав ее настроение, он вдруг пристально на нее взглянул и сказал внушительно:
- Ну, вот что. Пойдемте-ка в китайский ресторан. Здесь за углом, совсем рядом. И Ивану погулять не вредно, вы сами сказали, Инга Арнольдовна...
Против китайского ресторана никто не возражал, хотя Ингеборга немного огорчилась. Ей было непонятно, почему ему хочется увести ее из своего дома. Опять пируэты и заходы или на этот раз что-то другое? Нежелание сдаваться? Страх, что попался? Сожаление? Раскаяние?
Она и предположить не могла, что от нереальности происходящего в его жизни у Павла Степанова даже заболела голова. Головная боль, его вечный спутник и враг, по-змеиному вплыла в висок и с наслаждением укусила в первый раз.
Эта рождественская картинка - женщина, с которой у него все так хорошо сложилось, и его сын, веселый и счастливый, только что вернувшийся с праздника, на его собственной кухне, где тепло и вкусно пахнет, и горит неутомительный легкий свет, и сияют глянцевыми боками яблоки в плетеной корзине, и осторожно крадется по черной полированной стойке рыжий фарфоровый кот, и распахнутая книга валяется на диване, и лоснится в переливающейся вазочке малиновый джем - была для Павла Степанова так же неуместна, чужда и кратковременно, как снег в мае.
И самое-самое главное - картинка не могла иметь к нему никакого отношения.
Он заглянул в чужое окошко, только и всего. Или нет. Он по ошибке забрел в чью-то чужую жизнь. Вовсе не его ждали в этой теплой и светлой кухне. Вовсе не он сделал всех такими счастливыми, и, пока еще никто не догадался об ошибке, он должен был обязательно предпринять что-то, куда-то уйти и увести их, разрушить фарфоровую сусальную иллюзию, поверить в которую было так соблазнительно просто.
На улице было влажно и холодно. Снег - вполне реально зимний, а вовсе никакой не майский - лежал на лавочках и деревьях, машины выплескивали с шоссе серую массу, как будто грязную мыльную пену. Иван первым делом слепил снежок и метнул его в ближайшее дерево. Снежок прилип к стволу с мокрым чавканьем.
- Красота какая! - восхитился Иван. - Пап, давай снежками бросаться!
Степан воспринял эту идею с неожиданным воодушевлением. Он не знал, что скажет Ингеборге, если хотя бы на минуту останется с ней наедине.
Она посмотрела в его замшевую спину, независимо пожала плечами и закурила сигарету.
Чего бы он ни напридумывал на этот раз, это его проблемы, так сказала она себе. Он или справится с ними молча, или поделится с ней, или они разрешатся сами собой. Она не станет приставать, выясняя, в чем дело. Уж на это-то ее прибалтийского здравого смысла вполне должно хватить.
Когда они добрались до ресторана, Иван был мокрым с ног до головы и таким же счастливым.
- Вы не сердитесь, Инга Арнольдовна? - заскулил он, подбегая. - Мне папа велел у вас спросить, не сердитесь ли вы?
- Вовсе нет, - ответила Ингеборга немножко слишком любезно, хотя Иван ровным счетом ни в чем не был виноват.
Но даже прибалтийское терпение было не бесконечным.
- А ноги у тебя такие же мокрые, как и все остальные части тела?
Иван так горячо стал уверять ее, что ноги у него совершенно сухие, что она моментально убедилась в своей правоте.
- Понятно, - перевела она Иванов скулеж, - значит, когда сядем за стол, ты под столом кроссовки снимешь и будешь сидеть без них.
- А так разве можно? - спросил Иван.
- Нет, но другого выхода я не вижу. Если только ты не согласишься сейчас же отправиться домой.
- Не-ет, - прогудел Иван и осторожно взял ее за руку.
Ингеборга посмотрела на тоненькую ручку-прутик в своей руке, и ей стало грустно.
В ресторанчике ничего не изменилось - так же раскачивались разноцветные фонари на липах, иероглифы, намалеванные на досках шли сверху вниз, провожая посетителя по крутой лесенке, щекастый мандарин при входе был так же сладостно приветлив, и девушка в красном кимоно с золотыми драконами и синими стрелами вместо глаз кланялась все с той же, почти китайской грацией.
Иван, вытащив ручку-прутик, промчался вперед, в сумеречное и пахучее тепло ресторана, а Ингеборга сказала в спину Павла Степанова:
- Зачем ты позволил ему так вымокнуть? Он же не понимает, что у тебя такое... своеобразное настроение!
Он покосился на нее и ничего не сказал.
- Пап, я здесь! Инга Арнольдовна, а помните, мы тут с вами встретились, еще когда вы со мной не занимались? Помните?! У нас опять хороший стол, прямо рядом с рыбами! Инга Арнольдовна, а вы умеете есть палочками?
- У вас телефон звонит, Павел Андреевич, - сказала Ингеборга негромко, - вы что, не слышите?
Он не слышал. Он вообще забыл про то, что у него есть телефон.
Он вынул телефон из кармана и посмотрел на него с недоумением, как будто не вполне понимал, что именно должен с ним сделать. Телефон звонил у него в руке, и - странное дело! - Иван не обращал на него никакого внимания.
- Да!
- Паш, это я.
Голос Чернова прозвучал неожиданно близко, и в нем были интонации, к которым за последнее время Павел Степанов уже привык. В нем было обещание близкой и неотвратимой беды.
- Ну? Что теперь? Теперь ты в реанимации?
- Я возле твоего дома. А ты где? Я тебе домой звонил, звонил...
- А что тебе надо возле моего дома?
- Мне поговорить бы с тобой, Паш. Прямо сейчас. Ты где?
Ингеборга посмотрела на Степана и сказала его сыну:
- Пока ты еще не снял кроссовки, может, обойдем этот аквариум со всех сторон? Мне хочется посмотреть вон на тот замок.
- Замок - это ерунда для детей, Инга Арнольдовна! У них тут раньше краб жил, так он жрал всех рыб подряд. Можно было попросить у них рыбу и ему скормить.
- Живую?! - ужаснулась Ингеборга, и Иван моментально почувствовал свое взрослое мужское преимущество.
- Дохлую, - сказал он снисходительно, - дохлую и вонючую. Только он потом куда-то делся.
- Я в "Старике Цао". Помнишь, мы здесь однажды пиво пили? Осенью, по-моему. Ну, на Покровском бульваре. На машине ровно тридцать секунд. Сейчас от дома отъедешь, направо и еще раз направо, на бульвар. Понял?
- Понял, - нехотя сказал Чернов, - жди. Сейчас будем.
Итак, опять что-то приключилось. Через минуту он все узнает. Осталось подождать только одну минуту. Змея в виске уже прогрызла все мягкие ткани и теперь с упоением терзала кость.
Иван маячил с той стороны аквариума, похожий на чудище морское из-за толстого слоя зеленой воды и многочисленных колыхавшихся водорослей. Ингеборга выпрямилась и поверх аквариума посмотрела прямо Степану в лицо.
- Что случилось?
- Я не знаю. Он сейчас приедет. Он звонил от моего дома.
Она помолчала.
- Может, мне лучше увести Ивана?
- Не выдумывай, - сказал он тихо, - как ты его уведешь? Он моментально перепугается. Он у нас натура тонкая.
- Весь в отца, - услужливо подсказала она и опять скрылась за аквариумом.
Чернов показался в дверях полутемного зала даже раньше, чем Степан мог предположить. Из-за его плеча выглядывала Саша, вид у нее был растерянный.
Степан помахал им рукой.
- Вечер неожиданных и приятных встреч, - пробормотал он себе под нос, - Саш, а ты откуда?
- Я привезла Вадима из Сафонова, - скороговоркой сказала Саша, заглядывая за спину Степана, - ты же мне сам сказал.
- Сказал, - признался Степан. - Знакомьтесь, Инга Арнольдовна, это мой зам, Чернов Вадим. Это наш офис-менеджер Волошина Саша. Я вам про них рассказывал. Ребята, это... Инга Арнольдовна, - почему-то он не добавил "воспитательница Ивана".
- Вообще-то меня зовут Ингеборга, - не дождавшись, когда он скажет про воспитательницу, проговорила Ингеборга, - или Инга. Кому как удобнее.
- Ингеборга? - переспросил Чернов с неподдельным интересом и уселся за стол. - Какое красивое имя. Волнующее. Садись, Саш. В ногах правды нет.
Платинововолосая красавица как-то неловко села, даже не села, а приткнула себя за стол, как будто в одночасье у нее внутри испортился механизм, отвечавший за координацию движений.
Что-то с ней не то, определила Ингеборга. Что-то с ней случилось, и непонятно, только что или когда-то давно. Подбежал Иван, ткнулся в Чернова худым животом, боднул головой в плечо и радостно протрубил.
- Привет!
Чернов как будто весь растекся лужицей и сразу перестал напоминать агента Малдера из сериала "Секретные материалы". Под локти он поднял Ивана над столом, потряс немножко, покрутил из стороны в сторону и поставил на место
- Класс! - оценил он. - Ты стал совсем большой парень Чего к нам не едешь?
- Папа не берет.
- Папа! - передразнил Чернов. - Подумаешь, папа! А ты будь настойчивей!
- Мы еще ничего не ели, - сообщил Степан в пространство, - вы будете?
- Вам, наверное, поговорить нужно, Павел Андреевич, - сказала Ингеборга. Степанов зам ей понравился, а девушка, ясное дело, нет. - Я могу...
Но Степан перебил.
- Ничего не нужно. У тебя какие-то секреты, Черный?
Чернов пожал плечами:
- Да нет. Не так чтобы очень. Просто ты должен знать.
- Ну? Я слушаю. Что я должен знать?
Чернов переглянулся с платинововолосой красоткой, которая стала еще печальнее.
- Я замерз там как собака, в этом Сафонове, - сообщил Чернов, как будто именно в этом было все дело, - я замерз и надел свою куртку, которая у нас в "кабинете" за дверью висела - Какую куртку? - переспросил Степан. Почему-то в голове у него была только одна куртка - синяя рабфаковская спецуха Петровича, в которой он нашел пузырек. - Какую куртку. Черный?
- Да никакую, - сказал Чернов с досадой, - мою. Которая за дверью висела. Я в ней... семнадцатого числа на работу пришел. А потом жара началась, и я ее в Сафонове оставил. В "кабинете".
- Ну и что?
- Ну и то. Я в ней был, когда Володьку Муркина нашел, в этой самой куртке. Я тогда вокруг него ходил, ходил, все не верил, что он... того, мертвый. - Тут Чернов из деликатности покосился на Ингеборгу. - Потом я подошел и понял, что он все-таки мертвый, а потом нашел эту самую штуку.
- Какую?!
Время от времени от черновской манеры изложения событий Степан впадал в бешенство.
- Вот, - сказал Чернов и выложил на стол перед Степаном черную с золотом зажигалку "Кельн Мессе". - Она лежала немного выше, в песке, и я решил, что это ты потерял, когда накануне в котловане скакал. Мне тогда в голову не приходило, что Володьку... убили.
Степан во все глаза смотрел на зажигалку, которая поблескивала перед ним на столе.
- Я и забыл про нее, - сказал Чернов виновато. - И вспомнил только когда куртку надел и в карман полез, да и то не сразу. Это твоя зажигалка, Паша?
- Моя, - сказал Степан, - или Сашкина. Я Сашке точно такую же тогда привез. Очень... специфическая зажигалка.
- Моя со мной, - тихо сказала Саша. Видно было, что хоть она и сочувствует Степану как только может, все равно произнести это ей приятно. Она полезла в карман стильной куртки "Беннетон", которую так и не сняла, и достала вторую зажигалку "Кельн Мессе". И положила ее рядом с первой. - Я ее не теряла, Паша. Я вообще очень трепетно отношусь к вашим подаркам.
- Это мы знаем, - пробормотал Степан, - а где я свою потерял, я даже не знаю. И когда...
- А может, это Белова зажигалка? - предположил Чернов осторожно. - Он же тогда на выставку с тобой ездил.
Степан помотал головой.
- Он тогда как раз курить бросал. Это я точно помню, потому что он меня достал этим куревом! В рестораны он со мной не ходил, что-то все нес о вреде пассивного курения и так далее. Он даже сигарет оттуда не привез, не то что зажигалку! А я его еще уговаривал, что в Москве сигареты хуже, чем в Кельне, а курить он все равно не бросит.
- Ну и как? - неожиданно спросила Ингеборга, и все на нее посмотрели. - Не бросил?
Степан усмехнулся:
- Нет. Приехал, поболтал еще малость о вреде активного и пассивного курения и снова закурил. Что ж, говорит, вы на меня будете дымить, я буду страдать, а вред один и тот же!
- Значит, это твоя зажигалка, Паша.
Степан посмотрел на Чернова:
- И зажигалка моя, и машина без тормозного фонаря тоже моя. Как же ты позабыл про зажигалку, Черный!
Чернов нехотя пожал плечами. Взгляд его задержался на персиковой щеке платинововолосой красотки.
- Тогда столько всего навалилось. Да еще сразу! Я же не думал, Паша, что все так сложно обернется!..
- Ну да, - согласился Степан, - конечно.
Он взял со стола зажигалку, которую принес Чернов, и задумчиво щелкнул. Ровное аккуратное пламя осветило его зрачки.
- А вы... давно дружите? - спросила красотка у Ингеборги, и та в ответ улыбнулась сладкой ванильной улыбкой:
- Мы не так чтобы дружим, просто Павел Андреевич пригласил меня летом побыть с его сыном. Я работаю в школе, где учится Иван.
- Вы учительница? - поразилась красотка и почему-то посмотрела на Чернова, как будто тот должен был немедленно ей все объяснить. - Вы учительница Ивана?!
- Да, - подтвердила Ингеборга сухо, - я учительница Ивана.
Интересно, от чего красотка впала в такое изумление? От того ли, что Павел Степанов посещает рестораны в обществе гувернанток? Или от того, что обнаружила соперницу там, где меньше всего ожидала?
- Саш, что ты будешь есть и пить? - спросил Павел Степанов. - Пиво? Утку? Или лапшу?
- Паш, откуда утром семнадцатого числами котловане взялась твоя зажигалка? Да еще такая, на которой только что фамилия твоя не проставлена? Ладно бы ты какую пластмассовую вытряхнул, каких у нас в кабинете по углам сто штук валяется. А эту?..
- Я не знаю, - сказал Степан ровно, - понятия не имею.
- Он понятия не имеет! - раздраженно повторил Чернов. - А кто имеет, Паша? Это тебе не шутки - вещественное доказательство на месте преступления! Наш капитан Никоненко от счастья бы умер, если бы эту зажигалку в котловане нашел.
- Ну и умер бы! Только я все равно не знаю, где, когда и как я ее потерял! А в котловане я в ту ночь не был! Я дома спал.
- Тебя кто-то подставить хочет, Павлик, - сказала Саша осторожно, - как же ты не понимаешь! И машина, и зажигалка. Все одно к одному.
- Я не понимаю, - повторил Степан упрямо, - подставить можно, только если в этом есть какой-то резон. Какой резон в том, чтобы подставить меня? Посадить меня в кутузку, чтобы завладеть моей квартирой? Движимым и недвижимым имуществом? Машиной? Ребенком? И кто станет меня подставлять? Злые люди? Конкуренты, которым самим охота в Сафонове супермаркет построить?!
Ингеборга протянула под столом руку и стиснула джинсовое Степанове колено. Он моментально сжал ее руку горячей медвежьей лапой, вытащил из-под стола и положил на скатерть. Саша с Черновым как по команде уставились на их сцепленные пальцы.
- Но мы ведь так и не узнали, кто платит Гаврилину за митинги протеста, - пробормотал Чернов, глядя на руку шефа, которая держала тоненькие бледненькие аристократичные пальчики учительницы, - может, и вправду конкуренты.
- Ты, Черный, больше на Маринину налегай. Тебе еще не то покажется. Какие, блин, конкуренты? Сицилийская мафия? Неуловимая банда Сеньки Тузика? Ты когда-нибудь от кого-нибудь слыхал про них, кроме как по НТВ?! Или ты думаешь, на наше с тобой теплое место очередь из желающих стоит? Что-то я никого не видал!
- Паша! - осторожно позвала Ингеборга.
- Ты когда последний раз в субботу на работе не был, помнишь? А домой ты когда раньше десяти приезжал? В Большой театр в культпоход ходил когда? В десятом классе? Зато что ни день - то вагоны на станции задерживают, то сваи хреновые заколотили, то окна на Профсоюзной побили, то Муркина укокошили, то Белова пополам переехали, а ты знай себе разгребай! Вот жизнь. "Баунти", блин! Сплошное райское наслаждение!
- Паш, ты о чем? - спросил Чернов весело. - Куда-то тебя совсем не туда понесло!
- Да никуда меня не понесло! Понесло! Ни у кого нет никакого резона подводить меня под монастырь. Я никому не нужен. Я не Березовский с Гусинским, главная развлекуха державы!
- Значит, - вдруг твердо сказала Ингеборга, и все опять на нее посмотрели, - дело в чем-то другом. Ты просто не хочешь признать факты. Это очень понятно, потому что они тебе не нравятся. Но тебе придется их признать и сделать из них какие-то выводы. У тебя нет другого выхода, Паша. - И она ободряюще улыбнулась.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |