И все же я не мог, мать вашу, обвинить ее. Независимо от того, насколько по-идиотски любопытной она была, она не заслужила того, чтоб ее убили, и она не должна была умереть. Долбаный образ жизни моего отца это сделал. Его образ жизни, к черту, убил ее. Это была его вина, мы все жили в этом опасном мире, по его гребаной вине мы имели дело с насилием, ненавистью и кровопролитием. Он - проклятый преступник, это он привел в нашу жизнь убийц и отморозков. Если бы не он, то она не оказалась бы в смертельной опасности, просто задавая сраные вопросы. Нет, если бы он не вступил в эту чертову мафию, сегодня она была бы жива. В этом у меня, черт возьми, не было никаких сомнений.
(1) из мультфильма "Тачки"
(2) англ. «Clue», 1985 - комедийный кинофильм с элементами детективного триллера, в котором обыгрывается свойственная многим детективам ситуация: группа людей, труп, гигантский дом и извечный вопрос "Кто же убийца?". Фильм поставлен по настольной игре "Cluedo"
(3) один из героев фильма / персонажей игры
Но моя мать, на хрен, знала это. Она знала, кем он был, когда выходила за него замуж. Она знала, в каком гнусном мире мы, мальчишки, появимся на свет. Я никогда не понимал, как кто-то такой же чистый и невинный, как мама, мог прожить всю жизнь с человеком вроде моего отца, как она, черт побери, могла принять то, что он делал. И я до сих пор не понимал отношения Эсме к тому же дерьму: как она может продолжать жить с мужем и любить его, зная, что он, б…ь, убивал людей и нарушил, вероятно, каждый из существующих федеральных законов. Как они могли принимать это дерьмо? Однажды я подумал, а примет ли это Белла, если дело будет касаться меня: кто-то, похожий на нее, смог бы остаться со мной, если бы я решил пойти этим путем, и тогда я не был в этом уверен. И я все еще не знаю, пойдет ли она на это, но здесь и сейчас я был уверен в одном: я бы, черт возьми, не хотел, чтобы она соглашалась. Она была слишком чистой, чтобы добровольно связать себя с такой жестокой жизнью, с тем миром, где за любопытство ты, на хрен, будешь казнен. И ни за что на свете я не поставлю ее перед таким выбором. Я не собираюсь закончить так, как мой отец.
Я был в бешенстве, и мне было безумно больно. Грудь сдавило так, что каждый вдох давался с трудом. Я прошелся по комнате, распинывая вещи и раскидывая все вокруг, пытаясь унять свою дебильную злость. Я был настолько напряжен, что нуждался в разрядке; мне нужно было спустить пар, чтобы ненароком не выпустить его на кого-нибудь, особенно на Изабеллу. Мои мысли спутались, и я в отчаянии перекладывал вину за сложившуюся ситуацию с одного человека на другого, пытаясь найти логику там, где ее, на хрен, и быть не могло.
Мой гнев был настолько сильным, что меня трясло, я резко водил рукой по волосам и теребил себя за локоны, в то время как другая моя рука была сжата в кулак. Я пытался совладать с собой и освежить гребаную голову, но эмоции брали верх надо мной. Я хотел, чтобы кому-то было так же больно, я хотел, чтобы кто-нибудь, мать их, чувствовал себя так же, как я себя чувствую. Я был так одинок.
Я разжал кулак и достал из кармана ключи. Подошел к столу, отпер ящик и быстро потянул его на себя. Мне нужно было успокоиться, избавиться от этой проклятой боли, потому что распинывание дерьма, валявшегося на полу в моей комнате, не помогало. Мне просто необходимо заглушить эту чертову боль, я не мог позволить ей завладеть мной. Я заглянул в ящик стола и застонал, когда увидел, что у меня закончилась травка. Я переключился на бутылку ликера и вспылил, когда понял, что у меня, б…ь, даже не было водки. Накануне в порыве гнева я разбил последнюю бутылку "Грей Гус" (4), внизу, конечно, был достаточный запас спиртного, но сейчас я, б…ь, туда ни за что не спущусь. Не в таком виде и не в таком состоянии. Мне лучше держаться от всех подальше, пока не возьму себя в руки.
Я вытащил бутылку "Патрон" (5), потому что ничего другого у меня не осталось. Мои запасы иссякли, а я даже не заметил, так как в последнее время почти не употреблял. Это была еще одна вещь, которую она изменила в моей жизни, даже не осознавая этого. Боже, да была ли вообще моя жизнь теперь, б…ь, моей? Что, на хрен, случилось со мной? Что, на хрен, случилось с моей семьей? В какой-то степени она повлияла на каждого из нас, это было похоже на то, будто она навела на нас порчу. Она прижала нас к ногтю своего большого пальца, готовых и жаждущих пожертвовать собой ради нее. Что в ней такого? Господи, да она, поди, проклятая ведьма, ну или что-то вроде того. Ведь я не мог сам стать таким дерьмом, я бы не подчинил свою гребаную жизнь другому человеку. Я – Эдвард долбаный Каллен, я мог, черт возьми, делать все, что хочу. Жизнь была чертовски простой для меня, так почему, черт побери, я позволил этой сложной фигне управлять мною?
Я открыл бутылку, поднес к губам и откинул голову назад. Жидкость вовсе не была слабой и обожгла мне горло. Я поморщился, но не отнял бутылку ото рта. C жжением я мог справиться, физическую боль я мог вынести, лишь бы избавиться от проклятой боли в груди, оседающей прямо на мое гребаное сердце. Все, что угодно, чтобы унять ее.
Через минуту я отставил бутылку и провел рукой по волосам, чувствуя, как приятное тепло распространяется по телу, как алкоголь течет по венам. В поле моего зрения попала лежащая на столе изображением вниз фотография в рамке, и на мгновение я замер, потом схватил ее и перевернул. Я посмотрел на нее, и почувствовал приступ тошноты, когда увидел крошечные капли запекшейся крови, оставшиеся после того, как Белла порезалась, прибираясь в моей комнате. Стекло было разбито, и осталось лишь несколько осколков – они держались, прижатые рамкой. Я смотрел на фотографию матери и себя много лет тому назад - мы оба выглядели чертовски счастливыми. Мне было около пяти лет, и я сразу подумал о том, была ли она к этому моменту уже знакома с Изабеллой, и начала ли уже свою слежку. Я думал: стоя рядом со своим мальчиком и счастливо улыбаясь, знала ли она, что подвергает его смертельной опасности? Я думал: знала ли она уже в тот момент, что дни ее сочтены?
Я увидел в этом иронию - сломанная рамка и капли крови омрачили запечатленное счастье. Это даже, черт побери, было почти уместно – запятнать ее именно так. Моя жизнь была разрушена так же, как сейчас была разбита эта фотография. Ни моя жизнь, ни фотография уже никогда не будут прежними. Чертова память о ней теперь была запятнана знанием того, что послужило причиной ее смерти. А знал ли я когда-нибудь по-настоящему свою мать?
Я хотел знать, кто, черт возьми, был настолько важен, чтобы ради него рискнуть, на хрен, всем. Кто был так чертовски важен, чтобы за него ее захотели убить. Кого она, б…ь, пыталась спасти, тем самым чуть не убив собственного сына. Я хотел знать, кому она, б…ь, предпочла меня, свою гребаную плоть и кровь, за кого готова была умереть...
Изабелла. Гребаная Изабелла. La mia bella ragazza. Я почувствовал, как глаза защипало из-за подступивших слез, и я боролся с ними, не желая разрыдаться, как здоровая долбаная киска. Я застонал и покачал головой, стараясь, на хрен, взять себя в руки, и швырнул рамку обратно на стол. Я схватил бутылку с ликером и стал ходить по комнате, напиваясь прямо из горла и пытаясь, черт возьми, мыслить рационально, но все было как в тумане, и проклятый алкоголь ни фига не помогал в этом. За последние несколько месяцев люди наговорили мне так много дерьма, что смысл мог неожиданно оказаться в чем угодно. Я не знаю, как, б…ь, я не догадался раньше, сейчас это было ясно как день. Все гребаные улики были на лицо, а я просто был настолько поглощен своей любовью к ней, что не мог их разглядеть. Да я, на хрен, и не хотел их видеть.
Те слова, что говорил о ней Аро, имели большее значение для моего отца, чем я понимал, о том, что Белла была для него не просто очередной рабыней. Слова Эсме о том, что моя мать не могла не любить ее. И мой отец... все, что он говорил, теперь приобрело смысл. Когда мы ходили в тир, он сказал, что она не сделала ничего, чтобы заслужить его ненависть, но он, черт возьми, ни разу не сказал, что не ненавидит ее. Сейчас все было чертовски ясно... он винил ее. Вот почему он наказал ее в день годовщины смерти мамы, почему он, на хрен, положил пистолет там, где - он знал - она найдет его. Он хотел причинить ей боль, хотел, чтобы она почувствовала такую же боль, которую испытывал он. Он винил ее в том, что случилось с мамой, он винил ее в тот день и хотел наказать за это. Он наказал ее не за то, что она дотронулась до его незаряженного пистолета, он наказал ее за то, что она, б…ь, существует. Он наказал истинно невиновную в ситуации, созданной его же собственными гребаными ошибками. Ошибками обоих моих родителей.
Господи, она снова расплачивается за ошибки других людей! Всю жизнь ее избивали за херню, которую она не совершала, и сейчас с ней происходит то же. Это было отвратительно, так дьявольски отвратительно. Я, на хрен, заплатил за их ошибку в тот день, когда был ранен, а Изабелла до сих пор расплачивается за их сраные ошибки.
По мне снова пробежала ярость, я испытал сильнейшее негодование. Я зашагал еще ожесточеннее, стараясь взять себя в руки. Ведь ни фига не изменилось, сейчас она все та же девушка, какой была сегодня утром и на прошлой неделе. Я, б...ь, любил ее, а она любила меня, и она никогда намеренно не причинит мне боль. Я это знал. Я, б...ь, верил ей, и ничего не изменилось.
Но... казалось, что все теперь совсем по-другому. Как можно просто, черт побери, забыть об этом? Как можно просто вернуться? Как можно прекратить это, зная, что любимая девушка, сама того не подозревая, погубила твою никчемную жизнь? Как, на хрен, ЭТО можно простить? Господи, да я ни хрена не должен ей прощать, ведь у нее не было никаких причин, черт возьми, чувствовать себя виноватой!
Я зашел в ванную комнату и поднял взгляд, наткнувшись на отражение в зеркале. Я замер, рассматривая себя. Я был неопрятен, дурацкие волосы торчали в разные стороны, из-за борьбы со слезами глаза были налиты кровью. Я съехал с катушек, и разглядывание себя в зеркало не поможет мне. Я был чертовски похож на нее, на мою мать. Те же дебильные бронзовые волосы, те же гребаные зеленые глаза. Глядя на свое отражение, я увидел в глазах то же опустошение, которое было у нее в момент, когда он нажал на спусковой крючок и забрал ее у меня. Выглядел я точь-в-точь как она. Это обстоятельство спасало мою задницу много раз, но теперь... теперь это причиняло мне адскую боль.
Я сошел с ума, все было как в тумане, я цеплялся за последнюю ниточку сознания. Моя рука самопроизвольно сжалась в кулак, и я отвел его назад, а затем резко выбросил вперед. Кулак встретился с зеркалом, и оно треснуло. Я делал это снова и снова, я, б…ь, колотил по нему, осколки стекла летали повсюду. Мою руку нещадно жгло. Мне было все равно, и я, на хрен, не остановился до тех пор, пока не разбил последний кусок стекла, мое отражение исчезло. Я чувствовал, как эмоции разгорались внутри с каждым ударом, гнев и скорбь, и опустошение подталкивали меня. Они ослабли только после того, как я в последний раз отвел назад руку и вложил все свои гребаные силы в этот удар. В миг, когда боль от удара пронзила руку, я закричал.
- Б…ь! – вскрикнул я, схватив себя за запястье.
Я опустил взгляд и был потрясен, увидев, сколько крови было на руке от ударов по зеркалу. Я попытался пошевелить пальцами и скорчился от боли, мгновенно осознав, что я, действительно, долбил по чему-то. Я сделал несколько шагов в направлении стены и, опершись о нее спиной, сполз на пол. Я подтянул колени к груди и начал раскачиваться, пытаясь прийти в себя. Мое дыхание было затрудненным, глаза все еще горели и были стеклянными от слез. Ярость, поколебавшись, уступила место другому чувству, которое я хотел испытывать. Я пытался побороть его, но оно было мощным и поглотило меня.
Это было отчаяние. Я был раздавлен, тоска была такой же жестокой, какую я помнил с того времени, как проснулся в больнице, когда мне было восемь лет. Как будто я терял ее снова и снова, как будто это дерьмо повторялось. Она умерла, моя мать, на хрен, умерла.
В тот момент я утратил последние крупицы самообладания, и из глаз покатились слезы. Я, черт возьми, просто сдался, осознав, что бесполезно пытаться предотвратить их. Каждая из этих слез была несправедливой, но жизнь, в принципе, была чертовски несправедливой штукой. Я выучил это много лет назад. Мы все были раздавлены - каждый из нас. Мы все страдали, и нам пришлось пожертвовать чем-то, и по какому сраному праву я собираюсь искать виновных в этом? В конце концов, на хрен, неважно, на кого я злился и кого обвинял, она, б…ь, все равно мертва. Отцу я говорил ту же самую херню много месяцев назад, когда он пришел в ярость и выплеснул свое отчаяние на Изабеллу. Я сказал, что мама умерла, и, кого бы он ни наказал, на ком бы ни отыгрался, она не вернется. Ее уже нет. Ее, черт побери, нет.
Я не знаю, как долго сидел вот так, погруженный в свою тоску. Я обхватил руками колени и опустил голову... и я, б...ь, заплакал. Вся адская боль, которую я долгие годы подавлял, настигла меня, и я просто отпустил ее, каплю за каплей. Я позволил себе соскользнуть в бездну страданий, и на самом деле сразу же почувствовал их. Я позволил себе погрязнуть в этих муках, и горевать о том, что потерял. Я не собираюсь заботиться о сохранении приличий и отталкивать людей, причинять людям боль только потому, что мне самому сейчас адски больно. Я не думал даже ни о мести, ни о том, чтобы обвинять кого-то. Мне просто было чертовски больно.
К тому времени, когда я выплыл из пучины страданий и слезы высохли, в ванной уже воцарилась кромешная тьма. Я поднялся с пола и, морщась от боли, провел рукой по волосам. Правая рука и запястье отекли и пульсировали, там что-то, черт возьми, явно было сломано. Я пошел к раковине, и под ботинками захрустели стекла от разбитого зеркала. Я открыл кран и сунул руку под струю воды. Она была изрешечена порезами, ее жгло, но я старался не обращать внимания на эти неприятности, смывая кровь, насколько было возможно.
Закрыв воду, я вышел из ванной, в процессе скидывая туфли, потому что к их подошве прилипли осколки стекла. Я подошел к двери и остановился, положив руку на ручку. Взглянув на часы, я замер, пораженный тем, что уже полночь. Я тут же подумал, где сейчас Изабелла, и был слегка удивлен тем, что она не постучалась в дверь, чтобы проведать меня. Черт возьми, может быть, она и стучала, я ведь изолировался от всех в ванной, и скорее всего, даже не услышал бы этого. Я подумал, а что, если она уже, на хрен, все знает, и от мысли, что, на хрен, могло произойти после моего ухода, ужас пробежал по моему телу. Я не думал об этом раньше, я бы сосредоточен только на себе, и к моему немалому огорчению, не нашел ни секунды времени, чтобы подумать, как, черт возьми, она воспримет это. Она была растеряна, когда я, б...ь, выскочил из столовой, и не пришла ко мне за ответами, так значит, она уже все знает? Отец сказал ей?
Я начал паниковать и быстро открыл дверь. Все это казалось чертовски нереальным, а я был почти в беспамятстве, грусть и ярость по-прежнему бурлили у меня внутри. Я посмотрел на ее закрытую дверь и некоторое время спорил с собой, идти в комнату, чтобы посмотреть, как она, или нет, но я боялся. Чтобы войти к ней я еще не был достаточно уравновешен, ведь все-таки я не знал, что было ей известно, или что она об этом думала, так какого хрена я туда попрусь? Я чувствовал себя мудаком, потому что, если она знала правду, ей наверняка сейчас чертовски больно, и проблема в том, что больно ей было из-за меня. Я не должен был даже заговаривать с ней, пока сам для себя не определюсь с этим дерьмом.
Я повернулся и пошел по коридору, угнетаемый чувством вины. Мне казалось, как будто я уходил от нее, как будто я от нее отказывался. Я не мог даже представить, что она думает или чувствует, зная, что я, б…ь, сбежал от нее и заперся. Мне было нужно время, чтобы свыкнуться с этим дерьмом и справиться с ним. Я начал спускаться по лестнице и направился прямиком на кухню. И принялся открывать шкафы в поисках бутылки водки, я знал, что она должна быть там. Я нашел ее в шкафу с дурацкими тарелками, достал, открутил крышку и поднес к губам. Я начал глотать жидкость, обжигающую горло и желудок, но она проходила куда более мягко, чем гребаный "Патрон". Оторвавшись от горлышка, я начал открывать другие шкафы, чтобы отыскать какое-нибудь обезболивающее, которое где-то тут держал отец, и через пару секунд нашел бутылек "Персосета". Я открыл его и схватил сразу две, бросив банку на место. Таблетки я запил водкой и прислонился спиной к стойке в темной кухне, пытаясь привести мысли в порядок.
(4) французская водка, считается лучшей в мире по вкусу и принадлежит к самому высшему классу — "ультра-премиум". Производится во Франции в провинции Cognac, что изначально наделяет ее уникальностью и безупречным качеством
(5) единственный чистый и натуральный апельсиновый ликер, произведенный в Мексике, идеально подходит для коктейлей на основе текилы Patron
Время текло, а я все пытался понять, в какую фигню вдруг превратилась наша жизнь. В конце концов, я отстранился от стойки и медленно направился к лестнице. Мне было, черт возьми, невдомек, что я делаю, куда, на хрен, иду, но я чувствовал нервозность. Я остановился, когда добрался до второго этажа и увидел свет в кабинете отца. Я почувствовал вспышку гнева, но постарался подавить ее, не желая сорваться снова, как в ванной комнате. Я быстро прикинул, что мне делать, после чего сам себе сказал: а к черту все!.. и подошел к двери. Я даже не стал стучать – какой смысл? Мне уже было все равно.
Я повернул ручку, открыл дверь и вошел внутрь. Подошел и плюхнулся в кожаное кресло. Запрокинув голову, отхлебнул из бутылки пару глотков водки.
Молча взглянул на отца, и только тогда заметил, что он даже не обращает на меня никакого внимания. Он печатал что-то на ноутбуке, глаза были сосредоточены на экране. Я снова почувствовал краткую вспышку паники, заинтересовавшись, что за хрень он делает, поскольку сегодня утром Эмметт взломал его, чтобы изменить код GPS. После того, что он сказал за столом, я начал сомневаться, было ли это хорошей идеей, но сейчас было уже слишком поздно, чтобы домысливать это дерьмо. Все было уже сделано.
Некоторое время мы тихо сидели, никто ничего не говорил, и единственными звуками в комнате были стук его пальцев по клавиатуре и тиканье часов на стене. Я снова начал глотать водку, как воду, надеясь, что она заглушит эту дьявольскую боль. Я до сих пор чувствовал ее в груди. Обезболивающие ослабили физическую боль, но боль эмоциональная по-прежнему была очень сильной. Я был раздавлен, сломлен, и каждый раз, когда я поднимал глаза на отца, я чувствовал, как внутри разгорается гнев. Это дерьмо тревожило меня, потому что как, черт возьми, в этом случае я буду реагировать на Изабеллу? Я привык обвинять отца и, тем не менее, глядя на него сейчас, по-прежнему чувствовал дикую ярость. Я боялся сорваться на нее, потерять рассудок и, на хрен, потерять ее. Несмотря ни на что, я не мог смириться с мыслью, что когда-нибудь потеряю ее. Я ее любил. Я в ней нуждался.
- Мне хотелось бы никогда не говорить тебе этого, - наконец, сказал отец, нарушая напряженную тишину.
Я видел, что его пальцы больше не порхают по клавиатуре ноутбука, но он по-прежнему не смотрел на меня.
- Я думал, что это жестоко, и что ничего хорошего из этого не выйдет, особенно сейчас. Я боялся, зная, что это принесет вам больше вреда, чем пользы. Ты, наконец, снова был счастлив, и я не хотел все испортить.
Я смотрел на него с минуту, не зная, что сказать. Я, что, б…ь, должен поблагодарить его? Он немного помолчал, прежде чем вздохнуть и, откинувшись на спинку стула, наконец, посмотреть на меня. Он нахмурился, выражение его лица было мрачным. Казалось, что ему было почти так же чертовски больно, как и мне.
- Она просила меня спасти ее, - сказал он, качая головой. - Я позвонил Чарльзу-старшему после нашего отъезда из Финикса, и тогда впервые попросил его продать Изабеллу, но он отказался. Я точно не знаю, почему, я хочу сказать, что ей тогда было всего три года, так что от нее было куда больше неприятностей, чем помощи, но, откровенно говоря, я не из тех, кто имел право расспрашивать его. Она была его собственностью. Я сказал это твоей маме, но поначалу она не смирилась с этим, тогда я сказал, что она должна бросить это дело. Нельзя просто ходить и задавать вопросы о рабах, какими бы юными и миленькими они ни были. В конце концов, она сказала мне, что все поняла и забудет об этом.
Он опять замолчал и потер переносицу.
- Я должен был знать ее лучше. Я должен был знать, что твоя мать не оставила это дело. Она попросила меня брать ее с собой каждый раз, когда я отправлялся в Финикс, и я не видел в этом ничего плохого. Это было похоже на помешательство. Она стала снимать деньги со счета, спуская их тысячами, и не могла внятно объяснить, что делает с ними. Вообще-то, почти точно так же поступаешь и ты, вот почему я считаю тебя ненадежным. Тогда я пожал плечами, решив, что она просто помогает людям, как обычно, ни разу даже не заподозрив, что она лгала мне. Почему? Никогда раньше она не давала мне повода не доверять ей.
Я тупо смотрел на него, немного удивленный параллелью, проведенной между матерью и мной. Мы оба брали деньги с банковского счета отца, чтобы попытаться помочь Изабелле, полностью упустив, что еще он, на хрен, говорил. Боже, я был так же чертовски безрассуден, как мать.
- Случайно я узнал, что она расспрашивала об этой девушке моих коллег, и быстро положил этому конец, точнее, я так думал. Я оборвал ее контакты с Финиксом, больше не брал ее с собой. Но тот факт, что она не виделась с этим ребенком, не останавливал ее. Она наняла частных детективов, пытаясь найти компромат и выяснить, откуда появилась Изабелла, пытаясь найти способ забрать ее у Свонов. Она задавала вопросы за моей спиной, копая себе могилу. Я говорил ей много раз, что в одиночку она не сможет справиться с этим, что нельзя баламутить это дерьмо. Но она не хотела признавать этого, различая только черное и белое, - сказал он.
Он вздохнул и некоторое время сидел тихо, глядя на свой стол.
- Однажды вечером мне позвонил человек, который сказал, что Элизабет пришла к нему с просьбой отследить ее происхождение, интересовалась записями о рождении и смерти. Боргата всегда имела записи о таких вещах, равно как и образцы каждого своего члена. Я не знаю, известно ли тебе это, и, скорее всего, я не должен тебе говорить, но это так. Они берут образцы крови каждого сразу же, как только мы вступаем в их ряды. Но дело не в этом. Дело в том, что она спрашивала о фамильном древе, а этот человек был достаточно умен, чтобы узнать в некоторых фамилиях, о которых она выспрашивала, членов мафии. Он не хотел иметь с ней дело и прогнал ее. Тогда я понял, что она творит, и ждал ее дома, планируя поговорить с ней и потребовать прекратить это прежде, чем она погубит себя, - он замолчал, покачав головой. – Но было уже слишком поздно. Я опоздал. Вы так и не вернулись домой в ту ночь.
Я сидел тихо, впитывая то, что он мне рассказывал. Кто бы это ни был, они зверски убили ее только потому, что она пыталась выяснить происхождение Изабеллы. Она погибла, пытаясь выяснить ту же информацию, которую, черт побери, вынюхивал и я, информацию, которую защищал мой отец. Все это навалилось на меня в тот момент, и я быстро заморгал, чертовски потрясенный. Я делал те же гребаные вещи, что и она. Я пренебрегал собственной гребаной жизнью, чтобы выяснить тайну Изабеллы Свон. И, на хрен, не было ничего удивительного, что отец сходил с ума из-за этого, и почему он так настойчиво меня останавливал. Он даже посмотрел на меня и сказал, что если я не брошу эту дурь, то он потеряет меня так же, как потерял ее, вот почему он был так уверен, что эта информация убьет меня. Он уже знал, что кого-то из-за нее, на хрен, убили.
- Она это выяснила? - спросил я, терзаемый любопытством.
Он посмотрел на меня с замешательством.
– Тест ДНК, откуда все-таки появилась Изабелла. Мама выяснила это? Вот почему они ее убили?
Он вздохнул, покачав головой.
- Она была на верном пути, но нет, не думаю, что она подобралась достаточно близко, чтобы собрать все воедино. Они убили ее, потому что испугались, что у нее получится. До недавнего времени я считал, что секретом, который они пытаются скрыть, является тот факт, что Чарльз-младший – ее отец. Своны утаили эту часть информации от Боргата, потому что те никогда бы не позволили им относиться к ней так по-свински, если бы знали, что она связана с ними. Я думал, именно поэтому он отказался продать ее мне, из-за того, что она была его кровной родней. А теперь... теперь я знаю, что все гораздо сложнее. Чарльзу не было никакого дела до того, что она имеет к нему отношение, или до того, что с ней происходило, он просто не хотел, чтобы кто-либо узнал, откуда взялась мать Изабеллы.
Я в шоке уставился на него, ни одна мысль даже не посетила меня.
- Так что, дело было даже не в ней? Все это не имело ничего общего с Изабеллой? Это касается ее матери?
Он мгновение смотрел на меня, после чего кивнул.
– Полагаю, можно сказать и так, - сказал он.
- Но ты винишь ее, - сказал я тихо.
Его глаза слегка расширились после моего заявления.
- Это не ее вина, - сказал он. - Она была совсем ребенком, Эдвард.
Я горько усмехнулся.
- Ты думаешь, я, б…ь, не знаю этого? - огрызнулся я, приподнимаясь в кресле и глядя на него.
Мой гнев снова поднимался, и я пытался совладать с ним, не желая позволить ему снова взять надо мной контроль.
- Конечно, это не ее гребаная вина, в том, что мы оказались в этой ситуации, ее проклятой вины тут не больше, чем моей. Мы ни хрена не могли поделать с тем, как вы, взрослые, толкали нас в это собачье дерьмо. Но, тем не менее, это не значит, что ты не винишь ее.
Он смотрел на меня некоторое время, и вздохнул.
- Иногда, когда мы страдаем от потери, то пытаемся найти виноватого. Это называется "Наказание, несоразмерное тяжести совершенного преступления". Легче пережить это, когда ты можешь ретранслировать свое горе и ярость на что-то материальное... - начал он.
- Избавь меня от этой юридической херни, это называется – найти козла отпущения, - прервал его я, вскинув бровь.
Он замолчал, и, взглянув на меня, кивнул.
- Козел отпущения, - повторил он. – Твоя тетя Эсме называет ее моей жертвой, по типу слова "pazzo".
- Потому что ее легко сделать жертвой, - пробормотал я, зная, что pazzo на итальянском означает, в основном, "дурак" или "слабый игрок".
Он снова кивнул.
- Да. И ты прав, в течение длительного времени Изабелла была моим козлом отпущения. Я обвинял ее за то, где она жила, когда жила, за то, что наши пути пересеклись. Я обвинял ее, что она заговорила с твоей матерью, попросила поиграть с ней. Я обвинял ее за все это, потому что ее легко обвинить. Мне было обидно, что моя жена полюбила кого-то настолько, что рискнула ради него всем, и сейчас я знаю, что ты испытываешь то же самое. Это не рационально, но опять же, эмоции часто бывают нерациональны. По прошествии многих лет я справился с большей их частью, и именно потому мне показалось, что теперь не опасно, наконец, привезти ее сюда. Но да, у меня до сих пор бывают моменты, когда я возвращаюсь к прошлым суждениям, - сказал он.
Я слышал сожаление в его голосе, с намеком на отвращение. Было ясно, что ему противен тот факт, что он обвинял ребенка, но он никак не мог справиться с этим, как и я не мог избавиться от того же желания обвинить ее, которое свербило у меня внутри.
- Одного я не понимаю, - сказал я. - Ты говоришь, что люди, которые убили маму за то, что она совала нос не в свои дела, уже мертвы. Это был дед Изабеллы или старый учитель – каковы бы ни были гребаные причины, тебе захотелось позвонить ему? - он с минуту таращился на меня, после чего еле заметно кивнул. - И он все знал, независимо от результатов этого теста ДНК. Он боялся того, к кому она на самом деле имеет отношение.
Он опять кивнул.
– В нашем мире или ты убиваешь, Эдвард, или тебя, - сказал он.
Я горько усмехнулся.
- В твоем мире, - сказал я резко. – Он не "наш". Я, на хрен, завязал с этим. И я, б…ь, не хочу иметь с ним ничего общего.
Его глаза расширились от удивления, а я подумал, что он собирается со мной спорить, постарается уговорить меня или станет поучать, но он этого не сделал. Он лишь кивнул, немного помолчав, завершая эту тему. Дело, мать его, закрыто.
Мы оба сидели тихо какое-то время. Я чувствовал, как водка воспламеняется в жилах, расслабляя тело, но и она не смогла успокоить мой разум. Я поднял руку, чтобы по привычке запустить ее в волосы, съежившись из-за небольшого жжения в руке. Отец театрально вздохнул и нахмурился.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |