Возможно, час тяжелый впереди, 11 страница

- Она, между прочим, большущий фанат «Shooting Star», ты знал?

- Миссис Шейн? Я всегда думал ей больше нравится хип-хоп.

Миа улыбается.

- Нет. Она тащится от дэт-метал. Хардкора. Влияние Ким. Которая, кстати, видела ваш концерт в Бангкоке. Сказала, что нещадно лил дождь, а ты играл несмотря ни на что.

- Она была на том шоу? Что же она не пришла за кулисы поздороваться? - говорю я, хотя прекрасно понимаю, почему она этого не сделала. Хотя она все же пришла на концерт. Должно быть, она все-таки простила меня хоть немного.

- Я сказала ей тоже самое. Но ей надо было срочно уезжать. Она была в Бангкоке на отдыхе, и тот дождь, под которым вы играли, был вызван циклоном откуда-то еще, и ей нужно было ехать, чтобы осветить его в прессе. Она теперь чертовски крутой фотограф.

Я представляю себе Ким, преследующую боевиков «Талибана» и уклоняющуюся от пролетающих мимо деревьев. И, надо сказать, картинка весьма живо вырисовывается.

- Забавно, - отмечаю я.

- Что именно? – спрашивает Миа.

- То, что Ким стала военным фотографом. Она словно одна из «Опасных девушек»**.

- Да уж, просто обхохочешься.

- Нет. Это не то, что я имел в виду. Просто: Ким, ты, я. Мы все выходцы из никому неизвестного городка в штате Орегон, и посмотри на нас сейчас! Мы трое достигли просто заоблачных вершин. И, надо признать, это довольно странно.

- Это совсем не странно, - отвечает Миа, насыпая в миску кукурузных хлопьев. – Все мы прошли через серьезные испытания. А сейчас, давай, поешь немного хлопьев.

Я не голоден. Я даже не уверен, что могу съесть хоть одну ложку хлопьев, но я сажусь, потому что мое место за столом в семье Холл только что было восстановлено. Время имеет вес, и прямо сейчас я чувствую, как оно всей своей тяжестью нависло надо мной. На часах почти три. Еще один день уже наполовину прошел, и сегодня вечером я отправляюсь в тур. Я слышу тиканье старинных часов на стене Мии. Позволяю минутам одной за другой ускользнуть в небытие, прежде чем произношу:

- У нас обоих сегодня рейсы. Мне, пожалуй, уже следует отправляться. – Мой голос звучит словно издалека, но сам я до странности спокоен. – Здесь где-нибудь можно поймать такси?

- Нет, до Манхэттена мы добираемся на плоту через реку, - шутит она. – Ты можешь вызвать машину, - добавляет она спустя мгновение.

Я встаю, и подхожу к конторке, на которой стоит телефон.

– Какой номер?

- Семь-один-восемь, - начинает Миа. Но затем перебивает саму себя. – Погоди.

Сначала я думаю, она остановилась в попытке вспомнить окончание телефонного номера, но я вижу ее взгляд, моментально ставший неуверенным и умоляющим.

- Есть одна вещь, - нерешительно продолжает она. – У меня есть кое-что, что в действительности принадлежит тебе.

- Моя футболка с изображением группы «Wipers»?

Она качает головой.

- От нее, боюсь, уже давно ничего не осталось. Пойдем. Это наверху.

Я следую за ней по скрипучим ступеням. На верху, стоя на узком пролете, справа от себя я вижу дверь, ведущую в ее спальню с косым потолком. Слева от меня закрытая дверь. Миа открывает ее, представляя взору маленькую студию. В углу стоит шкафчик с кнопочной панелью. Миа набирает код и дверца отворяется.

Когда я вижу, что она достает из шкафчика, моя первая мысль: «А, ну да, моя гитара». Потому что здесь, в маленьком доме Мии в Бруклине, моя старая электрогитара, мой Ле Поль Джуниор. Гитара, которую я купил в ломбарде на деньги, заработанные доставкой пиццы, когда был совсем еще юнцом. Гитара, с которой я записал песни, что привели нас к альбому «Возмещению ущерба», как собственно и сам этот альбом. Гитара, которую я отдал на благотворительный аукцион, и о чем жалел с тех самых пор.

Она лежит в своем старом чехле, с моими старыми наклейками групп «Fugazi» и «K Records» на ней, даже с наклейками группы отца Мии. Все точно такое же: ремень, трещина, которая образовалась, когда я уронил ее со сцены. Она даже пахнет также.

Я стою там, вбирая все эти мелкие детали, и только несколько секунд спустя меня, наконец, озаряет. Это же моя гитара. У Мии моя гитара. Миа была тем, кто купил мою гитару за какую-то непомерную цену, что означает, Миа в принципе знала, что она выставлялась на аукцион. Я пробегаюсь взглядом по комнате. Помимо огромного количества нотных листов, разбросанных по всей студии, я вижу еще и стопку разнообразных журналов, каждый из которых с моим лицом на обложке. И тогда я вспоминаю сцену на мосту, где Миа оправдывала причину своего ухода словами из песни «Рулетка».

И вдруг, у меня такое ощущение, что я всю ночь провел в наушниках, которые теперь кто-то вынул, и все, что было заглушено, наконец, стало предельно ясно. И это не просто чистый звук, это оглушительный рев.

У Мии моя гитара. Это настолько незамысловатый жест, и в то же время я бы, наверное, меньше удивился, если бы Тедди сейчас выскочил из шкафа. Я чувствую, словно сейчас грохнусь в обморок. Поэтому присаживаюсь. Миа стоит прямо напротив меня с моей гитарой в руках, предлагая мне взять ее.

- Ты? – все, что я смог выдавить из себя.

- Всегда я, - отвечает она тихо, почти застенчиво. – А кто же еще?

Мой разум явно покинул тело. И словарный запас понизился до крайнего минимума. – Но… почему?

- Кто-то же должен был спасти ее от Хард Рок Кафе, - смеясь, говорит Миа. Но в ее голосе я тоже слышу надрыв.

- Но… - я пытаюсь ухватиться за слова, словно утопающий, который хватается за обломки корабля, - …ты сказала, что ненавидишь меня?

Миа тяжело вздыхает.

– Я знаю. Мне нужно было кого-то ненавидеть, а так как я люблю тебя больше всех, эта доля выпала тебе.

Она поднимает гитару, протягивая ее мне. Она хочет, чтобы я взял ее, но я сейчас и ватный тампон не поднял бы.

Она продолжает смотреть на меня, продолжает протягивать.

- А что насчет Эрнесто?

Выражение абсолютного недоумения на ее лице сменяется изумлением.

- Он мой наставник, Адам. Мой друг. Он женат. – Она на секунду опускает взгляд. Когда она поднимает его вновь, изумленное выражение уже сменилось выражением, в котором читается ее оборонительная позиция. – И к тому же, с чего бы это стало тебя заботить?

«Возвращайся к своему призраку», - слышу я голос Брин в голове. Но ведь именно Брин жила с призраком – призраком мужчины, который никогда не переставал любить другую.

- Не было бы никакой Брин, если бы ты не решила, что тебе нужно ненавидеть меня, - отвечаю я.

Миа принимает этот каре стойко.

- Я не ненавижу тебя. И не думаю, что когда-либо действительно ненавидела. Это была обычная злость. И как только я приняла ее, как только поняла ее, она исчезла, – она опускает взгляд, делает глубокий вдох и выдыхает целое торнадо. – Я знаю, что задолжала тебе извинения, я пыталась сказать их всю ночь, но эти слова – извинения, сожаления – они словно слишком ничтожны, по сравнению с тем, чего ты заслуживаешь, – она качает головой. – Я знаю, что то, как я поступила с тобой, было неправильно, но в то время это казалось таким нужным для моего выживания. Я не знаю, могут ли обе эти вещи быть правдой, но именно так и было. Если тебе станет легче, после того, как разрыв перестал казаться таким нужным, когда я поняла, насколько это было неправильным, все что мне осталось – созерцать размеры своей ошибки, осознавать тот факт, что я потеряла тебя. И мне пришлось наблюдать за тобой издалека, наблюдать за тем, как ты воплощаешь все свои мечты в реальность и живешь, как казалось, такой идеальной жизнью.

- Она не идеальна, - отвечаю я.

- Теперь я это понимаю, но откуда я могла это знать? Ты был так, так далеко от меня. И я приняла это. Приняла как свое наказание за то, что я наделала. И затем… - она замолкает.

- Что?

Она делает вдох и кривится.

- И затем Адам Уайлд появляется в стенах Карнеги Холла, в самый важный вечер в моей карьере, и мне казалось это больше, чем простое совпадение. Словно это был подарок. От них. На мое самое первое сольное выступление они подарили мне мою виолончель. А на это – они подарили мне тебя.

Каждый волосок на моем теле встает по стойке «смирно!», все мое тело пробивает озноб.

Она торопливо вытирает слезы тыльной стороной ладони и делает глубокий вдох.

- Ты собираешься взять ее у меня или нет? Я уже давненько ее не настраивала.

Раньше мне снились подобные сны. Будто Миа вернулась, стоит передо мной, живая для меня. Но в этих снах все было слишком гладко, я знал, что они нереальны, и дожидался, когда прозвенит будильник. Поэтому сейчас я прислушиваюсь, ожидая, когда же он начнет разрываться. Но этого не происходит. И когда я обхватываю гитару, дерево и струны настолько реальны, что возвращают и меня в реальность. Они будят меня. Но она все еще здесь.

Она смотрит на меня, на мою гитару, на свою виолончель и затем на часы на подоконнике. И я понимаю, чего она хочет, ведь я сам хотел этого уже много лет, но я не могу поверить, что именно сейчас, когда у нас почти не осталось времени, она просит этого. Но я все же едва заметно киваю. Она втыкает усилитель в розетку, кидает шнур мне и включает устройство.

- Дай мне «ля», - прошу я. Миа дергает соответствующую струну. Я настраиваюсь на ту же тональность и затем ударяю по струнам в ля-миноре, аккорд отскакивает от стен, и я чувствую всплеск энергии, который пробирает все тело, и который я уже так давно не ощущал.

Я смотрю на Мию. Она сидит напротив меня, зажав виолончель между ног. Ее глаза закрыты, и я уверен, она вновь прислушивается к чему-то в тишине. И затем внезапно, Миа, кажется, услышала то, что хотела. Глаза распахнуты и смотрят на меня, словно никогда и не прекращали. Она поднимает смычок, указывает им на гитару, слегка наклонив голову.

- Готов? – спрашивает она.

Я столько всего хочу ей сказать, а главное – я всегда был готов. Но вместо этого, я включаю усилитель посильнее, достаю из кармана медиатор и просто отвечаю «да».

___________________

* Associated Press (АП, AP) – одно из крупнейших международных информационно-новостных агентств мира и США. Изначально – новостной кооператив.

** «Опасная девушка» – американская серия комиксов, рассказывающая о группе девушек – секретных агентов. Стиль комикса схож с историями о Джеймсе Бонде и Индиане Джонсе.

Переводчик: miss_darkness

Редактор: FoxyFry

Глава двадцать первая

Кажется, мы играем несколько часов, или дней, или даже лет. А может, прошло всего несколько секунд. Я уже и не знаю. Мы ускоряемся, а затем неминуемо замедляемся, инструменты ревут в наших руках. То мы серьезные. То мы смеемся. То затихаем. То снова кричим. Сердце колотится в груди все быстрее, будоража кровь, все мое тело в унисон вибрирует с каждой струной, и в памяти всплывает неписаная истина: концерт – вовсе не значит быть стоячей мишенью перед тысячами незнакомцев. Он символизирует единение. Он подразумевает гармонию.

Когда мы, наконец, делаем перерыв, с меня пот течет в три ручья, а Миа дышит так тяжело, будто только что пробежала кросс в десятки миль. Мы сидим в тишине, отзвуки нашего частого дыхания синхронно замедляются, удары сердец выравниваются. Я смотрю на часы. Начало шестого. Миа ловит мой взгляд и кладет смычек.

- Что теперь? – Спрашивает она.

- Шуберт? Рамоунз? – Предлагаю я, хотя понимаю, она имела в виду не заявки. Но я не могу думать ни о чем другом, кроме игры, потому что впервые за столь долгое время пальцы жаждут струн больше всего на свете. И я боюсь неизвестности, скрывающейся там, где кончается музыка.

Миа указывает на цифровые часы, зловеще мигающие с подоконника.

- Думаю, ты не успеешь на свой рейс.

Я пожимаю плечами. Есть еще, по крайней мере, с десяток других рейсов до Лондона этой ночью.

- Ты успеваешь на свой?

- Я не хочу на свой рейс, - произносит она застенчиво. – У меня есть один свободный день перед началом концертов. Я могу улететь завтра.

И вдруг яснее ясного я представляю себе, как Олдос мечется по залу ожидания авиакомпании Верджин Американ, удивляется, где меня черт носит, названивает на мой мобильник, который все еще отлеживается на гостиничном ночном столике. Я вспоминаю о Брин в Лос-Анджелесе, не догадывающейся о том, какой силы землетрясение разворачивается здесь в Нью-Йорке и уже посылает настоящий цунами в ее направлении. И понимаю, что прежде, чем планировать будущее, необходимо разобраться с настоящим.

- Мне надо сделать пару звонков, - говорю я Мии. – Моему менеджеру, который сейчас ждет меня… и Брин.

- Ах, да, конечно, - произносит она с поникшим лицом, опрометью вскакивая на ноги и в суматохе чуть не роняя свою виолончель. – Телефон внизу. И мне тоже надо позвонить в Токио, правда, у них там сейчас середина ночи, поэтому я просто отправлю электронное письмо, а позвоню позже. И мой агент…

- Миа, - прерываю ее я.

- Да?

- Мы справимся.

- Правда? – Она выглядит не совсем уверенной.

И хотя сердце все еще оглушительно колотится в груди, а кусочки мозаики продолжают неопределенно вращаться, я киваю, когда она вкладывает в мою руку беспроводной телефон. Я выхожу в тихий, уединенный сад, залитый вечерним светом, под взволнованное стрекотание цикад.

Олдос поднимает трубку после первого гудка, и в то мгновение, как я слышу его голос и начинаю говорить, заверяя, что со мной все в порядке, с губ начинают слетать совершенно готовые пункты плана, будто я их долго и кропотливо обдумывал накануне. Я объясняю, что сегодня не поеду в Лондон, что не буду сниматься в клипе, и не буду давать никаких интервью, но я прилечу в Англию к началу нашего европейского тура и отыграю концерты, все до единого. О последней части плана, складывающегося у меня в голове – о той части, что в своей расплывчатой форме прочно укоренилась во мне еще ночью на мосту – я умалчиваю, но, думаю, Олдос чувствует это.

Я не вижу его, поэтому не могу знать наверняка, моргает он или вздрагивает или выглядит потрясенным, но он держит оборону.

- Ты точно сдержишь все свои гастрольные обязательства? – повторяет он.

- Точно.

- Что мне передать группе?

- Если хотят, они могут снимать клип без меня. Я встречу их на Гилфордском Фестивале, - отвечаю я, ссылаясь на крупный музыкальный фестиваль в Англии, с которого начинается наш тур. – Там я им все и объясню.

- Где ты будешь все это время? На случай, если ты кому-нибудь потребуешься?

- Скажи этому кому-нибудь не требовать меня, - поясняю я.

Следующий звонок труднее. И почему я не выбрал другой день, чтобы бросить курить?! Сделав несколько глубоких вдохов, как мне показывали врачи, я просто набираю номер. Дорога в тысячу миль начинается с десяти цифр, верно?

- Так и думала, что это ты, - говорит Брин, услышав мой голос. – Ты снова потерял телефон? Где ты?

- Я все еще в Нью-Йорке. В Бруклине, - я делаю паузу. – С Мией.

На том конце повисает мертвая тишина, и я заполняю эту тишину монологом, который является – чем?... Я не знаю: кратким экскурсом в прошлую ночь, случившуюся по чистой случайности, признанием того, что между нами никогда не было все гладко, гладко в том смысле, как она этого хотела, и в результате, я оказался ужасным парнем. Я озвучиваю ей свою надежду, что она еще встретит свою любовь.

- Да уж, несомненно, - хмыкает она, стараясь звучать равнодушно, но выходит не очень. Следует долгая пауза. Я ожидаю ее гневной тирады, встречных обвинений и прочего. Но она молчит.

- Ты еще здесь? – спрашиваю я.

- Да, просто думаю.

- О чем?

- Думаю о том, предпочла бы я, чтобы она умерла тогда.

- Господи, Брин!

- Заткнись! Ты не в праве играть в оскорбленного. В любом случае, не сейчас. И ответ – нет. Я не желаю ей смерти. – Она замолкает. – Чего не могу сказать на счет тебя. – И вешает трубку.

Я стою там, по-прежнему прижимая телефон к уху, вбирая последние слова Брин, гадая, был ли в ее враждебности хоть намек на прощение. Не знаю, важно ли это, потому что как только я чувствую прохладный воздух, я испытываю облегчение, и спокойствие разливается по телу.

Наконец, я поднимаю голову. Миа выглядывает из-за раздвижных дверей, ожидая прояснений. Все еще пребывая в ошеломленном состоянии, я машу ей рукой, и она медленно подходит к выложенному кирпичом патио, где я и стою, вцепившись в телефон. Она хватается за верхушку трубки, будто та – эстафетная палочка, ждущая передачи.

- Все в порядке? – спрашивает она.

- Я освобожден, скажем так, от моих прежних обязательств.

- От гастролей? – удивляется она. Я качаю головой.

- Нет, не от гастролей, но от всей хрени, предшествующей им. И от других, эм… осложнений.

- Ясно.

Мы просто стоим там какое-то время, лыбясь как идиоты и вцепившись в телефон. Наконец, я отпускаю его, осторожно вызволяю трубку из ее захвата и кладу ее на металлический столик, ни на секунду не выпуская ладони Мии из своей руки.

Я провожу пальцем по мозоли на ее большом пальце, поочередно по каждой костяшке и вверх вокруг запястья. В одно мгновение это стало так естественно, это стало привилегией. Я прикасаюсь к Мии. И она это позволяет. И не просто позволяет, а закрывает глаза и тянется к моему прикосновению.

- Это все реально? Неужели мне позволено держать эту руку? – спрашиваю я, поднося ее ладонь к своей небритой щеке.

Улыбка Мии словно тающий шоколад. Словно убойное гитарное соло. Словно все прекрасное, что есть в этом мире.

- Ммм, - единственный ее ответ.

Я притягиваю ее к себе. Тысячи солнечных лучей вырываются из груди.

- Позволено ли мне сделать так? – спрашиваю я, беря ее за руки и кружа по двору в медленном танце. Ее лицо озаряет улыбка.

- Позволено, - шепчет она.

Я пробегаю пальцами вверх и вниз по ее обнаженным предплечьям. Вальсирую с ней вокруг кашпо, пестрящих благоухающими цветами. Зарываюсь носом в ее волосы, вдыхаю ее аромат, аромат Нью-Йоркской ночи, впитавшийся в нее. Прослеживаю ее взгляд, устремленный вверх, к небесам.

- Значит, ты думаешь, они смотрят на нас? – интересуюсь я, даря шраму на ее плече мимолетный поцелуй и чувствуя, как жаркие стрелы пронзают каждую часть моего тела.

- Кто? – спрашивает Миа, прижимаясь ко мне и слегка дрожа.

- Твоя семья. Ты вроде считаешь, они присматривают за тобой. Думаешь, они видят это? – Я обхватываю ее вокруг талии и целую прямо за ушком. Раньше это сводило ее с ума, и, судя по резкому вдоху и ноготкам, впившимся мне в бока, сводит до сих пор. До меня вдруг доходит, что есть что-то жуткое во всех этих вопросах, но для меня это не кажется таковым. Прошлой ночью мне было стыдно от мысли о том, что ее родители знают о моих поступках, но сейчас я не то чтобы хочу, чтобы они видели это, но хочу, чтобы они знали об этом, о нас.

- Предпочитаю думать, что они предоставляют мне немного уединенности, - говорит она, открываясь словно подсолнух поцелуям, которыми я осыпаю ее скулы. – Но мои соседи определенно все видят.

Она проводит руками по моим волосам, и у меня такое ощущение, что она пропустила электрический ток по черепу – если бы казнь на электрическом стуле была такой приятной.

- Привет, соседушки, - протягиваю я, пальцем выводя ленивые узоры вокруг основания ее ключицы.

Ее руки ныряют под мою футболку, мою грязную, старую, счастливую черную футболку. Прикосновения уже вовсе не кроткие. Скорее исследующие, а подушечки пальцев начинают посылать сигнал о крайней необходимости азбукой Морзе.

- Если это продлится чуть дольше, мои соседи станут зрителями незабываемого шоу, - шепчет она.

- Мы артисты, в конце концов, - отвечаю я, проскальзывая руками под ее блузку и проводя ими вверх вдоль всей длины торса, затем обратно вниз. Наша кожа просится наружу, словно магниты, слишком долго лишенные своих разноименных зарядов.

Я провожу пальцем вдоль ее шеи, линии скул, обхватываю рукой подбородок. И останавливаюсь. На мгновение мы замираем, всматриваясь друг в друга, смакуя момент. И затем внезапно обрушиваемся друг на друга. Миа отрывает ноги от земли и оборачивает их вокруг моего торса, зарываясь пальцами в волосы. Мои собственные руки запутываются в ее прядях. И наши губы. Недостаточно кожи, недостаточно слюны, недостаточно времени для тех потерянных лет, что наши губы пытаются компенсировать, найдя друг друга. Мы целуемся. Электрический поток достигает своего максимума. Должно быть, по всему Бруклину перебои со светом.

- В дом! – Миа наполовину приказывает, наполовину умоляет, и с ее ногами все еще обернутыми вокруг меня я несу ее обратно в крошечный дом, обратно на диван, где всего несколько часов назад мы спали вместе, но порознь.

В этот раз сна ни в одном глазу. И мы вместе, как единое целое.

Мы засыпаем, просыпаясь посреди ночи от голода. Заказываем еду на дом. Едим наверху на ее кровати. Это похоже на сон, и его самая невероятная часть – пробуждение на рассвете. Рядом с Мией. Я вижу ее спящий силуэт и чувствую себя самым счастливым человеком на земле. Притягиваю ее ближе к себе и снова засыпаю.

Но когда я снова просыпаюсь несколько часов спустя, Миа сидит на стуле у окна, поджав ноги и укутавшись в старое шерстяное одеяло, связанное ее бабушкой. Она выглядит несчастной, и страх, пулей пронзающий сердце, несравним ни с чем, что я испытывал прежде. А это о многом говорит. Единственная мысль, пульсирующая в голове: «Я не могу потерять тебя снова. В этот раз это и правда убьет меня».

- Что случилось? – спрашиваю я, пока не струсил и не совершил какую-нибудь глупость, вроде того, чтобы убежать прежде, чем сердце превратится в кусок пепла.

- Я просто вспоминала школу, - произносит она печально.

- Да, это любого вгонит в тоску.

Миа не попадается на удочку. Она не смеется. Она сползает на стуле.

- Я думала о том, что мы снова оказались в той же лодке. Как когда я собиралась в Джуллиард, а ты… туда, где ты сейчас. – Она опускает голову, накручивает кусочек шерстяной нитки от одеяла на палец, пока кожа на кончике не бледнеет. – За одним исключением: тогда у нас было больше времени, чтобы поразмыслить над этим. А сейчас у нас есть только день, точнее был день. Прошлая ночь была удивительной, но это только одна ночь. Мне и, правда, нужно улетать в Японию через каких-то семь часов. А тебя ждет группа. Гастроли.

Она вытирает глаза основанием ладоней.

- Миа, перестань! – Мой голос эхом отскакивает от стен спальни. – Мы больше не в школе!

Она смотрит на меня в замешательстве, вопрос незримо парит в воздухе между нами.

- Послушай, у меня тур начинается только через неделю.

Искра надежды начинает заряжать пространство между нами.

- И знаешь, я тут подумал, я так давно не ел суши.

На ее лице печальная и грустная улыбка, не совсем то, чего я ожидал.

- Ты бы поехал в Японию со мной? – спрашивает она.

- Я уже там.

- Это было бы замечательно. Но тогда что… то есть, я понимаю, мы можем как-нибудь приноровиться, но ведь я столько времени буду в дороге и…?

Ну, почему она никак не может понять, когда для меня все ясно как Божий день?

- Я буду твоим «плюс один», - поясняю я. – Твоим фанатом. Твоим техперсоналом. Твоим чем угодно. Куда едешь ты, туда и я. Если ты сама хочешь. Если нет, я пойму.

- Нет, я хочу. Поверь мне, очень хочу. Но как это будет работать? С твоим расписанием? С твоей группой?

Я замолкаю. Ведь стоит произнести это вслух, и это, наконец, станет реальным.

- Больше нет группы. По крайней мере, для меня. После гастролей я ухожу.

- Нет! – Миа с такой силой машет головой, что длинные пряди ее волос с шумом ударяются о стену позади нее. Я очень хорошо знаком с этим решительным взглядом на ее лице, поэтому чувствую, как внутри у меня все опустилось. – Ты не должен делать этого ради меня, - добавляет она, голос смягчается. – Я не приму больше не единой уступки.

- Уступки?

- За последние три года каждый, возможно, за исключением преподавателей Джуллиарда, пичкал меня уступками. Еще хуже: я сама делала себе уступки, и это ничуть мне не помогло. Я не хочу быть таким человеком, который только берет. Я достаточно забрала у тебя. Я не позволю тебе забросить то, что ты так любишь, лишь ради того, чтобы быть моим опекуном или носильщиком.

- Понимаешь, - шепчу я. – Я как бы разлюбил музыку.

- Из-за меня, - унывает Миа.

- Из-за жизни, - поправляю я. – Я всегда буду играть. Возможно, даже снова буду записываться, но сейчас мне нужно время наедине с гитарой, чтобы вспомнить, почему я вообще когда-то увлекся музыкой. Я ухожу из группы не зависимо от того, являешься ли ты частью этого уравнения или нет. Что касается опекунства, если уж на то пошло, я тот, кто в этом нуждается. Именно я с багажом.

Я стараюсь повернуть это, как шутку, но Миа всегда видела меня насквозь, и последние двадцать четыре часа это лишний раз доказали.

Она смотрит на меня тем своим пронзающим взглядом.

- Знаешь, я много думала об этом последние пару лет, - произносит она сдавленным голосом. – О том, кто был рядом с тобой. Кто держал твою руку, пока ты оплакивал тех, кого ты потерял?

Ее слова надавливают на спусковой крючок, и по моему лицу вновь катятся чертовы слезы. За три года я не проронил ни слезинки, а теперь плачу второй раз за день.

- Теперь моя очередь поддерживать тебя, - шепчет она, подходя ближе и закутывая меня в свое одеяло, в то время как я снова теряю всякое самообладание. Она обнимает меня, пока я привожу в чувства свою Y хромосому. Затем она поворачивается ко мне, в глазах рассеянный взгляд.

- Твой фестиваль в следующую субботу, верно? – спрашивает она.

Я киваю.

- У меня два выступления в Японии и одно в Корее в четверг, поэтому в пятницу я уже буду свободна, к тому же выигрываешь день, когда перелетаешь на запад. После этого мне нужно быть в Чикаго только через неделю. Поэтому если мы полетим прямиком из Сеула в Лондон…

- О чем ты говоришь?

Она так смущается, когда спрашивает, будто есть хоть крошечный шанс, что я скажу «нет», будто это не то, о чем я всегда мечтал.

- Можно мне поехать на фестиваль с тобой?

Переводчик: FoxyFry

Редактор: miss_darkness

Глава двадцать вторая

- Как так вышло, что я ни разу не был на концерте? – Спросил Тедди.

Мы все сидели за столом: Миа, Кэт, Денни, Тедди, и я, третий ребенок, которого пригласили к столу. Не осуждайте меня. Денни готовил куда лучше, чем моя мама.

- Что случилось, мой мальчик? – Спросил Денни, накладывая Тедди в тарелку порцию пюре рядом с жареным лососем и шпинатом, от которого тот попытался отказаться, но безуспешно.

- Я листал старые альбомы с фотографиями. И Миа постоянно ходила на все эти концерты. Даже когда она была очень маленькой. Мне не довелось побывать даже на одном. А ведь мне уже почти восемь лет.

- Тебе исполнилось семь пять месяцев назад. – Захохотала Кэт.

- Все равно. Миа посещала их еще до того, как научилась ходить. Это не справедливо!

- А кто тебе сказал, что жизнь справедлива? – Спросила Кэт, поднимая бровь. - Точно, не я. Я придерживаюсь суровой школы жизни.

Тедди повернулся к более легкой цели.

- Пап?

- Миа ходила на концерты, потому что они были моими, Тедди. Это было наше семейное времяпрепровождение.

- И на самом деле ты ходишь на концерты, - добавила Миа. – Ты приезжаешь на мои выступления.

Тедди сморщился так же, как когда Денни положил ему шпинат.

- Это не считается. Я хочу ходить на громкие концерты и надевать маффлеры. – Маффлеры это огромные наушники, которые Миа носила в детстве, когда ее брали на концерты старой группы Денни. Он был участником панк-группы, очень громкой панк-группы.

- Боюсь, маффлеры уже на пенсии, - сказал Денни. Папа Мии давно оставил свою группу. Теперь он был учителем средней школы, носил старомодные костюмы и курил трубку.

- Ты мог бы прийти на один из моих концертов, - предложил я, накалывая кусочек лосося на вилку.

Все за столом прекратили есть и уставились на меня, каждый взрослый член семьи одарил меня своим неодобрительным взглядом. Денни, судя по всему, надоел этот ящик Пандоры, что я открыл. Кэт выглядела раздраженной оттого, что кто-то подрывает ее родительский авторитет. И Миа, которая по какой-то причине возвела эту гигантскую стену между своей семьей и моей группой, метала молнии. Только Тедди, сидя на коленях на своем стуле и хлопая в ладоши, был все еще в моей команде.

- Тедди должен ложиться спать вовремя, - сказала Кэт.

- Вы разрешали Мии не ложиться спать допоздна, когда она была маленькой, - парировал Тедди.

- Мы должны ложиться спать вовремя, - повторил Денни устало.

- И я думаю, что это неуместно, - обиженно заявила Миа.

В тот же момент я почувствовал знакомое раздражение в животе. Потому что именно этого я никогда не понимал. С одной стороны, музыка связывала меня и Мию, и именно музыка и мой образ рокера должны были привлекать ее. Мы оба знали, что точки соприкосновения, которые мы нашли в доме ее родителей — где мы болтались все время — сделали это место приютом для нас. Но она чуть ли не запретила своей семье посещать мои концерты. За весь год, что мы были вместе, они ни разу не пришли. Несмотря на намеки Денни и Кэт, что они хотели бы сходить, Миа всегда находила отговорки, почему тот или иной концерт им не подходит.

Дата добавления: 2015-09-29