В трамвае Серёжа возвращается в своё нормальное состояние – становится опять сумасшедшим. Забывает о даме, торопится усесться в свободное одноместное кресло.
Оксана садится тоже в одноместное за Серёгой. Трамвай заполняется и переполняется. Я подсаживаюсь к Оксане – вплотную.
Теперь просыпаюсь я. Замечаю её нежную длинную шейку. Вожу по ней пальцами. Думаю: как я выгляжу в пятьдесят рядом с шестнадцатилетней?
Но мои пятьдесят странны и удивительны. Когда не пью, выгляжу на тридцать.Так говорят. И ещё говорят, что от меня идёт некая сексуальная энергия. Но если бы только говорили! Целая серия любовей прокатилась по мне, бедному больному старичку! Они начали катится по мне усиленно от сорока восьми и до пятидесяти с небольшим. Эти странные молодые женщины от двадцати до двадцати трёх рвали меня на части, облизывали, обсасывали и даже пытались выходить за меня замуж!
Однажды произошла невольная встреча (невольная для меня, но встречу организовала очередная моя девушка) с родителями двадцатитрёхлетней, где выяснилось, что я старше мамы на десять лет, а папы – на шесть. А они, глупые, пришли требовать, чтобы мальчик, то есть я, женился на их дочке, не ночевавшей дома пять суток… Девушка не знала, сколько мне лет…
О, эти страстные перезрелые девушки времён гражданской войны! Для них не нашлось – среди наркоманов и бандитов – любовников и женихов! Они растопили моё старое больное сердце, они-то были уверены, что моему телу, лицу, сердцу и всему остальному не более тридцати пяти. Они вовлекли меня вновь, как в молодости, во все свои чувствишки и сексишки, я, как в семнадцать, вновь стал крапать стишки о любви, а когда всё заканчивалось с каждой из них, я лил, нет, и з в е р г а л фонтаны слёз! Чего НИКОГДА со мной не бывало ни в молодости, ни в сорокалетней зрелости! Говорят, это от склероза мозга. А ещё я думаю, что такое бывало со мной от многодневных ударных доз спиртного…
Вот и Оксана, она не догадывается, что мои тёмно-каштановые блестящие волосы – краска, хна с басмой, а на самом деле они совсем седые. Как и мои седые усики, подкрашенные чёрным косметическим карандашом. Но кожа лица и тела – собственная, она удивительно не стареет, восстанавливается и выглядит лучше, чем у многих двадцатилетних.
Но как же мне будет скоро трудно и жутко, наверное. Все нормальные люди стареют постепенно. Привыкают. А мне предстоит состариться, очевидно, мгновенно. Сразу, без перехода перешагнуть из молодости в старость. Вот, только вчера, еще вчера! Тебя облизывали и обожали молодые красивые женщины, полные жизни, энергии и даже желания родить от тебя. Ещё вчера. Но ни сегодня-завтра, Саша, ты превратишься в чучело, в никому не нужного старого мужика. Уже навсегда.
А «навсегда» - всего лишь несколько лет. И – смерть. Могила. Черви сожрут эту кожу. Это лицо. Как условна наша ничтожная иллюзорная жизнь: кожа, лицо… Хе-хе. НИЧТО.
Однажды, в сорок, юный – на вид двадцать три, энергично, молодо, в кожаном, модном тогда пиджаке, запрыгиваю в трамвай. Полупустой. В центре города. На меня пристально смотрят две дамы - давным- давно отцветшие-отжившие, без мужского будущего и как будто без прошлого. Бабки. И одна говорит другой – громко, нарочно, чтобы я хорошо слышал, чтобы хоть так зло отомстить моей продолжающейся молодости: - Ты посмотри на него, на этого м а л ь ч и к а. Всё такой же! Мы состарились, болеем, подыхаем, а он всё такой же!
Когда-то меня знал весь молодой город. У меня даже была кличка – Лорд. Очевидно, в числе моих знакомых девушек присутствовали и вот эти две ныне уже бабушки, которых бы уже никогда не узнал и не вспомнил, они окончательно деградировали, состарились и позавидовали моему обманчивому бессмертию Дориана Грея… Поменьше нужно было жрать мяса, масла, яиц, сметаны и чего там ещё… старые жирные чушки!
Ничтожная иллюзорная жизнь: кожа, лицо… Хе-хе. НИЧТО. Бессмертными останутся только некоторые мои афоризмы, уже известные как народные пословицы. Без имени автора. Обидно мало. Впрочем, кто знает, может быть, Создатели Вселенной тоже неизвестны? Потому что мы ВСЕ – Создатели Вселенной?
Поэтому гладь, гладь, Саша, эту иллюзорную нежную юную шейку, через час ты будешь гладить у неё и все остальные иллюзии. Потому что тянется она ко мне, а не к Серёге. Женщины хорошо и мгновенно чувствуют мужское здоровье. Или – его отсутствие…
Чуть-чуть осталось на Этом Свете. Вот-вот у меня всё начнёт отказывать – от голода, от бесконечных бессонных ночей в качестве сторожа на бандитских автостоянках, от полнейшей бесперспективности и безбудущности в погибающей стране. Обманом мне удалят абсолютно здоровый желчный пузырь, изрежут всю печень, уничтожат поджелудочную. За двести ничтожных долларов меня, фактически, убьют. Начнётся диабет, едва ни остановится печень, я обращусь за помощью – ведь вот чеки, оплата за операцию, гарантийный годовой талон (как на телевизор!...).
Но все документы в поликлинике и больнице они подделают, мне сообщат, что это двадцать лет у меня всё так было, гастроэнтеролог – мерзкая молодая псевдоврачиха вместо помощи умирающему пообещает поместить меня в дурдом, а главврач города по телефону прямым текстом сообщит: будешь ещё жаловаться – добьём.
Россия – единственная страна на планете, где нет медиков и докторов, есть в р а ч и. От глагола – ВРАТЬ. Впрочем, весь народ их давно называет Р В А Ч А М И.
Я буду годами питаться крохотными пресными сухариками, буду подыхать без малейшей медицинской помощи, без лекарств. Властная уголовщина, захватившая мой город, мою страну, отберёт у меня мою трудовую книжку с почти сорока годами трудового стажа, а прокуроры-уголовники заберут мою старенькую печатную машинку «Москва», на которой я печатал все свои книги.
Потом я узнаю, что все мои друзья детства не выдержали этой адской жизни в дьявольской стране и поумирали еще пятнадцать-двадцать лет назад. А я-то думал, что они читали мои книжки, в которых присутствовали и они!
Но моё искалеченное тело, моё хрупкое, иллюзорно-бессмертное «я» всё также будет тянуться к действию, к жизни, не взирая на всё более и более осознаваемую всю её ничтожную смехотворность. Я буду писать вот этот последний в своей жизни рассказ, отвлекаясь от боли, от смерти, понимая, что вряд ли успею его дописать…
Но мне ещё пятьдесят, я ещё выгляжу на тридцать – когда не пью, я ещё полон жизни! И мы с Серёгой ведём под руки девочку с вокзала! И ещё не знает несчастный Серёга, что он в п о с л е д н и й р а з идёт вот так рядом со своей последней в жизни женщиной. Все его многочисленные братья по отцу, у которого было десять официальных жён, спились, погибли под колёсами машин, сошли с ума, покончили с собой…
Но сегодня мы двигаем с трамвая, с остановки «Спортивная». У меня в квартире тысяча долларов по сто. Менять сейчас негде. У Серёги в квартире лежат другие мои деньги, русские. Вот их небольшую часть мы возьмём и зайдём в магазин.
Лишь теперь я замечаю, что Оксана хромает. – Ой, только не по лестницам, -говорит она.
- А в чём дело? – Спрашиваю я, не замечая, что одна нога у неё тоньше и короче другой.
- Последствия операции. Мне в шестнадцать сделали в Ленинграде операцию. Аневризма мозга. Всё удачно, жива осталась, но потом делали пункцию спинного мозга и… Задели там… Меня парализовало, правую сторону. Я вообще никакая была… Сейчас правая рука не чувствует почти. И нога остановилась в росте. Плохо гнётся. Поэтому по лестницам…
- Э-э, да мы тебя понесём, если надо будет! – Я обхватываю её за талию и слегка приподнимаю, потому что мы поднимаемся как раз по крутой лестнице. Владивосток, как амфитеатр: внизу бухты, а дома – по сопкам. Серёгин как раз на крутой верхотуре.
Серёжа живёт с матерью. И квартира материна – трёхкомнатная, на третьем, с лоджией. Мусоропровод, лифт. Мать в своё время написала дарственную на Серёгу. А сама жила за городом, в посёлке, преподавала математику в школе и ей там дали однокомнатную квартиру. По советским законам нельзя было иметь более одной квартиры, поэтому ей пришлось написать дарственную на Серёгу.
Потом – глубокая старость. Загородную продала за бесценок и сейчас живёт с Серёгой – как опекун уже в его квартире, которую она ему подарила.
Серёга недееспособен, часто или всегда бывает опасен. Как она с ним сосуществует!? А психиатры навострились, ждут её смерти: Серёгу в специнтернат, месяца через два заколют уколами насмерть, а квартира отойдёт в этот самый интернат, там на неё хозяева найдутся. Подобные фокусы с квартирами - массовый конвеер в уголовной России. Сотни тысяч убитых стариков и таких, как Серёга. Нужно лишь заплатить, кому надо: прокурорам, милиции, в жилищную контору.
Информация-информация-информация! Человечество лопнет от её дурацкого избытка. Мне – пятьдесят. Для нынешней России, где по официальной статистике мужики едва дотягивают до пятидесяти трёх, я – долгожитель. Мне пятьдесят и я – прожжённый тип! Должен быть таковым. Как и каждый мой ровесник-современник в стране дураков и негодяев. Десятки моих дурацких профессий, неудавшиеся мои жёны и дети, неудавшаяся уголовная страна, воровская власть – здесь выживают только п р о ж ж ё н н ы е!
Ну что мне, пятидесятилетнему, этот тёплый осенний вечер, этот закат солнца, эти блестящие внизу лужи-бухты, эти кишащие японскими машинами улицы? Что мне, в конце концов, эта очередная пьянка, эта сомнительная юная дева с вокзала?
За свою жизнь, кроме детства, юности, молодости, получений дурацких профессий, я многократно бывал в самых различных ситуациях, где меня унижали, оскорбляли и пытались даже убивать. Оскорблял и обижал кого-то и я и в самообороне мог убить тоже. Вся жизнь прошла в надеждах на лучшее будущее, но прошла на самом-самом дне.
Но с другой стороны, вкалывая слесарем, электриком, сторожем, много лет выискивая кусочки времени для творчества и порой творя бессмертные шедевры как раз на таких ничтожнейших работах, находясь среди дебилов, воров и прочих разнообразнейших ублюдков, я публиковался, пусть и за смешные гонорары, в самых престижных советских журналах с их прошлыми фантастическими многомиллионными тиражами – о чём не могли и мечтать многочисленные так называемые «журналисты» и «писатели», за взятки и от КГБ получившие дипломы, удостоверения и должности. Но талант от КГБ не получишь!
Только что, трудясь литредактором газеты тиражём в двести тысяч экземпляров, я задней левой ногой открывал любую дверь мэрии или губернаторской «малины». Я не испытывал ни малейшего мандража перед паханами от власти, которае легко могла меня искалечить или «замочить» за мои писания. Мандраж перед моими произведениями был у них.
А мои книги? Я мог описывать уголовных, тоже прожжённых типов так, что некоторые братаны держали мои произведения как настольные и спрашивали: сколько лет ты парился в зоне?
А мои афоризмы, часть из которых миллионы твердят, как пословицы: ЧЕГО НЕЛЬЗЯ СДЕЛАТЬ ЗА ДЕНЬГИ – МОЖНО СДЕЛАТЬ ЗА БОЛЬШИЕ ДЕНЬГИ.
Или: РОЖДЁННЫЙ КВАКАТЬ – ПЕТЬ НЕ МОЖЕТ, НО МОЖЕТ ВСЕХ ЗАКВАКАТЬ. Или: ДУРАК – ОН И С МАНДАТОМ ДЕПУТАТА ДУРАК, ТОЛЬКО ЕЩЁ МАНДАТНЕЕ!
Я прожжённый изощрённый и извращённый тип! Чего я только и кого ни видел, и что только ни делал сам!
Но вместе с тем во мне, в моём непознаваемом мозгу, в этой луже нейронов и синапсов, есть лужица бездонной наивности, искренности, откровенности и незагрязняемой чистоты – вечной молодости! Именно эта чистая лужица и позволяет мне до сих пор оставаться живым, куда-то двигаться и… молодо выглядеть!
Сейчас безразмерная лужица сотворяет со мной очередной фокус: она заставляет меня, прожжённого пятидесятилетнего интеллектуала ИСКРЕННЕ принимать и взбаломученное собственное расширенное алкоголем сознание, и сопливую вокзальную девчонку – как состояние новизны! Как будто действительно сейчас узнаю что-то необыкновенно-новое! С лёгкостью опускаюсь на дикарский уровень микро-мозга Оксанки, а та с такой же лёгкостью принимает меня за СВОЕГО!
Положительно на меня действует фантастическая «молодая энергия», в чём я не однажды убеждался.
М о л о д о с т ь – э т о к о м е д и я, н а д к о т о р о й в с т а р о с т и х о ч е т с я п л а к а т ь.
Фразу я написал в сорок, уже тогда чувствуя, как уходит бурление гормонов в крови, остывает кипение молодой глупости и силы, гаснет вера в будущее и бессмертие…
Давно не сочиняю афоризмов о молодости и женщинах. Иногда с похмелья произвожу фразы о мандатных депутатах, самоизбранных президентах и прочих клоунах.
КЛОУН, НЕСУЩИЙ НАРОДУ САТИРИЧЕСКУЮ ПРАВДУ - ВЕЛИЧАЙШИЙ АРТИСТ. АРТИСТ, КРИВЛЯЮЩИЙСЯ В УГОДУ ДЕБИЛЬНОЙ УГОЛОВЩИНЕ - НИЧТОЖНЕЙШИЙ КЛОУН!
Эти фразы – НАСТОЯЩИЕ юмор-сатиру, ИХ холуйская пресса, конечно, не публикует. За юмор у НИХ сейчас канает пошлятина про сиси и писи…
КОНДА ТАЛАНТЫ ПЕРЕЕСТАЮТ МЕТАТЬ БИСЕР ПЕРЕД СВИНЬЯМИ - СВИНЬИ НАЧИНАЮТ МЕТАТЬ НА ВЕСЬ МИР СВОЁ ДЕРЬМО!
Но Господи! Почему же ты сделал так, что нельзя ни на час вернуться туда, в гуттаперчивое юное, а не тренированное годами тело! Туда, в пустую и тёмную молодую смазливую головёшку, где вместо мыслей – пляска половых гормонов!
Как бы хотелось волшебной метлой вымести из башки весь этот иллюзорный, но такой реальный – возраст, весь этот «опыт», «знания», болезни, старость и вновь стать молодым и начать сначала, но … уже на какой-то другой, р а з у м н о й основе…
ЖИЗНЬ – ПОДЛЫЙ ОБМАН, КОТОРЫЙ БОГ ПРЕПОДНОСИТ НАМ С ЧЕСТНЫМ ВИДОМ.
Но и этот обман – такой коротенький обманчик! Как обманчивый вечерок, в котором я вновь надеюсь что-то испытать, девчонка – что-то и сколько-то получить, а сумасшедший Серёга, у которого так темно в голове, тоже на что-то, наверное, надеется, хотя, судя по его пустым глазам и отсутствию энергии в лице, ни на что он уже не рассчитывает. И даже не понимает, что это такое – будущее.
Dum spiro – spero?* Все наши надежды – несчастное одинокое бездонное враньё! За пятьдесят лет жизни у меня случались сотни подобных и неподобных ситуаций, где я надеялся и осуществлял свои самые низкие и самые высокие помыслы и мечты.
И куда же оно всё испарилось!? Иллюзии, миражи, самообман! И никому и ничему во Вселенной не жарко и не холодно от того – что мы испытали, на что мы надеялись.
Так же, как я сейчас залил в свой организм водку и под её воздействием иду-бреду, о чём-то разглагольствую и вижу через ядовитую сорокаградусную жидкость этот мир совсем другим. И мнится-то мне, опьянённому собственной глупостью, что и окружающий мир такой же, как я сейчас, и он разделяет со мной мои пьяные мысли, мои чувства, мои бывшие жизненные опыты, мои ничтожные оргазмы, любови!
Но трезвым я давным-давно понял, что это я САМ колю себя различными иголками, это я Сам, как в наркотическом или больном бреду смеюсь и плачу, это я САМ придумываю себе счастье и горе, а этот неведомый мне мир – тоже САМ по-себе, ничего-то он со мной не разделяет, как и все эти тысячи равнодушных автономных прохожих, в которых не залита сейчас водка!
И я для этого равнодушного суперсложнейшего космического мира лишь жалкий клоун, биоробот, саморазвлекающийся автомат, нажимающий на себе же кнопки с программой…
Клоун и какая-нибудь ЭНЕРГЕТИЧЕСКАЯ ЖРАТВА - для ТЕХ, КТО нас создал...
Ведь не может же быть ПРОСТО ТАК: галактики, звёзды, планеты, сборища псевдоразумных существ… Так не бывает в природе – все и всё потребляют друг друга.
А для нас, потребляемых неведомым суперкосмическим разумом: заканчивается хаотичный набор различных ситуаций со случайными п о п у т ч и к а м и в случайных местах, и заканчивается так называемая «жизнь» - случайность, кучка хаотичного хлама и самообдуривания.
*
D U M S P I R O, S P E R O! ПОКА ДЫШУ – НАДЕЮСЬ. Латынь.
Всего лишь через год я напишу научно-популярную работу: о Галактике, о Вселенной, о течении времени, об НЛО. В ней я буду утверждать и доказывать, что Прошлое и Будущее существуют одновременно, а значит, время идёт из Будущего, а раз так, то ВСЁ УЖЕ СУЩЕСТВУЕТ и НИКАКИХ случайностей нет! В с ё з а п л а н и р о в а н н о…
А пока, случайно-запланированно, мы втроём входим в подъезд девятиэтажного дома, где живёт Серёга с матерью. – Ты стой здесь с Оксаной, а то тебя мать никуда не отпустит, - говорю я Серёге и ухожу за деньгами.
Женщины живут дольше, наверное, потому, что не принимают, а может быть, и не понимают полнейшей абсурдности и нелепости жизни на этой планете Земля – круглого кладбища наших эфемерных тел и ничтожных надежд.
Впрочем, в молодости мы, мужчины и женщины, одинаково наивно ставим собственную жизнь в центр вселенной, принимая её как реальный бесценный суппер-бриллиант.
Но с годами мы, мужчины, всё дальше и дальше отходим от хитро и гениально устроенного обмана, называемого жизнью, и всё ближе подходим к пониманию откровения посланца более высшего разума И. Христа: «Вы овцы, а я ваш пастырь».
Что делают с овцами? Стригут, кушают, со шкур делают кожу и шубы. Когда нас поедают? Днём? Ночью во сне? После смерти? Чем выше разум, висящий над нами, тем изощрённее продукты его потребления…
Но ощутить однажды, в надвинувшемся возрасте себя лишь овцой для чьего-то потребления, пусть даже Того, Кто нас запустил в этот хлев-загончик-планету - весьма грустно. НИКОГДА человечеству не будут раскрыты НАСТОЯЩИЕ ТАЙНЫ – овцы должны знать своё место. А новые наука и техника - такой же обман, как и всё остальное, как механический заяц на собачьих бегах: несётся по кругу, вот-вот догонят, но… скорость увеличивается и глупые собаки с высунутыми языками падают, выбиваясь из сил…
Большинство женщин, доживая даже до глубокой старости, продолжают верить в РЕАЛЬНОСТЬ собственной жизни и жизни вообще, не понимая, что поучаствовали лишь в СПЕКТАКЛЕ, написанным и поставленным за них КЕМ-ТО. Ибо Время – совсем не то, за что мы его принимаем, а наша жизнь и окружающее нас, дурящее нас пространство-время - некая «плёнка», крутящаяся не из Прошлого в Будущее, а наоборот, из Будущего в Прошлое. Значит, все роли в СПЕКТАКЛЕ предопределены задолго до рождения артистов-марионеток, и нельзя изменить не то, что свою судьбу, но и собственный, запланированный КЕМ-ТО любой чих…
Но женщины, как правило, верят в традиционность представлений о времени и жизни. Эту грандиозную иллюзию молодости они принимают за правду даже в старости, хотя неоднократно убеждались в нелепой хрупкости живого. Вера в псевдореальность и держит женщин в старости – дольше нас мужчин по мировой статистике на пятнадцать лет.
Моя мать одна из таких женщин, дожившая до старости и принимающая жизнь за реальность, не понимающая обмана этой планеты, этого Солнца, этой Галактики, этой Вселенной. Именно поэтому она не в состоянии прочитать Новый Завет, принимая его за сказку, не желая понять, что как раз всё наоборот: сказка, весьма страшненькая и нелепая – наша жизнь, а настоящая правда и полуправда - то, что рассказывает странная НЕЗЕМНАЯ книга…
Сейчас, когда я вхожу в её квартиру, ей семьдесят два. Только что она закончила свою деятельность учителя математике. Но пройдут годы и она будет упорно, не сдаваясь цепляться за псевдореальность – живя рядом с совсем обезумевшим Серёгой, она будет издавать за свой счёт, за нищенскую собственную и Серёгину пенсии книги, написанные ею тридцать лет назад, она будет километрами рифмовать «стихи» - жуткие, графоманские, больные, не понимая этого, надеясь своей безумной нелепой рифмой задержать разрушение, смерть и остаться зарифмованной реальностью в поддельном мире. Но дальше мусорной свалки пачки её никем не читанных книг не пойдут…
Но разве не то же самое делаем мы, мужчины-творцы: изобретаем колесо, велосипед, электричество, пишем дурацкие рассказы и романы… Правда, творим мы в более молодом возрасте, когда ещё верим в своё тело и ум – эти химические временные картинки на непознаваемом экране. Однако, вот мне уже и далеко за пятьдесят, я давно разгадал иллюзорность жизни, а смерть – это бесконечное НИЧТО, вовсю разгуливает по моему хрупкому стеклянному организмику, готовясь в любой момент кокнуть меня вдребезги и НАВСЕГДА. Но… я пишу этот рассказ. Зачем!?
Чтобы компенсировать творчеством уходящую жизнь? Чтобы перебросить себя текстом на десятилетия вперёд, к новым поколениям?
З А Ч Е М ММММММ???????!!!!!!?????!!!!!???????
Новые поколения найдут на Марсе остатки неведомых цивилизаций, а в космосе откроют звёзды неизвестных типов с фантастическими свойствами, и…. Но это всего лишь «заяц» увеличил скорость, а вокруг всё то же и даже хуже, вот уж и бедному человечеству нет места среди расплодившихся суперкомпов, и надо уходить в небытие, так НИЧЕГО и не поняв…
- А где Серёжа? – С порога сердито и зло задаёт мне вопрос мать. Сколько она потратила сил на выращивание любимого младшего сына! Удивительно, но моё детство она забыла напрочь, как будто его и не было, как будто она не являлась моей матерью. Но все её усилия, потраченные на Серёгу, пошли прахом, и выглядело это как-то жутко, словно наказание свыше…
- Серёжа внизу … с девушкой. Сейчас мы пойдём ко мне.
- Уже поздно. Пусть немедленно домой идёт! И что это за девушка ещё!? С одной – вдвоём!?...
- Серёже тридцать пять лет. И он, как ты знаешь, фактически умирает. У него не было женщины пять лет. Пусть напоследок хотя бы…
Мать – властная женщина. В моем детстве и молодости – до самодурства по отношению ко мне. Может, поэтому она и не помнит моё детство? Но с Серёгой у неё всё совсем не так. Патологическая любовь. Серёга получил всё: высшее образование, эту трёхкомнатную квартиру переписала она на него, сумасшедшего, не понимая, что тем самым подарила её преступникам-врачам, а любимого сына может досрочно переправить на тот свет – за эту квартиру психиатры его и убьют…
В армии, куда он, бросив четвёртый курс университета, сходя с ума, пошёл добровольно, она снимала рядом с частью в посёлке комнату и поддерживала его, уже невменяемого, продолжавшего «служить» в дикой советской армии.
Но всё оказалось не впрок. Он её уже несколько раз бил, она ходила с синяками… Прячет от него ножи, потому что голоса в его больной голове говорят ему: убей мать… Но её любовь не гаснет. Иногда мне кажется, что она тоже сумасшедшая, но в более умеренной скрытой форме.
Впрочем, она написала весьма талантливую большую повесть, практически, роман: о своём сыне, как он, сумасшедший, после тяжелейшего гепатита, служил в дикой полоумной советской армии времён распада СССР.
Ей удалось не только рассказать о Серёге и о себе – она почти два года провела там, среди солдат и офицеров, но и показать реально-правдиво подлинный микроуровень всех взаимоотношений и среди солдат, и среди их командиров.
Жуткая картина получилась, единственная, отражённая реально в тогда ещё гэбэшной стране: драки, голод, холод, полнейшее бесправие для солдат, дедовщина. И ничтожнейшие офицеры, плюющие на молодую солдатскую жизнь и смерть в мирное время!
Если бы она вписала туда свои впечатления и о второй мировой войне, которую она пережила в молодости, на которой погибло около тридцати миллионов соотечественников и едва выжила она сама…
Если бы она вписала туда впечатления о советской послевоенной армии и своём муже подполковнике – с десятками боевых орденов, прошедшего Сталинград, Курскую дугу, Берлин, освобождавшего планету от фашистской чумы…
Тогда бы её роман вошёл в мировую литературу, как талантливый и художественно-исторический. Но почему-то – ни воспоминаний, ни сравнений! Однако и в таком виде роман оказался талантливым и литературно удачным, правдивым и единственным в своём роде – как всегда и бывает, когда пишешь правду и от души.
Она издала его уже в старости, через двадцать лет, за свой счёт – сто экземпляров. Я рассылал её роман по издательствам, но не нашлось в уголовной России ни одного честного и талантливого издателя…
Не удивительно: ВСЕ ИЗДАТЕЛЬСТВА И ГАЗЕТЫ НА ШЛЮШЬЕМ СОДЕРЖАНИИ У БАНДИТСКОГО КРЕМЛЯ…
Я достаю из шкафа, из под стопки белья свои деньги. Беру тысячу. Месяц назад она равнялась полутора сотням американских долларов. Но сегодня это не более пятидесяти.
На жалких остатках территории СССР, России – гиперинфляция. Кремлёвские бандиты в очерёдной раз обворовали рабский народ, нахапали в личные бездонные воровские карманы западных миллиардных кабальных кредитов и вот, «гиперинфляция»… Для ста сорока миллионов российских рабов – голод, беспросветная нищета, смерть.
Я спускаюсь вниз. Серёгина куртка уже переехала на Оксану. «Чем вы тут занимались?...»
Мы двигаем по иллюзорности сгустившегося вечера, с иллюзорным, помрачённым алкоголем сознанием. И этот-то случайный набор хаотичных мгновений и есть жизнь!? Трудно представить, что ВСЁ ЗАПЛАНИРОВАНО – каждая чепуха, и время течёт из будущего, ФИЛЬМ УЖЕ СНЯТ!...
Какие же мы наивные: ж и в ё м м г н о в е н и е, а и г р а е м в в е ч н о с т ь!
А вечность играет с нами… Как же нас дурачат наши Создатели, заставляя нас принимать наши миги-жизни за что-то настоящее, наши эфемерные тела – за что-то прочное, наши абсурдные повторяющиеся ситуации – за нечто новое и необходимое…
Мы двигаемся по стометровому отрезку иллюзорного времени-пространства к знаменитому в городе магазину вора Толстозадова. Ну не абсурд!? Этот ублюдок спокойно, вместе с родственником губернатором Насратенко изъял из городского бюджета несколько сотен миллионов долларов, поналепил по всему городу личных шикарнейших супермагазинов, даже в честной Японии у него, говорят, ювелирные шопы, и вот я, ограбленный, с тысячью рублями иду покупать у подонка, где бутылка н а с т о я щ е й водки стоит две тысячи, а кило настоящего сыра – три…
Я догадываюсь, как голодна Оксана. «Я догадываюсь, как голодна Оксана…» Тьфу! Бледен ничтожный язык! Возможно, она по-настоящему не ела много месяцев или – лет!
За последние годы мне неоднократно приходилось жестоко голодать месяцами: ни глотка молока, ни кусочка мяса, рыбы… Узколобые твари, с их израильскими и американскими хозяевами грабили страну, «приватизировали» фантастические богатства, не платили годами зарплату, прокручивая её в минетно-педерастических банках, а мы, покорные ничтожные глупые рабы, голодали и молча вымирали. Сотни тысяч «братских» могил по стране. Бульдозерами роют рвы, сбрасывают туда пару сотен накопившихся в морге (без холодильника!) разложившихся трупов, зарывают и разравнивают… У родственников, если таковые имеются, нет денег на похороны…
Для начала подвожу Оксану к кондитерскому. – Мне бы ирисок… «Кис-Кис». Я их люблю… - Скромно бормочет Оксана.
Бедный, глупый, неизбалованный ребёнок! Называет самые дешёвые конфеты. Не понимая, что сейчас – она ХОЗЯЙКА мгновения!
Воистину: НИЧТО НЕ СТОИТ ТАК ДОРОГО И НЕ ПРОДАЁТСЯ ТАК ДЁШЕВО, КАК МОЛОДОСТЬ!
Я беру ириски и ещё полкило, по сто граммов, самых дорогих: «кара-кумов», «мишек» и прочих.
Бутылка водки, чёрт знает из какой нефти или китайской мочи сделанной, полкило такой же неизвестно из чего варёной колбасы, булка хлеба, сигареты. И двигаем дальше – по иллюзии и глупости жизни ко мне, в холостяцкий притон одиночества.
ОДИНОЧЕСТВО МОЖЕТ СДЕЛАТЬ С ЧЕЛОВЕКОМ ТАКОЕ, ЧЕГО БЫ САМ ОН СЕБЕ НИКОГДА НЕ ПОЗВОЛИЛ!
Мы спускаемся ниже метров на пятьдесят, по владивостокскому ландшафту-амфитеатру. Местность такова, что нужно либо подниматься, либо опускаться – как в жизни!
Путь ко мне лежит через Первомайскую милицию, но мимо неё идти очень опасно, особенно, в таком виде. Могут забрать, пытать в подвале, убить. В уголовном государстве милиция, кроме всяческих холуйских функций, выполняет функции киллеров – как по приказам паханов от власти, так и по собственной инициативе.
Три года назад мы с Серёгой провели здесь ночь. Они, по приказу бандита-губернатора Насратенко, охотились за мной две недели. Я скрывался у матери с Серёгой. Выследили. Это всё после того, как я подарил Насратенко три своих книги и попросил работу. Наверное, не так попросил, не так поклонился. В то время я ещё не знал – к КОМУ обращаюсь… И если бы не явившаяся под утро в эту «милицию» наша мать, то неизвестно, нашли бы когда-нибудь наши с Серёгой трупы или бы мы пополнили бесконечный список россиян, «без вести пропавших» -по с т о т ы с я ч к а ж д ы й г о д!
Проходим по шпалам военной железной дороги и выходим прямо к моим окнам. Дом двухэтажный, построенный пятьдесят лет назад военнопленными японцами. Тогда же его в первый и последний раз покрасили. Выглядит жутко, но уже темно, к тому же, октябрь и гигантские тополя прикрывают зеленью посткоммунистическое убожество.
Шестнадцать лет назад, когда я заселился сюда со своей второй и последней семьёй, под окнами росли вишни, георгины, хризантемы, махровые пионы. Потом менты сломали наши заборчики – некрасиво, якобы, выглядели. Потом построили дороги. Потом стали завозить сотнями тысяч японские подержанные машины и наши вишнёвые сады погибли от загазованности.
БУДУЩЕЕ УХУДШАЕТСЯ. В будущем нет места живому органическому. Нас заменят компы с их бездушным интеллектом. Будущее ухудшается, а у меня его осталось так мало, ВЕДЬ МНЕ УЖЕ ПЯТЬ-ДЕ-СЯТ!
- Так где же кружка!? Мой друг, врежем, забудемся опять!- Говорю я Серёге. – А ты, Оксаночка, как к алкоголю?
Оксане я прихватил двадцатиградусной рябиновой настойки. Вряд ли там ночевала какая-нибудь рябина, но всё-таки, двадцать, а не сорок.
- Чуть-чуть, мне же нельзя. Врачи сказали: не пить, не курить, ни сексом…
- А ты, кажется, о ч е н ь с т р о г о выполняешь рекомендации?
- Хи-хи-хи! Жить-то, знаешь, как хочется…
- Оксаночка, чем дольше живёшь на свете, тем больше погружаешься во тьму, - философски вещаю я и включаю свет в прихожей.
Нищета замазана своими ручками: обои, пара старых зеркал, светильник с лампой дневного света, сделанный опять же собственными ручками тридцать лет назад, когда в качестве электрика я постигал электричество, блестящий линолеум, двери все выкрашены белой эмалью с лаком, фото голой бабы с сисями на пол стены – из журнала «Космополитен», в котором я опубликовал рассказ и за который кое-как, под моим нажимом они заплатили гонорар в сто долларов.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |