Pairing: Малфой\Снейп\Реддл 2 страница

Здесь все было иначе. Настолько иначе, что проходило сквозь сознание, как сквозь решето.

В нашем положении было что-то, что постоянно от меня ускользает. Что-то очень важное. Знаковое. Не могу найти слово. Классическое? Иероглифическое? Архетипическое? Символическое? Волшебное?..

Я, предоставленный сам себе, вырастал сквозь арку его рук прямо из его солнечного сплетения. То, что находилось ниже, было единым плоским существом, и разделению не подлежало. Развоенный язык змеи.

Немой, он только раз издал звук. Полувыдох-полустон, невесомый, мучительно личный – когда все было закончено. И этот звук издал не я. Арка рук подломилась, и части языка сошлись.

Они сошлись, словно никогда не распадались. Их распадение было бы теперь противоестественным. Все мои выпуклости и впадины совпали с противоположными пустотами и рельефами без зазоров. На мои ребра лег прогиб диафрагмы, ключица вошла в углубление между кадыком и подбородком, глазная впадина приняла надбровную дугу. Не знаю, какого цвета были наши общие волосы. Мы были не просто подогнаны и впечатаны друг в друга – мы были скреплены.

Есть всего два типа кожи – бархат и атлас. Моя – атлас, как и большинства моих знакомых. Она бывает холодна, как рыбий бок, или горяча, как полированная сталь нагретого сосуда, она сияет отраженным светом и столь гладка, что никакая грязь не задерживается на ней. Бархат крайне редок – он впитывает любой свет и любые тени, ничего не отражая, не бликуя, не нагреваясь и не охладевая, он поглощает любую грязь, оставаясь неизменным. Я всегда мысленно сравнивал Снейпа со скользкой змеей. Я ошибся.

* * *

Пожалуй, я все же отправлю вам это письмо. Потому что здесь есть нечто о вас и обо мне – оно мелькает, не проявляясь, потому что я не могу найти для этого слова. Не могу схватить ускользающую мысль. Но она крайне важна, мой лорд. Может быть, это мысль о том, чего я ждал от вас, и чего вы были дать мне не в состоянии. Может быть, она о том, что для меня в действительности открыл Снейп, во что он меня посвятил, ничего не смысля в том сам – и конечно, это было не зельеварение. Так бывает, мой лорд, когда мы читаем чужие письма и понимаем, о чем они на самом деле написаны, в то время как втянутые в переписку люди находятся в заблуждении. Может быть, это мысль о том, что люди больше, чем они кажутся, и их незримая часть важнее или лучше явной. Может быть, это мысль о том, что вы всегда будете для меня вторым и худшим подобием первого опыта. Настолько худшим, что я, пожалуй, не отправлю вам это письмо. Хотя я желал вашу мощь, вашу власть и ваш опыт. Мне была явлена некая дорога, и она сулила невозможное.

Но Снейп мог идти по ней, а я – нет. Хотя делал все то же самое. Даже вы, которому ничего не стоило – и то сопротивлялись. Мне. Но не ему.

Я знаю, что этот путь – путь прямого получения чужих знаний и сил – не только официально признан в определенных разделах магии, но и весьма прост в исполнении, он не должен давать сбои. В случае со Снейпом результат был безукоризненным, потому что когда он поднялся – я чувствовал себя легким, знающим и неуязвимым. А он был опустошен.

Но тогда это меня не занимало. Меня занимал факт, что ни морали, ни запретов, ни половых предпочтений для него не существует. То, что он более уверен и холоден во время этой импровизированной близости, чем во время чувственной игры на расстоянии. Меня занимало то, что я не выяснил предела правил, по которым он может играть. Все, что я понял о нем, только запутало дело. Прежде я ориентировался лучше.

Он ничего не получил – собрал свой трофей лезвием ножа и бросил в котел. Может быть, так и надо. Ведь он всего лишь добывал свой препарат. Вряд ли символические и ироглифические картины имели для него значение, он мог их вообще не воспринимать.

Он добился того результата, которого желал – и отвернулся от меня. Котел был важнее.

Я созерцал его сгорбленную спину, пока не решил тронуть за плечо. Хотел услышать уважительные слова в свой адрес.

- Что вам угодно, мистер Малфой? – резко отозвался он, не повернув головы. – Ваша основа готова.

…Так мне стало очевидно, что великовозрастный умник Снейп понимает в происходящем гораздо меньше моего. Он полагает, что можно отрицать очевидное. Или хочет сохранить язык змеи разделенным.

- Север, - потянул я рукав его мантии. – Север…

…Мне нужно было посмотреть в его лицо, чтобы понять, насколько я продвинулся за этот вечер. Может быть, я надеялся увидеть в его лице не только сосредоточенность, но и тень полувыдоха-полустона, мучительно личную, и оттого мне необходимую.

- Прощайте, мистер Малфой, - встал он. – Спасибо за сотрудничество.

Я ненавидел его лютой ненавистью. Бесчувственная, заносчивая скотина. Он использовал меня, а не наоборот.

И, что немаловажно, он умудрился лишить меня возможности всласть посмеяться. Потому что теперь фраза «Ему за так никто не даст» резала слух. Отвратительное положение, которое должно было быть исправлено в самые короткие сроки.

* * *

Ужасно, если все произошедшее дойдет до чьих-либо ушей, - думал я. Я не знал, могу ли ему доверять. А вдруг он сам захочет изложить историю «Я и староста курса под Рождество», особенно в своей излюбленной уничижительной манере? «Вы знаете, я тут даю частные уроки варки зелий… И знаете, кому? О!.. И знаете, чем он мне платит за занятия? Довольно бездарно, впрочем, однако не лишено приятности…» Весь следующий день я провел очень дурно, утешаясь лишь тем, что все сокурсники на каникулы разъехались по домам. В Хогвартсе нас по большому счету осталось двое.

Теперь уехать домой я не мог. За обедом я напросился на повторную консультацию, прикрывшись нуждой в его конспектах. Меня неприятно поразило его поведение за столом. Хотя, с чего бы я мог взять, что Снейп бывает приятен? Но его дневная трапеза превзошла все ожидания – он, ни разу не взглянув в мою сторону и даже не поздоровавшись, ковырялся в тарелке с гримасой такой брезгливости на лице, словно рядом лежал гной. Это выражение лишь усилилось, когда я нагнал его в дверях Большого Зала. Совершенно очевидно, что этим гноем он считал меня – после вчерашнего. Никто не считал – а он считал. Я мог еще подумать, что заблуждаюсь, но он сам подтвердил: «Отчего ты до сих пор не в своем поместье, Малфой?» Словно я в одночасье превратился для него в прилипчивую муху. Мое вежливое напоминание о его записях, обещанных накануне, разбилось о слова: «Концепция изменилась. Ты их не заслужил».

Это развеяло последние сомнения. Все, что я хотел, надо было у него заслужить.

Как именно – напрашивалось само собой.

Я внес в свой план коррективы, исходя из сделанных наблюдений. Я знал, как можно пойти на поводу, оставшись в большом выигрыше. На интеллектуальном поле он был сильней меня. Но было нечто, чем он не владел.

Весь вечер я писал письма друзьям и членам «Клуба Крови», излагая свои успехи по ликвидации Снейпа в самом выгодном и искрометном ключе. Пока меня не опередили. Всегда надо успеть заручиться поддержкой верных вам людей, не так ли, мой лорд? Выигрывает тот, кто владеет опережающей информацией.

Когда я отправил последнюю сову, была глубокая ночь. Прекрасное время для неожиданного визита. Настроение сильно улучшилось, и план оформился. Если вам кажется, что вы плохо защищены – нападайте.

Я надел личину искусителя и отправился к Снейпу прямо в логово, воспользовавшись паролем. Хогвартс был пуст, и немногие его обитателя давно спали, включая дотошного завхоза, помешанного на ночных инспекциях коридоров.

С невозмутимым видом я возник на пороге заветной спальни, полагая, что проведу там время таким образом, что Снейп никогда не захочет даже подумать о том, чтобы открыть об этом рот. Я не сомневался, что это будет легче легкого – потому что понимал в происходящем больше него. Потому что я знал, что мы не только подогнаны, но и скреплены. Разделять соединенное магическим актом и самой природой опасно для жизни. Не только душевной, но и физической, вы неоднократно играли на этом, мой лорд, не так ли? Я хорошо изучил архивы Министерства и знаю, отчего смертность в наших рядах так велика. Отпавшая часть уничтожает себя сама, издыхает от голода. И никаких непростительных заклятий.

Поэтому Черная магия запрещена. Не напасешься контролировать людские взаимосвязи. Не напасешься терпения копаться в чужом белье. В собственном – тем более. А в особенности – если это делает кто-то другой. Ужас публичности – один из самых крепких страхов. Прекрасный рычаг. Черт с ней, с чужой лабораторией и незаконным колдовством. Личный стыд – вот оружие, способное уничтожить кого угодно.

Проклятый зубрила не спал.

Нет. Он сидел на кровати при зажженной свече и поджидал меня.

Я полагал, что он не сможет просчитать мой шаг. Что он отрицает саму его возможность. А если не отрицает – то наверняка боится самого себя. Но он не только его предупредил – он подготовил унизительную отповедь, давшую мне понять, с соперником какой силы я имею дело.

Я не намеревался столь скоро отступать, потому что помнил реакцию его тела на мое - и какое-то время мотал ему нервы, развалившись в кресле лаборатории почти нагишом. Безукоризненность моего положения как нельзя более соответствовала факультетскому титулу. Сидя на нищенском троне, я пил свой коньяк и бормотал приватные глупости, которые он прекрасно слышал со своей кровати. Я чувствовал идущие от него сквозь стену токи. Если он выйдет – он пропал, знал я.

Он вышел. Хмурый, раздраженный, закутанный в одеяло. Моргающие глаза щурятся на свет. Ничего от давешнего чародея, заклинателя подземных сил. Ничего от взрослого мужчины, который вчера смотрел на меня из-под днища темных зрачков. Ничего от того привкуса бессмертия и древности, которые накануне я чувствовал столь же ясно, как вкус шарлотки с корицей за завтраком. Я неожиданно вспомнил, что Снейп мой ровесник, он поступил в школу на год раньше, чем следовало – его родители были рады избавиться от чада, совсем не похожего на нормальных детей. А если быть совершенно точным в датах, он на один месяц младше меня.

Ему шестнадцать лет, - подумал я, - и единственное, в чем этот подросток преуспел кроме варки зелий, это ложь самому себе.

Я напомнил ему, что он обязался меня учить, и я не прочь приступить немедленно. В моем воображении эта ситуация имела несколько решений, и каждое было в мою пользу. Но он меня обманул.

- Вы полагаете, - отчеканил он, - что я обязан снабжать вас всем, чем пожелаете, и терпеть ваши выходки только потому, что вчера вы имели глупость мне себя предложить?

…Ужасно. Мое положение было ужасным.

Потому что я вовсе не сторонник лгать себе. Только при этом условии можно успешно лгать кому-то другому.

Снейп видел, что я веду игру, и, не зная ее подробностей, понимал лишь конечную цель – его собственное, Снейпа, уничтожение. Поэтому он бил по всем направлениям, в надежде, что отобьет мне руки. Его инстинкт выживания был сильнее всего остального.

Это было нормально. Ужасным было то, что мой инстинкт выживания меня подводил. Потому что это не он – а я приплелся глубокой ночью в чужую спальню в таком виде, о котором сам не посмею раскрыть рта. Казус недостаточного основания. Не в женскую спальню, заметьте. И к кому? К уроду Снейпу, которому без приворотного зелья ничего не светит. Который источает едкие миазмы, на метр вокруг распугивающие все живое, к которому никто не прикоснется без содрогания. И почему? Потому что хотел его смутить? Не только. Окончательно обобрать? Выставить на посмешище? Увы, нет. Потому что хотел прикоснуться к чему-то очень важному, но постоянно ускользающему. И оттого, что находиться в слиянии с ним мне было приятно.

…Он никак не воспользовался своим преимуществом. Просто выставил меня вон из своей конуры, и мои мысли в первый раз пришли в смятение. Ничто не работало, я не мог его достать, грандиозный план трещал по швам. Разумеется, следовало ждать, что он не упустит шанс раструбить на весь колледж, кто из нас двоих диктует правила – о, разумеется, вне контекста.

Я мог бы спасти лицо только в том случае, если он будет молчать.

* * *

Каникулы прошли захватывающе, потому что, даже оказавшись дома, я лихорадочно продумывал тактику обороны, и потому что беспокойство в крови делает нас воистину живыми. Очевидно, именно благодаря этому беспокойству на Рождественском Балу у Блэков я так флиртовал с красоткой Нарси Блэк, что к утру оказался в ее постели. Не могу сказать, что впечатления были яркими, но я был так пьян, что это не имело значения.

Имело значение, что я легко справляюсь с женским полом, и мне будет чем крыть, если Снейп раскроет рот.

Перед отъездом из Хогвартса я сказал ему, что все произошедшее между нами за последние часы – не более чем шутка, одна из попыток скоротать время. Придают им значение лишь недотепы и идиоты, которых обычно поднимают на смех. Снейп сделал вид, что поверил. Однако рушить все плоды своих трудов я не хотел. «Не забудь, у нас после каникул Дело», - напомнил я. Он помнил. В качестве финального штриха я пригласил его в свое поместье. Это было довольно грубо – он насторожился, ни в грош не ставя мое благое намерение. Тогда я поправился, что приглашаю его не сейчас, а летом, после экзаменов. Совершенно не помню, что он ответил.

* * *

Мне повезло – Снейп решил до поры не распространяться о наших внеурочных занятиях. Он молчал весь последующий семестр так же, как молчит сейчас. Отвратительно усмехаясь. Очевидно, я все же сумел усыпить его бдительность и отбить охоту к легкому триумфу.

Со стороны наши отношения выглядели формально и не выходили за рамки обычных сплетен. Я высокомерно дерзил Снейпу в Обеденной Зале, библиотеке или гостиной, везде, где он попадался на глаза. Снейп огрызался.

- Ты сегодня зеленее обычного, Северус. Разлитие желчи?..

- Ты бледнее обычного, Люциус. Спермотоксикоз?

- Интересуешься?

- Сочувствую.

Он сидит в библиотеке, обложенный томами по волшебным травам, и списывает что-то на пергамент. Мантия на плече порыжела, словно ее облили кислотой. Черные волосы плещутся у щеки, их концы обожжены.

- Сочувствуешь? – вальяжно нависаю над столом. - Может быть, ты готов и помощь предложить?…

- Ступай на Гриффиндор, Люциус, - он переворачивает страницу. - Там понимающие ребята, всегда готовые помочь.

- Судишь по себе? – беру его за рукав.

- Жаждешь подробностей? – конец пера утыкается мне в запястье. Мне кажется, меня клюнула хищная птица.

- Нет, меня стошнит, - Я нервно смеюсь, отдергивая руку.

- Тогда отойди от моего стола.

- О, как категорично! Неужели, Север, я не заслужил права заниматься вместе с тобой?

- Отойди от моего стола. Меня вырвет.- Он захлопывает том.

Занятия по зельям продолжались. Я мог раз в неделю свободно приходить к Снейпу в лабораторию, и поскольку вел там себя образцово, он перестал защищать порог своей конуры. Пару раз я даже повалялся с учебником на его кровати, пока сам он корпел над котлом. Однажды я там задремал и пропустил ужин. С присущим ему равнодушием он меня не разбудил. Новостей для членов Клуба не было, потому что информацию о том, какого цвета у Снейпа простыни, сколько на них пятен, и растут ли у него волосы на груди, они уже получили. Общий ход замысла не претерпел изменений – Снейп готовит запрещенный состав с грязным перечнем ингредиентов, и когда процесс будет завершен – или почти завершен – я тут же пожалуюсь, куда следует, а друзья подтвердят, что меня использовали, применив Черную Магию ритуального толка.

* * *

Все шло степенно и по намеченному курсу. Пока в конце зимы вы, мой лорд, не дали знать о себе родной сестре моей матери.

Я, как вы знаете, всегда вел обширную переписку. Ваше появление на наших горизонтах было катастрофическим. Мой отец, который не разделял некоторых ваших убеждений, и который хорошо знал вас лично, спешно уехал во Францию. Его инстинкт самосохранения работал безотказно. Правда, о нем до сих пор нет никаких известий. Не знаете ли, почему?

Моя матушка, напротив, приветствовала грядущие перемены климата как обновление. Она писала вам, и даже встречала Вальпургиеву ночь в вашем обществе. Она писала и мне.

Многие члены Клуба стали получать похожие письма из дома. Можете представить себе, что творилось в головах и на наших клубных собраниях. Одуряющие перспективы. Мой дом и мнение моей матери многое значили для меня – и даже бегство отца значило много: вашу несомненную мощь, превосходящую чью-либо в нашем мире. Мой отец никогда никого не страшился. Я помню, кем он был для меня в детстве – молодой король из сказок, летящий на коне мимо отцветающих кустов сирени. Его белый камзол сиял на солнце, как знамя его Французской академии. Теперь он оказался цветом капитуляции. Перед вами. Не знаю, простил ли я его бегство. Назло его отсутствию я готов был броситься вам на шею. Именно тогда я постиг логику последних событий моей жизни, я уловил дыхание судьбы. Я понял, каким должен быть мой План в действительности. Каков будет его финал.

Никакое министерство никогда не узнает, чем занимается хогвартский студент, сбрендивший на зельях. Не нужно никого выселять в общие спальни и вообще мелко плавать. В конце семестра я подарю описанное вами зелье Вам – и вы отдадите мне свою расположенность, знания, власть и могущество. И тогда я смогу с любым Снейпом сделать что угодно. Что угодно.

Это было сродни вдохновению. Не помню того момента, когда факультетские или клубные интересы уступили место личным. Но именно в этот период я столкнулся с тем, что процесс постановки Снейпа на место полностью меня захватил. Меня более не устраивал формальный скандал или школьный бойкот – мне нужно было личное торжество. Это было важно. Если Снейп займет положенное ему место – то есть пыльный угол между кладовкой для хранения метел и неработающим туалетом для девочек – я тотчас займу свое, подлинное. Ясное. Без этой нежелательной двусмысленности, постыдности и тревоги. Однако из-за слишком пристрастного отношения к делу я оказался втянут в процесс возмездия куда сильнее, чем хотел. Чем полагал. Я обнаружил, что в моем внутреннем пространстве явление по имени Снейп заняло первое место – и это явление я обширно постигал, пока остальные события и приоритеты едва доносились до меня, словно подернутые дымкой. Конечно, мы постоянно терлись бок о бок, так как состав требовал дальнейшей работы. Тревожило не это, а то, что я начал систематически врать своим сокурсникам. А впоследствии – и избегать их. Они остались в дымке, за границей прозрачного колпака, накрывшего только двух человек. Барьер неприкасаемости теперь окружал нас обоих.

Какие-то отравляющие токи завладели моим воображением. Разумеется, виноват был он и только он – с его темными искусствами, надменностью и охранным кругом, в который он втянул меня. Образы, настигающие меня не только ночами, но и посреди белого дня, на лекциях и в обеденных перерывах, были рождены не моей головой. Но это не меняло положения – я замирал, видя себя в растерзанной одежде, окровавленного, умирающего, бессильного, как подломленный стебель, обездвиженного путами или заклятьем – на блестящем полу, на темных ступенях, в нише замка или в центре мрачного зала, и вот из окрестной тьмы доносятся приближающиеся шаги. Кто-то медленно надвигается на меня, неумолимый, бесчувственный, уверенный. Мое сердце бешено, неровно колотится, подсказывая, что происходит нечто из ряда вон. А именно, что я не имею над ним никакого контроля, и препятствовать происходящему не хочу. Шаги звенят, словно их обладатель в латах. Громче, громче, и каждый шаг разливается по моему лицу синеватой бледностью. Я обречен, и знаю, что буду умирать медленно. Очень медленно. Очень жестоко. И очень красиво.

Я мечтал, чтобы он увидел меня таким. Беззащитным. И когда он, потрясенный, протянет мне руку спасения – я рассмеюсь ему в лицо.

- Лучше принести себя в жертву чудовищу, чем быть обязанным свободой ничтожеству, - скажу я ему. Это будут мои последние слова.

Я развлекался этими видениями, как невинным рукоблудием, потому что они не оказывали влияния на мою жизнь.

А потом, мой лорд, случилось нечто, что потребовало быстрого отрезвления.

В один из мартовских вечеров я обходил спальни нашего факультета, как и полагается старосте курса, и задержался в одной из них. Там жили Макнейр с Ноттом, они тоже получали письма из дому, касающиеся вас, и мы почти час болтали, предвкушая большие перемены. Как бы то ни было, я возвращался к себе позже положенного срока в весьма возбужденном состоянии, и по дороге внезапно решил заглянуть в больничное крыло. Не помню, что навело меня тогда на эту мысль – наверное, симптомы надвигающейся мигрени или бессонница, или обещание Нотту принести оттуда примочки для прыщей. Я поднялся на два этажа и шел по еле освещенному коридору, в одном конце которого была библиотека, в другом – переход во владения медиков. Я шел не спеша, разглядывая гербовые щиты и старинное мерцающее железо. Орлиные перья, едва улавливающие свет, лазурная обивка стен и острые стальные когти на шлемах как нельзя более соответствовали моему настроению. Неподалеку располагалась гостиная Когтеврана, это был самый тихий этаж. Но, как выяснилось, не я один избрал его для ночных прогулок. Сначала впереди послышались голоса. Глухие, но раздраженные. Потом сбоку мелькнул огонек. Это значило, что кто-то имеет все шансы быть оштрафованным. Если, конечно, это не преподаватель.

Я бесшумно приблизился – в этом месте коридор делал поворот, огибая нишу темного закутка, ограниченную пресловутой кладовкой для хранения метел и скульптурной композицией двух ведьм на помеле. В ваше время их еще не было – они появились после того, как занимающая нишу с пола до потолка картина «Шабаш на Лысой горе» стала неблагонадежна: кто-то наложил на нее заклятье, и теперь при малейшем приближении каждая из пятидесяти изображенных ведьм начинала кричать дурным голосом вульгарные непристойности, избавляясь от остатков одежды. Эта потеха всегда радовала очевидцев, но руководство ее не поощряло, и потому картина была занавешена огромной шторой грязно-синего цвета, поскольку номинально принадлежала к имуществу Когтеврана. А подход к ней перегораживали две упомянутые ведьмы на помеле.

И вот в закутке за этими каменными ведьмами, прямо перед занавешенным шабашем, чернели три силуэта. В свете волшебных палочек я не мог их не узнать.

Два принадлежали тупоголовым гриффиндорским задирам – Джеймсу Поттеру и Сириусу Блэку, которым закон не писан, и которых я собрался с наслаждением оштрафовать баллов на семьдесят. Их присутствие здесь в этот час я счел огромным подарком. Третья, прижатая к шторе, принадлежала Северусу Снейпу.

- Что, змееныш, далеко отполз от читальни? – шипел Блэк., выставив палочку, - Какая удача! Правда, Джейми?

- Оставь, Блэк, наверное, он смотрел «Сто способов избавиться от соплей», и застрял на девяносто восьмом.

- Наверное, и он нам сейчас их все перечислит. Правда, Снейпи?

Послышалась возня, каменные ведьмы мешали рассмотреть, что происходило в нише. Что-то трещало, искрило, смешиваясь с шумным дыханием и свистящим шепотом.

- Тебе, Блэк, не поможет ни один, – донесся сдавленный голос Снейпа. - Про собачьи слюни там ничего не сказано.

- Что-что?.. Ну надо же, каких мы слов понабрались..

- Слыхал про парсултанг? – гортанные интонации Снейпа были полны бархатного, снисходительного ликования. – У нас, знаешь ли, на факультете, к языкам большое уважение.

- К чему это ты клонишь, Снейпи?

- К собачему языку, тупица. На котором я с тобой разговариваю.

- Блэк, думаю, все ясно. Пора его кончать.

- Действительно, Джейми. Я в его шипении ни черта уже не смыслю.

- Действительно, тузик, - проворковал Снейп – А то твой приятель что-то неразговорчив. Последние слова забыл? Или на соплях заклинило?

- Заткнись, слизняк.

Жаркую возню и пару глухих ударов сопроводили не то смешки, не то всхлипы. Я жалел, что не вижу подробностей. «Никогда. Больше. При мне. Не раскрывай. Свой. Поганый. Рот», - отчеканил Поттер.

- С наслаждением, - донесся голос Снейпа. - Спокойной ночи.

- Что, уже хочешь в кроватку? Так быстро? Может, тебя еще и проводить?

- Поскольку вы меня почти раздели, могу предположить, что и проводите.

- Что ты с ним миндальничаешь, Блэк?

- Действительно, Блэк. Где твой фирменный Ступефай или Экспеллиармус?

- Ты просишь, Снейпи?.. Попроси еще! Хоть и руки марать об тебя противно…

- Привычка, господа, сильнее отвращения. Не так ли, Джейми?

- Не смей назвать меня Джейми, ублюдок!

- Не смею, Потти.

- Заткнись! – белый луч вылетел из его палочки, и почти сейчас же в ответ сверкнуло. Поттер вскрикнул.

- Ступефай! – прицельно тявкнул Блэк одновременно с поттеровским «Риктусемпра!» Послышался грохот и приглушенный смех.

- Петрификус тоталюс! – припечалал Поттер. – О. Сроду не видел, как они вместе работают.

- Сопливцу кирдык. – почесал в затылке Блэк.

- Сваливаем!

И тут на моих глазах огромная синяя штора медленно поползла вниз, не вынеся побоища. В одном месте она подозрительно дымилась – плоды криво посланных заклятий. Гриффиндорцы выскочили наружу – и уперлись прямо в меня.

- Добрый вечер, господа, - сказал я, перегораживая коридор. – Что это вы тут делаете вдвоем? В столь поздний час?… Дайте сообразить…

- Отвали, Малфой, - в своей обычной манере ответил Поттер.

- Полагаю, снять с каждого по сорок баллов за нарушение дисциплины будет не слишком сурово?

- Подавись своим значком, - равнодушно ответил Блэк. – Дай пройти.

- Торопитесь?

- Да, здесь скучно.

…Мне не хотелось пререкаться с ними, потому что показавшиеся из-за шторины ведьмы зашевелились и, судя по всему, готовились начать бедлам. Шаги и смешки нарушителей постепенно стихли за поворотом, и ведьмы на картине разочарованно озирались. Только когда они застыли, я решился приблизиться к каменной преграде.

Зрелище, открытое мне, мой лорд, поразило меня. Я многократно видел его в своем воображении, однако наяву оно было куда тревожней. Возможно, оттого, что в центре него находится не я.

Мне открылась багетовая рама, низ которой терялся в складках сползшей шторы, которая частично погребла и следы потасовки. Из-под пыльного синего бархата болезненно белела обнаженная рука, три дюйма не достающая пальцами до палочки, скомканные фрагменты мантии и участки затененной кожи – меня поражает, что всю мою жизнь я вынужден созерцать Снейпа по разрозненным частям, словно что-то щадит меня от оценки целого, и эти части всякий раз собираются по-разному, отчего Снейп никогда не повторяется и никогда не познается окончательно – и посреди этого вороха, почти впечатанная в багет, голова. Лицо тоже было обращено ко мне не целиком, частично скрытое путаницей волос, складкой шторы и тенью рамы. Я видел выступ скулы, четкую линию подбородка, половину губ, угол которых кровоточил, и закрытый глаз. Это было не знакомое мне лицо, самым главным в котором было умиротворение. Вся картина источала умиротворение. Оно было столь пронзительным, что я облокотился на плечо каменной скульптуры, не в силах двинуться ни вперед, ни назад. Ведьмы на картине не шевелились, все их пятьдесят голов смотрели вниз. Сраженный человек, задрапированный бесконечной материей, раскалывающий ее, как скорлупу, порабощенный ей, являлся продолжением картины, ее изножьем, из которого вырастала сама Лысая гора и ее обитательницы. Так в старых легендах титаны превращаются в каменные горы, а горы погребают духов земли.

Если бы вместо Снейпа здесь оказался кто-то другой – тот же Блэк с его вечными красными рубашками, амулетами, клешами и бисерными нитками на запястьях, или Поттер, чьи белые носки, очки, спортивные джемперы и непременный галстук доводили меня до икоты – я бы от души посмеялся над нелепостью зрелища. Зрелище и должно было быть нелепым, как любое поражение. Нелеп съехавший к уху галстук, задранная штанина, повисшие на дужке очки, нелепа яркая рубаха с оторванным модным воротником. Нелепы все цвета, кроме цвета плоти, и все одежды, кроме темного савана.

Дата добавления: 2015-09-29