Это было во время затяжного двухнедельного бронхита, когда Анибальначал чувствовать отсутствие Сары, Доро пришел его навестить, и он сталспрашивать о ней, и Доро рассеянно отвечал, что у нее все хорошо,единственное, что его интересовало, смогут ли они играть на улице уже наэтой неделе. Анибалю хотелось побольше узнать о Саре, но он не решалсяпродолжить расспросы, чтобы Доро не принял его за недоумка, которыйинтересуется кем-то, кто не играет вместе с ними, кто так далек от всеготого, чем они жили и о чем думали. Когда он снова появился в доме Доро, всееще слабый после болезни, Сара протянула ему руку и спросила, как егоздоровье, ему не следует играть в пелоту, чтобы не переутомляться, лучше,если они порисуют или почитают в гостиной; она говорила с ним оченьсерьезно, так же как всегда говорила с Доро, приветливая, но такая далекая,старшая сестра, заботливая и почти строгая. В тот вечер, засыпая, Анибальпочувствовал, как его глаза чем-то наполнились, что подушка превратилась вСару, и ему так захотелось крепко обнять ее и заплакать, прижавшись к нейлицом, почувствовать прикосновение волос Сары, так захотелось, чтобы онабыла здесь, принесла бы ему лекарство и посмотрела бы на градуснике, какая унего температура, сидя в ногах его кровати. Когда мать утром пришла к нему истала растирать ему грудь чем-то, пахнущим алкоголем и ментолом, он закрылглаза, и то была рука Сары, которая подняла подол его рубашки и нежногладила его, исцеляя от болезни.
И снова было лето, патио в доме Доро, каникулы с приключенческимироманами и моделями самолетов, с коллекциями марок и фотографий футболистов,которые наклеивались в альбом. В тот вечер они говорили о длинных брюках,уже совсем немного оставалось до того, как они начнут их носить, кто жеходит в школу второй ступени в коротких штанах. Сара позвала их выпить кофес молоком, и ему показалось, она слышала, о чем они говорили, с губ еесловно только что слетела улыбка, ей, наверное, смешно было слышать, как ониговорят о таких вещах, и она немножко насмехалась над ними. Доро сказал ему,что у нее уже есть жених, толстый сеньор, который приходит к ним посубботам, но которого Анибаль еще не видел. Он представил себе, как женихприносит Саре конфеты и разговаривает с ней в гостиной точь-в-точь как женихего двоюродной сестры Лолы, а через несколько дней бронхит прошел и он сновамог играть на пустыре вместе с Доро и другими мальчишками. Но в ту ночь надуше у него было грустно и одновременно светло, он был у себя в комнате и,прежде чем уснуть, подумал о том, что Сары здесь нет, что она никогда невойдет в эту комнату проведать его, ни больного, ни здорового, вот каксейчас, когда он чувствует ее так близко, когда видит ее, хотя глаза егозакрыты, и ни голос Доро, ни крики других мальчишек не мешают ему ощущать ееприсутствие, она здесь только для него, вместе с ним, и слезы снованавернулись на глаза, так захотелось ему почувствовать ее заботу, такзахотелось стать Доро, которого обнимают руки Сары, Доро, лба которогокасаются волосы Сары, Доро, которому Сара желает спокойной ночи и которогоукрывают простыней руки Сары, прежде чем она покинет его комнату.
Он отважился спросить у Доро, как бы мимоходом, кто ухаживал за ним,когда он болел, потому что у Доро была желудочная инфекция и он пять днейпровел в постели. Спросил так, будто само собой разумелось, что за нимухаживала его мать, но он знал, что такого быть не может, что это могладелать только Сара, давать лекарства, ну и все прочее. Доро ответил, что вседелала сестра, перевел разговор на другое и заговорил о кино. Но Анибальхотел знать больше, когда он был маленький, кто возился с ним, тоже Сара,конечно, Сара, ведь мама уже восемь лет как в инвалидном кресле и Саразаботится о них обоих. Но тогда, значит, она и купала тебя, когда ты былмаленький? Конечно, чего ты спрашиваешь о такой ерунде? Да так, просто чтобызнать, должно быть, это странно, когда у тебя есть старшая сестра, котораятебя купает. Да нет тут ничего странного, че. А когда ты был маленький иболел, она за тобой ухаживала и делала все-все? Ясное дело. А тебе не былостыдно, что твоя сестра видит тебя и все делает? Да нет, с чего стыдно-то, яведь был совсем маленький. А сейчас? Ну и сейчас то же самое, почему мнедолжно быть стыдно, если я болею.
Вот именно почему. В час, когда, закрыв глаза, он представлял себе, какСара входит к нему в комнату, подходит к его постели, ему так хотелось,чтобы она спросила, как он себя чувствует, чтобы она положила руку ему налоб, а потом откинула простыню, чтобы посмотреть, как заживает царапина наикре, поменяла бы ему повязку и назвала бы глупышом за то, что он порезалсяосколком стекла. Он чувствовал, как она поднимает ему рубашку и оглядываетего, обнаженного, ощупывает ему живот, проверяя, нет ли воспаления, и сновазакрывает его простыней, чтобы он уснул. Обняв подушку, он чувствовал себятаким одиноким, а когда снова открывал глаза и видел пустую комнату, где ужене было Сары, на него накатывала печаль и нежность, потому что никто, ниодин человек на свете, не знал о его любви, даже сама Сара, и никто не могпонять его страданий, его желания умереть ради Сары, спасти ее от тигра илиот пожара и умереть за нее и чтобы она благодарила его и целовала, рыдая. Акогда его руки скользили вниз и он начинал ласкать себя, как это делал Дорои все остальные мальчишки, Сара исчезала из его грез, а появлялась либодочка хозяина магазина, либо его двоюродная сестра Йоланда, это не моглабыть Сара, которая приходила по ночам, чтобы ухаживать за ним, как онаухаживала за Доро, с ней приходила только нежность, которую он чувствовал,когда она наклонялась к нему и гладила его, и это была любовь, хотя Анибальуже знал, какой может быть любовь, и не раз представлял себе любовь сЙоландой и все то, что он когда-нибудь будет делать с Йоландой или с дочкойхозяина магазина.
День, когда случилась история с канавой, пришелся на конец лета, онинаигрались на пустыре и, отделившись от компании мальчишек, отправились подороге, известной только им, которую они называли «дорогой Сандокана»[330], ноуглубились в колючие заросли, туда, где однажды наткнулись на повешеннуюсобаку и с испугу убежали. Царапая руки, они прокладывали себе путь, пока недошли до самой чащи, где лицо задевали ветви плакучих ив, и так дошли докрая глубокого рва с мутной водой, где они много раз надеялись наловитькрасноперок, но откуда ни разу так ни одной и не выудили. Они любили сидетьна краю рва и, покуривая сигареты, которые Доро делал из кукурузных стеблей,обсуждать романы Сальгари или планировать будущие путешествия и разноедругое. Но в тот день им не повезло, ботинок Анибаля зацепился за корень, онстал падать вперед, ухватился за Доро, и они оба покатились по откосу рва ипровалились в грязь по пояс, опасности вроде никакой, но, с другой стороны,мало ли что, они отчаянно хватались за ветви плакучих ив и в конце концов,карабкаясь по склону и отчаянно ругаясь, выбрались из рва, вывалявшись вгрязи по уши, грязь была везде, даже под рубашками и штанами и пахла гнильюи дохлой крысой.
Они вернулись, почти не разговаривая, и сразу пошли в глубь сада у домаДоро, в надежде, что в патио никого нет и они смогут отмыться, пока их никтоне видел. Сара развешивала белье возле курятника и видела, как они вошли,Доро, словно бы с опаской, Анибаль позади, полумертвый от стыда идействительно мечтавший умереть на месте или оказаться в тот момент затысячу лиг от Сары, а она смотрела на них, сжав губы, в полном молчании,которое пригвождало их к месту, смешных и растерянных, в этом залитомсолнцем патио.
— Только этого не хватало, — проговорила Сара, направляясь к Доро, нотут Анибаль стал бормотать какие-то слова, во всем признаваться, мол, этоего вина, это у него застрял ботинок и все такое, Доро ни в чем не виноват,и все это случилось потому, что там скользко.
— Сейчас же мыться, оба, — сказала Сара, будто ничего этого неслышала. — Ботинки оставьте на крыльце, а одежду выстираете в корыте возлекурятника.
В ванной они оглядели друг друга, и Доро первый засмеялся, но смех былкакой-то неубедительный, они разделись и включили душ, и, когда полиласьвода, они уже смогли смеяться от души, драться из-за мыла, оглядывать другдруга с головы до ног и щекотать. Потоки грязи стекали в водослив, имало-помалу они отмывались, мыло стало пениться, они так расшалились, чтодаже не обратили внимания, когда дверь открылась и на пороге появилась Сара,которая стояла и смотрела на них, потом она подошла к Доро, взяла у негомыло и намылила ему спину, которая все еще была в грязи. Анибаль не знал,что делать, он стоял в ванне, сложив ладони внизу живота, потом повернулсяспиной, чтобы Сара его не видела, но так было еще хуже: три четверти на видуи вода течет по лицу, он повернулся другим боком, потом опять спиной, но тутСара дала ему мыло и сказала: «вымой за ушами, у тебя везде грязь».
Этой ночью он видел Сару не так, как раньше, он сжимал веки как можнокрепче, но видел только, как они с Доро мылись в ванне, а Сара подошла к ними осмотрела сверху донизу, а потом вышла из ванной и унесла кучу грязнойодежды, которую сама великодушно выстирала в корыте, а им крикнула, чтобыони завернулись в банные полотенца и сидели бы так, пока не высохнут, потоммолча дала им кофе с молоком, ни ругала, ни утешала, поставила гладильнуюдоску под кустом глицинии[331] и стала сушить их рубашки и штаны. И еще он видел,как ничего не мог ей сказать, когда все кончилось, когда она позвала иходеваться, даже просто сказать: спасибо, Сара, ты такая добрая, правда,спасибо, Сара. Он даже этого не мог сказать, и Доро тоже, они молча оделись,а потом занялись марками и моделями самолетиков, а Сара так больше и непоявилась, как обычно, обихаживала мать перед сном, готовила ужин, иногда,сквозь звон тарелок и кастрюль, им было слышно, как она напевала танго,незримая, как сейчас, когда он сжимает веки, но ничего не получается, и онане приходит, не приходит, чтобы услышать, как он ее любит и как емудействительно хочется умереть при воспоминании, что она видела его в душе.
Должно быть, это было в последние каникулы перед поступлением внациональный колледж, без Доро, потому что Доро поступал в обычную школу, нооба пообещали друг другу видеться каждый день, даже когда будут учиться вразных школах, какая разница, если по вечерам они все равно будут играть,как всегда, они не знали того, что в один февральский или мартовский деньони поиграют в патио дома Доро в последний раз, потому что семья Анибаляпереезжала в Буэнос-Айрес, и теперь они могли видеться только в конценедели, в горьком озлоблении на эту перемену, которую они не хотелипринимать, потому что взрослые, занятые своими важными делами, разлучили их,не посоветовавшись с ними и не заботясь об их чувствах.
Произошло еще одно внезапное событие, как раз когда они смениликороткие штаны на брюки, Доро сказал ему, что Сара выходит замуж в началемарта, сказал как о чем-то не заслуживающем внимания, и Анибаль не произнесв ответ ни слова, прошло еще несколько дней, прежде чем он отважилсяспросить у Доро, будет ли Сара жить с ними и дальше после замужества, тычто, идиот, как она может жить здесь, у этого типа денег знаешь сколько, онсобирается увезти ее в Буэнос-Айрес, и еще один дом у него в Тандиле, а яостанусь с мамой и тетей Фаустиной, которая будет за ней ухаживать.
В последнюю субботу каникул он наконец увидел жениха Сары, толстый,очкастый, он приехал на собственном автомобиле, был одет в синий костюм ивылез из машины с коробкой пирожных и букетом белых лилий. Анибаля позвалидомой, потому что пора было укладывать вещи, в понедельник переезжать, а унего еще ничего не собрано. Ему хотелось пойти к Доро, он и сам не зналзачем, просто побыть у них в доме, но мать велела ему укладывать книги,глобус, коллекции насекомых. Ему сказали, что теперь у него будет просторнаякомната окнами на улицу, и еще сказали, что он сможет ходить в колледжпешком. Все это было ново для него, начиналась другая жизнь, котораямедленно кружилась вокруг него, а между тем Сара, наверное, сидела вгостиной с толстяком в синем костюме, пила чай с пирожными, которые онпринес, такая далекая от патио, далекая от Доро и от него, и она уже никогдане позовет их пить кофе с молоком в тени глициний.
В конце первой же недели в Буэнос-Айресе (и правда, его комната былаочень большая, совсем отдельная, рядом с домом было полно магазинов, акинотеатр всего в двух кварталах) он сел в поезд и приехал в Банфилд, чтобыповидаться с Доро. Он познакомился с тетей Фаустиной, которая ничем неугостила их, после того как они поиграли в патио, потом они пошлипрогуляться по кварталу, и Анибаль не сразу решился спросить про Сару. Всенормально, вышла замуж, но они только расписались в мэрии, венчания не было,а теперь проводят медовый месяц в своем доме, в Тандиле, каждые две неделиСара будет приезжать повидаться с матерью. Ты по ней скучаешь? Скучаю, а чтоподелаешь? Ясное дело, теперь она замужем. Доро отвечал рассеянно, заговорило чем-то другом, и Анибаль не нашелся, как ему перевести разговор на Сару,может, попросить Доро рассказать про свадьбу, и Доро рассмеялся, я-то откудазнаю, все как всегда, из мэрии они поехали в отель, а там первая брачнаяночь, они легли спать, ну и этот тип, и все такое. Анибаль слушал Доро, асам рассматривал балконы и решетки, он не хотел, чтобы Доро видел, какое унего лицо, и Доро понял это по-своему, спорим, ты не знаешь, что такоепервая брачная ночь. Не доставай, ясное дело, знаю. Ты знаешь про вообще, апервый раз все по-другому, мне Рамирес рассказывал, а ему рассказывал егобрат, он адвокат, в прошлом году женился и все ему объяснил. Они сели наплощади на пустую скамейку, Доро купил сигареты и все рассказывал и курил,Анибаль слушал и вдыхал дым до тех пор, пока у него не начала кружитьсяголова, ему не надо было закрывать глаза, чтобы увидеть сквозь листвудеревьев тело Сары, которое он никогда не представлял себе просто как тело,увидеть первую брачную ночь сквозь рассказы брата Рамиреса, сквозь голосДоро, который все говорил и говорил.
В тот день он не решился попросить адрес Сары в Буэнос-Айресе, оставилэто до другого раза, потому что в тот момент боялся Доро, но другого разатак никогда уже и не было, начался колледж, появились новые друзья,Буэнос-Айрес понемногу затянул Анибаля, обрушив на него гору учебников поматематике, множество кинотеатров в центре города, стадион Ривер и первыеночные прогулки с Бето, который был коренным жителем города. То же самое,наверное, происходило с Доро в Ла-Плата[332], сколько раз бывало, Анибальсобирался черкнуть Доро несколько строк, потому что телефона у Доро не было,но тут приходил Бето или нужно было сделать какую-нибудь письменную работу,проходили месяцы, так прошел год, каникулы в Саладильо[333], от Сары остался неболее чем далекий образ, как вспышка молнии, когда Мария или Фелиса вдругчем-то напоминали Сару. Однажды на втором году жизни в Буэнос-Айресе онвдруг увидел ее во сне, необыкновенно ясном, и у него защемило сердце иобожгло горечью, в конце концов, он никогда не был в нее влюблен, он былтогда почти ребенком, и Сара никогда не обращала на него внимания, кактеперь Фелиса или блондинка из аптеки, никогда не ходила с ним на танцы, какего двоюродная сестра Беба или Фелиса, чтобы отпраздновать начало четвертогокурса, никогда не позволяла ему гладить ее волосы, как Мария, поехать вСан-Исидро на танцы и затеряться в полуночной роще на берегу, целоватьФелису в губы, не обращая внимания на ее протесты и смешки, прижать ее кстволу дерева и ласкать ее грудь, скользнуть рукой вниз и ощутитьсокровенный жар, а после других танцев и кино забраться в глубину садаФелисы и опуститься вместе с ней на траву, почувствовать на губах еесолоноватый вкус, искать ее рукой, не останавливая ее руки, конечно, он несказал ей, что у него это в первый раз и что ему страшно, он уже был напервом курсе и учился на инженера, он не мог сказать такое Фелисе, а потомуже не нужно было ничего говорить, потому что он быстро всему научился сФелисой, а иногда с двоюродной сестрой Бебой.
Больше он никогда не слышал о Доро, да ему это было и не важно, забылон и Бето, который преподавал историю в каком-то провинциальном городишке,игры ушли в прошлое, что ж тут удивительного, у всех так, Анибаль принималжизнь, не особенно пытаясь осмысливать то, что называлось его жизнью,диплом, гепатит в тяжелой форме, поездка в Бразилию, важный проект в одномконструкторском бюро с двумя-тремя компаньонами. Он только что попрощался содним из них в дверях, когда шел выпить пива после работы, как вдруг увиделСару, которая шла по другой стороне улицы. Он тут же вспомнил, что прошлойночью видел Сару во сне и что там был всегдашний патио в доме Доро, ничего,в общем-то, не происходило, Сара просто была там и развешивала белье илизвала их выпить кофе с молоком, и сон тут же кончился, так и не начавшись.Может, как раз потому, что ничего не происходило, образы во сне были такиеяркие и четкие под летним солнцем Банфилда, которое во сне было совсем иным,чем солнце в Буэнос-Айресе; и, пожалуй, именно поэтому или потому, что вжизни ему чего-то недоставало, он и вспомнил Сару после стольких летзабвения (никакого забвения не было, угрюмо повторял он себе целый день), асейчас увидел, как она идет по улице, одетая в белое платье, такая ж, как вте времена, и ее волосы, при каждом шаге играя бликами в золотистых лучахсолнца, так же стелются по плечам, и это видение вплелось в образы сна,будто было его продолжением, и его это не удивило, так непременно и должнобыло случиться, и он это предвидел, перейти улицу и оказаться прямо передней, назваться, она удивленно посмотрела на него, сначала не узнала, ивдруг, ну да, конечно же, она широко улыбнулась и протянула ему руку, потомкрепко пожала его руку, все так же продолжая улыбаться.
— Просто невероятно, — сказала Сара. — И как мне было тебя узнатьпосле стольких лет.
— Вам-то конечно, — сказал Анибаль. — А вот я вас сразу узнал.
— Это понятно, — объяснила Сара. — Ведь ты ходил тогда в короткихштанишках. Я тоже сильно изменилась, просто у тебя хорошая память на лица.
Он на секунду заколебался и понял, что выглядит идиотом, называя ее на«вы».
— Нет, ты не изменилась, даже прическа та же. Ты все такая же.
— У тебя хорошая память на лица, но ты несколько близорук, — сказалаона с прежней интонацией, доброжелательно и немного насмешливо.
Солнце светило им прямо в лицо, разговаривать среди машин и людей былотрудно. Сара сказала, что не торопится и что с удовольствием посидела бы вкаком-нибудь кафе. Они выкурили по первой сигарете, он ограничился общимивопросами, то да се, Доро работает учителем в Адроге[334], мама, как птица,умерла легко, когда читала газету, он с несколькими коллегами инженерамиобразовал свое бюро, дела идут сносно, хотя, понятное дело, кризис. Закуриввторую сигарету, Анибаль решился задать вопрос, который жег ему губы:
— А как твой муж?
Сара выпустила дым через нос и медленно подняла на него глаза.
— Пьет, — сказала она.
Ни горечи, ни сожаления, просто ответила, и все, и снова стала тойСарой, которой была в Банфилде до всего этого, до разлуки и забвения, дотого сна прошлой ночью, такой же, как в патио дома Доро, она согласиласьвыпить еще виски, как всегда, почти без слов, пусть он продолжает, пустьрасскажет ей, ведь у него было много что ей рассказать, все эти годы былизаполнены такими важными для него вещами, она же как будто и не жила вовсе,и не стоит говорить почему. Пожалуй, она только что все объяснила однимсловом.
Невозможно понять, в какой момент все стало так легко, игра в вопросы иответы, Анибаль положил руку на скатерть, и Сара не убрала свою руку из-подего руки, она так и лежала на столе, пока он, опустив голову, потому что немог взглянуть ей в лицо, рассказывал ей о том, чем было для него патио ихдома, о Доро, о ночах в своей комнате, о градуснике, о слезах в подушку. Онговорил обо всем этом бесцветно и монотонно, нагромождая мелкие подробностии разные эпизоды, а выходило все одно и то же, я был так влюблен в тебя, таквлюблен, но я не мог сказать тебе об этом, ты приходила ко мне по ночам иухаживала за мной, ты была моя молоденькая мама, такой у меня не было, тыставила мне градусник и гладила меня по голове, чтобы я уснул, ты давала намкофе с молоком в патио, помнишь, ты не бранила нас, когда нам случалосьпроштрафиться, мне так хотелось, чтобы ты говорила только со мной обо всемна свете, но ты смотрела на меня так свысока, ты улыбалась мне так издалека,огромное невидимое стекло разделяло нас, и ты ничего не могла поделать,чтобы его разбить, и потому по ночам я звал тебя и ты приходила и ухаживалаза мной, ты была рядом, ты любила меня так же, как любил тебя я, ты гладиламеня по голове, делала для меня все то, что делала для Доро, то, что тывсегда делала для Доро, но я-то был не Доро, только однажды, Сара, толькооднажды, и это было ужасно, я никогда не забуду об этом, потому что мнетогда хотелось умереть, но я не смог или не сумел, конечно, я не хотелумирать, но это была любовь, мне хотелось умереть, потому что ты видела менявсего и смотрела на меня, как на ребенка, ты вошла в ванную и осмотрела меняс головы до ног, ты смотрела на меня так же, как всегда смотрела на Доро, тыбыла уже невеста, должна была скоро выйти замуж, а тут я, и ты дала мне мылои велела вымыть уши, ты смотрела на меня голого, как на маленькогомальчишку, которым я тогда и был, и тебе не было до меня никакого дела, тыдаже не видела меня, потому что ты видела всего лишь мальчишку и вела себятак, будто ты меня не видела вовсе, как если бы меня там не было, а я незнал, куда мне деваться, пока ты на меня так смотрела.
— Я прекрасно это помню, — сказала Сара. — Я помню об этом так жехорошо, как ты, Анибаль.
— Возможно, но это не одно и то же.
— Кто знает, одно и то же или нет. Ты тогда не мог этого знать, но ячувствовала, что ты любишь меня именно так и что я заставляю тебя страдать,и потому я вынуждена была обращаться с тобой, как с Доро. Ты был ребенком,но порой мне было так жаль, что ты еще ребенок, мне казалось, этонесправедливо, когда вот так. Был бы ты лет на пять постарше… Я скажу тебеодну вещь, потому что сейчас уже можно и потому что это будет справедливо, яв тот вечер специально вошла в ванную под каким-то предлогом, у меня не былоникакой надобности входить и смотреть, как вы там моетесь, вошла, чтобывзять и покончить со всем этим, излечить тебя от твоих грез, чтобы ты понял,тебе никогда не видать меня такой, пока я имею право осматривать тебя совсех сторон, как смотрят на ребенка. Вот поэтому, Анибаль, я и вошла, чтобыизлечить тебя одним разом, чтобы ты перестал смотреть на меня так, как тысмотрел, думая, что я ничего не замечаю. А сейчас, да, еще виски, раз уж мыоба такие взрослые.
С вечера до глубокой ночи, блуждая по дорогам из слов, которыеприходили и уходили, руки, которые вдруг нашли друг друга на скатерти, смехи еще несколько выкуренных сигарет, в результате поездка в такси, какое-томесто, которое было известно ей или ему, какая-то комната, все будтоотчеканилось в единый моментальный образ из белизны простыней и короткогобурного соединения в бесконечном желании друг друга, прерванные паузы иновые повторения, новые яростные преодоления, с каждым разом все болееневероятные, и каждый вскрик, каждый стон, который обрушивался на них,затягивал их, сжигал их, пока не накатило забытье, пока не догорел последнийогонек предрассветной сигареты. Когда я погасил настольную лампу и заглянулв пустой стакан, все во мне никак не хотело признавать, что сейчас девятьчасов вечера и что я сижу усталый после очередного рабочего дня. К чемупродолжать писать, если слова целый час скользили по краю этого отрицания,превращая слова на бумаге в то, чем они и были, — в умозрительныезарисовки, лишенные какой бы то ни было опоры? До какого-то момента онискакали во весь опор, оседлав действительность, наполнившись солнцем илетом, слова «патио в Банфилде», слова «Доро, игры и глубокий ров», жужжащийулей услужливой памяти. И вот пришел момент, и не стало больше ни Сары, ниБанфилда, и рассказ превращается в обычную каждодневность без воспоминаний иснов, жизнь как жизнь, не больше и не меньше. Мне хотелось продолжать,хотелось, чтобы и слова согласились продолжать и вели бы меня все дальшевперед, до самого нашего ежедневного сегодня, до любого из долгих рабочихдней в конструкторском бюро, и тогда я вспомнил о своем сне, который виделпрошлой ночью, о сне, где снова была Сара, о возвращении Сары из такогодалека, во времени и пространстве, и я не смог оставаться больше в своемнастоящем, из которого я снова вышел однажды вечером на улицу после работы иотправился выпить пива в угловом кафе, слова стали наполняться жизнью, ихотя они лгали, хотя ничего такого не было, я все равно продолжал записыватьих, потому что они говорили о Саре, о Саре, которая шла по улице, такздорово было продолжать, хотя это все так нелепо, описать, как я перешелулицу, словами, которые привели меня к встрече с Сарой и позволили мнепризнаться Саре, кто я, единственный способ остаться наконец с ней вдвоем исказать ей всю правду, коснуться ее руки и поцеловать ее, слышать ее голос ивидеть, как волосы ласкают ей плечи, уйти с ней в ночь, где слованаполняются пеной простыней и ласками, но как тут продолжать, как начать сэтой ночи свою жизнь с Сарой, когда совсем рядом слышался голос Фелисы,которая вернулась домой с детьми и зашла сказать мне, что ужин готов, пораза стол, уже поздно, а дети хотели посмотреть по телевизору фильм про утенкаДональда в десять часов двадцать минут.
[Пер. А.Борисовой]
Кошмары
Подождать, говорили все, надо подождать, в таких случаях ничего нельзязнать наверняка; не отставал от остальных и доктор Раймонди: надо подождать,сеньор Ботто; да, доктор, но Меча не просыпается уже две недели, лежит двенедели как мертвая, доктор; вижу, сеньора Луиса, вижу, это классическоекоматозное состояние, ничего тут не поделаешь, можно только ждать. Лауротоже ждал; возвращаясь из университета, он всякий раз замирал перед закрытойдверью и думал: нет, сегодня уже точно, сегодня я войду и увижу, что онапроснулась, открыла глаза и разговаривает с мамой, не может это столькотянуться, не может она умереть в двадцать лет, наверняка она сидит сейчас накровати и разговаривает с мамой. Но ожидание не кончалось. Все по-прежнему,сынок, доктор снова наведается к нам во второй половине дня, окружающиеупорно твердят, что ничего сделать нельзя. Вы бы поели, друг мой, вашаматушка посидит с Мечей, вам надо питаться, не забывайте — у вас экзамены,давайте-ка между делом посмотрим новости. Впрочем, почти все в этом домепроисходило как бы между делом, а единственным настоящим, серьезным,постоянным делом была болезнь Мечи, тяжесть тела Мечи на кровати, Меча,худенькая и невесомая, обожающая танцевать рок-н-ролл и играть в теннис,вдавленное в кровать тело и подавленность окружающих, вот уже который деньподряд это не прекращается, это сложный процесс, коматозное состояние,сеньор Ботто, это непредсказуемо, сеньора Луиса, мы можем лишь поддерживатьорганизм и создавать ему благоприятные условия, в ее юном возрасте столькосил, такая воля к жизни. Но ведь она не может помочь нам, доктор, она ничегоне понимает, лежит, как… Господи, прости, я сама не знаю, что говорю.
Лауро тоже до конца не верилось, происходящее казалось розыгрышем. Мечавсегда его жестоко разыгрывала: одевшись привидением, пугала на лестнице,прятала в его постели метелку из перьев, и они смеялись до упаду, придумываяновые каверзы, стараясь удержать этими играми уходящее детство. Сложныйпроцесс, жар и боли, и однажды вечером вдруг — обрыв, обрыв и внезапнаятишина, пепельно-серая кожа, далекое, спокойное дыхание. Это единственное,что оставалось спокойным среди царившей неразберихи, врачей, приборов иконсилиумов, и мало-помалу жестокий розыгрыш Мечи становился все страшнее,постепенно подминая под себя все вокруг: отчаянные вопли доньи Луисы,сменившиеся потом тихими, почти тайными слезами, тоской, загнанной в кухню иванную комнату; родительские причитания вперемежку с последними известиями ибеглым просмотром газет; бешенство Лауро, подозревавшего какой-то подвох,это бешенство проходило только на занятиях в университете или на собраниях;неизменный глоток надежды по дороге домой из центра; ты поплатишься за это,Меча, тоже мне выдумала, гадкая девчонка, я тебе покажу, вот увидишь. Мечабыла единственной, кто сохранял спокойствие, — не считая, конечно, сиделки,примостившейся с вязаньем возле кровати; собаку отправили к дяде, докторРаймонди уже не приводил с собой коллег, он наведывался по вечерам и подолгуне задерживался, казалось, он тоже сгибается под тяжестью тела Мечи,тяжестью, которая изо дня в день наваливалась на них все больше, приучая кожиданию — единственно возможному выходу из этой ситуации.
История с кошмарами началась тем самым вечером, когда донья Луиса немогла найти термометр и удивленная сиделка отправилась за новым в аптеку науглу улицы. Донья Луиса с сиделкой, естественно, не оставили сей инцидентбез внимания, ведь термометры не теряются ни с того ни с сего, когда ихставишь по три раза на дню; они привыкли говорить при Мече в полный голос,тот первоначальный шепот был ни к чему — Меча же ничего не слышала, больныев коматозном состоянии, по уверениям доктора Раймонди, становятся совершеннобесчувственными, что бы при ней ни сказали — бесстрастное выражение ее лицане менялось. Речь все еще шла о градуснике, когда на перекрестке или, может,чуть подальше, в районе улицы Гаона[335], раздались выстрелы. Женщиныпереглянулись, сиделка пожала плечами — в их квартале, как, впрочем, и вовсех других, выстрелы были не новость, и донья Луиса собралась продолжитьразговор про термометр, но тут вдруг по рукам Мечи прошла дрожь. Она длиласьвсего мгновение, но обе женщины ее заметили, и донья Луиса вскрикнула, асиделка зажала ей рот; из гостиной прибежал сеньор Ботто, и они втроемуставились на Мечу, которая теперь уже вся тряслась как в лихорадке; дрожьбыстрой змейкой скользила от шеи к ногам, глазные яблоки дергались подсомкнутыми веками, легкая судорога искажала лицо, словно Меча силиласьзаговорить, пожаловаться, учащенно бился пульс, а потом потихоньку всезамерло в былой неподвижности…
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |