Pairing: Малфой\Снейп\Реддл 1 страница

Синий бархат

Трейсмор Гесс.

Pairing: Малфой\Снейп\Реддл

Рейтинг: R

Жанр: angst

Краткое содержание: Люциус Малфой пишет письмо Темному Лорду, где осмысляет историю своей ненависти к Северусу Снейпу. Рекомендуется читать только после «Мистеру Малфою».

Disclaimer: Персонажи заимствованы у Дж.К. Роулинг, алхимические практики – из частного опыта, характеры – у людей, и слава Мерлину, если они себя не узнают.

* * *

Он никогда не кричал под Круциатусом. Во всяком случае, под моим. Но, сказать по чести, и под вашим тоже. В тот раз, когда вы напомнили ему, что служба вам и промедление – две вещи несовместные. Я ни в коей мере не хочу усомниться в вашей мощи. Но я, как ни жаждал, так и не услышал его воплей.

Его глухой стон напомнил мне совсем об ином, неподобающем, неуместном и, как выяснилось, не забытом. О том, что он вообще никогда не кричит.

Он никогда не кричит в постели. Во всяком случае, со мной. Но, сказать по чести, и с вами тоже. В тот раз, когда вы напомнили ему, кто диктует правила. Я ни в коей мере не хочу усомниться в вашей изощренности. Но я, как ни жаждал, так и не обратил ее на себя. Мне досталась лишь жалкая формальность.

А ему досталось первенство. Глупец, он им не воспользовался. Он презирает вас так же, как и меня. Молча.

Его бесстрастность – либо искусная броня, либо серьезный недостаток. Он никогда не проявляет своих подлинных чувств. Как и я. Но он сильнее.

Его злобная словоохотливость и приступы нудного критиканства – такая же маска, как и остальное. Он не испытывает и десятой доли того, что говорит.

Ненавижу его.

Неужели вы не видите, что он отступник? Как он может быть всецело вашим слугой, если голова его занята чертовым зельеварением, а души у него нет? Он может служить вам только плотью. И то ущербно.

Он обманул меня. Обманет и вас. Я ни в коей мере не хочу усомниться в вашей силе и проницательности. Вы, разумеется, правы: он не трус. Но он и не верноподданный.

Никогда им не был. Он служит только сам себе. Как и я. Но он непредсказуем. Подлая липкая манера ускользать в последний момент. Выходить сухим из воды, когда по чести пора бы захлебнуться. Когда все сделано, чтобы торжествовало возмездие. Он не знает, что такое последовательность. Ненавижу его.

Он плохой игрок. Но он умен.

Поразительный эффект дает сочетание дармового ума и чувственной атрофии. Разумеется, он контролирует себя. Потому что на его контроль ничто никогда не покушалось. Он невосприимчив. Даже в отношении меня. И, как ни опасно это говорить, даже в отношении вас.

Вам не удалось.

Я буду рад, когда вы это поймете.

Разумеется, я не отправлю вам это письмо. В отличие от него, я весьма сильно кричу под Круциатусом.

* * *

У него не было никаких шансов стать ненавистным мне. У него вообще не было шансов быть для меня заметным. Заморыш из бедной семьи, жмущийся по углам. Он не мог даже ответить на насмешку. Его тяжелое насупленное лицо делалось от злобы еще более уродливым. Я познакомился с ним в школе, и тут же забыл его имя. Мы учились на разных курсах, и ни в одном из моих планов его не было.

Он был отщепенцем. Он не любил квиддич. Он вечно сутулился. Он был самым дурным собеседником и самым темным пятном на лице нашего факультета. С ним никто не хотел спать в одной спальне. Он него пахло едкими смесями. Его ладони были в сухих белесых пятнах, словно он вытирал ими драконью слюну.

Он был мне глубоко безразличен. Даже смеяться над ним было ниже собственного достоинства. Он все пропускал мимо ушей.

На старших курсах он стал одним из первых учеников, но популярности это ему не прибавило. Он оформился в надменного бледного педанта, с которым невозможно было иметь дела. Я был старостой курса, и желал к себе подобающего отношения, но он единственный на факультете меня игнорировал, и это невероятно бесило. Чужой успех был ему как заноза. Он ничем не интересовался. Ни с кем первым не заговаривал. Между ним и остальными всегда было некое физическое расстояние, и ни одного фактора, чтобы его невзначай сократить – ни общих тренировок и толкотни в душевых, ни лестничных пробок, ни общих застолий, ни занятий за одним столом. Нельзя было и представить, что его можно случайно коснуться, передавая книгу в библиотеке, стакан сока в Большом Зале или столкнувшись в коридоре – он никогда не оказывался в сутолоке, предпочитая опоздать, всегда садился поодаль, окружая себя широкой полосой неприкосновенного личного пространства. Он был неприкасаемый. Казалось, он сам прекрасно знает, что от него идут едкие миазмы, убивающие на метр вокруг все живое. Но наш декан отчего-то все ему прощал. Пропуск лекций. Увлечение Черными Искусствами. Игнорирование любых общественных дел. Резкие выходки в адрес сокурсников – они постоянно проклинали его, и его имя заполнило нашу гостиную, она пропиталась им, как и запахом его смесей. Его появление там вызывало тягостное молчание, потому что он научился отвечать на насмешки унизительно и азартно. Казалось, его положение факультетского пугала не только безразлично ему, но и словно бы дает ведомое одному ему наслаждение. Если его не трогали – он нарывался сам. Его глаза загорались нехорошим, опасным огнем, когда он вынужден был защищаться. В них горела патологическая радость. Это более прочего вызывало отвращение. Как любое уродство. Когда чаша общего терпения была переполнена – оказалось, что укусить его невозможно. Его невозможно было даже избить в туалете для мальчиков, потому что он имел статус неприкасаемого. Никто бы не поручился, что после этого его руки не покроются волдырями размером с куриное яйцо. Его покинули соседи. Лишь тупицы с Гриффиндора задирали его от нечего делать – но их укусы не приносили им ровно никакого результата. Кроме странных пищевых отравлений и разного рода сыпей. С него же все сходило, как дождевая вода. У него образовалась собственная лаборатория, где он мог делать, что вздумается. Но его воображение было слишком куцым. Единственной его страстью была алхимия.

А с ней не повеселишься.

* * *

Меня свела с ним случайность. На шестом курсе во время Святочного бала созданный моими трудами клуб – клуб ваших тогда еще поклонников, а не слуг – праздновал свою легализацию. Среди нас только он был случайным человеком, попавшим в клуб лишь по праву крови и происхождения. Но в нем никогда не было ничего аристократического. Если бы вы могли видеть его моими глазами, вы ни за что, ни за что не упрекнули бы меня в несправедливом к нему отношении. Он не умел наслаждаться жизнью, не умел быть центром внимания, не умел поддержать светскую беседу, не танцевал, не читал газет, не писал и не получал писем из дома, и никогда не смеялся. Он не уважал ни себя, ни своего имени – всегда в заляпанной, ветхой мантии, с разоренной головой, запущенный, как зацветший пруд. Он не имел белых рубашек и надевал факультетский галстук раз в году – оттого, что все это моментально становилось черным и грязным. Он даже не носил предписанной правилами формы. Словно брезговал. Но на самом деле у него не было средств, чтобы одеваться, как мы. Весь вечер он проторчал у стены в своем единственном выходном синем жилете, который был бархатным, вероятно, при жизни его прадеда, и достался нынешнему обладателю облысевшим. Мы были рады, что он держится особняком, и не портит общего веселья.

К концу вечера мы все были слегка не трезвы, и я не помню момент, когда играли на желание. Мы написали свои заветные желания на кусках пергамента и смешали их в шляпе декана, и каждому потом предписывалось сделать то, что он вытянет. Я очень рассчитывал, что мне достанется поцелуй мисс Хогвартс или утопление в туалетном бачке ловца Гриффиндора, но мне выпало «Высший балл на ТРИТОНах по Зельеварению».

Это довольно глупо, но та дурацкая записка привела меня в ярость. Ничего менее желательного и более нелепого к Рождеству нельзя было придумать. Я терпеть не могу ни зелий, ни их составляющих, ни пятен на одежде, ни запаха лягушачьих кишок.

- Какая сволочь это пожелала? – спросил я.

- Это моя мечта! – изрек Макнейр. – Отец сказал, без высшего балла по ТРИТОНам не видать мне поездки в Барселону. А там бычьи бои.

- Написал бы «поглядеть бычьи бои», придурок!

- Сам придурок! Думаешь, я хочу их смотреть? Знаешь, каково это – завалить своими руками тамошнего быка?

- Представляю. Но теперь придется об этом забыть. Тебе не сдать.

- Тебе тоже.

- Да ну?

- Ладно, не ведись.

- Сам не ведись!

- Прости, мне, правда, не хотелось, чтоб у тебя был поганый семестр.

- Посмотрим! До экзаменов куча времени!

- Спорим на двадцать галеонов, что ты провалишь ТРИТОНы.

- Спорим, что я сдам зелья и ты утрешься?

- Разбейте.

- Только не говори мне, что ты готов ради этих грошей учить алхимию.

- Тебя нужна оценка в аттестате? Ты ее увидишь.

- Я тоже могу там нарисовать что угодно!

- Да сдам я чертово зельеварение! Мне как раз не хватает двадцать галеонов на трость-с-секретом.

Я предполагал, что если обращусь к нему за помощью – к нему, стоящему у стены в своем лысом жилете и смакующему собственную нелепость - мне не будет отказа.

Зачем я пишу вам это письмо? Осуществляю вассальное право. Вы – повелитель наших чувств и мыслей, должны знать, что занимает их помимо страха перед вами. Сам он вряд ли напишет вам хоть строку. Не имеет понятия о вассалитете.

…Когда я заговорил с ним в конце вечера, я знал, что это будет самый яркий день в его жизни за последние семь лет. Его черные глаза вспыхнули. И даже отвратительный насмешливый тон, которым он выразил свое презрение к недоразвитым выскочкам вроде меня, не мог обмануть: его черные глаза вспыхнули – и я был тому причиной. Я впервые взял его за руки, потому что этот барьер следовало преодолеть. Если я был намерен заниматься с ним вместе – надо преодолеть его неприкасаемость, не так ли?

Он не был похож на вязкий студень или тестраловы мощи – на все то, что обычно подразумевалось под словом «Снейп» – нет, он был вполне обычным, мои пальцы обхватили ясно различимый под тканью бицепс нормальной человеческой температуры. И тотчас их окончания закололо сотней игл – от его тела шел ток, мощный ток огромного напряжения, он был весь намагничен, и словно искрил. Даже из его лба, когда я уперся в него, шел ток, как из открытого крана – пока он цедил свой неубедительный сарказм и парировал мои реплики. Он цедил, а ток шел. Ощущение моей власти над ним в тот миг было фантастическим. Я понял, что он уязвим.

В этот момент придурок Нотт налетел на меня, проходя мимо, я развернулся, и у того от неожиданности выскользнул из пальцев бокал. Не помню, может, я задел его за локоть. Может быть, Нотти был пьянее меня. Он разбил бокал, и облил нас. На моем черном плаще это никак не сказалось, но на знаменитом лысом жилете расцвело темное пятно. Такое же безобразное, как его обладатель. Он ничего не заметил. Ничего. Он смотрел мне в лицо, и у меня созрел план. Простой план поставить его на место. Помню, я пожалел, что не написал это желание на пергаменте и не бросил в общую шляпу.

Удивительно, мой лорд, смотреть назад. Теряются во времени причины поступков. В молодости хочется жить, а не понимать, и лишь с возрастом чувствуется гибельное родство этих двух процессов. Не знаю, когда наступит мой средний возраст. Даже это письмо я не могу рассматривать иначе, чем опасную шалость.

Разумеется, тогда, в Хогвартсе, все тоже не шло дальше школьной шалости. Создать хитрую ловушку – и посмеяться, когда в нее угодит зануда, кичащийся собственным умом. Я полагал, что мне удастся купить его доверие серьезным отношением к его любимому предмету и подначить на изготовление какого-нибудь опасного состава. Тщеславие – одна из лучших пружин для достижения своих целей, не так ли, мой лорд? Я думал сыграть на его самомнении, чтобы в итоге у него что-нибудь взорвалось, желательно – вместе с лабораторией, и тогда прощай, привилегии, прощай, слава первого ученика, здравствуй, скандальный провал и общая спальня, где он не будет столь неуязвимым. Картины разоблачения были очень яркими, и я чувствовал себя великолепно.

Весь наш кружок, куда он носа не показывал, знал об этом – и ликовал. Мне помогали достать редкие книги и различные ингредиенты – для демонстрации глубокого уважения к зельеварению. Скрывать свои планы было немыслимо – прикипев к лягушачьим кишкам, я не избавился бы от насмешек, а так это быстро превратилось в одно из общих «темных дел» нашего Клуба.

Вначале все шло прекрасно. Перед моей первой консультацией - накануне каникул - мы спешно уединились с Макнейром, Лейстренжем и Гойлом, чтобы найти то, что его точно заинтересует. Никто не знал его возможностей и интересов, и кроме Макнейра не ориентировался в зельях.

- Это самое, - сказал Лейстренж. – Приворотное зелье по рецепту вейл. Самое ему то.

- Ага. Ему же за так никто не даст.

- Нет у вейл никакого рецепта, - пробубнил Макнейр. – Они сами вроде рецепта.

- Ха-ха-ха, - догнал Гойл. – Представляете – Снейп-с-вечно-расстегнутой-ширинкой?

- Мне жалко школу.

- А что? Вполне перспективно.

- Кстати, о! Надо его приворожить к кому-нибудь, представляете – Снейп-в-соплях-от-неразделенной-страсти? Умора.

- И что? Думаете, он не в состоянии это чисто сделать?

- А что ж до сих пор не сделал? Ему ж за так никто не даст, мог бы и того. Попользоватся.

- Может, он рецепты не знает. Или они на нем не работают. Представляете – он все пьет, а ему все не дают.

- Как же, не знает, - скривился Макнейр. – На седьмом курсе приворот в зимней сессии.

- Тогда это его, наверное, не привлечет…

- У него от этого ничего не взорвется! Давай, Макнейр, думай.

- Взрывается легкая фракция старого перегноя, смешанная с апельсиновым соком, - изрек Макнейр.

-

- Какая, какая фра..?

- Ну, светлая такая выжимка, сильно воняет.

- И где ее используют?

- В чистящих смесях. Набор для чистки метел.

- Ну, это нашему зануде вовсе не нужно.

- Чистка одежды? Чистка волос? Вечный очиститель? На перегное.

- Проще капнуть ему в метельный набор сока – и дело в шляпе.

- Нет. Во-первых, у него метла убогая, и он ее не чистит. Во-вторых, взорвать ему – это противоправное хулиганство, и совсем не то же самое, если взорвет он сам.

- О! Давайте подарим ему метлу на рождество, от членов Клуба, вместе с набором! И тогда…

- Что, дальше метел мозги не идут? Заклинило?

- Ну, это самое. Противозаконные зелья. Если есть.

- И что – они все взрываются?

- Необязательно. Но ведь тогда это уже будет и не надо, так?…

- Ага. Если он возьмется за противозаконное зелье, и мы это докажем – ему крышка.

- Лейстренж? У тебя отец в департаменте правопорядка?

- Не знаю ничего. Это самое. Полиморфное зелье. Или нет. Его, вроде, еще не запретили.

- А что там точно запретили? Черную магию?

- Во-во! Что-нибудь про вампиров!

- Что про вампиров? Снейп – вампир? Думаешь, оно ему надо?..

- Да он сам, наверняка, уже того… типа того. А что? Точно.

- Крови, крови ему!

- Ага. Было бы надо – он бы из нашего Клуба не вылазил!

- Ты видел, с какой мордой он сидел на последнем сборище? Словно он от скуки сейчас в обморок упадет. Типа, вы тут детки, а я отец.

- Выделывался!

- Погодите. Где наша Книга? Ну – наша Книга?..

- У Нотти.

- Там точно есть какой-то раздел по черной магии.

- Разве?..

- Точно тебе говорю.

- Нет там ничего, - сказал Макнейр. – кроме всяких обычаев. Бычье сердце.

- Что бычье сердце?

- Сожрать. Сила быка. Убить и сожрать.

- Забудь, Макнейр, ты завалишь ТРИТОНы, и не покушаешь.

- Зато ты мучаешься, и мне приятно.

- Я не мучаюсь, я развлекаюсь. И сейчас иду к Нотти.

Это была отличная идея. Заарканить Снейпа, не вызвав ни малейших подозрений, потому что Книга была клубным артефактом. Я специально пересмотрел ее и нашел место потемней. Надо сказать, если б не Лейстренж – мне и в голову бы не пришло искать в ней подобие практических указаний.

И все же я вовсе не был уверен, что аркан затянется. Утешало одно – если Снейп сорвется с крючка, я расскажу об этом много интересного.

* * *

…Когда я возник на его пороге, одетый как образцовый ученик, с бутылью отличного коньяка и жаждой откровений во взоре, я потешался. Я был молод, азартен, успешен и обладал титулом «Принц Слизерина». На свете не было человека, способного в чем-либо мне отказать. И, разумеется, этим человеком не был астеник Снейп.

Он разыграл свою роль как по писанному: привел меня в свое подземелье – которого, я надеялся, он весьма скоро лишится – прочитал нудную лекцию о зельях, вперился в Книгу и моментально заглотил наживку. По плану мне следовало ни на шаг не отступать от него – ассистировать и запоминать частности, дабы было, что потом излагать комиссии по расследованию незаконного колдовства. Он принял мою помощь безоговорочно, чем еще сильней упростил задачу. Я практически вырвал у него обещание изготовить жуткий состав – и здесь все пошло не так.

Он умен, мой лорд. Но он плохой игрок. Всегда был напрочь лишен легкости.

Он разбирался в предмете лучше, чем в людях - не только в алхимии, но и в Черном Искусстве тоже. Он учел чертовы солнцестояния, суточный ход планет, силу ингредиентов, и выяснилось, что изготовление состава нам надо начинать немедленно. Немедленно – или полгода спустя. То есть на летних каникулах. После того, как он официально закончит школу.

Сказать по чести, дальше вырывания обещаний я на первый раз ничего не планировал. И с огромным наслаждением отправился бы писать друзьям об успехе мероприятия. О! Там было что порассказать. Наш педант под маской безразличия обладал сознанием девственника, и от его приступов смущения, от дрожи в руках – которые я проникновенно сжимал, и в коленях – которых я невзначай касался, от машинально кривящихся губ, на которых я задерживал взгляд чуть дольше, чем следует – от всех этих щелей в его броне меня охватывало опьянение. Он был не просто уязвим, он был практически беззащитен. Знал, что он урод, и не понимал, с чего ему привалило внимание слизеринского принца. Это было более, чем комично. Я не забыл о Сейпе-с-вечно-расстегнутой-ширинкой, и намерен был немедленно поделиться наблюдениями. Но вышло, что надо было не наслаждаться, а колдовать.

Разумеется, вы понимаете, о каком составе и о какой магической операции я говорю. О Черном Ритуале и том самом зелье Преображения Крови, которое вы попробовали – оно сделало вас бессмертным. Теоретически. Которое я принес вам, которое я инспирировал, для которого я достал каждый ингредиент. Идея приготовления которого пришла мне в голову – мне, а не ему. Которое без меня бы не состоялось. Вы же не собирались тогда это делать сами?

Смогли бы вы сделать его сами?..

А он, как ни противно постоянно об этом помнить, все доводит до конца.

И вы никогда, никогда не желали знать, почему я всегда готов был пожертвовать ради вас Снейпом. Почему я это делал. С чего все началось.

…Сейчас я думаю, что с любопытства. Я хотел знать, по каким правилам он играет.

* * *

Я сделал все возможное, чтобы было о чем рассказать друзьям после каникул. Ритуал словно специально был создан для того, чтобы прибавить мне власти над Снейпом. Над отвратительным Снейпом – у кого тело всегда жило отдельно от головы. Я удивлялся, как такое может быть, чтобы к такой заумной, изобретательной и развитой голове прилагалось такое зажатое, неуправляемое тело. Оно предаст его, понял я. Непременно предаст, и я этим воспользуюсь. Потому что трудно, знаете ли, жить рядом с тем, что вас невероятно бесит.

Он послал меня за какой-то дурацкой землей, и когда я вернулся – меня ждал подлинный сюрприз. Он очертил защитный круг прямо в комнате, запер дверь заклятьем, и мы оказались в клетке. Потом он сказал одно слово, отозвавшееся в моих ушах, как победная музыка:

- Раздевайся.

…Когда вы спрашивали меня впоследствии, как готовилось это зелье, я по праву знатока описал вам каждый этап. Я рассказал все, кроме того, что было для меня важным.

Важным была только моя игра – и Снейп в центре нее. Это был договор о взаимном сопротивлении. Он делал над собой большие усилия, чтобы не приклеиться ко мне глазами, пока я неспешно избавлялся от одежды. Уверен, он никогда не видел чужого тела во всей красе. У него дрожали пальцы, когда он боролся со своими пуговицами. Я не знал, что у него на уме, и не знал этого раздела ритуальной магии, его не проходят в школе. Поэтому я копировал его действия. Я напряженно ловил каждое движение, чтобы не дать промах, и в результате достаточно рассмотрел его, вполне развитого и вполне жалкого, чтобы воображение подсказало развитие событий.

Дальше – лучше, он нервно запахнул мантию, и мы оказались бок о бок в центре круга, нарезая и бросая в котел ингредиенты, разделенные лишь тонкой прослойкой ткани, и я постоянно ощущал спиной, плечами, коленями его живую, напряженную плоть, источающую ток. Она мелькала в расходящихся полах, вынуждая его натягивать материю там и здесь. От него шел жар. Он бормотал какие-то указания, но они казались лишь средством борьбы с ситуацией и собственной нелепостью. Если бы я хотел, он запорол бы свое зелье как первокурсник. Но нужно было думать о слежке. Финал был неожиданным – он поднялся на ноги, вскинул руки над котлом, и пустил себе кровь.

Он ударил себя в грудь ножом, словно она была сделана из резины. Одним длинным, равнодушным движением, лучше прочего говорящим, как он относится к своему телу.

Что-то изменилось, мой лорд – воздух в миг стал вязким и душным. Что-то пошло не так. Я вскочил и схватил его за руку – резко, необдуманно. Он перевел на меня пустые черные глаза, и я впервые содрогнулся. Потому что в них читалась только фанатичная преданность его делу. Не знаю, может ли он себя убить, но тогда в его зрачках я прочитал, что он убьет любого, кто встанет у него на пути.

Запомните это, мой лорд. На вас он тоже смотрел такими глазами.

Итак, фанатичная преданность делу. Это было неприятно. Я надеялся, что успел его зацепить. Я долго держал его за руку, чтобы понять, так ли это. Чтобы определить, кто владеет ситуацией. Кровь текла по его белой, не знакомой с солнцем коже, по выступам ребер, не приподнимаемым дыханием. Его рука была твердой и теплой. Он ничего не чувствовал, или делал вид. Немигающие глаза смотрели на меня без всякого выражения, как на пустое место. Я понял, что ненавижу его гораздо сильнее, чем полагал.

Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда я развернул его нож к себе. Я имел право участвовать на равных, разве не так? Не знаю, что он подумал. Он просто разжал пальцы, и тем дал понять, где он, а где я. За миг до того, как оттолкнуть меня подальше от священного варева.

Я не смог сохранить невозмутимость, потому что в его лице не было ничего человеческого. Никто и никогда не касался меня с таким выражением лица. Словно надоевшей вещи. Он понял это и отчеканил:

– Займите место ассистента.

И тут меня поразила страшная догадка. Унижая меня, он получает большое удовольствие. О, гораздо, гораздо большее, чем я.

- Что мне делать? - спросил я охрипшим голосом.

- Лечь на пол! - толкнул он меня вторично. Точным, сильным движением, которого я в нем не подозревал. Он знал, что делает. Вся его нелепая стеснительность кончилась, он совершенно преобразился. Словно вобрал в себя всю силу колдовской операции. От него шло ощущение огромной подчиняющей власти, каждая клетка его поджарого тела источала власть. Оно словно окаменело и увеличилось в размерах. Он был похож на перевернутый восклицательный знак – овал белого лица, провал затененной шеи, и белый столб торса, все остальное скрывала тьма. Древний ужас пробежал по моей спине мурашками. Я очень хорошо понял, почему Черная Магия запрещена. И очень хорошо понял, что хочу овладеть ей в совершенстве.

Я упал на ворох одежды. Он медленно надвигался на меня, неумолимый, бесчувственный, уверенный. Мое сердце бешено колотилось, подсказывая, что происходит нечто из ряда вон. А именно, что я не имею над ним никакого контроля, и препятствовать ему не хочу. Что, очевидно, я полностью готов к происходящему. Я хочу его силу, его знания, его мощь и его неуязвимость.

Меня хватило лишь на то, чтобы не дать ему торжествовать слишком рано.

Он навис надо мной, опираясь на руки. На его каменном лице, в прищуренных глазах и выступивших скулах читался приказ. Идущий от него ток колол меня от макушки до ступней. Он ничего не говорил, но все было очевидно. Если я заартачусь, он сломает меня, как печать на конверте.

- Я должен получить удовольствие? – скривившись, изрек я.

- Нет, - отрезал он. - Но пока ты не выделишь последний ингредиент, мы останемся в этой позе.

Последним ингредиентом была сперма. Не знаю, отчего я думал, что все свои препараты он держит по склянкам в готовом виде. Я расхохотался. Он приблизил лицо. Черные волосы проехались по моей шее. Уголок его губ дернулся, и в этой гримасе было столько же жестокости, сколько приветливости. Он безусловно владел ситуацией, и я сдался.

Я сдался, в тайне жалея, что поступаю добровольно. Ему следовало попотеть, ломая мое сопротивление.

Впрочем, он и так тяготел к усложнению процесса, все время сверля меня своими черными глазами, словно любопытный экспонат, и вынуждая представлять картины тотального разврата, чтобы не ударить в грязь. Хуже того, чтобы сразу послать его с его представлениями о колдовстве – и прекратить таким образом игру, толком не начав, - было только не суметь равнодушно выжать из своего юного организма все его мощности назло противнику. В конце концов, это была просто техническая задача, а любые технические задачи принц Слизерина решает безупречно.

Но не могу сказать, что легко. Единственным источником вдохновения служила только общая атмосфера некого святотатства и мое воображение, в котором разворачивались архаичные сцены массовых убийств. Ни о женщинах, ни о милых непристойностях под взглядом Снейпа я думать не мог. Он сделал наше положение еще более целомудренным, чем две сошедшиеся часовые стрелки. Он никак мне не помогал.

Но и не мешал. В тот раз, когда я был тому свидетелем, он также вел себя и с вами. Сверлил глазами с этой недоверчивой ухмылкой. Оценивал предложенные возможности. Присутствовал – но не участвовал. Провоцировал инициативу. Вас это, как я помню, чрезвычайно возбудило.

Впрочем, тогда я предпочел закрыть глаза. Я не видел его. Только слышал. Мне не нравилось то, что я слышу, мой лорд – потому что я не слышал ничего. Даже дыхания. Его сердце билось ровно и глухо, как маятник. Еще бы, ведь он всего лишь занимался добычей препарата.

Это дезориентировало и, как ни неприятно было это осознавать, оскорбляло.

- Кто-то из нас должен получить удовольствие? – повторился я.

- Думай о себе! – отрезал он.

Я никогда прежде не имел отношений с мужчинами, мне это не приходило в голову. Это было нечто из ряда вон. Слишком много грязи во всех смыслах. Слишком много пота, борьбы, грубости, поспешности, кряхтения и слюней. Слишком много неловкости, которая всегда напоминала случку гиппогрифов. Ужасающие подготовительные процедуры, колючая щетина, пятна на одежде, запах крема для бритья, использованного не по назначению. Ненавижу пятна на одежде. Липкую кожу. Животные вопли. Ненавижу вес чужого тела. Ненавижу, когда кто-то в горячке защемляет мои волосы. Когда я кому-то что-то должен. Ненавижу вкус спермы.

Дата добавления: 2015-09-29