Покойник и при жизни был тучным — он изрядно располнел с момента выдачи паспорта. Но самое ужасное заключалось в том, что в результате плохого бальзамирования тело разнесло до невероятных размеров, и разлагавшийся труп источал невыносимый запах. Вдохнув эту отвратительную вонь, Эмслер отчаянным жестом велел закрыть гроб. Он выбежал вон, и его вывернуло наизнанку. Привкус рвоты и мерзкий трупный запах преследовали его несколько дней, впоследствии он так и не смог до конца избавиться от этого воспоминания, и сейчас оно всплыло вновь.
И все же всепобеждающее чувство долга было сильнее воспоминаний и страхов.
— Мне искренне жаль, — сказал он Мигелю, — но по правилам я обязан вскрыть гробы для досмотра.
Этого-то Мигель и боялся больше всего. Он предпринял последнюю попытку:
— Пожалуйста, инспектор. Умоляю вас! Столько мук, столько боли пережито. Мы же друзья Америки. Неужели нельзя сделать исключение во имя сострадания. — И он добавил по-испански, повернувшись к Сокорро:
— Этот человек хочет открыть гробы.
Она в ужасе закричала:
— Ой, нет! Матерь Божья, нет!
— Умоляем вас, сеньор, — вступил в разговор Рафаэль. — Во имя благоразумия, пожалуйста, нет.
— Пожалуйста, не делайте этого, сеньор! — прошептал мертвенно-бледный Баудельо.
Понимая лишь отдельные слова, Эмслер уловил суть сказанного.
— Пожалуйста, объясните своим друзьям, что не я писал правила. Иногда мне приходится следовать им без всякого удовольствия, но это моя служба, мой долг, — обратился он к Мигелю.
Мигеля уже не интересовали его слова. Ломать комедию больше было незачем. Он принял решение.
А идиот таможенник не унимался:
— Я предлагаю перенести гробы из самолета туда, где не будет посторонних глаз. Ваш пилот это сделает. Ему помогут люди из ангара номер один.
Мигель понимал, что этого допустить нельзя. Гробы должны остаться в самолете. Значит, выход один — оружие. Не для того он преодолел столько препятствий, чтобы потерпеть крах на таможне из-за какого-то идиота, — он убьет его здесь в самолете или захватит в плен и расправится с ним потом, в Перу. Все решится в следующие несколько секунд. Пилотов тоже надо держать на прицеле, а то еще, чего доброго, испугаются последствий и откажутся лететь. Рука Мигеля скользнула под пиджак. Он нащупал девятимиллиметровый пистолет и спустил предохранитель. Затем взглянул на Рафаэля — гигант кивнул. Сокорро уже сунула руку в сумочку.
— Нет, — отрезал Мигель, — гробы останутся здесь. Он шагнул в сторону и загородил собой дверь. Его пальцы сжимали пистолет. Вот сейчас! Сейчас!
В это мгновение раздался незнакомый голос:
— Эхо один-семь-два. Говорит Сектор.
Все вздрогнули, кроме Уолли Эмслера, который привык к звукам рации, висевшей у него на поясе. Не заметив, что ситуация изменилась, он поднес рацию ко рту.
— Сектор, говорит Эхо один-семь-два.
— Эхо один-семь-два, — проскрежетал мужской голос, — Лима два-шесть-восемь просит вас прерваться и срочно позвонить по телефону четыре-шесть-семь — двадцать четыре — двадцать четыре. Связаться не по рации — повторяю: не по рации.
— Сектор. Десять-четыре. Говорит Эхо один-семь-два. Принял.
Подтверждая прием, Эмслер не сумел подавить радости в голосе. В последний момент он получил отмену “приговора” — четкий приказ, которому обязан повиноваться. Лима два-шесть-восемь был код начальника его сектора по Майами, на его языке слово “срочно” означало: “живо пошевеливайся!”. Эмслер сразу же сообразил, что это был номер телефона отдела погрузки в “Майами-Интернэшнл”.
Скорее всего от разведки были получены сведения о скором прибытии самолета с контрабандой на борту — большинство своих подвигов таможня совершала именно таким образом, — и требовалась помощь Эмслера. Очевидно, потому и следовало пользоваться телефоком вместо рации, чтобы информацию не могли засечь. Значит, надо как можно скорее добраться до телефона.
— Меня вызывают, сеньор Паласкос, — сказал он. — Поэтому я подпишу вашу декларацию, и можете лететь.
Подписывая бумагу, Эмслер не заметил внезапного облегчения, отразившегося на лицах не только пассажиров, но и пилотов. Андерхилл и Мигель переглянулись. Несколько минут тому назад летчик понял, что в ход будет пущено оружие, и сейчас размышлял, не стоит ли потребовать, чтобы пистолеты были сданы ему до взлета. Но выражение лица Мигеля и его ледяной взгляд заставили Андерхилла прикусить язык. Проблем и так хватало, к тому же они опаздывали. Они получат подписанную декларацию и отправятся в путь.
Минуту спустя, направляясь быстрым шагом к ангару номер один, где был телефон, Эмслер услышал, как захлопнулась дверь самолета и заработали двигатели. Он был рад, что этот пустяковый случай остался позади, и пытался представить себе, какой сюрприз ждет его в международном аэропорту Майами. Неужели ему наконец-то представится долгожданный случай раскрыть крупное преступление?..
А тем временем “Лирджет-55” взял курс на Сион, Перу, и набирал.., набирал.., набирал.., высоту в ночном небе.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 1
Артур Нэйлсуорт — человек любезный, достойный и известный под именем Дядюшки Артура — был в молодости важной птицей на Си-би-эй. В течение тридцати лет работы на телестанции он занимал самые высокие посты: был заместителем шефа международного отдела, главным выпускающим “Вечерних новостей”, исполнительным директором всего Отдела новостей. Затем ветер подул в другую сторону, и, как это часто бывает, когда ему стукнуло пятьдесят шесть, вдруг оказалось, что большие посты ему уже не по плечу, и ему предложили на выбор: либо уйти на пенсию, либо перейти на маленькую должность.
В таких случаях большинство людей из гордости подают в отставку. Однако Артур Нэйлсуорт, не страдавший манией величия, зато умевший принимать жизнь такой, какая она есть, решил остаться на работе — в любой должности. Руководство телестанции, не ожидавшее такого поворота, вынуждено было подыскать ему занятие. И прежде всего наградило его титулом заместителя руководителя Отдела новостей.
“У нас существуют три вида заместителей, — говаривал Дядюшка Артур, — работяги, которые честно трудятся, приносят реальную пользу и не даром едят свой хлеб; бюрократы-администраторы, от которых толку чуть, зато они становятся козлами отпущения, если кто-то наверху допустил ошибку, и заместители “из бывших”, перебирающие бумажки на столе, — я из их числа. — Если слушатель попадался благодарный, он развивал эту мысль:
— Каждый, добившийся маломальского успеха в нашем деле, должен готовить себя — хотя почти никто этого не делает — к тому дню, когда мы перестаем быть ключевыми фигурами. Добравшись до скользкой вершины, мы должны помнить, что нас сбросят оттуда быстрее, чем мы думаем, мгновенно забудут и найдут нам замену — кого-нибудь помоложе и, вероятно, лучше. Конечно… — тут Дядюшка Артур любил цитировать “Улисса” Теннисона:
— “Смерть прекращает все, но, прежде чем конец наступит, Поступок благородный ты можешь совершить…”
Однако неожиданно для себя, а также и для всех своих коллег, Дядюшка Артур нашел собственную благородную стезю.
Работникам телевидения, занимающим высокие посты, без конца докучали одной и той же просьбой, отказать в которой порой было трудно, — просили друзья, родственники, знакомые, политики, врачи, дантисты, окулисты, биржевые маклеры, гости на вечеринках и так далее ad infinitum[48]. Просьба состояла в следующем: “Не могли бы вы помочь моему сыну (дочери, племяннику, племяннице, крестнику, ученику, протеже) получить работу на телевидении?”
В иные дни, особенно по окончании выпускных экзаменов, сотрудникам телестанций казалось, что вся молодежь мира осаждает ворота, которые под таким напором вот-вот распахнутся.
Что касалось просителей, от некоторых можно было с легкостью отмахнуться, но далеко не от всех. К последним принадлежали крупные рекламодатели или их агентства, члены совета директоров Си-би-эй; влиятельные лица в Белом доме или на Капитолийском холме; прочие политики, которых было неразумно обижать; люди, служившие важным источником для получения информации, и многие другие.
В эпоху ДДА — “До Дядюшки Артура” — члены руководства Си-би-эй тратили непозволительно много времени сначала на телефонные звонки друг другу, справляясь о вакансиях, а затем на то, чтобы успокоить тех, чьи сыновья и дочери просто не могли бы справиться с работой.
Но сейчас все изменилось. Должность Артура Нэйлсуорта, которую руководители Си-би-эй изобрели от безвыходности, многих спасала от неприятностей.
Он занялся набором молодых людей на работу.
Теперь, когда к кому-либо из боссов Си-би-эй обращался покровитель очередного претендента, тот мог ответить: “Конечно, помогу. У нас есть заместитель, который отбирает талантливых молодых ребят. Пусть ваш парень позвонит по такому-то телефону и сошлется на меня — ему будет назначено время для собеседования”.
Не было случая, чтобы собеседование не состоялось:
Артур Нэйлсуорт принимал в своем крошечном без окон кабинетике всех желающих. Раньше такого не бывало; причем каждое собеседование проводилось обстоятельно, длилось час, а то и дольше. Во время собеседования Дядюшка Артур задавал самые разнообразные вопросы, постепенно переводя разговор в доверительную тональность. И всякий раз молодой человек, даже если и не получал работу — а чаще всего так оно и бывало, — покидал Си-би-эй с теплым чувством, в то время как Нэйлсуорт, заглянувший в душу своему юному собеседнику, знал о его человеческих качествах и потенциальных возможностях.
Поначалу число собеседований и время, которое на них затрачивалось, служили предметом для шуток в Отделе новостей. А благодаря участию и заинтересованности, которые Нэйлсуорт проявлял по отношению к каждому претенденту, прозвище “Дядюшка Артур” прочно вошло в обиход.
Однако постепенно скептицизм стал уступать место уважению. Оно росло по мере того, как молодые люди, которых настойчиво рекомендовал Дядюшка Артур, будучи принятыми на работу, делали стремительную карьеру в Отделе новостей. Со временем рекомендация Дядюшки Артура стала своего рода престижным дипломом.
Теперь, когда Дядюшке Артуру исполнилось шестьдесят пять лет и до официальной пенсии оставалось всего пять месяцев, руководство Отдела новостей собиралось обратиться к нему с просьбой остаться на работе. Ко всеобщему удивлению, Артур Нэйлсуорт вновь оказался незаменимым.
Итак, утром третьего воскресенья сентября Дядюшка Артур прибыл в главное здание Си-би-эй, чтобы помочь в поисках Джессики, Николаев и Энгуса Слоунов. В соответствии с указанием Лэса Чиппингема, позвонившего Дядюшке Артуру накануне вечером, он прошел прямо в комнату для совещаний, где его уже ждали Партридж, Рита и Тедди Купер. Они увидели широкоплечего, невысокого, коренастого мужчину с добрым, круглым лицом и тщательно расчесанными на пробор седыми волосами. Держался он уверенно и непринужденно. Поскольку был нерабочий день, то вместо обычного темного костюма на Дядюшке Артуре был коричневый твидовый пиджак от Гарриса, светло-серые брюки с безукоризненно заглаженными стрелками, цветной галстук с булавкой и начищенные до блеска ботинки.
Говорил Дядюшка Артур хорошо поставленным, почти черчиллевским голосом. Один из его бывших коллег как-то заметил, что любое свое высказывание Артур Нэйлсуорт словно высекает на гранитной мемориальной доске.
Обменявшись рукопожатиями с Партриджем и Ритой и будучи представленным Куперу, Дядюшка Артур сказал:
— Если я правильно понял, вам нужно шестьдесят моих самых толковых и способных ребят — если я сумею за короткий срок собрать такую команду. Но для начала не худо было бы услышать, откуда ветер дует.
— Это объяснит Тедди, — сказал Партридж. Дядюшка Артур выслушал рассказ англичанина о попытках установить личности похитителей и о том тупике, в который зашло следствие. Затем Купер коротко изложил свой план изучения газетных объявлений о сдаче недвижимости с тем, чтобы попробовать отыскать штаб похитителей, который, по его гипотезе, должен находиться в радиусе двадцати пяти миль от места преступления.
— Мы понимаем, Артур, что это выстрел с дальним прицелом, но в данный момент ничего другого в голову не приходит, — сказал Партридж после того, как Тедди закончил свой рассказ.
— Поверьте моему опыту, — ответил Дядюшка Артур, — когда не за что уцепиться, надо хвататься за любую соломинку — пусть даже это дальний прицел.
— Я рад, сэр, что вы так думаете, — сказал Купер. Дядюшка Артур кивнул.
— В таких случаях редко находишь то, что ищешь, зато можно неожиданно наткнуться на что-то другое, не менее важное. — Обращаясь к Куперу, он добавил:
— Учтите, молодой человек, что среди тех, кому я собираюсь звонить, есть такие же заводные ребята, как и вы.
Купер проводил Дядюшку Артура в отведенный ему кабинетик, где тот стал раскладывать на столе папки и карточки — их было столько, что на столе не осталось свободного места. Затем Дядюшка Артур начал звонить по телефону — предмет разговоров был один и тот же, но каждый раз он подбирал новые слова, как будто говорил с близкими приятелями.
— …Слушай, Иан, ты, кажется, хотел попробовать себя в нашем деле, даже если тебе предложат что-то незначительное, так вот, как раз представился такой случай…
— …Нет, Бернард, я не могу обещать, что в результате двух недель работы ты получишь постоянное место, но почему бы не попытать удачи?..
— …Согласен, Памела, эта временная работа почти не имеет отношения к большой журналистике. Однако вспомни — самые крупные киты в нашем деле начинали с девочек на побегушках…
— …Да, Говард, ты прав — пять долларов пятьдесят центов в час — не бог весть что. Но если твоя основная цель — деньги, забудь о профессии тележурналиста и подайся на Уолл-стрит…
— …Я понимаю, Феликс, что время не самое для тебя подходящее, но ведь почти всегда так бывает. Если стремишься стать настоящим тележурналистом, не исключено, что тебе придется уходить из дому в день рождения жены…
— …Не сбрасывай со счетов то обстоятельство, Эрскин, что теперь ты сможешь говорить всем и каждому: я выполнял специальное задание для Си-би-эй…
Через час, сделав двенадцать звонков, Дядюшка Артур заручился уже семью “верняками” — эти явятся завтра — и одним “по всей вероятности”. Он терпеливо продолжал работать по списку.
Кроме того, Дядюшка Артур сделал один дополнительный звонок — своему давнему другу, профессору Кеннету К. Гольдштейну, заместителю декана Школы журналистики Колумбийского университета. Вникнув в задачу, стоявшую перед Си-би-эй, тот мгновенно вызвался помочь.
Оба знали, что большая загруженность не позволяет студентам сочетать учебу с такого рода работой, однако ею могут заинтересоваться студенты последнего курса, желающие получить степень магистра журналистики. То же самое относилось и к выпускникам, которые еще не устроились на работу.
— Вот что мы сделаем, — сказал замдекана, — бросим клич. Я постараюсь подобрать с десяток человек и позвоню тебе позже.
— Да здравствует Колумбийский университет! — воскликнул Дядюшка Артур, после чего продолжал обзвон.
Тем временем Тедди Купер, вернувшись в комнату для совещаний, принялся за составление плана работ для тех, кто приступит к ней завтра. Вместе с двумя помощниками-добровольцами он изучил вдоль и поперек “Международный ежегодник редакций и издательств”, карты и телефонные справочники, выбирая библиотеки и редакции газет, прикидывая маршруты и сроки.
Кроме того, Купер составил подробное описание объекта поиска в помощь ребятам, которым придется переворошить около ста шестидесяти изданий, вышедших за три месяца. Каков же объект поиска?
Наряду с тем, что месторасположение объекта должно непременно вписываться в радиус двадцати пяти миль от Ларчмонта, Купер включил и другие условия. Важно было разъяснить общую идею, но ни в коем случае не сковывать инициативу. Он намеревался провести беседу с “новобранцами” Дядюшки Артура, когда они явятся завтра утром, и попросил Риту позаботиться о подходящем помещении.
Сразу после полудня Купер присоединился к Дядюшке Артуру, чтобы пообедать в кафетерии Отдела новостей Си-би-эй. Дядюшка Артур выбрал бутерброд с тунцом и молоко, Купер — кусок мяса, политого вязким соусом, желтый как канарейка пирог и со смиренным видом взял чашку кипятка с пакетиком чая.
В воскресенье народу было мало, и они сидели за столиком вдвоем. Приступив к еде, Купер начал разговор:
— Я хотел бы спросить вас, сэр… Дядюшка Артур жестом его остановил.
— Твоя британская почтительность очень мила. Однако ты находишься в стране величайшего равенства, где простые смертные обращаются к королям “Джо” или “Эй, ты!”, а на конвертах все реже пишут слово мистер. Здесь меня называют только по имени.
— Хорошо, Артур, — сказал Купер с оттенком смущения, — я просто хотел поинтересоваться, что вы думаете о сегодняшнем положении дел в теленовостях по сравнению с былыми временами, когда…
— По сравнению с былыми временами, когда я что-то значил? Полагаю, мой ответ тебя удивит. Сейчас дела обстоят гораздо лучше. И репортеры, и выпускающие стали намного профессиональнее представителей моего поколения, включая меня самого. Да и уровень освещения новостей неизменно растет. Это неизбежно.
Купер удивленно вскинул брови.
— Но многие считают совсем иначе.
— А все потому, мой дорогой Тедди, что они страдают ностальгическими запорами. Им бы не помешало прочистить мозги клизмой. Один из способов — посетить музей теле— и радиовещания здесь, в Нью-Йорке, — я это недавно сделал — и посмотреть некоторые из старых репортажей, шестидесятых годов, например. С точки зрения сегодняшних требований большинство из них кажутся слабыми и даже отдают дилетантщиной — я имею в виду не только техническую сторону, но и глубину журналистского анализа.
— Сегодня кое-кто из наших недоброжелателей обвиняет нас в чрезмерной въедливости.
— Обычно критиканством грешат те, кому есть что скрывать.
Купер хмыкнул, а Дядюшка Артур с жаром продолжал:
— Вот один из показателей того, что журналистика стала совершеннее: то, что надлежит разоблачать, разоблачается все чаще. Злоупотребление общественным доверием, например. Разумеется, за это приходится платить даже хорошим людям, срываются покровы с их частной жизни. Но в конечном счете выигрывает общество.
— Значит, вы не считаете, что репортеры прошлого были лучше сегодняшних?
— Они не только не были лучше, но большинство из них не обладали жесткостью и беспристрастностью по отношению к властям, готовностью пострадать за правду — неотъемлемыми качествами современного первоклассного журналиста. Конечно, тогдашние репортеры соответствовали меркам своего времени, и лишь немногие составляли исключение. Но даже они, будь они сейчас живы, смутились бы, узнав, что их канонизировали.
Купер лукаво прищурился.
— Канонизировали?
— Ну да. А разве ты не знаешь, что мы, преданные делу журналисты, относимся к своему ремеслу как к религии? В банальные слова — скажем, “новости” — мы вкладываем священный смысл. Мы служим мессы по “золотому веку телевидения”, который, естественно, остался в прошлом, и канонизируем самых ярких журналистов. На Си-би-эс поклоняются своему святому — Эду Мэрроу, который, несомненно, был выдающейся фигурой. Но Эду были присущи и человеческие слабости, о которых легенда почему-то умалчивает. В конце концов на Си-би-эс появится святой Кронкайт, хотя, боюсь, Уолтеру придется для этого умереть. Живому человеку такое не по силам. Пока что это относится только к Си-би-эс, старейшей телестанции. Но со временем и другие телестанции, помоложе, создадут своих святых — на Эй-би-си это непременно будет святой Арледис. Ведь именно Рун внес самый крупный вклад в создание телестанции новостей в ее современном виде.
Дядюшка Артур поднялся.
— Мой дорогой Тедди, разговор с тобой был очень поучительным. Но я должен возвращаться к полновластному хозяину нашей жизни — телефону.
…К концу дня Дядюшка Артур сообщил, что пятьдесят восемь его “самых толковых и способных” готовы приступить к работе в понедельник утром.
Глава 2
В воскресенье, рано утром, “Лирджет-55” вошел в воздушное пространство провинции Сан-Мартин в малонаселенном районе сельвы, или перуанских джунглей. На борту самолета Джессика, Николае и Энгус все еще спали в гробах.
После пяти часов пятнадцати минут полета из Опа-Локки самолет приближался к пункту своего назначения — взлетно-посадочной полосе в Сионе, проложенной в предгорьях Анд. Было 4.15 утра по местному времени.
В тускло освещенной кабине самолета оба пилота, подавшись вперед, напряженно всматривались в темноту. Самолет находился на высоте трех с половиной тысяч футов над уровнем моря, но лишь тысяча футов отделяла его от джунглей. А впереди, на небольшом расстоянии, маячили горные хребты.
Восемнадцать минут назад они оставили в стороне “постоянный” воздушный путь с его радиолокационными сигналами и для обнаружения посадочной полосы включили аэронавигационное устройство, обладающее колоссальной степенью точности. По мере приближения к взлетно-посадочной полосе они ожидали увидеть условный световой сигнал с земли.
Самолет значительно сбавил скорость, однако она все еще превышала 300 узлов.
Второй пилот, сидевший за штурвалом, первым заметил световой сигнал. Всего лишь три белые вспышки. Однако Фолкнер успел задать самолету нужное направление, и теперь не спускал глаз со стрелки компаса.
Капитан Андерхилл, заметивший свет чуть позднее Фолкнера, взялся за рацию и на условленной частоте передавал зашифрованные позывные на испанском языке: “Внимание, друзья на Хуальяге. Говорит самолет “Дорада”. Везем груз Писарро”.
Андерхилл заранее во время переговоров по чартерному рейсу получил текст позывных. Сигнал сработал, и в ответ прозвучало: “Мы ваши друзья на земле. Ждем вас. “Дорада” может приземлиться. Ветра нет”.
Разрешение на посадку их обрадовало, но не сообщение об отсутствии ветра, который бы мог помочь тяжелому “55-ЛР” затормозить. Как только Андерхилл подтвердил получение сигнала, вновь замигал свет. Через несколько минут над грунтовой посадочной полосой зажглись три прожектора. Андерхилл, который прилетал сюда уже в третий раз, не сомневался, что и полевую рацию, и переносные прожекторы доставили сюда на одном и том же грузовике. Наличие сложной технической аппаратуры его не удивляло? Здесь частенько приземлялись перевозчики наркотиков, и воротилы наркобизнеса не скупились на дорогостоящее оборудование.
— Я сам посажу самолет, — сказал Андерхилл, и второй пилот отпустил штурвал.
Все еще на высоте тысячи футов Андерхилл описал круг над слабо освещенной посадочной полосой, с тем чтобы точно рассчитать свои действия. Он знал как и то, что им понадобится каждый фут земли, так и то, что взлетно-посадочная полоса проложена между зарослями деревьев и кустарника, а значит, точка приземления должна быть выбрана безукоризненно. Вполне удовлетворенный, он пошел на снижение параллельно посадочной полосе, “положив” самолет на подветренную сторону.
Рядом с ним Фолкнер проверял исправность посадочного механизма. Когда вспыхнула надпись “выпуск шасси”, раздался гул опускающихся “ног”. Они развернулись и “легли” на надветренную сторону — тут же загорелись три зеленых бортовых опта. Наконец посадочные передние огни прорезали темноту, и Андерхилл сбавил скорость до 120 узлов. Он предпочел бы совершить посадку при дневном освещении, но у них было слишком мало топлива, чтобы кружить в воздухе до рассвета. Посадочная полоса стремительно приближалась, и тут Андерхилл понял, что они еще слишком высоко. Он сбросил обороты двигателя. Теперь до земли оставалось пятьдесят футов. Дроссель опущен до конца, двигатель выключен, нос поднят кверху почти вертикально. Вот оно! Подпрыгнув на ухабе, они коснулись неровной земли. Андерхилл блокировал руль, чтобы их не занесло в сторону; в свете посадочных огней деревья казались размытыми темными пятнами. Толчок назад.., тормоз! Они уже миновали центральный прожектор и замедляли ход. Успеют ли они затормозить? Полоса вот-вот кончится, но они уже почти остановились. Они должны были добиться и добились своего.
— Отлично, — сказал Фолкнер.
Он недолюбливал Андерхилла: его шеф был эгоистичен, черств и кичлив. Но это не мешало ему оставаться первоклассным пилотом.
Когда Андерхилл, развернув самолет, стал выруливать обратно, к началу взлетно-посадочной полосы, они заметили грузовик и группу снующих возле него людей. За грузовиком чуть поодаль стояла покосившаяся хибара, рядом с ней — с десяток металлических баков.
— Наше топливо, — сказал Андерхилл, указав на баки рукой. — Вот те ребята помогут тебе заправиться, и постарайся побыстрее, я хочу убраться отсюда с первыми лучами солнца.
Следующим и основным пунктом их назначения была Богота, Колумбия.
Перелет обещал быть коротким и легким — главное взлететь. Кроме того, Андерхилл знал, что этот район джунглей был “ничейной” зоной — за него сражались то “Сендеро луминосо”, то перуанская армия, а иногда даже правительственная полиция по борьбе с терроризмом. Все эти силы отличались чрезвычайной жестокостью, а поэтому задерживаться в этом местечке было крайне нежелательно. Поскольку пассажиры должны были сойти здесь, Андерхилл жестом велел Фолкнеру открыть дверь из кабины в салон.
Мигель, Сокорро, Рафаэль и Баудельо вздохнули с облегчением, когда шасси самолета, спускавшегося в темноте, коснулись земли. Но с облегчением пришло и осознание того, что начинается новый этап операции. Баудельо, следивший за гробами, снизил дозу снотворного, поскольку гробы скоро вскроют и вынут оттуда его пациентов, как он мысленно продолжал их называть.
Через несколько минут самолет остановился, двигатели стихли, и Фолкнер пошел открывать дверь. По сравнению с салоном самолета, где поддерживалась определенная температура, живой воздух оказался неожиданно душным и влажным.
Участники операции начали друг за другом сходить по трапу, и сразу стало ясно, что Мигель и Сокорро пользуются среди них наибольшим вниманием и уважением. Очевидно, такой прием был оказан им потому, что Мигель был главарем, а Сокорро представляла “Сендеро луминосо”.
Группа встречавших состояла из восьми мужчин. Даже в темноте, при слабом освещении, видно было, что это крестьяне — крепкие, коренастые, со смуглыми, обветренными лицами. Самый молодой на вид выступил вперед и скороговоркой представился: его звали Густаво.
— Tenemos ordenes de ayudarle cuando lo necesite, senor.[49] — И, повернувшись к Сокорро, Густаво добавил с поклоном:
— Сеньора, ваши узники поедут в Нуэва-Эсперансу. Путь составляет девяносто километров, большей частью по реке. Лодка готова.
Выходя из самолета, Андерхилл услышал эти слова.
— Каких это узников надо везти девяносто километров на лодке?
Мигелю вовсе не улыбалось, чтобы Андерхилл узнал название места, куда они направляются. Он и так уже достаточно долго терпел этого нахального пилота; сейчас он припомнил, как в Тетерборо тот встретил их словами: “Вы опоздали, черт побери!”, да и потом, во время полета, во всем его поведении сквозила враждебность. Теперь, будучи хозяином положения, Мигель презрительно бросил:
— Не твоего ума дело.
— Все, что происходит на борту этого самолета, — мое дело, — огрызнулся Андерхилл. И он взглянул на гробы. До сих пор он внушал себе, что чем меньше будет о них знать, тем лучше. Сейчас же, руководствуясь скорее инстинктом самосохранения, чем здравым смыслом, он решил выяснить все до конца, чтобы обезопасить себя в будущем. — Что там?
Не обращая внимания на летчика, Мигель приказал Густаво:
— Скажи людям — пусть выгружают гробы осторожно, не слишком трясут и не ставят на землю.
— Нет! — раздался возглас Андерхилла. Он загородил вход в самолет. — Вы не вынесете гробы, пока не ответите на мой вопрос.
От жары по его лысине и лицу струился пот.
Мигель встретился глазами с Густаво и кивнул. Тут же произошло какое-то движение, раздался металлический лязг, и Андерхилл увидел нацеленные на него дула шести автоматов — их уже сняли с предохранителей и взвели курки.
Оторопев и испугавшись, летчик воскликнул:
— Да Бог с вами, ладно! — Он быстро перевел взгляд на Мигеля. — Твоя взяла. Дай нам только заправиться, и мы уберемся отсюда.
Пропустив эту просьбу мимо ушей, Мигель прорычал:
— Отодвинь задницу от двери!
Андерхилл повиновался, Мигель кивнул еще раз, люди опустили дула, и четверо вошли в самолет за гробами. Второй пилот помог им снять ремни, затем гробы по одному выгрузили и перенесли в небольшую хижину. Баудельо и Сокорро вошли туда следом.
Прошло полтора часа с момента посадки самолета, и сейчас, когда до восхода солнца оставались считанные минуты, четко стала видна взлетная полоса и местность вокруг. За время стоянки в самолет перекачали горючее из запасных цилиндров с помощью портативного насоса. Андерхилл искал Мигеля, чтобы сообщить ему об отлете.
— Мигель вместе с остальными находится в хижине, — сказал ему Густаво.
Андерхилл направился туда. Дверь хижины была приоткрыта; услышав голоса, пилот распахнул ее настежь. И застыл на пороге, потрясенный увиденным.
На грязном полу хижины сидели три человека, привалившись к стене, головы у них бессильно висели, рот был приоткрыт — они были живы, но находились в коматозном состоянии. Два гроба, вынесенные из самолета, — уже без крышек и пустые, — подпирали сидевших с двух сторон, чтобы они не упали. Освещением служила единственная керосиновая лампа.
Андерхилл мгновенно догадался, кто были эти трое. Не понять этого было нельзя. Он каждый день слушал последние известия по американскому радио и читал американские газеты, которые покупал в аэропортах и заграничных отелях. Да и средства массовой информации Колумбии сообщали о похищении семьи известного американского телеобозревателя.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |