-Да, да! – орал он в трубку. – Я все понял! Все будет в лучшем виде, столик гарантируем, на входе я все передам.
Его появление стало таким неожиданным, что Том не отдавая себе отчета в своих действиях, вздрогнул и машинально сунул руку с украшением в карман широких джинсов.
-Да что ты беспокоишься. Все будет ништяк! До связи! - горячо заверил Кит кого-то в телефонную трубку, сложил мобильник и немо уставился на Тома, будто впервые увидел его.
-Каулитц. – Его глаза сузились до щелочек. – Выступление через десять минут. Ты почему еще тут?
Его взгляд упал на коробку под ногами парня. - Это что еще за мусор?
-Это …Из шкафа…Выпала хуета какая-то вот, – Том еще раз пожал плечами, растерянно окидывая рассыпавшиеся вещи взглядом.
- Не выражайся на работе, пожалуйста. И давай быстрее, не копайся! Шайссе, сегодня как никогда все должно быть идеально! - Кит, казалось, тут же забыл про Тома, и его мысли понеслись дальше, он всегда был занят и ему явно было некогда обращать внимание на странности своих сотрудников. Том усмехнулся. Никогда бы он не хотел дожить до такого возраста как Кит – пятидесяти пяти лет, с залысинами, маленького роста, разведен. Все, что у него было – это его клуб. И важности-то полные штаны. Том медленно повернулся и посмотрел на себя в зеркало.
-А чем, собственно, ты отличаешься, чувак? Ни семьи, ни даже нормальной работы, да последнюю ты, похоже просрал с улыбкой на губах.
Сегодня просто был не его день.
Том горько усмехнулся и начал медленно стаскивать с себя одежду, чтобы переодеться в рабочее перед выходом на сцену.
Никогда еще воспоминания и нахлынувшие эмоции не делали жизнь проще.
ОТ АВТОРА: Если нравится, комменты, лайки, приветствую. Плюс, если встретятся ошибки, не забывайте их мне отправлять!
Глава 3. Арест
-Как? Спрашиваю еще раз. – ужасающе терпеливым и чересчур вежливым тоном спросил Давид, вкладывая в эти слова все свое самообладание, которого уже осталось не так уж много. Его Превосходительство готов был рвануть подобно бомбе с часовым механизмом.
Вильгельм сидел и хмуро, исподлобья, смотрел на родственника. Тот в свою очередь, поедал не менее сверлящим взглядом своего племянника. Это была игра, в которую они играли достаточно часто, проверяя у кого хватит не хватит выдержки и кто первым отведет свой взгляд. Давид обычно сдавался быстрее, вот и сейчас он поспешил опустить глазки.
- Ну, я жду твоего ответа! – пробормотал он в в стол, нервно переложив с места на место какие-то документы и подвинул подставку с яркими перьями, которыми обычно писал.
Вильгельм дернул худеньким ангельским плечиком, а заодно и белым, с черными перьями, крылом и быстрым движением откинул рукой лезущие в лицо волосы.
-Еще раз отвечаю. Я как раз шел к тебе нести отчет. Я уже все яблоки пересчитал, тут иду, смотрю – гора лежит. – темноволосый Ангел мрачно постукивал пальцами по краю широкого стола, сидя напротив своего дяди, в кабинете которого он бывал уже столько раз, что можно было со счету сбиться. Чаще всего эти визиты были не из приятных, и этот раз не обещал стать исключением.
Давид нетерпеливо дернулся в его сторону.
- Прекратить!! – зашипел он и Вильгельм умолк, послушно прекратив. Он с прищуром посмотрел на своего дядю. – Где ты, вообще, был, когда нужно нести пост? Это твоя территория и почему, спрашивается, ты за ней не уследил? Кто. Съел. Яблоки? – раздельно и четко, теряя терпение, прошептал Давид, сжимая челюсть.
-Давид, я уже все сказал. Где я тогда был, там уже нет. – Вильгельм устало потер переносицу. – Я понятия не имею, я как раз шел к тебе…А тут смотрю, гора лежит… - Улыбаясь одним уголком губ и честно заглядывая дяде прямо в глаза по пятому кругу начал племянник, перебирая тонкими пальцами край туники.
Давид со стоном опустился в свое кресло.
Они уже битых полчаса выясняли отношения в этом до боли знакомом светлом кабинете верховного Апостола, который, багровея, как помидор, пытался выяснить у своего племянника детали того странного инцидента, за которым того застал.
Вильгельм прекрасно понимал, что Давид видит его насквозь и, по большому счету, было бесполезно ему сейчас что-то доказывать. Ему казалось, что чертов пронырливый родственник знал и слышал слишком много лишнего, неизвестно как долго ныкаясь в своем укрытии. Но младший Ангел, к сожалению, имел одну очень большую слабость, в которой никогда не мог себе отказать, даже, когда знал, что счет явно будет не в его пользу: ему до безумия нравилось смотреть, как лицо дяди перекрашивается в свекольный оттенок от праведного гнева. Это было его самым любимым зрелищем, которое он готов был наблюдать вечно, стараясь провоцировать Давида всеми известными ему способами.
И он дал себе обещание ни за что не сознаваться ни в чем, пока тот не предъявит ему доказательства достаточно веские, чтобы выдвигать такого рода обвинения. Вильгельм улыбнулся еще шире и с ледяным спокойствием скрестил на груди руки, прямо смотря на Апостола так, что у того весьма ощутимо пробежало целое стадо мурашек вдоль всей спины.
- Значит, не будешь рассказывать? – еще раз недобро уточнил он, сжимая руки в замок.
-Рассказывать что? – Вильгельм еще раз ковырнул ногтем край стола, отколупав от него кусочек позолоченной краски. – Могу рассказать, я тут на досуге книгу одну прочел, вот послушай…
-С кем ты говорил? - перебил его Давид. Он снова вскочил, шлепнув мальчишку по руке, перегнувшись через весь стол.
- Зря ты не хочешь послушать про книгу. Очень интересная. – Вильгельм пожал плечами. – Там рассказывается про девочку, летающий домик и Страшилу, которому набили в голову мозги из отрубей. Я тебе хотел предложить, может нам Сакию так сделать? А то он у нас совсем… - Вильгельм картинно покрутил пальцем у виска.
Давид, потеряв терпение, резко встал, обошел стол, и, опершись на ручки кресла, в котором сидел племянник, склонился над ним так, что его лицо зависло буквально в паре сантиметров. Его золотистые огромные крылья за спиной трепетали, и это был явно нехороший знак.
-С кем ты говорил!? - Он шумно втянул носом воздух. - Где ты взял сигареты?
- На рынке поменял, как и обычно. – не моргнув глазом, соврал Вильгельм. – Что из этого для тебя новость? Ты же знаешь, контрабанду никто не отменял. – Он внимательно смотрел на своего родственника, прилежно и честно отвечая на его вопросы.
Давид скрипнул зубами.
Глупо было полагать, конечно, что на расстоянии, на котором Апостол стоял все это время, спрятавшись за кустом, их с Дарией можно было не заметить. Да и дым от сигарет не выветрился бы так быстро... Если в теории бычок еще можно было свалить на кого–то еще, открестившись от него всеми правдами и неправдами, то запах табачного дыма на одежде было уже совсем другим делом. Вильгельм продолжал все так же смотреть на дядю, стараясь ничем не выдавать своих сомнений.
Давид наверняка все слышал и теперь непременно расшибется в лепешку, пока все не узнает. Просто круто. Этого ни в коем случае нельзя было делать сейчас, даже если дядя и собирался припереть его к стенке, нужно было хотя бы сохранить при этом лицо. Это всегда получалось у Вильгельма без особого труда.
- Повторяю свой вопрос в третий раз. С кем ты говорил? – Дядя угрожающе надвигался на своего племянника, не давая ему ни секунды на то, чтобы можно было расслабиться. Ему уже начало надоедать бесконечно повторять одно и то же.
Бледными губами Вильгельм выдавил некое подобие глупой ухмылки. Верная тактика скосить под дурачка редко подводила его.
- Я? Говорил? Когда? - Он посмотрел на своего родственника большими карими глазами, в которых сквозило неподдельное удивление. Давид смотря прямо в глаза племяннику, словно гипнотизируя его и пока еще терпеливо ждал ответа.
-Я ни с кем не говорил, Давид. Так, выражал некоторые мысли вслух. – Вильгельм легкомысленно махнул рукой. – Философскими изысканиями занимался, рассуждал о вечном в тени зеленых деревьев, очень располагает, знаешь ли. – Он мечтательно улыбнулся.
«И зачем только я пошел с ней, тем более так близко от Дворца, в самом разгаре службы! Ведь знал же…» – Грустно, но запоздало пронеслось у младшего Ангела в голове.
- Сам с собой, значит. Приятно поговорить с умными людьми, да, Вильгельм? – Не предвещающим ничего хорошего сладким голосом раздельно проговорил Давид. В голове его со звучным хлопком лопнула последняя струна терпения.
Вильгельм все так же, не отводя глаз, медленно прикрыл, снова открыл глаза, соглашаясь и кивая.
- И кто тронул яблоки ты, конечно, не видел. Потому что кроме тебя там никого не было.
Вильгельм отрицательно помотал головой.
- И с дежурства в самом разгаре смены ты тоже ушел из наилучших соображений, думая, что тебе, как обычно, сойдет это с рук.
Вильгельм, не моргая глазом, смотрел на дядю. Снова кивок, не отводя взгляда от его лица.
- И ты не предполагал, что рано или поздно тебе придется ответить за все, хотя тебя уже предупреждали раз тысячу. – Ледяным, совершенно недобрым тоном осведомился Давид.
-Конечно нет. – Все тот же прямой, уверенный взгляд.
Давид искренне позавидовал его стальной выдержке и упертости. Глаза его подозрительно блеснули.
- Ну, хорошо. – Елейная улыбка озарила лицо верховного Апостола. - Хорошо. Значит, ты сам того просил. Стража!
Вильгельм удивленно вскинул голову, паника метнулась в его глазах впервые за весь их разговор, с того момента, как он пересек порог этого кабинета. Давид довольно ухмыльнулся.
-Что? Что ты хочешь этим … -Начал было Ангел низким, внезапно севшим голосом.
Он не договорил. В комнату влетел огромный Страж в сияющих золотом доспехах с огромной алебардой наперевес и коротким ежиком волос. За каким бесом Сакий таскал с собой эту хренотень, Вильгельм так никогда и не понимал – на территории Рая никогда не возникало таких ситуаций, в которых она могла бы пригодиться, и делал это охранник скорее для чувства собственной важности, нежели из практичных соображений.
Вильгельм закатил глаза - Сакий вытаращился на него, как будто увидел впервые. Младший Ангел фыркнул, глядя на обескураженное лицо охранника, и, ехидно задрав бровь, игриво махнул ему ручкой. С утра, примерно с того момента, как он от него улизнул, прошло уже достаточно много времени и, похоже, недалекий Страж только сейчас сообразил, что его подопечный совсем не в ванной. Лицо его побагровело.
-Апостол Давид! Ваше Превосходительство! – Гневно прорычал он, высверливая в Вильгельме страшные сквозные дыры бешенства.
-Моего племянника под арест, приказать прочесать территорию!
-Есть, Ваше Превосходительство! - не выдав ничем и тени сомнения, огромный Сакий горой надвинулся на Вильгельма, мощная рука легла на тонкое предплечье.
-Мастер Вильгельм, идемте.
-Давид! Давид! Ты что? - Улыбка слетела с лица мальчишки и челюсти его немедленно сжались почти до скрипа. Он не хотел терять самообладания, но оно само так получилось, он не мог больше держать себя в руках, в миг потеряв весь свой контроль. – Отпусти меня, банка консервная! Сакий! Пусти, слышишь? - Орал узник в спину огромному охраннику волокущему его в недра Дворца. – Давид, ты с ума сошел, я твой племянник! У тебя нет никаких доказательств! - Оборачиваясь, бросил он черный, бешеный взгляд на дядю, голос его уже затихал в отдалении, гулким эхо извещая всех во Дворце о том, что паника накрывает иногда даже самых стойких.
- Посиди, посиди! Может, проснется память! – Верховный Апостол гневно проорал ему вслед и с силой захлопнул двери кабинета. - Что бы сказала сейчас его мать, моя сестра, увидев это. – Тихо прошептал он, потирая переносицу.
-Сакий. Сакий! Пусти! – Вильгельм пытался вывернуть руку из железной хватки обезьяноподобного стража, который впервые был не настроен на шутки сегодня. Он даже не замечал лишнего веса в его руке, поднимая мальчишку легко, как и свою бесполезную алебарду, которую нес наперевес в другой. – Сакий, я знаю, где Давид держит вино! Свое лучшее!
-Не положено разговаривать с узниками! – Промычал Страж и, гневно сверкнув очками в золотой оправе поволок пленника вниз по винтовой лестнице.
-Ну, пусти! – Вильгельм пошел на последнее ухищрение. – А то щас заору! Ты знаешь, как я ору, стекла повылетают. И очки твои точно разобьет!
Сакий молча перехватил мальчишку через плечо, зажав ему рот гигантской титанической ладонью.
-Ммм!!! – только и смог выдавить парень, скрываясь в темноте коридора, бултыхаясь, как мешок с Райскими яблоками на плече у огромного Стража.
Слова Давида так и звенели в ушах:
«Прочесать территорию!» И Вильгельм молился только об одном – как бы только Дария успела уйти. Хотя, за это, пожалуй, можно было не волноваться, скорее Стражники не вернулись бы обратно, чем она далась бы им в руки. И все – таки во всей этой ситуации не было ну совершенно ничего хорошего. И почему-то именно сейчас, впервые за все время своего пребывания во Дворце, Вильгельм начал подозревать, что доигрался окончательно. Терпение Давида все-таки оказалось не бесконечным, хотя младший Ангел очень старался сделать все возможное, чтобы его испытать и возлагал большие надежды на этот счет. Настал тот момент, когда верховный Апостол, по всей видимости, решил, что с него хватит.
С нежностью борца сумо Сакий опустил тело мальчишки на пол камеры, так, что тот отлетел к дальней стенке и, не удержавшись на ногах, сел на пятую конечность. Лязгнула задвижка, и рожа Сакия мелькнула в прорезях решетки. Убедившись в том, что узник там, где ему полагается быть, и на сей раз не собирается никуда сбегать Сакий удовлетворенно кивнул. Он, метнув еще один гневный взгляд на темноволосого Ангела, который с круглыми глазами сидел на полу, немо открывая и закрывая рот, довольно отряхнул руки и удалился. Шаги его гулким эхо раздались в сводах длинного коридора.
Вильгельм обиженно потирал отдавленную обезьяньей лапой охранника руку, глядя на наливающийся краснотой пятна, в виде гигантского отпечатка ладони, который, он знал наверняка, скоро исчезнет. Но сам факт был просто возмутителен до безобразия. Вильгельм растирал предплечье с силой, поддергивая упавшую с плеча тунику, злобно думая про себя, что этому мерзкому Сакию в ближайшее время точно несдобровать и как только он выберется из-за решетки, он уж точно устроит этой обезьяне по первое число.
Вильгельм с неприязнью оглядывал место, в котором он раньше никогда не бывал. По крайней мере, точно не в качестве узника, он только проходил несколько раз мимо, стараясь побыстрее пройти ряды камер, когда шел в дальнюю кладовую.
Даже камеры во Дворце выглядели пошло, розовые стены, белый кафель, свечи в вычурных подсвечниках, белая, совсем не тюремная тахта, на которой громоздилась башня из пушистых взбитых белоснежных подушек, раковина в форме ракушки, и, самое ужасное, музыка. Музыка была обязательной частью жизни Небесного Министерства – больше всего тут, разумеется, любили органные трели и арфу, сейчас именно она, приторная, как мед, лилась из-за окна, под которым, по всем подсчетам Вильгельма, как раз находился кабинет по занятиям вокалом и хоровым пением.
Младший Ангел старался обходить его по дуге максимального радиуса все это время, получая каждый раз нагоняи от сурового пожилого преподавателя, с дряблыми, потерявшими свою белизну крыльями и крючковатым носом. И вот сейчас, кажется, эта участь все же настигла его, и пожилой профессор мог бы быть доволен, что непослушный мальчишка, наконец, получит хотя бы парочку уроков по его дисциплине. Причина была проста: неугомонному Ангелу, на сей раз, было некуда себя деть - пронзительные трели юных музыкальных дарований оглашали округу так громко, что Вильгельм моментально впал в отчаяние. Давид сделал это нарочно, это было ясно, как божий день.
Он тихо застонал и, закрыв уши, тихо пополз на койку. Это будет очень долгое заточение, в этом просто можно было не сомневаться. Особенно, учитывая все эти побочные инструментальные подробности его заточения. И что-то подсказывало Вильгельму, что теперь он по-настоящему ощутит на своей шкуре, что такое вечность.
«Мама будет просто в ярости» - с тоской, немного запоздало подумал он, запуская свои тонкие пальцы в черную шевелюру и зажимая уши ладонями так крепко, как только мог.
Давид бешено мерил шагами комнату, из угла в угол, так, что на его столе подпрыгивали мелкие предметы и вечный двигатель в виде вращающейся постоянно пружины – символа вечности, подаренного ему как признательность за хороший труд, дребезжал с металлическим лязгом. Хороший труд стоял теперь под угрозой, больше, чем когда-либо. Он не мог поверить в это, его собственный племянник врал ему. От Вильгельма, конечно, можно было ожидать чего угодно, но Давид искренне надеялся, что хотя бы с одним вопросом они покончили навсегда. Но тот, похоже, снова всплыл с угрожающей четкостью, как это и случалось уже некоторое время назад не так уж давно, чтобы это так просто забыть.
Давид был уверен, что слышал два голоса, а не один, когда подошел к дальнему уголку сада и с удивлением узнал в одном из них хрипловатый мальчишеский тембр своего племянника. К сожалению, Давид слишком спешил, чтобы стоять там и слушать. В любом случае, он не ожидал увидеть то, что он увидел. Конечно, когда он вышел, мальчишка был уже один, растерянно стоя над горой яблочных огрызков и рядом с ним, на его счастье, уже не было никого, чтобы совершенно четко обвинить его в самом страшном преступлении, которое только мог совершить Ангел.
Правда, верховный Апостол знал одну вещь, о которой Вильгельм вряд ли догадывался. Он твердо был уверен, что это не племянник поработал над яблоками, потому что сделай Вильгельм это - он был бы уже не тут. Плоды Эдемских деревьев были запретны для всех, кто жил в Царстве Света – всего один укус и мальчишка немедленно бы провалился вниз, в места не столь отдаленные, хуже которых не было ничего. Он бы попросту оказался в мире людей.
После того случая с Евой яблоки, все до единого, было велено освятить молитвой и именно за тем нужен был их строжайший учет - никто не должен был трогать и тем более есть их. Однако, мало кто знал об истинных причинах такой строжайшей точности, вечно снующие купидончики не задавали лишних вопросов и изо дня в день покорно пересчитывали яблоки, докладывая об этом младшим Ангелам. У других-то Ангелов, разумеется, инцидентов не было, все отчеты ежемесячно были одинаковы с точностью до циферки, но Давид давно заметил, что именно на делянке его племянника вечно происходило что-то странное. Там не было ни птиц, ни зверей, ветви подозрительно шелестели. И один раз Давид готов был поклясться, что слышал женский смех в ветвях. И самое страшное, он знал, кому райские яблоки были по вкусу.
Давид яростно ударил кулаком по столу.
Птица Сирин, сидящая на жердочке в углу комнаты испуганно встрепенулась, открывая свои прекрасные голубые глаза и удивленно хлопая огромными ресницами, уставилась на Апостола.
- Ты чего шумишь? - Сонно спросила она сладким голосом, подавляя зевок и аккуратно прикрывая его изящным голубым, с золотыми прожилками, крылом.
-Вот чего! – Давид достал из складок одежды огромный наливной Райский плод и, гневно потрясая им в воздухе, вдвое яростней начал мерить комнату шагами. - Мне кажется, что у нас назревает скандал. – Давид тоскливо обошел свой стол и с шумом опустился в кресло. – Мой племянник. Он таскает на нашу территорию одного из... них. Последнее слово Давид прошептал тихо, чтобы не дай Бог кто не услышал, хотя двери кабинета и были заперты на засов изнутри. - И это мой потенциальный преемник. Позор! – верховный Апостол вцепился руками себе в накрахмаленные белые букли парика. - Это уже последняя капля. Чаша моего терпения переполнилась!
- О … - Пропела птица, грустно опуская глаза. – Но это же …
- Это измена. И если он это делает, мне придется наказать его. Ты знаешь, что это преступление, которые у нас карается …
-Ах!!! - Птица захлопала крыльями и закачала прелестной головкой – Не говори! Слышать это ранит мое сердце!
Давид мрачно закачался в кресле.
-И мое… Хотя благодаря Вильгельму от моих нервов уже давно ничего не осталось. Что мне делать теперь, Сирин? Мой родной племянник, сын моей сестры. Как я ей об этом скажу? Общается и не только общается, а укрывает и тайно проводит на нашу территорию Демонов из Нижней Палаты. Это катастрофа… Если он узнает… - Давид многозначительно возвел глаза к потолку.
Сирин кивнула головой.
-Позор, позор на мою голову, – Давид грустно уронил лицо в ладони.
- Может, тебе просто стоит поговорить с ним еще раз? – Предложила птица.
-Ты миролюбивое создание… Ты пробовала когда-нибудь говорить с кирпичной стеной? Или с единорогом? - Остро поинтересовался Давид.
- Как бы худо ни было, всегда есть какой-то просвет… Надо просто верить. - Философски изрекла птица, медленно прикрывая и снова открывая глаза. Хочешь, я спою тебе мою песню? Ты любишь слушать, как я пою. Тебе будет легче!
Давид, не отрывая лица от своих ладоней, молча кивнул, и Сирин прикрыла свои красивые глаза, затягивая сладкую протяжную песнь радости. Когда она пела, в радиусе нескольких миль вокруг расцветали цветы и все прочие птицы замолкали. Все слушали ее в немом восхищении и, не смотря ни на что, как по волшебству поднималось настроение там, куда долетал ее хрустальный, чистый голос.
Давид замер, вслушиваясь в эти прекрасные трели. Больше всего его сейчас беспокоило, что это дойдет до кого-нибудь в пределах Дворца. Например, до Совета Двенадцати Апостолов, которые вряд ли обрадуются, что на территории Эдема происходят подобные безобразия. Тем более, что это уже бывало раньше и Давид тогда на свой страх и риск решил не доводить это дело до греха и заодно до общего сведения, опасаясь бешенства Совета и своей сестры. И если они теперь узнают об этом, это будет конечная станция.
Проделки Вильгельма на сей раз перешли все границы. И терпения его непосредственного начальства том числе, его шкоды были просто нескончаемыми. Пока он был где-то рядом, весь Рай буквально сидел, как на бочке с динамитом. Это надо было прекратить.
Давид молча слушал заливистую и мелодичную птичью песнь. Когда птица пела, совершенно не хотелось думать о плохом. С ним и правда нужно было как следует поговорить, сейчас они оба успокоятся, Вильгельм посидит в своей камере, как и любой мальчишка его возраста напугается от непривычности обстановки, в которую попал, подумает о своем поведении. Все расскажет… И они вместе подумают, что с этим делать, все это еще можно исправить. Не может же он быть совсем непробиваемым, он будет напуган, будет просить о пощаде. И вот тогда-то его можно совершенно спокойно брать тепленьким, обменяв обещание освободить его на его признание. А уж там разбираться дальше, как быть.
Пока прекрасная песнь лилась, сладко заполняя воздух в помещении, Давид схватил со стола кусочек бумажки и, подумав немного, нацарапал на нем какие-то строчки, ему нужно было информировать сестру о том, что происходило на их территории… Она должна была знать про своего сына. Если этого не сделать сейчас, то потом, когда это вскроется, будет только хуже, ведь теоретически, она могла даже чем-нибудь помочь. Задать сыну давно заслуженного перцу, например.
Давид быстро завязал бумажку ленточкой, взял одного из своих белоснежных почтовых попугаев и бросил его в окно. По мере того, как волшебное пение затихало, лицо Апостола уже просветлело. Он уже знал, что будет делать дальше.
Все образуется, он пойдет и поговорит с племянником прямо сейчас, они помирятся и все будет хорошо. Песнь добра сделала свое дело, разогнав туман смутных сомнений в его голове …
- Спасибо тебе, Сирин.
Давид подошел, порывисто обнял большую птицу и быстро вышел за дверь, взмахнув краями своего белоснежного одеяния. Ему предстояло еще много работы.
Вильгельм тем временем маялся в заточении. Ему что-то не жилось. Он нервничал и метался по камере, как загнанный лев, как это точно так же делал его дядя наверху всего каких-то полчаса назад. Потому, что понятия не имел, чем закончится в итоге вся эта история и уж тем более, не имел никакого понятия, смогла ли Дария уйти или нет. Он уже успел полежать, почитать журнальчик «Райские сплетни», который кто-то милостиво оставил на полке с книгами, снова полежать, пытаясь спрятать голову под подушку, чтобы только не слышать эти кошмарные и пронзительные трели с нижнего этажа. Это не особенно ему помогло и он, раздраженно вскочил на ноги, меряя комнату шагами.
Мысли роились в его голове, не давая покоя. Что скажет его мама, когда узнает, что ее сын сидит за решеткой? Вот так просто – еще с утра нежился на травке, а потом.... Из-за какой – то глупости по неосмотрительности!
За все то время, что Вильгельм провел во Дворце Давид ни разу не постеснялся сообщать его семейству обо всем, что творилось – он честно писал письма своей сестре Симонии, в которых подробно докладывал о всех проделках ее сына. Таким образом, не укрылось от матери ни то, как Вильгельм однажды мирно заснул на посту, надвинув пониже на лоб край парика, в те незапамятные времена, когда он все еще соизволил их носить, чтобы создать вид того, что он просто думает, а ни в коем случае не дремлет на службе.
«На что – то эта гадость хоть оказалась нужна!» - Кричал тогда Вильгельм в ответ отчитывающему его Давиду.
Не укрылось от его Симонии и то, что он постоянно удирал со своего рабочего места, чтобы полежать лишний час на берегу, ни то, что он не желал вести себя, как того требовали «скучные» и «чопорные» правила Дворца. Ни то, что он однажды подрался с купидончиками, не соизволившими отдавать ему посылку для Апостола, требуя того немедленно и лично, и не собиравшимися ничего слушать. Вильгельму пришлось отбирать послание силой, потому, что объяснять писклям, что Апостол был слишком занят для подобных глупостей было просто бесполезно.
Жалобы копились и копились, однажды Симония даже приехала сама, хотя путь до Дворца был не близкий, чтобы вразумить своего сына, находящегося, по ее мнению, в трудном возрасте. Его мать вообще-то была единственным адекватным созданием во всем этом цирке, она пыталась поддерживать всех своих детей несмотря ни на что, искренне переживая за своего старшего, который первый покинул отчий дом так надолго. Она надеялась, что в один прекрасный день сын все-таки образумится.
Вильгельм был уверен, что и сейчас ничего из случившегося не укроется от нее и на сей раз вряд ли это будет добрый разговор. Ему не хотелось расстраивать Симонию, но теперь, кажется, уже было поздно спохватываться, Давид сейчас как раз наверняка уже строчил сестре гневное жалобное письмо своим огромным золотым пером с серебристым кончиком, стремясь донести до нее все, что он думал о своем племяннике.
Ангел практически заныл. Его напрягала тишина, абсолютная и глухая, царившая во всем Дворце. И особенно она была такая здесь – в камерах. Он высунулся наружу за решетку и насколько смог, осмотрел длинный и светлый коридор с двенадцатью камерами – шестью на одной стороне и шестью на другой.
- Ну что ж за нах-то такой… - пробубнил он, прикладывая лоб к решетке. – Что за дурацкий день сегодня.
Издалека послышался хриплый смех. Вильгельм прислушался. Его камера была сама крайняя, и он не видел ничего из того, что происходило в соседних. Но кто-то явно услышал его слова, потому, что до него тут же донесся чей-то скрипучий голос.
- Сынок Апостола попал в переделку?
Похоже, что он доносился из камеры через одну от Вильгельма. Парень насторожился, моментально притихнув и превратившись в слух.
- Я не его сын. Я его племянник. – Поправил Вильгельм, как будто эта фраза имела значение. – Всевышний миловал. – Вильгельм поборол в себе суеверное желание перекреститься на этих словах.
Младший Ангел схватился пальцами за холодные прутья и обреченно повис на них. Из камеры по соседству снова донесся хриплый смех.
- Племянник, значит. Вильгельм, так ведь?
- Вы знаете? – Он высунулся за решетку по максимуму, пока железки не начали врезаться ему в кожу. – Откуда?
-Не каждый день в камере августейшая особа появляется, – прокаркал загадочный собеседник. – Как не знать, когда твои проделки на весь Дворец громыхают. Вот только вчера слушал, как твой дядя выкрикивал твое имя на всю окрестность.
«Ах, вот что…» Вильгельм самодовольно ухмыльнулся. Вокальные способности Давида, которые тот демонстрировал, когда был недоволен чем-то и впрямь впечатляли – он мог визжать так, что ему бы позавидовали даже Сирены. Вчера они с племянником в очередной раз не поделили вопрос выполнения обязанностей и Вильгельм, гневно сверкнув черными глазами, со всей силы всадил любимый меч дяди в сиденье бархатного кресла, вспоров его крест накрест и выпустив перья, которыми была набита подушка в свободный полет по всему кабинету. Вильгельму удалось вылететь в окно прежде, чем дядя, задыхающийся от гнева, успел позвать Сакия, чтобы тот как следует проучил племянника. Но крики его из окна башни разносились по округе так, что даже пасшиеся на дальнем лугу единороги, мирно щипавшие травку, напряженно подняли головы, зашевелив ушами. От греха подальше стадо предпочло мигрировать ближе к лесу на случай опасности. Так что было неудивительно, что Давида услышали даже в дальних камерах.
Вильгельм попытался высунуться за решетку еще чуть-чуть, но прутья были слишком узкими. Лица своего товарища по несчастью он бы увидеть не смог, Ангел мог предположить, что он очень стар. Самому Вильгельму было всего около двухсот, еще лет одиннадцать и он разменяет третье столетье. А этому старичку, судя по голосу, наверное, и все восемьсот можно было дать.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |