ВСЮ ЖИЗНЬ МЫ БОРЕМСЯ С ДРАКОНАМИ, А НА САМОМ ДЕЛЕ - С СОБСТВЕННЫМИ ГОРМОНАМИ!
Да и в подобные сексуальные миги я, как правило, пьян, а алкоголь не способствует потенции в моём возрасте. Как и сам возраст.
Я помогаю Окси забраться в высокую древнюю ванну. Оксана чистая, я это видел по её жёстким вымытым рассыпающимся брюнетистым волосам. Но обязательная помывка – мой возрастной бзик, большой сексуальный опыт и просто возросший культурный бытовой уровень… Короче – соnsuetudo est altera natura. Привычка – вторая натура. Для тех, кто ещё не выучил латынь, даю транскрипцию: Консветудо эст альтэра натура.
Римляне, погибшие от пьянства и разврата, на тысячи лет опередившие дикое древнее человечество, оставившие гениальные афоризмы, современное нам мышление, латинский шрифт, создавшие письменность и нынешние языки для Европы, погибли, видимо, от раннего осознания искусственности и запланированности нашего мирка…
Я мою Окси. Она моет меня. Как в бане муж и жена. Впрочем, она слегка смущается, но не слишком. По едва уловимым признакам замечаю, что она весьма озабочена – сексуально. Странно. Впрочем, молодая…
Но никаких эксцессов. Мне слегка приятно. Слегка радостно. Слегка хочется. Слегка распух член. Но не более. Торопиться некуда. Мне – пятьдесят. Куда торопиться? На Тот Свет?
Потом мы вытираемся двумя махровыми чистыми полотенцами. Но Окси не желает натягивать грязное платье. Я надеваю свежие трусишки, секси - в обтяжку, с выделением полового агрегата. Иду в комнаты. Несчастный Серёга сидит в одиночестве за столом. Китайская магнитола накручивает кассету с дамскими желудочными американскими воями. Серёге нескучно. Возможно, он сейчас по радиоволнам беседует с КГБ или с президентом США.
Он, свинья, почти допил оставшуюся водку!
Впрочем, Серёге о ч е н ь скучно. ОЧЕНЬ одиноко. Всегда. Как и всем нам. Только т а к и м как он – во много раз сильнее. Поэтому они и беседуют с КГБ, с НЛО, со своим собственным больным ALTER EGO…
Выливаю остатки водки в рюмку, почти сто грамм, хлопаю, беру чистую белую простынь, прохожу в ванную, заворачиваю в простынь Окси, успевая закусит её тёмно коричневым соском и слегка приподнять свой член, даю Окси пластмассовые тапочки китайского производства – скоро всё у меня будет китайское, даже член! – и мы усаживаемся за стол с Серёгой. Ведь осталась рябиновка, которой тоже осталось немного, ибо Серёга и её успел выпить! Больной...
У Серёги женщины не было пять лет, но видимого интереса к Окси он не проявляет. А она сейчас совсем похорошела! Мы ещё слегка выпиваем. Я не соображаю, что девчонка беременна, а после операции аневризмы категорически нельзя пить. Пьяная я бездушная скотина!
Закусываем теми крохами, что остались. Пододвигаю Окси вазу с конфетами, приношу с кухни кипяток и заварку.
А потом мы идём с Окси в спальню на мою двухместную полированную деревянную кроватку, видевшую многое и многих!...
Ну на что способен пьяный мужик в пятьдесят лет!? Да еще с хреновым сердцем? Да ещё с предстательной железой, на которую десять лет назад шаралатанка урологиня с поликлиники наложила вето: рак! Может. Она и была права. Но тогда я у ш ё л. Вылечился чудесным образом. Настойкой чистотела и грецкого маньчжурского ореха на керосине. Не время мне ещё тогда было переселяться в иные миры и успел я тогда увидеть свои книги, наконец, опубликованными…
Так на что там способен пьяный мужик в пятьдесят лет со всеми возрастными и приобретёнными «достоинствами»?
Да, разумеется. Только на это самое. И то нее всегда. Минет.
Эх, мораль-мораль! Где ты?! И существуешь ли? И не от минетов ли все наши беды и преступления?
Нет, всё-таки не хочу подробностей. Но… сидя на её распухшей груди, я заметил, что Окси… засмущалась, покраснела – трудясь своим юным язычком! Однако, когда я с величайшим трудом, преодолевая алкоголь, сделал ей в ротик своё мерзкое дело, она с поразительным явным удовольствием проглотила сперму!!!
Сумасшедшая… У первого встречного… И вообще, глотают только бабы с многолетним минетным стажем. И то далеко не все.
Кто бы мне объяснил: что такое РАЗУМ!? Мы на девяносто девять процентов животные: жрём, пьём, гадим, лижем, сосём. Работаем – только ради того, чтобы получить какие-то бумажёнки, именуемые деньгами, чтобы на них опять – жрать, гадить, сосать… Мерзкие безмозглые животные, выдающие ничтожные низменные инстинкты за разум!
Но чем могли бы заниматься существа на другой, неживотной основе, какие-нибудь киборги или ходячие суперкомпы, которые нас в конце концов заменят с нашей же помощью? Бесконечными математическими вычислениями? Бесчисленными научными открытиями и изучением Вселенной, которая и без них п р о с е б я в с ё з н а е т?
Можно ли такой разум назвать Разумом? Или это всё та же глупость, но не животная, а супер научно-техническая? Впрочем, ведь НАСТОЯЩИЙ разум не мы и не роботы-интеллектуалы, а звёзды и ещё КТО-ТО…
Мы вновь за столом. Окси в простыне. Октябрь уж на дворе. Уж, наверное, в квартире холодно и никакого отопления. Но пьяному холод по колено. Уж. Мне, раздетому, в секси трусиках, жарко. Оксана совсем по-хо-ро-ше-ла-ла-ла.
Наверное, от спермы. Мы с Серёгой допиваем остатки её рябиновки. Окси ест конфеты, прихлёбывает чаем.
- Ну я пойду, - говорит Серёга. – Мама… Темно… Ждёт…
Серёге не хочется полового акта. Наверное, он занимается онанизмом иногда. Но ему хочется ЖЕНСКОГО участия, ласки. – Подожди, - говорю я. – Сейчас…
Я беру Окси за руку, за её красивые длинные пальцы, соответствующие её пропорциям. Она довольно высока и была бы весьма породистой, если бы её в детстве хорошо кормили и лелеяли.
Эх, если бы многим из нас это «если», то жили бы мы красиво и счастливо и не умирали бы в тридцать-сорок лет! Мы заходим с ней в спальню, снимаю с неё простынь, ложимся, обнимаю её, поцеловываю грудь, она обнимает меня, предполагая продолжение, но я говорю: - Знаешь, у Серёги не было женщины… очень давно. У него… он болен. Психика…
- Я заметила.
- Переспи с ним сейчас?
- Но я же… с тобой?
- Ну ничего. Не убудет же от тебя? Трахнетесь и я его домой провожу. Там мать ждёт. Понимаешь, пять лет у него не было…
- А ты не будешь сердиться?
«Уже согласна! Эх, шлюха-шлюха…» - Да я же сам тебя прошу!
- Это сейчас ты просишь, а потом… Ревновать начнёшь…
«Окси-Окси, большой же у тебя опыт, когда ты только успела!» - Глупости! – Я встаю, надеваю рубашку, носки, брюки, выхожу к Серёге. А он уже в куртке в прихожей.
- Подожди. Иди к Оксане, она ждёт тебя. Только в ванну зайди, там ещё в ведре вода тёплая осталась…
- Да я… да что… да ладно… да я пойду домой… Мама…
- Иди в спальню, тебе говорят!
- А-а, ладно! Хорошо! – Серёга сдёргивает куртку, торопясь шмыгает в ванную, а потом – в спальню.
И уже я одиноко сижу за столом, допиваю последние капли настойки, иду курить на кухню. «Что-то долго… Сколько можно… Растренировался совсем Серёга… Забыл как ЭТО делается…»
И… Во мне… Как говорит заштампованная литература: «просыпается ревность». «На кой чёрт я это сотворил!? Ему-то уже всё равно – что пять лет без бабы, что сто пять! А Оксана-то была права… Какой же у неё гигантский опыт!...»
А ревность – не то, чтобы она там, в пьяном организмике разбушевалась, закипела-забурлила, нет. То, что я сейчас чувствую – лишь слабенький, ничтожненький отголосок давным-давно забытой НАСТОЯЩЕЙ ревности, когда моё молодое здоровое, а не нынешнее пятидесятипроцентное осклероженное сердце бухалось в груди, толчками отдаваясь и пульсируя в каждой клетке тела, когда молодые бессмертные половые гормоны кипели вместе с кровью в глупой юной голове, когда ревность могла сотворить со мной такое, чего бы сам я себе никогда не позволил!
РЕВНОСТЬ - ЭТО ТАКОЕ ЧУВСТВО, ЧТО КОГДА ЕГО ЧУВСТВУЕШЬ, ТО ЧУВСТВУЕШЬ, ЧТО НИЧЕГО ДРУГОГО УЖЕ НЕ ЧУВСТВУЕШЬ!
Нет, сейчас этот жалкий отголосок меня прежнего, пожалуй, даже не ревность, а жадность, потревоженное чувство собственности: что там вытворяет эта молодая зараза – м о я Окси?!
В конце концов я подхожу, открываю дверь спальни и стою, прислонившись к косяку. Серёга качается на Оксане, полустоя на коленях – на беременную не ляжешь. Оксана простирается индифферентно – исполняет мою просьбу: так мне хочется думать. Но вот она замечает меня. И мгновенно срабатывает опыт проститутки. – Ой, ой, у меня голова заболела! – Громко кричит Окси и отодвигает, практически, скидывает несчастного Серёгу с себя.
«Шлюшка! Сколько раз ты с двумя…» - Явно она не раз попадала в аналогичные ситуации, когда у одного из её партнёров «просыпалась ревность».
Эх, если бы я знал, что Серёга последний раз в своей жизни лежит на женщине! Если бы я знал… Я бы дал ему закончить. Я бы оставил его здесь, а сам ушёл бы к матери. Но я не знал, но, видимо, всё-таки интуитивно предчувствал, что эта юная красивая смешная больная девчонка будет последней в этой жизни женщиной не только для Серёги, но, фактически, и для меня!
Хитро и подло придумали земной мир наши конструкторы. Ведь будущее УЖЕ существует – реальное будущее на непонятной и неведомой для нас плёнке пространства-времени. И ФИЛЬМ идёт оттуда, из будущего, а не из прошлого, как мы, дикари, считаем.
Мы, наивные, строим планы, готовимся жить, зарабатываем эфемерные деньги – за секунду до смерти, которая ЗАПЛАНИРОВАННА именно на эту секунду КЕМ-ТО или ЧЕМ-ТО - за миллионы лет до нашего рождения…
Серёга застеснялся и соскочил. Прикрывшись чем-то, побежал в ванную. Окси продолжает ломать комедию – она ведь ещё не проникла в мою сущность: кто я и что, вдруг начну её бить и убивать? Как, вероятно, у неё уже не раз бывало.
- Ладно, хватит кривляться. Я сейчас провожу Серёгу домой и вернусь. Закрою тебя. Не балуйся здесь.
- Хи-хи-хи… - Успокоенно-обрадованно отвечает Окси, соскакивает, набрасывает простынь и хромает к столу за конфетами. Нищетой искалеченный ребёнок.
Сладости жизни приходят и уходят, а конфеты остаются. Гениальное изобретение человечества – конфеты. Чем развитее государство, тем утончённее и изощрённее делаются сладости. Азиатские конфеты примитивны, из древности. Как мало радости у нас в этой мгновенной иллюзорной жизни! Конфеты – одна из них, из радостей - сладкий обман.
У Тютчева есть запредельное стихотворение. О смерти жены:
Весь день она лежала в забытьи,
И всю её уж тени покрывали –
Лил тёплый летний дождь – его струи
По листьям весело звучали.
И медленно опомнилась она –
И начала прислушиваться к шуму,
И долго слушала – увлечена,
Погружена в сознательную думу…
И вот, как бы беседуя с собой,
Сознательно она проговорила:
(Я был при ней, убитый, но живой)
«О, как всё это я любила!»
……………………………………….
Ещё при жизни большинству из нас приходится говорит о многом: «О, как всё это я любила!» (Любил).
Пройдёт всего несколько лет и меня, практически, убьют. За двести долларов. Эти врачишки одурачат меня и вырежут ЗДОРОВЫЙ желчный пузырь!!!
Я буду умирать – медленно, мучительно: с остановками печени, сердца, с тяжелейшим панкреатитом, диабетом… Без пенсии, с невозможностью работать и заработать хотя бы на собственную смерть…
И вот вчера… А когда – «вчера»? Тысячу лет назад, миллион? Моё «вчера», гипотетический читатель, для тебя так же виртуально, как и для меня, ибо я уже давно в мире Ином, как впрочем, и ты.
Мы все НЕ СУЩЕСТВУЕМ для тех, кто уже в Будущем. Но ведь и для них есть Будущее, значит, и они не существуют. Значит, МЫ ВСЕ МЕРТВЫ ИЗНАЧАЛЬНО!?
И вот, «вчера» я съел одну единственную шоколадную конфету на семьдесят восьмом дне рождения своей матери. А ночью едва ни умер – останавливались печень, поджелудочная, сердце…
Торопливо пожирая валидол и нитроглицерин, спасаясь от смерти и глядя Богу в бездонные глаза, я понял – ЗАЧЕМ я взялся писать этот рассказ, который, возможно, не успею дописать и уж, конечно, опубликовать. Это не я пишу – пишет мой инстинкт самосохранения, инстинкт жизни! И Оксана выбрана ИМ не случайно. Из длинного ряда женщин ОН выхватил ту единственную, молодую и ПОСЛЕДНЮЮ, которая отдавала мне свою юную энергию в гигантских количествах – тоже инстинктивно, потому что жить ей оставалось…
Подсознание уже на виртуальном уровне пытается подпитать меня, подыхающего, молодой энергией, которую Окси щедро дарила мне живая, а сейчас посылает из космоса, со СКЛАДА, где у Бога хранятся наши души…
В один из немногих дней, что мы провели с Окси, почти не вставая с кровати, она меня спросила: а есть ли СЧАСТЬЕ и что это такое? И я принёс фрагмент из недописанного романа и медленно ей прочитал. Я уже знал, что она в состоянии кое-что уловить. Оксана оказалась МОИМ человеком. А я – её. И мы это оба понимали.
Нас разделял временной интервал в тридцать лет и многое что ещё, но мы были… похожи! Мы совпадали физически и психологически, И Оксана оказалась умной от природы. Её ум активировался ещё, наверное, подсознательным осознанием короткости её жизни.
Как жаль, что всё это тогда я понимал лишь интуитивно, и только потом, как всегда – потом, я пойму, что нужно было, нужно….
Вот он, этот отрывок о «счастье»:
«Наше счастье состоит в том, что никакого счастья для нас не существует, а есть лишь горе, трагедия. Есть смерть друзей, родственников, жён, мужей, детей, любимых собак и кошек. Есть только болезни и смерть – чужая и собственная. И осознание своей мимолётности, временности в непонятном мироздании, которое неживое, неорганическое, создало нас, органических, чтобы через нас испытать то, чего не может оно само – таинственное супер-пупер мироздание.
Вот это и есть наше странное СТРАШНОЕ счастье – сначала, в молодости, надеяться на будущее, на какое-то счастье в «потом» или в «сейчас», но пройдя все возрастные наивные иллюзорные стадии, однажды понять: наше счастье – в нашей МАТЕРИАЛИЗАЦИИ ИЗ НИЧЕГО, в единственном из бесконечности шансе появиться в этом локальном и всеобщем мире, поощущать то, что нам ПОЗВОЛИЛИ поощущать наши СОЗДАТЕЛИ - нашу временность, ничтожность, трагичность, и уйти навечно опять в НИЧТО, в неорганическое – с верой или неверием в некое энергетическое существование на неких небесах у некого Бога, с верой или неверием, что будущие поколения раскроют тайну этого самого Бога – пространства-времени…
И всё. Всё счастье. А не в каких-то условных бумажках, называемых деньгами.
Благополучие так же зыбко и временно, как всё в нашей обманчивой жизни-мгновении, оно не может дать того «счастья», к которому мы стремимся, пока живы, идею которого мы не в состоянии сформулировать несовершенными словами…»
Я провожаю Серёгу по темноте. Обходим по рельсам милицию-бандицию, поднимаемся вверх по лестнице, удачно пересекаем дорогу, недавно построенную мэром Виктором Иудовичем Чердаковым, на которого мы с Серёгой в разное время столько пахали на общественных началах и приводили к власти…
Здесь, где мы только что перешли, погибло под колёсами джипов уголовников около двадцати человек. «Благими намерениями вымощена дорога в ад». Но у Чердакова не было никаких «благих намерений» в шизоидной башке. Он лепил дороги без переходов и светофоров – там, где они были крайне необходимы и, наоборот, сооружал за народные деньги десятки переходов и виадуков там, где они совсем не нужны, где никто не ходит. И всё с одной целью – украсть из капитальных затрат миллионы в личный карман!
- Мама ждёт… - Бормочет Серёга.
- Тебе тридцать пять лет. При чём тут мама!? Неплохо сегодня погуляли? Вот так и надо – почаще. Только пить поменьше…
- Мне же нельзя. Мне КГБ не разрешает, - вполне серьёзно говорит Серёга.
Я привык к его бреду, но всё равно отвечаю: - Да какое КГБ?! Оно сейчас ФСБ называется! И как оно может не разрешать тебе что-то!? По радиоволнам, как ты говоришь? Но такой аппаратуры не существует! И вообще: кто ты с е й ч а с такой!? Кому ты нужен?! Разве что матери…
Возвращаюсь к себе и в залежах памяти шевелится давным-давно забытое: я спешу с суточной каторжной работы домой, где меня ждёт юная красивая длинноногая жена…
Оксана меня тоже ждала. Убрала всё лишнее со стола, помыла посуду и даже подкрасила губы моей помадой.
Мы ложимся. Окси ждёт продолжения секса – тем более, что она мало что имела от нас обоих! Но ещё не знает, что мне пятьдесят, что у меня плохие сердце и предстательная, что сперма в эти годы так быстро не образуется и свою норму я ей уже отдал. Да и выпил я сегодня не менее семисот грамм водки, к тому же, из технического спирта. Ей всего этого не объяснишь. А у меня не хватает ума или сил хотя бы погладить ей между ног.
Она обижается и поворачивается ко мне спиной. Я её слегка обнимаю, целую в лопатки и вдруг, в светлом полумраке, ибо под окнами столбы с яркими ртутными фонарями, Окси говорит: - Сашенька, помоги мне!…
Говорит не в голос, а громким страдальческим шёпотом, как раненный или умирающий человек. И я сразу понимаю, что говорит она не о сексе. Она просит у меня помощи по жизни! Как взрослого. Защиты от ужаса, в котором она обитает. Как человека, у которого есть квартира, деньги, работа. Она ведь не знает моего положения. Не знаю его ещё и я – того дна, на котором я скоро окажусь и которое будет поглубже, чем её нынешнее… Самоуничтожающаяся уголовная страна-малина погубит десятки и десятки миллионов граждан, которым не повезло здесь родиться…
«Но чем же я могу тебе помочь!? Родить за тебя? Деньгами? Та несчастная тысяча долларов… Но когда я найду работу? И какую? Оставить тебя здесь у себя? Если б ты была не беременна… А что мы будем делать, чем я буду кормить вас, тебя и ребёнка? Я не потяну, я стар и болен…» - За мгновенье всё это пронеслось у меня в голове и неожиданно я произношу вслух то, что до сих пор тщательно глушил и скрывал сам от себя: - Я стар. Мне пятьдесят лет. Я болен. Я уже ни на что не годен…
Вот она правда: эта иллюзорная мгновенная поганая жизнь – ПРОШЛА! И я это сказал вслух – больше для себя, чем для Оксаны. – Тебе надо молодого и здорового… - Пытаюсь продолжить я, обнимаю Оксану, прижимаясь к ней бесполезным сейчас половым членом, но Окси вдруг вытворяет неожиданный психический финт. Она дёргает спиной, отталкивая мои объятия и кричит: - Отстаньте от меня! Я беременная! Мне надо спать! – Всхлипывает, замолкает и тут же засыпает.
Удивившись, засыпаю и я. Хотя сном, после всего выпитого, этот ночной бред покалеченного организма можно назвать лишь условно…
ТРЕВОГОГА! ТРЕВОГА! ТРЕВОГА! Опасный, жуткий, продолжительный звонок в дверь! Настойчиво. Ещё и ещё… Подскакиваю, хватаю китайский электробудильник.
Три часа ночи. Нехорошее время. «Чьи это бандиты? Губернатора Насратенко или мэра Чердакова?»
Дежавю. Всё уже было. Ублюдки Насратенко несколько лет назад, когда я подарил ему свои книги и попросил работы, вот также по ночам звонили в двери, матами угрожали, а их освещённый джип с орущей дебильной «музыкой» демонстративно стоял под моим окном…
Быстро одеваюсь. Можно уйти через окно здесь, в спальне. Я уже так однажды уходил, когда соседи-наркоманы и убийцы, пытались со мной расправиться. Эти пацаны, выросшие у меня на глазах, варили в подвале наркотик – «химку». Смесь конопли, табака и ацетона. Варили годами, продавали всему городу. А все смертельно ядовитые пары – у меня в квартире, ночью… Жить здесь было невозможно, я годами ночевал на своих работах, у родственников. Эти ублюдки украли у меня самые лучшие творческие годы… После очередной моей жалобы в Генеральную прокуратуру и Администрацию президента они, по приказу своей «крыши» - Первомайской милиции, с которой делили прибыли от продажи наркотиков, пришли ночью со мной расправляться. К тому времени у них уже имелся большой опыт: часто из подвала вместо ядовитой смеси из конопли и ацетона шла сильнейшая трупная вонь – там они убивали и ждали, когда очередной труп разложится… Вот также они звонили ночью и ногами выбивали мою хилую деревянную дверь. Тогда я ушёл через окно в спальне и жил полгода у матери с Серёгой…
- Оксана-Оксана, вставай скорее! Вставай, одевайся! – Я трясу её, но… Она никак не реагирует! «Умерла!?» Нет, дышит, но сон у неё как смерть.
Вдруг стук в окно, через которое я собирался выпрыгивать. Становлюсь сбоку за стену – на случай, если будут стрелять, и чуть-чуть отвожу штору. Ё… Серёга! В три часа ночи. Или – утра…
Открываю форточку: - Ты что, охреновел совсем?!
- Саша, отдай мне Оксану. Пусть сейчас ко мне идёт. – Говорит Серёжа очень серьёзно замогильным голосом.
«Вот свинья шизоидная!» Действительно – ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным! Сколько раз за жизнь я убеждался: нельзя делать людям добро, отрывая его от себя! Сядут на голову и будут гадить, причём, не шизики, а самые как будто, нормальные…
- Оксана спит. Потом. Завтра поговорим, завтра...
- Да? Ну, ладно. Пойду тогда…
Сон совсем исчезает. Лежу, рассматриваю худенькую спину Окси, никогда, наверное, не знавшую загара – с её-то бывшей аневризмой мозга. Рассветает. Иду умываться. А сердце требует сосудорасширяющего. Пожираю валидол на всякий предыинфарктный случай. Нахожу в холодильнике банку рыбных консервов, незамеченных вчера и кусок хлеба. «Надо сходить в магазин за жратвой. Впрочем, этой девушке пора уже и сваливать».
Сейчас, трезвый, я совсем другой человек. Самодостаточный. (Дурацкое слово! И что оно обозначает? Самостоятельность в достаточном количестве?) Но чтобы оно ни обозначало, все бабы Вселенной мне сейчас - до заднего левого копыта. Так говаривали в моей молодости.
Однако… Бреюсь электробритвой, кое-где подкрашиваю и подпудриваю помятую морду и захожу к Оксане. И!... За жизнь у меня было, наверное, около двухсот или трёхсот самых различных женщин. Но никто мне такого не демонстрировал, тем более, в первые часы знакомства – даже законченные немолодые проститутки…
Оксана голая, с торчащими крупными грудями, лежит на спине, расставив согнутые в коленях ноги и длинными тонкими пальчиками трёт себе клитор! «Или она сумасшедшая, или я уже настолько стар, что меня не стесняются!?» - Мелькает обидная мысль.
Впрочем, я давно убедился, что проститутки действительно все с ущербной психикой. И дело не в растоптанной нравственности, а в чём-то другом, потому что жёны с мужьями тоже творят что попало, доходя до любого свинства. Но проститутки – это женщины, утратившие некий психический стержень, или – генетический. Они идут «в разнос», в беспредел и перестают быть людьми также, как запойные алкоголики.
- Вот, посмотри, как женщина мастурбирует, - спокойно говорит свежайшая, выспавшаяся богатырским сном Оксана и продолжает своё мерзкое дело.
Я сажусь рядом на кровать и заглядываю Окси между ног, а свою руку кладу на её работающие пальцы.
- У меня четыре месяца никого не было. Вот так и компенсирую, - рассказывает Окси, двигая пальчиками, проводя ими по уже мокрым большим срамным…
«Что ж ты на вокзале делала? Минетами занимаешься?...» От всего этого безобразия я забываю, что вчера отдал свою недельную порцию пятидесятилетней спермы. И ещё я начинаю догадываться: Окси проделывает этот фокус специально – расшевелить меня.
Я ввожу ей свои пальцы во внутрь – удивительно гладкие стенки! Другой рукой щупаю её груди. – Нет, не так, за соски трогай! – Шепчет громко Окси, уже задыхаясь. Стонет, влагалище дёргается. Всё! Ну и быстра!
– Ой, спасибо. Кончила… Как хорошо… А ты? Хочешь? Садись на меня. Как вчера… Минетик сделаю.
- Давай-ка позавтракаем сначала. Вставай, умывайся.
- Я же голая. Дай мне что-нибудь.
- Вон все мои наряды висят на вешалках. Выбирай любую рубашку.
Окси встаёт. Фигура девочки и женщины одновременно. Так же, как и её лицо: то абсолютно детское, невинное, простодушное, а то вдруг многоопытно-взрослое, сексуально притягивающее, развратное.
- Ой, у тебя все рубашки в полоску!
- Сейчас модно.
Месяца четыре назад я отдал штук пятнадцать своих рубашек, старых и новых, молодой нищей и голодной, двадцатитрёхлетней журналистке. Сумасшедшей, трижды лежавшей в дурдоме с порезанными на руках венами. Я за неё иногда писал коротенькие статейки, чтобы она получила хоть какие-нибудь гонорары. Что мы здесь с ней вытворяли! В основном, пили водку и вино. И… дрались! Сумасшедствие, как и алкоголизм, заразны. Впрочем, настоящим полноценным сексом с ней заниматься было невозможно. Красивенькая, полоумненькая, а когда напьётся – опасная, заходит со спины и пытается ударить ножом. Подленькая дюймовочка с крохотной дырочкой… Но своим изощрённым минетом морально развалила всю мужскую часть редакции…
- А штаны? Дай мне штаны.
- В рубашке без штанов ты выглядишь лучше.
- Дай мне штаны! Немедленно! – Орёт Оксана. И опять я удивляюсь её резким переходам от благости к грубости. Так бывает с шизофрениками. – Вон внизу несколько трико валяется чистых, бери, что понравится.
Окси успокаивается, натягивает китайские утеплённые штаны, перебирает мои висящие на длинной нержавеющей трубе шмутки. – Ой, сколько у тебя пиджаков! Малиновый, кофейный, белый, чёрный… Ты богатый!
- Мне же пятьдесят лет. И работал я только что журналистом, там необходимо одеваться. И это всё, что я заработал за всю жизнь.
- А сейчас уже не работаешь?
- Нет. И никогда журналистом работать больше не буду. Шлюшье занятие в бандитской стране.
Оксана умывается, чистит зубки моей щёткой. Мы завтракаем, хотя есть кроме рыбных консервов и конфет нечего. Надо двигать по магазинам. Но после чая заваливаемся в постель. Окси снимает штаны и остаётся в рубашке, в одной из моих любимых, итальянской, серой в чёрно-белую полоску. Я расстёгиваю у неё верхние пуговки, обнажаю огромные сиси, глажу их, трогаю соски. – Только не дави груди, нельзя, я же беременная, - смешно по-детски предупреждает меня Окси, не понимая, что мои дети от разных жён на десятилетия старше её и все эти женские стадии, все их… мне известны наизусть!
Я глажу ей клитор и чувствую, что она вся мокрая! Эта их дурацкая смазка…потекла у Окси аж по ногам! «Ну и голодна! Ну и темперамент! Точно – татарочка, хоть и наполовину». Мне приходилось несколько раз сталкиваться на сексуальном поле боя с татарками – это что-то невероятное…
Чужое вожделение – вот такое сильное, молодое – переходит на меня, заражает.
Что мы знаем о себе? Ни хрена. Но когда на улице я встречаю хорошо оголённую юную самку, от которой идёт волна не только здоровья и её будущих лет, но и того, что мы ныне называем сексуальностью, а на самом деле чего-то такого, чего мы не видим глазами, но что можно почти трогать руками – энергия кипящих гормонов молодой самки. Эта невидимая энергия заражает и заряжает другой, стареющий организм…
И во мне сейчас закипает отражённым эхом такое, чего очень-очень давненько я не чувствовал со взрослыми и тем более, старыми бабами. Нет, не нужно никакого минета! Мне нужно, нужно… Сдёргиваю свои трусишки и на Окси! Её колотит. Меня – тоже! И мой стоящий уже в ней, и я её целую…
- Не сильно целуй, нижнюю губу, а я твою верхнюю… - бормочет в полубреду Окси. «Какая ты нежная!» Кольнуло сердце. «Что ж я с похмелья делаю!? Сдохну!...»
Спермы нет и процесс затягивается. Но восхитительный процесс, потому что я её очень хочу. В отличие от тех баб, что были у меня в последние времена, от которых порой подташнивало…
- Саша, Сашенька, кончай! Кончай! Кончай! – Кричит зачем-то и почему-то Окси так, что её вполне отчётливо могут слышать все сопредельные соседи.
- Подожди, не торопись… Подожди… - Бормочу я.
- Ой, не могу! Кончай, давай, конча…
Через полминуты я следую за Окси. Пытаюсь вытащить, но… обхватила. Удивительно. Приятно. Всё-таки вытаскиваю. Встаю. Иду в ванную сполоснуть.
«Саша, а ты ведь совсем спятил! Без презерватива!!! С девушкой с вокзала!!!» - Неожиданно приходит трезвая мысль и на несколько секунда я даже пугаюсь, вспоминая слово «СПИД». «Как же я так!? Купился на её беременность? Она говорила, что ходит в женскую консультацию. И моё подсознание решило: её там проверяют и на СПИД. Но ведь и смертельно больные рожают… Ай-яяй! Сдохнуть от СПИДа! Впрочем, мне же пятьдесят, чего уже… Хотя, пятьдесят – ещё не девяносто…»
И всё-таки – не по-себе. Несчастные новые поколения! Ни воздуха, ни воды, ни продуктов настоящих! Всё уничтожили предыдущие свиньи! И даже трахнуться опасно! Сколько в молодости я брал девушек: с кафе, ресторанов, трамваев и улиц! Без долгих предисловий, без страхов мы тут же шли ко мне или встречались на следующий день. Я никогда не пользовался презервативами. Самая большая угроза в наши времена – сифилис. Но и он мгновенно определялся и мгновенно излечивался – если мгновенно определялся.
У меня был интуитивный звериный нюх, ни разу я не подхватил ни единой венерической заразы, в отличие от некоторых друзей, умудрявшихся ловить трипак по нескольку раз, а потом расплатились – бездетностью и импотенцией.
Безопасный секс: купите презерватив, надуйте его, нарисуйте на нём пенис и запустите в тёплое, нежное, ласковое небо…
Всё, хватит о сексе, пора похмеляться. А то ведь можно и мгновенно отъехать в мир иной, где нет ни секса, ни кекса, ни даже СПИДа.
Похмелиться для меня – не алкоголизм, а жизненная, точнее, смертельная необходимость. В молодости перенёс воспаление сердечной оболочки – миокардит. На ногах, без малейшей медицинской помощи… Не все выживают, но я выжил. Однако, сосуды сердца на половину закрылись и оно стало пятидесятипроцентным. И если после пьянки не похмелиться, не расширить сузившиеся больные сосуды сердца и мозга, то… Finita la commedia будет мне. И нитроглицерин не спасёт. Кстати, где… А, вот он, мой вечный многолетний подстраховщик, в пластмассовом круглом тюбике.
- Окси, я схожу в магазин, мне надо выпить.
- Ты, наверное, к своей женщине идёшь?
«Ревнует!?» - Сдурела!? Нет у меня никакой сейчас своей женщины. И что же я, Казанова безразмерный резиновый? Похмелиться мне надо. И купить поесть чего-нибудь.
- Ой, Сашенька, купи мне селёдки солёной! И сигарет.
- Зачем ты куришь? Тебе же категорически нельзя! Беременная, парализованная…
- Я уже от паралича отошла. Почти… Рука правая только плохо чувствует. И нога. И глаз правый…
- Это потому, что все твои нервные окончания переместились знаешь куда?
- Хи-хи-хи….
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |