Он кивнул, глядя в микроскоп на розовую пластинку.
- Да, стоит, - сказал он тихо.
Он наблюдал, как я двигалась, прибирая за собой после эксперимента. Когда я наклонилась, чтобы убрать тряпку, которой он завязывал свою руку, он спросил:
- Вы, конечно, знаете группу крови Бри?
- Группа В, - ответила я, не поднимая глаз от тряпки. - Очень редкая, особенно для белого человека. В основном, она встречается в маленьких изолированных популяциях, например, у некоторых индейских племенах на американском юго-западе, у черных людей, которым она, наверное, досталась в наследство от африканских племен.
- Маленькие изолированные популяции. Шотландские горцы тоже?
Я подняла глаза.
- Возможно.
Он кивнул, явно о чем-то раздумывая. Потом он взял карандаш и начертил на листе свою диаграмму.
- Правильно, - сказала я в ответ на его вопросительный взгляд. - Совершенно правильно.
Он криво улыбнулся мне, потом опустил глаза, рассматривая диаграммы.
- Значит, вы можете сказать? - спросил он, наконец, не глядя на меня. - Наверняка?
- Нет, - ответила я и, вздохнув, бросила тряпку в корзину для грязного белья. - Или вернее, не могу точно сказать, является ли Джемми твоим сыном. Но я могу точно сказать, если он не является.
- Как это?
- У Бри группа В, у меня А. Значит у нее есть ген группы В и мой ген нулевой группы, который мне достался от отца. И любой из них она могла передать Джемми. От тебя ему мог перейти только ген нулевой группы, поскольку других генов у тебя нет.
Я кивнула на маленькую стойку с трубочками, в которых под лучами послеполуденного солнца золотисто коричневым цветом сияла сыворотка.
- Таким образом, если от Бри ему достался ген 0 и от тебя тоже, то его кровь, имея нулевую группу, не будет взаимодействовать с сывороткой моей крови, Джейми или Бри. Если от Бри он получит ген крови В, а от тебя - 0, то группа его крови будет В, и она будет взаимодействовать с моей сывороткой, но не с сывороткой Бри. В любом случае, ты мог быть отцом, но так же им мог быть любой мужчина с нулевой группой крови. Однако...
Я передохнула и взяла карандаш, иллюстрируя мои объяснения.
- Но если Джемми имеет группу А или АВ, то его отец не был гомозиготным в отношении группы крови, каковым ты и являешься, имея только гены нулевой группы.
Роджер откашлялся и некоторое время сидел молча с задумчивым видом уставившись на мои диаграммы.
- Значит, - сказал он, наконец, - если у него группа 0 или В, то он может быть моим сыном, но не наверняка. А если у него группа крови А или АВ, то он точно не мой.
- Это очень грубый тест, - произнесла я, сглотнув. - Я не могу, то есть, я имею в виду, что есть возможность ошибки.
Он кивнул, не глядя на меня.
- Вы говорили Бри?
- Конечно. Она сказала, что не хочет знать, но если ты хочешь, я могу провести тест.
Я увидела, как он сглотнул, и его рука на мгновение поднялась к шраму на горле. Взгляд его немигающих глаз была направлен на половицы.
Я отвернулась, давая ему момент уединения, и склонилась над микроскопом. "Я должна сделать сетку, - подумала я, - сетку для подсчета плазмодий, которую я могу наложить на пластинку с образцами крови и с ее помощью оценить плотность зараженных клеток. Ну, а пока можно прикинуть на глаз".
Потом мне пришло в голову, что поскольку у меня теперь есть красители для мазков крови, я должна проверить всех жителей Риджа, или для начала - обитателей нашего дома. В горах москитов было значительно меньше, чем на побережье, но все же довольно много. И хотя с самой Лиззи могло быть все хорошо, она оставалась очагом потенциальной инфекции.
-... четыре, пять, шесть... - считала я зараженные клетки, пытаясь не обращать внимания ни на Роджера, ни на воспоминание, пришедшее мне на ум, когда я заговорила о группе крови Брианны.
В возрасте семи лет ей удалили миндалины. Я вспомнила доктора, который, нахмурившись, рассматривал листок с группой крови Бри и обоих ее родителей. У Фрэнка была группа А, такая же как у меня. А два родителя с группами А ни при каких обстоятельствах не могли породить ребенка с группой крови В.
Доктор поднял глаза и перевел взгляд с меня на Фрэнка и обратно. В его глазах было холодное предположение, когда он смотрел на меня, словно на моей груди была вышита алая буква "А"(2) или "В", в данном случае.
Фрэнк, благослови его Господь, увидел этот взгляд и произнес легким тоном: "Моя жена была вдовой; я удочерил Бри". Лицо доктора сразу же смягчилось, а Фрэнк сильно сжал мою руку в складках юбки. Моя рука непроизвольно сжалась при этом воспоминании, и пластинка сдвинулась, уйдя из поля зрения.
Сзади раздался звук, когда Роджер встал. Я обернулась, он улыбнулся мне темными и мягкими, как мох, глазами.
- Кровь не имеет значения, - сказал он спокойно. - Он мой сын.
- Да, - сказала я, и мое горло сжалось. - Я знаю.
Громкий треск сломал короткое затишье, и я испуганно взглянула вниз. Облачко перьев индейки проплыло возле моих ног, и Адсо, пойманный за разбоем, помчался прочь из кабинета, зажав в пасти часть большого крыла.
- Проклятый кот! - выругалась я.
(1)Баллада Вальтера Скотта "Красавчик Данди" (Bonnie Dundee), Джон Грэм, виконт Данди (1648-1689), поддерживал Якова II в его борьбе за шотландский престол.
(2) Имеется в виду роман Н. Готорна "Алая буква" о женщине, подвергнутой социальному остракизму за измену мужу.
УМНИЦА
Ночью с востока дул холодный ветер. Роджер слышал его завывание за стеной, обмазанной глиной, и раскачиваемые им ветви стучали по крыше. Внезапный порыв ветра ударил по коже, закрывающей оконный проем; она вздулась и с треском лопнула вдоль одной стороны. Сквозняк сбросил бумаги со стола и накренил пламя свечи под опасным углом.
Роджер торопливо переместил свечу в безопасное место и, зажав оторванный край ладонью, обернулся, чтобы посмотреть, не разбудил ли шум жену и сына. От сквозняка на колышке возле очага покачивалась кухонная тряпка, и слегка гудела натянутая кожа бойрана. Пламя в очаге внезапно вспыхнуло, и в его свете он увидел, что Брианна зашевелилась, когда холодный ветер коснулся ее лица.
Но она не проснулась, а только глубже зарылась в одеяла, и только прядь рыжих волос мерцала снаружи. Кроватка, где спал Джемми, была защищена большой кроватью, и из этого угла не доносилось ни звука.
Роджер облегченно выдохнул и, порывшись в роговой миске, в которой они держали разные хозяйственные мелочи, вытащил гвоздь с широкой шляпкой. Он забил его на место старого гвоздя внутренней стороной ладони, а потом собрал рассыпавшиеся листы бумаги.
При этом он непрестанно повторял про себя строки, слыша в голове резкий старческий голос Кимми Клеллана.
Это была песня "Джейми Тефлер из Фэйр-Додхеда" - одна из древнейших баллад, состоящая из нескольких десятков куплетов и имеющая десятки вариаций в разных местностях, но все описывающие, как житель приграничья Тефлер пытается призвать на помощь друзей и родных, чтобы отомстить за нападение на свой дом. Роджер знал три версии этой баллады, но у Клеллана была совершенно новый вариант, включающий кузена Тефлера - Вилли Скотта.
Кимми сказал Роджеру, что пел, чтобы скоротать время по вечерам, или чтобы развлечь хозяев, у очага которых находил приют. Он помнил все песни своей юности, прошедшей в Шотландии, и с удовольствием пел их, пока было кому слушать, а горло было хорошо промочено.
Этим вечером вся компания, собравшаяся в большом доме, выслушав две или три песни из репертуара Клеллана, начала зевать и мигать осоловелыми глазами, и, в конце концов, бормоча извинения, неверными шагами отправилась спать. Роджер остался, надеясь с помощью виски уговорить старика повторить песню, чтобы хорошо запомнить слова.
Однако память - ненадежная вещь, существовал риск что-то упустить, что-то заменить своим вымыслом. Лучше записать песню в тетрадь.
Перо тихо скребло по бумаге, фиксируя слова, одно за другим. Было поздно, и мускулы Роджера занемели от холода и долгого сидения, но он был полон решимости записать все куплеты, пока они были свежи в его памяти. Клеллан мог уйти утром, чтобы быть съеденным медведем или убитым обломком скалы, но кузен Тефлера, Вилли, будет жить.
Свеча произвела резкий шипящий звук, когда огонь попал на какой-то дефект в фитиле; свет на бумаге задрожал, буквы исчезли в тени, а пламя превратилось из столбика в синеватую точку, в подобии умирающего миниатюрного солнца.
Роджер с приглушенным проклятием бросил перо и, схватив глиняный подсвечник, стал дуть на фитиль, пытаясь разжечь пламя.
- "Но Вилли стукнули по голове, - бормотал он в перерывах, чтобы не забыть слова. - Но Вилли стукнули по голове, меч разрубил его шлем. И Гарден гневно вскричал, когда Вилли на землю упал... Когда Вилли на землю упал..."
Неровная корона оранжевого пламени на мгновение вспыхнула, но тут же погасла, превратившись в красную сверкающую точку, которая несколько раз насмешливо мигнула и исчезла, оставив в полутемной комнате струйку белого дыма, а в носу запах горячего воска.
Он снов выругался, теперь несколько громче. Брианна пошевелилась, и он услышал шелест скорлупок зерна, когда она приподняла голову с вопросительным выражением на сонном лице.
- Все в порядке, - сказал он хриплым шепотом, бросая тревожный взгляд на кроватку в углу. - Свеча погасла. Спи.
- Ммм, - шелест и вздох, когда голова снова упала на подушку.
Но тут же, словно чертик из табакерки, из кроватки появилась голова Джемми, вокруг которой огненным ореолом сияли рыжие волосы. Он издал невнятный, но требовательный звук, и Брианна, как самонаводящаяся ракета, бросилась к нему и выхватила ребенка из кроватки.
- Горшок! - рявкнула она Роджеру, шаря босой ноги сзади себя в поисках ночного сосуда, и одной рукой снимая с Джемми одежду. - Достань горшок! - и воркующим голосом сыну. - Подожди, сладенький. Совсем немноооожко...
Подстегнутый ее командным тоном, Роджер упал на колени и сунул руку в темное пространство под кроватью.
"Вилли стукнули по голове... по шлему?"
Как бы Роджер не был ошеломлен возникшей ситуацией, какой-то уголок его памяти продолжал упорно цепляться за песню, которая все еще звучала в его внутреннем ухе. Но только мелодия; слова же быстро исчезали.
- Вот! - он вытащил глиняный горшок, в спешке ударив его о ножку кровати - слава Христу, не сломал! - и пустил его по полу к Бри.
Она с удовлетворенным звуком усадила на него уже раздетого Джемми. Роджер стал шарить по полу в поисках упавшей свечи, пока она бормотала уговаривающим голосом:
- Хорошо, сладенький, да, правильно...
"Вилли разбили голову... нет, стукнули по голове..."
Он нашел свечу, к счастью, не сломанную и, осторожно обойдя парочку, зажег фитиль от тлеющих углей в очаге. Потом подгреб угли и подбросил в него дрова. Огонь разгорелся, осветив Джемми, который, казалось, засыпал, несмотря на сидение на горшке и уговоры матери.
- Сходи на горшок, милый? - приговаривала она, мягко тряся его за плечо.
- Сходи на горшок? - любопытство вытеснило из головы Роджера последние еще оставшиеся в ней строки. - Что значит, сходи на горшок? Какое глупое выражение.
Брианна кинула на него сердитый взгляд и открыла рот, чтобы ответить. Но тут Джемми опасно качнулся, клюнув носом.
- Нет, нет! - сказала она, подхватывая его. - Проснись, милый! Проснись и сходи на горшок!
Однако коварное выражение прочно засело в голове у Роджера, заменяя исчезающие слова песни, которые он пытался вспомнить.
"Вилли сидел на горшке, Вилли сходил на горшок..."
Он потряс головой, пытаясь избавиться от этих прилипчивых слов, но, увы, стихи исчезли из его памяти. Покорившись, он бросил безнадежное дело и присел рядом с Брианной.
- Проснись, парень. Надо делать работу, - он поднял голову Джемми за подбородок и легонько дунул ему в ухо, пошевелив рыжие прядки, влажные от сна.
Джемми недовольно приоткрыл глаза. Он был похож на маленького розового крота, безжалостно вытащенного из своей темной уютной норы и теперь озлобленно взирающего на неприветливый мир.
Брианна широко зевнула и покачала головой, мигая.
- Если тебе "ходить на горшок" кажется глупым, тогда как говорят у вас в Шотландии? - с раздражением спросила она.
- Ну... Я вспомнил, что мой друг говорил своему маленькому сыну "пис-пис" - ответил он. Брианна громко хмыкнула, но веки Джемми затрепетали.
- Пис, - произнес он очаровано - звук ему понравился.
- Правильно, - ободрил его Роджер и пощекотал Джемми пальцем. Джемми хихикнул и стал просыпаться.
- Пис, - сказал он. - Пис-пис.
- Все что угодно, - сказала Брианна, все еще сердитая, но смирившаяся. - Только закончи скорее, малыш. Мама хочет спать.
- Возможно, тебе лучше убрать его, - Роджер указал на палец Брианны, которым она направляла "инструмент" малыша в горшок. - Ты разовьешь в бедном парне плохие привычки.
- Прекрасно, - Бри с готовностью убрала руку, и маленький короткий предмет тут же выскочил из горшка, нацелившись прямо на Роджера.
- Эй! Подожди... - начал он и успел вовремя прикрыться рукой.
- Пис, - довольно произнес Джемми.
- Дерьмо!
- Делмо! - отозвался веселым эхом Джемми.
- Это совсем не... Ты прекратишь смеяться? - с раздражением спросил Роджер, вытирая руку о тряпку.
Брианна фыркала и захлебывалась от смеха, и пряди волос из растрепанной косы упали ей на лицо.
- Хороший мальчик, Джемми! - наконец, выдавила она.
Ободренный этими словами, Джемми сосредоточился, наклонив голову, и приступил ко второму действию ночной драмы.
- Умница! - произнес Роджер.
Брианна удивленно взглянула на него, прекратив смеяться.
Он сам удивился. Слова вылетели у него ненамеренно, и как только они прозвучали, ему показалась, что голос был не его. Очень знакомый, но не его собственный. Так же как, когда он записывал песню Клеллана, он слышал голос старика, хотя слова произносили его собственные губы.
- Да, умница, - сказал он мягко и погладил мальчика по шелковистым волосам.
Он понес вылить горшок на улицу, в то время как Брианна с поцелуями и восхищенным бормотанием уложила Джемми спать. Выплеснув из горшка, он вымыл руки у колодца и зашел в дом.
- Ты закончил работать? - сонно спросила Бри, когда он скользнул в кровать рядом с ней. Она повернулась и бесцеремонно уткнулась задом ему в живот. Роджеру это понравилась, особенно учитывая тот факт, что она была на тридцать градусов теплее, чем он после уличного холода.
- На сегодня да, - он обнял ее и поцеловал в ухо. Она молча взяла его руки и, подтянув к своему подбородку, поцеловала суставы его согнутых пальцев. Его мускулы слегка расслабились, и он ощутил еле заметное движение их тел, когда они приспосабливались друг к другу. От кроватки доносилось негромкое посапывание; сухой Джемми сладко спал.
Брианна подкинула дров в огонь, и он горел ровно, распространяя тепло и свежий аромат гикори. Время от времени, когда пламя касалось смолы или влажного пятна на дереве, он испускал треск и искры. Тепло распространилось по телу Роджера; медленно подкрался сон, набрасывая на него свое сонное одеяло и раскрывая ящички его памяти, из которых вываливались мысли и впечатления прошедшего дня, образуя разноцветные кучки.
Сопротивляясь сну, он ворошил эти кучки тут и там в надежде найти ускользнувшие слова песни о Тефлере и вытянуть их в область сознательного. Однако он вытащил не историю про злополучного Вили, а голос. Не его собственный, и не старого Кимми Клеллана.
"Умница!" - произнес голос ясным теплым контральто, окрашенным смехом. Роджер дернулся.
- Что? - пробормотала Брианна, встревоженная его движением.
- Давай, будь умницей, - медленно проговорил он, повторяя слова, как они сформировались в его памяти. - Так говорила она.
- Кто? - Брианна повернула к нему голову.
- Моя мать, - он положил свободную руку на ее талию и прижал к себе. - Ты спросила, как говорят в Шотландии, чтобы заставить ребенка пописать в горшок. Я вспомнил, что она обычно говорила мне: "Давай, будь умницей".
Бри сонно хохотнула.
- Ну, это лучше, чем пис-пис.
Они некоторое время лежали тихо. Потом она мягко, но уже без всяких признаков сна в голосе сказала:
- Ты время от времени говорил о своем отце, но я никогда не слышала, чтобы ты упоминал о матери.
Он пожал одни плечом, подгибая колени к ее бедрам.
- Я мало что помню о ней.
- Сколько тебе было, когда она умерла? - пальцы Брианны коснулась его руки.
- Четыре или пять.
- Ммм, - она издала сочувствующий звук и сжала его руку. Некоторое время она молчала, погрузившись в свои мысли, но Роджер слышал, как она сглотнула, и почувствовал напряжение в ее плечах.
- Что?
- О... ничего.
-Да? - он отнял руку и, убрав в сторону ее тяжелую косу, стал мягко мять ее затылок. Она повернула голову, уткнувшись лицом в подушку, чтобы ему было удобно.
- Просто... я подумала, что если я умру сейчас... Джемми такой маленький, он не будет помнить меня вообще, - прошептала она приглушенным голосом.
- Нет, он будет, - автоматически возразил он, желая утешить ее, даже зная, что она наверняка права.
- Ты ведь не помнишь, а ты был старше его, когда потерял мать.
- О... я помню ее, - медленно произнес он, нажав большим пальцем туда, где соединялись ее шея и плечо. - Только фрагментарно. Временами, когда я вижу сны или думаю о чем-нибудь, я мельком вижу ее или слышу ее голос. Некоторые вещи я помню хорошо, например, медальон, который она носила на шее, с ее инициалами на нем, выложенными маленькими красными камнями. Это были гранаты.
Этот медальон, возможно, спас ему жизнь во время его первой неудачной попытки пройти сквозь камни. Иногда он чувствовал его утрату, как маленькую занозу под кожей, но отмахивался от этого чувства, говоря себе, что это всего лишь кусочек металла.
- Это просто вещь, Роджер, - в ее голос прозвучала резкая нотка. - Ты помнишь ее? Я имею в виду, что Джемми будет знать обо мне... о тебе, если все что от нас останется, - она остановилась в поисках подходящих предметов, - это твой бойран и мой складной нож?
- Ну, он будет знать, что его папа был музыкальным, а мама кровожадной, - сказал Роджер. - Ай! - он дернулся, когда она ударила его кулаком по бедру, потом умиротворяющим жестом положил руки на ее плечи. - Нет, действительно, он многое будет знать о нас, и не только благодаря вещам, которые останутся после нас, хотя они помогут ему помнить.
- Как?
- Ну... - он почувствовал, как ее плечи расслабились, и острый край лопатки уперся в его руку. "Она слишком похудела", - подумал он. - Ты ведь изучала историю, не так ли? Ты знаешь, как много можно сказать, изучая даже такие домашние вещи, как посуда и игрушки.
- Ммм, - она, казалось, сомневалась, но он подумал, что она просто хотела, чтобы ее убедили.
- И Джем многое узнает о тебе из твоих рисунков, - указал он. "И чертовски много, если прочитает твой сонник", - подумал он. Внезапный импульс признаться, что он читал дневник с ее снами, едва не заставил его проговориться, но он сглотнул слова, уже висевшие на кончике языка. За страхом, что она скажет, когда узнает о его вторжении в ее скрытый мир, существовал больший страх, что она перестанет писать, и ее маленькие секреты будут потеряны для него.
- Думаю, ты прав, - медленно произнесла она. - Интересно, будет ли Джемми рисовать или играть на музыкальных инструментах?
"Если, конечно, Стивен Боннет играет на флейте", - язвительно подумал Роджер, но отмел эту неприятную мысль.
- Таким образом, он будет многое знать о нас, - сказал он, возобновляя свой нежный массаж. - Кроме того, он будет видеть себя.
- Ммм?
- Посмотри на себя, - указал он. - Все, кто видят тебя, сразу же говорят, что ты дочь Джейми Фрейзера. И не только из-за рыжих волос. А как насчет меткости в стрельбе? А как вы с матерью любите помидоры...
Она невольно почмокала губами и хихикнула в ответ на его смех.
- Да, я понимаю, - сказала она. - И зачем ты только напомнил о помидорах? Я съела последний на прошлой неделе, а до новых еще шесть месяцев.
- Извини, - сказал он и поцеловал ее шею сзади.
- Интересно, - произнес он мгновение спустя, - когда ты узнала о Джейми... когда мы начали его искать, ты ведь задавалась вопросом, каким он был? А как он соответствовал твоим представлениям о нем, когда ты встретила его? Был ли он таким, как ты себе воображала?
Она засмеялась несколько суховато.
- Я не знаю, - сказала она. - Я не знала тогда, и все еще не знаю сейчас.
- Что ты имеешь в виду?
- Ну, когда встречаешь живого человека, обнаруживаешь, что он отличается от того, что вы слышали о нем или вообразили. Но все равно ваше представление остается, и оба образа сливаются в один. И наоборот... - она задумалась, - когда вы знали кого-то, а потом слышите что-то о нем, это влияет на то, как вы представляете его, не так ли?
- Да? Может быть. Ты имеешь в виду... твоего второго отца? Фрэнка?
- Может быть, - она пожала плечом, сбрасывая его руку. Ей не хотелось говорить о Фрэнке Рэндалле, не сейчас.
- А твои родители, Роджер? Ты не думаешь, что священник хранил все эти старые коробки, чтобы ты мог позже посмотреть их вещи и узнать о них больше, чтобы эти вещи добавили что-то к твоим реальным воспоминаниям о них?
- Я... да, думаю, это так, - ответил он неуверенно. - Вряд ли у меня есть реальные воспоминания о моем отце. Он видел меня только один раз, и тогда мне было меньше года.
- Но ты ведь помнишь свою мать?
Она, казалось, очень хотела, чтобы он помнил. Он задумался, и его потрясла внезапная мысль. Он никогда сознательно не пытался вспомнить свою мать. Осознание этого принесло ему непривычное чувство стыда.
- Она умерла во время войны, да? - Бри протянула руку и мягко сжала его напрягшееся бедро.
- Да. Во время блица(1). Бомба.
- В Шотландии? Но я думала...
- Нет. В Лондоне.
Он не хотел говорить об этом. Он никогда не говорил об этом. В редких случаях, когда память вела его к тем дням, он отворачивался прочь. Эта территория была за закрытой дверью, на которой висел знак "Хода нет", и он никогда не пытался войти туда. Но сегодня... он понимал горечь Бри, когда она думала, что сын не будет помнить ее. Отголосок этой горечи звучал за запертой дверью в его памяти тихим голосом женщины. Но была ли дверь заперта?
С чувством пустоты в груди, которое, возможно, было страхом, он протянул руку и положил ее на ручку закрытой двери. Как много он вспомнит?
- Моя бабушка, мать моей мамы, была англичанкой, - медленно начал он. - Вдовой. И когда отец погиб, мы приехали жить к ней.
Он вспоминал о бабушке не больше, чем о матери все эти годы. Но говоря о ней сейчас, он мог чувствовать аромат розовой воды и глицерина, который она использовала для рук, немного плесневелый запах квартиры в Тоттенхэм-Корт-Роуд, переполненной мебелью из конского волоса, слишком большой для квартиры, оставшейся от прежней жизни, где были муж и дети.
Он глубоко вздохнул. Бри почувствовала это и ободряюще прижалась спиной к его груди. Он поцеловал ее в шею. И дверь открылась; так, всего лишь маленькая щель, но сквозь нее засиял свет зимнего лондонского дня, освещая старые деревянные кубики на изношенном ковре. Рука женщины, строящая башню из кубиков; солнечные лучи, сверкающие радугой на бриллианте на ее руке.
- Мама, она была маленькой, как бабушка. Они обе казались мне большими, но я помню, что она вставала на цыпочки, чтобы достать что-нибудь полки.
Банку, хрустальную сахарницу, старый чайник, три разномастные чашки. На его чашке была нарисована панда. Пакет с бисквитами, красный, с попугаем на нем. Делают ли сейчас такие? Нет, конечно...
Он решительно отбросил эти отвлекающие воспоминания.
- Я знаю, какая она была, но, в основном, по фотографиям, а не по своим воспоминаниям.
И все-таки у него были воспоминания, понял он с ноющим ощущением в желудке. Он подумал: "Мама" и видел уже не фотографии, а цепочку ее очков, маленькие металлические бусинки на мягком изгибе ее груди и ощущал приятную теплую гладкость, пахнущую мылом, против своей щеки. Хлопчатобумажную ткань ее домашнего платья с синими цветами, колокольчиками. Он видел их ясно.
- Какая она была? Вы похожи хоть немного?
Он пожал плечами; Бри повернулась, чтобы смотреть на него, положив голову на вытянутую руку. Ее глаза, освещенные интересом, сияли в полумраке.
- Немного, - медленно проговорил он. - Ее волосы были такими же черными, как мои.
Блестящие и вьющиеся, они развевались на ветру с белыми песчинками в них. Он насыпал ей песок на голову, и она, смеясь, отряхивала его с волос. Пляж?
- Преподобный держал в кабинете несколько ее фотографий. На одной она держала меня на коленях. Я не знаю, на что мы смотрели, но мы оба выглядели так, словно еле удерживались от смеха. Мы выглядели очень похожими на ней. У меня ее рот, я думаю, и... возможно, форма бровей.
В течение долгого времени он чувствовал стеснение в груди, когда видел фотографии матери. Но потом они потеряли свое значение и стали не больше, чем предметами, в переполненном доме священника. Теперь он снова ясно увидел их, и стеснение в его груди возвратилось. Он сильно откашлялся, надеясь ослабить его.
- Хочешь воды? - она приподнялась и потянулась к кувшину с водой, который она всегда держала на табурете возле кровати, но он покачал головой, положив ладонь на ее руку, чтобы остановить ее.
- Все в порядке, - немного хрипло произнес он и откашлялся снова. Горло сжалось и болело так же, как в дни после повешения, и его рука невольно стала искать шрам, коснувшись пальцем неровного рубца под челюстью.
- Ты знаешь, - сказал он, пытаясь хотя бы на мгновение отвлечься, - тебе следует нарисовать свой автопортрет в следующий раз, когда ты поедешь к тете в Речной поток.
- Что, мой портрет? - ее голос прозвучал удивленно, но ему показалось, что идея ей понравилась.
- Конечно. Ты можешь, я знаю. И тогда будет... постоянная память.
Для Джема, чтобы помнить, если что-нибудь с ней случится. Невысказанные слова повисли над ними в темноте, заставив их на мгновение замолчать. Черт, а он хотел утешить ее.
- Мне хотелось бы иметь твой портрет, - сказал он мягко и провел пальцем по ее щеке. - И когда мы состаримся, я посмотрю на него и скажу, что ты совсем не изменилась.
Она коротко фыркнула, но повернула голову и поцеловала его пальцы, потом перекатилась на спину.
- Я подумаю об этом, - сказала она.
В комнате было тихо, только негромко потрескивал огонь, и изредка на поленьях шипела смола. Ночь была холодной и спокойной, но утро будет туманным. Когда он выходил на улицу, то ощутил, как над землей собирается влага. Однако в доме было тепло и сухо. Брианна снова вздохнула, и он почувствовал, что она погружается в сон. Сонное состояние также овладело им самим.
Искушение, сдаться и погрузиться в забвение, было велико, но хотя страхи Брианны немного рассеялись, он продолжал слышать ее шепот: "Он не будет помнить меня вообще". Но сейчас шепот звучал с той стороны двери.
"Нет, мама, я вспомню", - подумал он и распахнул дверь.
- Я был с нею, - произнес он тихо, глядя вверх на соединяющиеся где-то в темноте стропила.
- Что? С кем? - в ее сонном голосе прозвучало любопытство.
- С моей матерью. И бабушкой. Когда... бомба...
Он услышал, как она резко повернула к нему голову, но он продолжал смотреть вверх на темные балки.
- Ты хочешь рассказать мне? - рука Брианны сжала его руку. Он не был уверен в этом, но кивнул и сжал ее ладонь в ответ.
- Да, думаю, я должен, - сказал он тихо и глубоко вздохнул, ощущая запах кукурузной каши и лука, висевший по углам хижины. Где-то в глубине памяти он мог чуять воображаемые запахи горячего воздуха от нагревательных регистров, овсянки и бензиновых паров от грузовиков на улице.
- Это был ночной налет. Выли сирены. Я не впервые попадал в бомбежку, но каждый раз пугался до смерти. Не было времени одеться. Мама вытащила меня из кроватки, натянула пальто прямо на пижаму, и мы побежали вниз по лестнице с тридцатью шестью ступеньками. Я пересчитал их днем, когда возвращался домой из магазина.
Самым близким убежищем была станция метро через дорогу; грязно-белые плитки и вспышки люминесцентных ламп, движение теплого воздуха откуда-то снизу, словно дыхание дракона из пещеры.
- Это было невероятно, - он видел, как люди давились, слышал крики дежурных, перекрывающие шум толпы. - Все вибрировало: лестница, стены, сам воздух.
Ноги стучали по деревянным ступенькам, когда толпа втекала в недра земли; вниз, один пролет, платформа, еще вниз и еще, в безопасность. Была паника, но паника упорядоченная.
- Бомбы могли пробить пятьдесят футов земли, но самые нижние уровни были безопасны.
Они достигли основания первой лестницы и вместе с массой людей побежали к другой через короткий туннель с белой плиткой. На площадке перед второй лестницей образовался затор, поскольку из туннеля люди все пребывали и пребывали, а спускаться по ней одновременно могло ограниченное количество.
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 17 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |