Мы сидели тихо какое-то время. Меня сбили с толку эти слова, я перестала понимать, что происходит, а мальчики, казалось, обдумывали информацию.
- Если ты пытаешься помочь ей, то почему мучаешь ее? – спросил, наконец, Джаспер.
Доктор Каллен вздохнул.
- Потому, что именно так и получается, если имеешь дело с людьми, которым все равно. Единственное, о чем они заботятся - это остаться в живых; только это держит их. Эдварду все равно, что будет с его жизнью; он показал мне это прошлой ночью, когда, не колеблясь, заявил, что умрет за нее. Потеря собственной жизни его не пугает. Его пугает только утрата, - сказал он. – И это не блеф. Если до этого дойдет, я не спасу обоих, я выберу свою кровь. Если не будет другого выбора, пусть пострадает она, если только Эдвард останется в безопасности.
От слов о смерти сердце подпрыгнуло в груди, а по венам побежал холод. Не могу ненавидеть доктора Каллена за такое, если мои муки будет означать безопасность Эдварда, я с радостью буду страдать, но не это я хотела услышать из уст хозяина.
- Это херня, - вырвалось у Эдварда. – Ты намного тупее, чем я думал, если ты всерьез считаешь, что я продолжу жить без нее. Она вернула меня к жизни; и мне плевать, что со мной будет, если она уйдет.
Я оглянулась на Эдварда, пораженная его вспышкой. Он не впервые это говорил, но слышать его слова, обращенные к отцу, было тяжело.
- Я знаю, ты думаешь, что…,- начал доктор Каллен.
Эдвард издал звук, похожий на рычание, и ударил кулаком по столу, отчего наши тарелки затряслись.
- Не смей, б…ь, относиться ко мне снисходительно и делать вид, что знаешь мои чувства лучше меня. Я, на хер, люблю ее, и это ничто не изменит! Не надо относиться ко мне, как к ребенку, словно я ничего не понимаю, - сорвался Эдвард.
Доктор Каллен со стуком опустил руки на стол.
– Тогда приглуши звук, наконец! Прекращай вести себя, как подросток! Я и не претендую на знание твоих чувств лучше тебя, но я не тупой, сын, я знаю, что ты чувствуешь! Знаю, потому что я пережил это, б…ь, в твоем возрасте! Я знаю, что ты любишь ее, и будешь рисковать, но прямо сейчас я заявляю, что должен попытаться, черт побери! Я не могу позволить вам обоим погибнуть; я должен пытаться! И если не ради вас, то ради вашей треклятой матери!
Эдвард прищурился и, могу сказать, он уже закипал. Я вцепилась в стул, готовясь к вспышке. Оглянувшись, я поняла, что Джасперу и Эмметту так же некомфортно, ситуация выходила из-под контроля. Призыв Эмметта быть взрослыми мужчинами теперь уже растворился в дымке гнева.
- Моя мать не имела к этому отношения, прекрати, б…ь, приплетать сюда ее память! – выплюнул Эдвард.
- Ты не знаешь, о чем говоришь. Твоя мать имела к этому самое прямое отношение! – в ответ сорвался доктор Каллен.
- Как? – резко спросил Эдвард, приподнимая бровь.
- Она любила девочку! С первой минуты, как посмотрела на нее, она ее любила! Она не хотела бы, чтобы вы оба попали в разгар сражения, она бы сказала мне спасти хотя бы одного из вас! – резко ответил доктор Каллен.
Мои глаза расширились от шока, а Эдвард прищурился еще сильнее, снова закипая.
- Если она, на хер, так ее любила, она бы не позволила ей страдать! – парировал Эдвард.
Доктор Каллен покачал головой.
- Может, и нет, но твоя мать была слишком наивна иногда, к своему же счастью. Она бы настаивала, что есть выход, где никто не пострадает, но это неправда. Кто-то пострадает. И я просто надеюсь, что не один из вас, - со злостью ответил доктор Каллен. – Можете все меня ненавидеть, Эдвард. Проклятье, и ты, Изабелла. Но я знаю, черт побери, о чем говорю, я знаю намного больше, чем вы. Я делаю то, что необходимо, и я ваш единственный шанс быть счастливыми в будущем, и в ваших интересах быть за моей спиной и позволить мне делать то, что необходимо!
Я напряглась еще больше от его тона. Он снова был зол, в его глазах горел огонь, который вынуждал его потерять контроль и сорваться на нас с Эдвардом. Я тихо молила, чтобы Эдвард успокоился и не подталкивал его к худшему, я боялась этой реакции.
Все молчали, ошеломленные поворотом в разговоре. Меня все еще смущали слова доктора Каллена, и я хотела ему верить - верить, что его действия необходимы.
- Кто это сделал? – спросил Эдвард через минуту низким голосом.
Мы все повернулись к нему, и я увидела, как он, хмурясь, смотрит прямо на отца. Не уверена, о чем он говорит, но могу смело утверждать, что о чем-то серьезном.
- Кто сделал что? – безразлично спросил доктор Каллен, даже не глядя на Эдварда.
У меня появилось чувство, что он знал ответ и просто играл в непонимание.
- Ты знаешь. Кто убил ее? – спросил он. – Мы выясняем все, и я хочу знать. Кто подстрелил меня?
Доктор Каллен молчал, глядя в тарелку.
– Их имена не имеют значения. Все они уже мертвы, - сказал он, наконец.
- Почему они это сделали? – спросил Эдвард. – Если ты не хочешь называть имена - пожалуйста. Но хотя бы скажи, почему, во имя всего святого, я заслужил выстрел, мне было всего восемь?
- Какая разница, Эдвард? Что было, то было, - ответил он.
Эдвард горько засмеялся, ее гнев возрастал.
- Не корми меня этим дерьмом. У меня есть право знать. Моя жизнь, на хер, перевернулась в тот день, и я заслуживаю узнать, кто виноват, - сказал Эдвард. – Ты всегда брал вину на себя, повторяя, что повинен в этом дерьме, но прошлой ночью ты заявил, что вина на маме. Так кто виноват? Чья была гребаная ошибка?
Доктор Каллен смотрел на Эдварда какое-то время.
– Я не знаю, - наконец, сказал он.
Эдвард застонал, покачивая головой.
- Что значит, б…ь, - "ты не знаешь"? – сорвался он.
- Это значит, что я не знаю, кто виноват! – крикнул доктор Каллен в ответ. – Твоя мать… Господи, я, б…ь, любил твою мать! Но она действовала у меня за спиной и делала дерьмо, которая, она знала, делать не должна! Она искала и задавала вопросы, привлекая ненужное внимание. Я был наивен и не осознавал, что происходит, пока ее не убили!
Я осмотрела стол, замечая шок у всех на лицах. Всем им было больно, каждому из них, и я чувствовала себя лишней в такой момент. Я недолго знала миссис Каллен. Я едва ее помнила, поэтому часть меня ощущала, что нет у меня права присутствовать во время разговора. Но я не хотела уходить, такой поступок будет грубее, чем просто остаться.
- Почему она искала? – спросил Эдвард.
Доктор Каллен вздохнул, покачивая головой.
– А почему твоя мать вообще что-то делала? Она пыталась, б…ь, помочь людям, как всегда. Пыталась спасти чью-то жизнь, и закончила тем, что потеряла свою.
Эдвард покачал головой.
– Кому? – спросил он.
Доктор Каллен глянул на него, приподнимая брови.
– Кому она пыталась помочь?
Доктор Каллен вздохнул.
– Это важно? – спросил он.
- Да! - сорвался Эдвард. – Я хочу знать, кто, на хер, был таким важным, что она рискнула для него всем? Кто, на хер, был таким важным, что ее из-за него убили? Кого, на хер, она пыталась спасти, и в итоге чуть не убили ее сына? Я хочу знать, кого, на хер, она предпочла мне, своей родной гребаной плоти и крови? Ради кого она так охотно умерла?
Я напряглась, его гнев пугал меня. Доктор Каллен просто смотрел на сына с пустым выражением лица, но взгляд был напряженным. Эдвард не отводил глаз, это было странно, как будто они вели немую беседу. Гневное выражение лица Эдварда смягчилось через минуту, брови нахмурились, глаза подозрительно прищурились. Он разорвал зрительный контакт и уставился в стол, запуская руку в волосы. На его лице было выражение крайней сосредоточенности, будто он разгадывал загадку, его мозг в бешеном темпе складывал кусочки воедино. Наконец его лицо смягчилось, и он несколько раз моргнул, издавая еле слышный выдох.
Он поднял на меня глаза, и я застыла, пораженная опустошенностью в его взгляде. Ему было больно, и у меня тут же возникло желание сказать что-то, чтобы прогнать эту боль, но я не знала, что ее облегчит, ведь я понятия не имела, что происходит. Он смотрел на меня с минуту, и я не отводила взгляд, беспокоясь за него. Я знала, что все, что касается матери - для него очень деликатный вопрос, и не хотела, чтобы он вновь вернулся в ту тьму, в которую был погружен долгие годы после ее гибели. Я услышала вздох доктора Каллена, и Эдвард разорвал наш контакт, грубо отталкивая стул назад и бросая салфетку на стол. Он практически вылетел из комнаты, и я услышала, как он поднимается по лестнице.
Я нахмурилась в замешательстве. Похоже, я что-то упускаю, есть кое-что, чего я не понимаю. Оглянувшись, я увидела на лицах Эмметта и Джаспера похожее выражение – они тоже были сконфужены. Глянув на доктора Каллена, я застыла – он пытливо смотрел на меня с сочувствием в глазах и толикой грусти, но там не было гнева. Это больше походило на… жалость?
Он оторвал от меня взгляд и покачал головой.
– Заседание закрыто, Эмметт? Не хочу уйти с середины, в настоящих собраниях это гарантирует смерть.
Эмметт застонал.
– Проклятье, отец, я что, не говорил, что не хочу знать, как это выглядит на самом деле? Но да, по-любому, мы закончили. Полная неудача.
Доктор отбросил в сторону салфетку и поднялся, приближаясь и похлопывая Эмметта по спине.
– Нет, не так. Мы подняли вопросы, волнующие нас, и выжили. Это не неудача. На настоящих собраниях не всегда такой хороший исход.
Эмметт снова издал стон, и доктор Каллен, еще раз хлопнув его по спине, удалился. Я немного посидела с Джаспером и Эмметтом в тишине.
- Что, черт побери, только что произошло? – наконец, спросил Эмметт.
- Понятия не имею, - сказали мы с Джаспером одновременно.
Я удивленно посмотрела на него, а Эмметт хрюкнул.
- Jinx! – закричал он.
Я выдавила улыбку, Джаспер последовал моему примеру.
- Постоянно кричишь Jinx, когда тебя это не касается, - сказал Джаспер, отодвигая стул и вставая. – Все равно, спасибо за ужин, Изабелла. Прости, что мы так плохо поели.
Я пожала плечами.
– Ничего страшного, - сказала я.
В Финиксе я привыкла, что прием пищи иногда превращается в катастрофу. Нередко во время еды начиналась драка, или Джейн кричала и ломала вещи. Я не переводила это на личности, я знала, что с моей готовкой все в порядке.
Вскоре я поднялась и начала убирать стол. Эмметт вскочил, чтобы помогать заносить все на кухню, а потом пошел наверх, говоря, что должен позвонить Розали. Я выложила остатки еды и все убрала, помыв посуду и приведя все в порядок. Закончив, я пошла наверх, раздумывая, идти ли мне на третий этаж, когда раздался голос доктора Каллена.
- Изабелла? – позвал он.
Я напряглась и медленно повернулась, осторожно глядя на него.
- Да, сэр? – нерешительно спросила я.
Он вздохнул и смотрел на меня с любопытством на лице, словно пытаясь что-то сказать. Я нервничала, сердце ускоренно билось, а коленки дрожали, выдавая мой страх перед ним.
- Дай Эдварду время, - просто сказал он через минуту.
Я осторожно кивнула, не понимая, что это означает.
- Да, сэр, - снова промямлила я, просто соглашаясь.
Он смотрел на меня, прежде чем кивнуть. Потом развернулся и пошел в кабинет, закрывая за собой дверь. Я повернулась и медленно пошла по ступенькам. На третьем этаже я пошла к двери Эдварда, колеблясь, прежде чем увидела, что она закрыта. Я подошла и дернула за ручку, но бесполезно. Нахмурившись, я смотрела на дверь.
Закрыто. Он закрыл спальню, не давая мне войти. Озадаченность и боль пронзили меня, он никогда раньше так не поступал. Никогда не закрывался, как сейчас. Я заволновалась и часть меня требовала начать тарабанить в дверь, требуя открыть ее, чтобы убедиться, что Эдвард в порядке, но другая часть вспомнила слова доктора Каллена. Дать Эдварду время. Не знаю, что происходит, но, видимо, это правильно. Эдварду нужно время. Он хочет побыть один.
Я отпустила ручку и, постояв на месте, развернулась и пошла к себе. Открыв дверь, я скользнула внутрь. Я разделась и натянула футболку Эдварда. Она была грязной, я носила ее прошлой ночью, но это его вещь, мне это нужно. Его одежда, с его именем, его запахом. Она пахла лилиями и медом, и солнечным светом, и всей смесью ароматов Эдварда Каллена. Я поднесла ее к носу, закрыла глаза и глубоко вдохнула. Это успокаивало… мое счастье.
Я подошла к кровати и залезла под одеяло, зарываясь в подушку. Я словно опять была в тумане, все, казалось, было в дымке и за пределами моего понимания. Я беспокоилась за Эдварда, беспокоилась, что он сейчас делает. Беспокоилась, что ему больно, и я ничем не могу помочь. И я боялась, так боялась! Он закрылся от меня, он никогда так не делал. Никогда сознательно не разлучал нас, но сейчас это так, и мне больно. Эта боль оказалась сильнее, чем я могла представить.
Слезы закапали на подушку, смачивая ее моей болью и грустью, непониманием и усталостью. Я свернулась в клубочек, пытаясь согреться, пока лицо заливали слезы, а тело содрогалось от рыданий. Все потеряно, он потерян. Тепло ушло, ушли комфорт и безопасность, которые дарило его присутствие. И я не знаю, в чем причина. Не знаю, почему он не со мной, что произошло, почему он захотел отдалиться. Я сделала что-то неверно? Он все еще любит меня? Прошлой ночью он говорил, что любит, и никто не сможет разлучить нас, но теперь он сам отдалился от меня. Почему? Что происходит?
Впервые за долгие месяцы я заснула без него. Сон был беспокойным и рваным, я то погружалась, то выныривала из кошмаров, которые больше не сдерживал кусочек мира, найденный мной в этом доме.
Я внезапно вынырнула из дремоты и открыла глаза. Было темно. Я ощутила, как прогнулась рядом кровать и напряглась, когда одеяло приподнялось, и кто-то скользнул рядом. Я ощутила тепло, безопасность и комфорт. Снова…
Любовь. Я не видела ее, но ощущала. Эдвард снова рядом.
Он крепко обнял меня, прижимая к себе. Уткнувшись мне в шею, он нежно поцеловал ее, отчего по коже побежали мурашки.
- Я люблю тебя, - прошептал он надломленным голосом.
Я ощущала его боль, агонию, которая поглотила его, и не знала, чем она вызвана, но хотела избавить его от нее.
Он крепко держал меня, так сильно, почти до боли, но я не хотела ничего другого. Не хотела его отпускать, никогда. По щеке скользнула слеза, меня снова захватили эмоции.
- И я люблю тебя, Эдвард.
Глава 50. Искусство жизни
"Все искусство жизни заключается в тонком сочетании того,
чтобы и отпустить, и удержать"
Генри Эллис
Эдвард Каллен
Вы когда-нибудь смотрели один из таких фильмов, в которых на главного героя внезапно снисходит озарение? Вот они просто сидят, разговаривают, и вдруг из ниоткуда появляется нечто, что врезается в них, как проклятый грузовик "МакТрак" (1)? И никакие слова не нужны, они все уже знали об этом дерьме, и просто все части головоломки оказываются собранными вместе, и все это вдруг приобретает смысл, загадка становится решенной. Я не говорю о тех девчачьих "Ах-ах!" моментах, как в гребаной "Улике" (2), где вам нужно выяснить, а не был ли это полковник Мастард (3) с треклятым подсвечником или что-то в этом роде. Я говорю о фильмах вроде "Шестого чувства", где в самом конце доктор Малколм Кроу, которого сыграл Брюс Уиллис, внезапно понял, что все это время он был мертв, и все, что происходило в фильме, только подтвердило его мудацкую теорию.
Да, я раньше тоже думал, что это фигня. Люди постепенно постигают такое дерьмо, ведь не существует понятия "массовое озарение", когда оно просто снисходит на тебя, и в один миг все становится понятно. Так не бывает... но, тем не менее, это только что произошло.
Сидя за столом напротив девушки, которую я любил больше жизни, все кусочки мозаики так чертовски запросто собрались вместе, и легли - каждая на свое место. Они все время были тут, прямо под моим гребаным носом, и я чувствовал себя идиотом, что раньше не замечал правду. Я был поражен, застыл на месте, когда меня осенило. Я был доктором Малколмом Кроу, и, мать вашу, я был мертв.
Я не знаю, как это пришло мне в голову, или что именно послужило той искрой, которая заставила меня осознать это. Может быть, то были мои собственные слова, может быть, это было из-за того, как мой отец смотрел на меня, да какая разница? Почему это случилось и, откровенно говоря, не важно... Важно, что это случилось. И все это было так естественно, что в тот момент, когда эта мысль пронеслась в моей голове, я все понял. Нахмурив брови, я смотрел на отца, очень надеясь, что раз я так чертовски нахален, то уже вышел из сферы его влияния, но как только я увидел выражение его лица, которое хорошо знал, я понял, что размечтался. Я знал, что выяснил бы все, и понимал, почему он утаивал от меня это дерьмо, почему он хотел, чтобы я, на хрен, отвалил и перестал задавать вопросы.
Десяток различных эмоций шарахнули по мне в тот момент: ужас, шок, любовь, тоска, благодарность, гнев, отвращение, страх, раскаяние, презрение, ненависть... Слишком много, чтобы перечислять, но я чувствовал их все, и одна из них поглощалась другой. Я чувствовал охрененную боль в животе, и сила моих ощущений отзывалась болью в груди, и я вынужден был отвести взгляд от отца, потому что не мог больше видеть подтверждение своей догадке на его лице. Я взглянул на стол, все кусочки головоломки образовали общую гребаную картину, которую до этого момента мне не удавалось постичь.
Это была она. Моя мать рисковала всем, чтобы прийти на помощь, моя мать принесла себя в жертву, пытаясь спасти ее. Ту самую девушку, с которой я был готов связать свою жизнь, ту девушку, за которую я так отчаянно боролся. Мы любили и хотели сохранить одного и того же проклятого человека. Я несколько раз моргнул и рассеянно пробежал рукой по волосам, ошарашенный.
Моя мать была убита, а моя жизнь разрушена, из-за Изабеллы Свон.
И это послужило причиной тому, что мой отец был так горяч и одновременно так холоден с нею, и почему он так сорвался на Изабеллу в годовщину смерти мамы. Вот почему он говорил, что она как личность не имела для него значения, и почему иногда он становился таким злым по отношению к ней. Но, в то же время, именно поэтому он пытался спасти ее, поэтому так настойчиво старался помочь ей адаптироваться. Господи, да в первую очередь, это послужило проклятым поводом купить ее! Как будто он пытается завершить то, что начала моя мать.
Я взглянул на Изабеллу, и на меня навалилось жесточайшее опустошение, когда я увидел страх на ее лице. Она была чертовски растеряна и осторожно разглядывала меня, явно пытаясь выяснить, что происходит. Я увидел в ее глазах любовь и заботу, и это было охренеть как больно. Боже, это было так дьявольски больно, как ничто и никогда прежде! Она сидела и смотрела на меня, тревожась о том, что происходит, потому что она так сильно любила меня, и не имела понятия, что такого она натворила.
Мои мысли и чувства бешено и непоследовательно сменяли друг друга. Я был в панике и отчаянно близок к тому, чтобы сорваться, и понятия не имел, на ком. Я рассердился, был так зверски зол, что меня начало трясти, но я не знал, на что именно я был зол. Был ли я обозлен на свою мать? Она, черт возьми, пренебрегла своей жизнью ради чужого ребенка, которого едва знала, в процессе почти загубив свою собственную плоть и кровь! Но, Христос, этим гребаным ребенком была Изабелла, как, черт возьми, я мог сердиться на маму за то же самое, что делал я сам? Ради нее я тоже готов был принести себя в жертву.
Сердился ли я на отца? Он знал все заранее и скрывал это от меня, намеренно утаивал от меня правду о том долбаном дне. Но разве мог я его винить за это? Он всего лишь пытался защитить меня, чтобы я не узнал чего-то, что, возможно, ранило бы меня. Нет, я не мог, б…ь, ненавидеть его, даже если это и выводило меня из себя.
И в ту же минуту мне стало ясно, что часть гнева, который я испытывал, был направлен и на красивую девушку, что сидела напротив меня, и я, б…ь, должен был справиться с этим. Это было неправильно, несправедливо по отношению к ней. Она была всего лишь ребенком и, ради Христа, я не мог винить ее за это! Она была не в силах контролировать действия матери. Она не просила ее об этом дерьме, она даже с трудом помнила мою мать.
И, тем не менее, я, черт возьми, в любом случае, чувствовал это. Я чувствовал, как назревают злость и ненависть. Я чувствовал потребность в том, чтобы обвинить ее. Моя мать умерла, и если бы девушки напротив меня не было на свете, моя мать, черт возьми, не была бы мертва. Я бы не страдал так сильно эти последние несколько лет. Я не был бы таким дьявольски сломленным, моя семья не была бы разрушена. Я почувствовал отвращение к себе, как будто, выбрав эту девушку, я перешагнул через свою мать. Я чувствовал, что, будучи с Изабеллой, я словно помочился на могилу своей матери. Моя мать умерла из-за нее, если б она не родилась, ничего из этого не случилось бы. Я чувствовал, что запятнал ее память. Христос, я переспал с гребаным врагом!
Я грубо оттолкнул свой стул и встал, намереваясь убраться отсюда, прежде чем рехнусь. Мне нужно было свалить, потому что это был нечестно по отношению к Изабелле. Я не мог винить ее за то, что произошло, она не сделала ничего поганого. Мне нужно было уйти от нее, прежде чем я случайно сорвусь и обижу ее, потому что она не заслужила того, чтобы ей причиняли боль! Она достаточно настрадалась в своей жизни, и я не могу стать тем, кто нанесет хренов последний удар и уничтожит ее. И я доподлинно знал, что так, черт возьми, и случится. Это уничтожит ее. Она, б…ь, любила меня и доверяла мне. Я не мог стать причиной ее гибели.
Я почти выбежал из сраной комнаты, желая оказаться наверху, чтобы побыть одному. Все казалось таким чертовски нереальным, но мой гнев нарастал с каждым шагом, который я делал. Я был в ярости, и от этого мне стало противно. Что, на хрен, было со мной не так? Какой слабоумный мудак обвиняет ребенка в групповом убийстве, особенно, когда человек, который был убит, отлично знал, во что он ввязался, и что может быть убит за это? Господи, а ведь их была целая б…ская толпа, тех, кто сделал это? Кто, черт возьми, убил мою гребаную мать из-за Изабеллы? Что за херню натворила эта проклятая девчонка, что это тянуло на убийство?
Это неистовые мысли проносились в голове, укрепляя внутри меня чувство вины. Как вообще я мог даже подумать об этом? Я, б…ь, любил эту девушку, и, разумеется, она стоила убийства! Я же, черт возьми, говорил, что убью ради нее, и умру за нее, отдам жизнь до последней долбаной капли крови, так что, на хрен, заставляет меня думать, что другие люди не cделают того же? Боже, моя мама была готова, черт возьми, умереть за нее, так какого хрена кто-то другой не готов был убить за нее? Конечно, она, б…ь, этого стоила. Она была чистой и невинной. Она была чертовски красивой, и внутри, и снаружи.
Но кто? Кто, мать их, это сделал? С ней дурно обращались всю ее проклятую жизнь и никто никогда не обращал на нее ни капли долбаного внимания. Они держали ее взаперти в сарае, в изоляции от общества, и адски избивали безо всяких на то гребаных причин. Она была забитой, покрытой синяками и никем не замеченной, так что было очевидно, что на самом деле она ничего не стоила. Так почему же они, мать их, убили из-за нее? Какого хрена они убили из-за нее мою мать?
Я добрался до третьего этажа и, открыв дверь спальни, проскользнул внутрь. Я захлопнул за собой дверь и быстро закрылся. Я не хотел, чтобы кто-нибудь вломился сюда сейчас, не тогда, когда я был настолько неуравновешен. Я чувствовал, что попросту ненормален, дезориентирован, и могу соскользнуть в туман, а это было чертовски опасно. Я был взбешен, и даже не понял, когда это дерьмо случилось. В последний раз я чуть не убил Джейкоба Блэка, сейчас я допустил, чтобы гнев завладел мной и вышел из берегов, и не хотел, чтобы она оказалась рядом со мной, когда я был вот таким. Я не хотел причинить ей боль, даже если небольшая часть глубоко внутри меня кричала, чтобы я заставил ее почувствовать себя так же хреново, как я себя чувствовал. Но я никогда не прощу себе, если когда-нибудь обижу ее, да я, б…ь, умру, если когда-нибудь причиню ей вред. Она не заслуживает этой хрени.
Я прошелся по комнате, мой мозг лихорадочно обдумывал все, а небольшая часть меня отрицала все происходящее. Я знал, что понял все правильно, теперь все, на хрен, сходилось, но проблема была в том, что мне не хотелось, чтобы это было правдой. Я не хотел, чтобы Изабелла была той гребаной причиной, по которой умерла моя мать. Это неправильно, это ни хера не справедливо! Какой чертовски больной Бог сделал это со мной? Я, наконец, нашел долбаное счастье в этом извращенном испорченном мире, свое яркое пятно, и она же, в первую очередь - причина моей тьмы! Я, наконец, снова научился любить, и Бог сделал так, чтобы я, б…ь, полюбил ее, и так вышло, что она как раз и была той, кто сломал меня и убил во мне способность сближаться с кем бы то ни было!
Я ходил взад и вперед по комнате, ростно дергая себя за волосы, пока пытался разобраться в своих мыслях. Я должен был перестать думать об этом, я должен был перестать думать, что это каким-то образом была и ее вина. Она ни черта не сделала. Но я пытался разобраться в этом дерьме, и, несмотря на то, что все сходилось, я все же ни хрена не понимал. Почему? Почему я? Почему мы? Что, мать вашу, мы сделали, чтобы заслужить эту херню? Неужели я был настолько ужасным человеком? Это было неправильно. Все это было глупо.
Последние несколько месяцев проносились у меня в голове, все то дерьмо, которое мы делали вместе с Изабеллой. Все, что мы говорили, все наши гребаные признания. Я открыл ей свое проклятое сердце, и свою душу, рассказал ей все о матери, даже, черт побери, плакал из-за этого перед ней, и все время это была она. Именно она была причиной, из-за которой это произошло. Именно из-за нее я смотрел, как моя мать умирает, это из-за нее я чуть не потерял свою мудацкую жизнь.
- Проклятье! – лязгнул я зубами, задев ногой ножку кровати, когда проходил мимо.
Я не мог продолжать терзать себя этим, я, б…ь, не смел винить ее. Ей было - сколько? Семь лет? - когда умерла моя мама. Как, на хрен, можно винить семилетнего ребенка за убийство, которое произошло чуть ли не за две тысячи миль от нее? Ее жизнь никогда ей не принадлежала, она никогда не была свободна. Она не могла даже, черт побери, мочиться без разрешения, а я опустился до того, чтобы обвинять ее? Это было отвратительно. Я был чертовски отвратителен.
Но мой гнев... Я была дьявольски разгневан. Боль в груди была настолько сильной, что, казалось, будто на мне лежал груз весом в тонну, и он почти раздавил меня. Я никак не мог избавиться от боли, у меня было дикое ощущение, как будто кто-то взял нож и воткнул его прямо мне в сердце, и прокрутил это дерьмо. Я не чувствовал такой безумной боли с тех пор, как проснулся в треклятой больнице много лет назад, когда отец сидел у моей кровати, приговаривая:
- Все это по моей гребаной вине.
И Христос, была ли это его гребаная вина? Да, моя мама совала нос не в свои дела, что-то вынюхивала, она задавала дерьмовые вопросы, которые не должна была задавать, но разве назойливость – достойный повод для смертного приговора? Она лишь пыталась помочь долбаному ребенку, какой от этого вред? Но в то же время она знала, что это чревато. Она знала, что нельзя вытворять такую херню в мире моего отца, но она все равно это сделала. И ответила за это жизнью. Да ни хрена! Она подставила нас всех. Она знала, что она, черт возьми, делала, она знала, чем рискует. И я вспомнил ее лицо, когда тот мужик приставил пистолет к ее голове, догадка и понимание мелькнуло в глазах, прежде чем он нажал на курок. Она знала, что натворила, и на ее лице, на хрен, не было ни грамма раскаяния. И я помнил это дерьмо, потому что этот образ был выжжен в моем мозгу. Я переживал тот момент снова и снова больше раз, чем я когда-либо смог бы посчитать. Я запомнил каждую секунду. Она не жалела о том, что, б…ь, она наделала, и не стала бы ничего менять, предоставься ей такая возможность. Она чертовски беспокоилась обо мне, и в последний миг она сделала именно то, что делала всегда... она попыталась спасти кого-то другого. Она попыталась, черт возьми, спасти меня.
Она постоянно спасала людей, в этом мой отец был прав. Меня всегда восхищало в ней ее сострадание, но и, в то же время, оно меня раздражало. А как насчет того, чтобы спасти себя? Где, на хрен, заблудилось ее чувство самосохранения?
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |