© Лилия Жидкова «За туманами Стрижамента» 1 страница

© Лилия Жидкова «За туманами Стрижамента»

1.

Ливень в мае. Он казался городу пророчески счастливым и пронзительно печальным. Все ждали скорого тепла, а было сыро и прохладно. Альбина сидела у себя на обустроенной мансарде, дописывая новый рассказ, и так пристально всматривалась в крупные капли. Внутри было уютно и тепло. Она думала о том, что здорово иметь место, где в тишине можно писать о том, о чём давно накипело. А накипело достаточно много: порой не верится, что это все прошло. Как было написано на перстне царя Соломона: «Все проходит, пройдет и это». Так и есть. Все проходит, только по-разному. Боль не уходит сразу, мгновенно. Особенно, если причинил ее ты, то вдвойне. Она проникает вглубь, и как ты не пытаешься избавиться от нее – ничего не получается. Необходимо время… Альбина дописывала очередную страницу: «Весна! А на душе как мела метель, так и заморозила всё, без остатка. Сейчас бы очутиться в Норвегии, на худой конец, в Питере. И вдохнуть промёрзлого тепла, как у Энимэл Джаз,… да так, чтоб сердце трепетало от этого удивительного преображения природы. А порой закрыть глаза и увидеть: как хрустальные капли медленно падают вниз. А иногда все совершенно наоборот. «Ничто не важно. Бегущая по волнам»… И не задумываться, просто катиться по течению, главное найти её - свою волну. Найти свой ритм. И тогда намного легче – двигаться в правильном направлении, всё вокруг находится в гармонии, а не в напряжении. Здорово. И не важно, что на улице сейчас срывается дождь и холодно. Просто идти ранним утром по еще не проснувшемуся городу. Дворники. Редкие прохожие. Любимые мелодии в наушниках. И утро, вроде, уже удалось». Перечитывала, мяла и выбрасывала. Не нравилось то одно, то другое.… О каком рассказе могла идти речь, когда не выходил из головы последний разговор с Германом? - Почему ты не хочешь меня отпустить? Зачем мучаешь? Я отчаянно бьюсь с противоречивым чувством отрешенности. Глупо, наверно. Но так тепло на душе и уютно. А ты, пытаясь до меня достучаться, рвешь петли на дверце моей души! Зачем? Зачем ты пытаешься лезть в душу...? Не надо... Там может и осталось что-то, так пусть это останется мне, мне одной... Не могу рассказать тебе всё, что просто необходимо рассказать, прости. Я понимаю, что ты не можешь жить без меня. Я тоже, но вместе нам не быть. Время лечит. Уж мне ли не знать. Всё проходит, и это пройдет. - Не пройдет. Никогда. Так и звенели в голове его слова: «Не пройдет. Никогда…» Альбина застыла, уставившись в одну точку: - Господи, убереги его.… Только б глупостей не натворил, только бы не думал с жизнью проститься. Но ничто не возвратить назад. И никого… Как жаль, что всё рушим мы сами. Иногда от глупости, иногда от крайности. Или это чувство есть, или его нет. И здесь ничего не поделаешь. Почему мы нравимся одним, а нам - другие? Одних любим, не прося ничего взамен, а других жалко, но ответить взаимностью не представляется возможным. Вот ох уж мне этот научный стиль – накладывает отпечаток: «не представляется возможным»… И каждый раз думалось, ну на этот раз точно навсегда. А сейчас давно так не кажется. Сейчас каждую минуту что-то необходимо вершить, а размышлять о «седом мирозданье», как поет Сергей Трофимов, - некогда. Постоянно куда-то бежишь, бежишь, бежишь… И время все быстрее и быстрее, и самое парадоксальное – нам все равно его не хватает, нам время не обогнать и не обмануть. В таком состоянии хочется остановиться, залезть на крышу небольшого четырехэтажного дома и смотреть на закат и на машины, владельцы которых торопятся домой… Смотреть, как солнечные лучи опускаются на фасады домов, проскальзывают в окна. А позже с крыши спуститься на свой обустроенный чердак-мансарду и смотреть, как город обволакивает ночь, смотреть на звезды сквозь прозрачную крышу и засыпать с мыслью о том, что жизнь удалась, даже если она скоро закончится. А может быть и нескоро. Как странно, что мы не задумываемся о том, что жизнь может оборваться в любую минуту, а сколько останется недосказанного. Каждый день мчишься по своим делам, устаешь… Так и не сказав самое важное, бесценное… Мы подразумеваем, но не говорим вслух. А зря. Кто-то от скромности, застенчивости, кто-то от того, что просто как-то не принято… Однажды стоит спросить человечество: а что, если Завтра не настанет? Может, стоить здесь и сейчас сказать всё то, что хочется,… Что принесет близким тепло и счастье, которого так не хватает в будничной одинаковой обыденности, серости. Кто знает, может этих слов и не хватает сейчас близкому тебе человеку? Мы так часто не задумываемся: почему обижаются на нас родные и близкие? Нам кажется, что мы одни лишь правы. Как жаль, что понимание собственной глупости приходит запоздало… А порой мы сами обижаемся из-за пустяков. Дуемся, не разговариваем и не желаем мириться….Но хуже всего спор – пустой и никчёмный. Но мы не ангелы и тем более не Боги. Мы - просто люди. Порой - самые добрейшие, милосердные существа, а порой - хуже существ не найдешь на всей планете. И самое страшное - переход из добра во зло и обратно в полушаге друг от друга. Иногда совсем теряешь нить: то что раньше однозначно казалось добром на самом деле таковым не является - и это есть снятие розовых очков. А позже зло оказывается добром и это уже цинизм, по отношению к прежним взглядам. Странно. Все в детстве казалось до умилительного удивления простым. И вызывало недоумение - почему взрослые ломают голову - это же проще простого. А оказалось, мало того, что нельзя быть недальновидным и философски близоруким, а ещё и нельзя смотреть на вещи с одной стороны монеты. Кроме этого, созерцать ситуации лучше, как бриллиант, с разных граней. Ливень все набирал силу и отчаянно барабанил по стеклянной крыше. Отпускала головная боль. - Завтра начну новую жизнь, нет, точно… Завтра… …Не получилось. Альбина вновь проснулась со странным нераспознанным чувством кошмара. - Опять навязчивые сны… Так скоро поедет крыша. Нельзя же так всё близко к сердцу принимать. Причем здесь этот человек. Хватит меня мучить! Уже во сне покоя нет. Нет, он мне во сне ещё указывать будет. Совсем сойти с ума… На утренней пробежке Альбина прокручивала сон, словно киноплёнку: «Она подъехала к автосервису, а там он. Подошел, посмотрел с немым укором, небрежно поправил лямку на плече и ушел, бросив во след: - А сарафан-то дешевенький…» - Вроде, «ты такого, как я больше не найдешь…» Бред какой-то. Бред…

А тем временем приснившийся ей Герман Черкасов шёл по площади с поникшей головой. Совет друга о том что, клин клином выбивает, отчего-то не помогал. Шли они, куда глаза глядят … И везде ему мерещилась она, ещё вчера будто бы его Альбина, а сегодня уже совсем холодная и чужая. Но такова жизнь, се ля ви. Жестокая, с шипами… Как розы, - красивые, но до въедливой боли… И только когда уколешься, понимаешь, лучше не трогать, не пробовать сломать или срезать, а смотреть, любоваться издалека. - Стерва… - думал он про себя и тут же себя корил, - но ведь люблю же всей душой… Шумела новехонькой листвой аллея молоденьких деревцев. Грело ласково солнце, правда, ветерок гудел своими порывами. В парке духовой оркестр наигрывал вальс «На сопках Маньчжурии». Щебетали птицы. Довольные парочки прогуливались по аллеям, стараясь укрыться от солнечных лучей где-нибудь в тени. Курсантики в увольнении маячили у памятников с цветочками в потеющих от волнения руках. Бабульки прогуливали своих сорванцов – внучков. И деловито в обеденный перерыв вдоль аллей шагали на обед в ближайшую блинную или бистро стайки офисных работников. - Все равно добьюсь. Только вот как - надо подумать. - Гер, да что за наваждение? Зачем ты себе в голову все это вбил? Неужели ты думаешь, что она возьмет и сама тебе на шею кинется? - Да не могу я её забыть, не могу!!!... - Ой, балбес… Друзья удалялись вдаль по аллеи и шелест листьев не дал седовласой старушке дослушать бестолковый треп двух молодых людей. Дождь усиливался с маленьких едва заметных капель до ливня. Пора было поторапливаться.

2.

Брызги летели в разные стороны от набиравшего скорость парусника. Красавец одномачтовый тендер «Феникс» разбивал гребни волн. Настоящий классический тендер летел над гладью морского простора под гротом, фок бом-кливером и воланом, грот-бом-брамселем и вторым фоком, составляющим его паруса. Грот же был классической бизанью, а не парусом Маркони, - так бы написали об этом тендере бывалые старые волки. «Поплачь о нем, пока он живой… Люби его, таким, какой он есть»,- звучала песня в наушниках Альбины. Она подальше гнала от себя хмурые мысли о дальнейшей воображаемой судьбе Германа. Но при этом поймала себя на мысли, что уже давно его не видела и страшно где-то в глубине души соскучилась. Но пути назад, по её мнению, не было, отчего сердцу становилось больно и досадно… В первую очередь на себя, ведь сама всё разрушила, а из руин можно ли что-то восстановить. Горько, горько ещё и от недосказанной правды о неизвестном ему пари. Горько, но надо жить дальше. - Господи, как же хорошо в море. Только ты и природа. Душа нараспашку. Так бывает только в бескрайнем поле или в море. Гармония… Жаркое солнце уже почти по-летнему обжигало плечи и лицо. Ветер хлестал по щекам, но не больно, а поддерживая в хорошем тонусе. Мимо пролетали чайки – значит, берег уже совсем близко. Так и есть. Каменистые скалы и маленькая плоская площадка. Причалили. Экипаж – команда, дружная со времен первой юношеской регаты принялся за обустройство места для отдыха. - Аля, я слышал, здесь водятся русалочки, - кокетливо кричал с берега Миша, глядя на Альбину с распущенными волосами. Она тем временем сидела на палубе, свесив ножки за борт. - Мишель, ты что-то сегодня в ударе. Что ж это такое – действие морского, лечебного бриза? - Алечка, ты смеешься? Его сегодня стукнул солнечный удар, - с иронией в голосе, сложив руки в рупор, пытался докричаться Сашка. - Ребята, вас бы так огрело о грот мачту, вы бы явно все сразу поняли: и русалки бы сразу появились, и лешие, и домовые… - Катя, ууу ты какая, однако,… суровая,- произнес с долей обиды Мишка. - Миш, ну не обижайся, я только факты констатирую, притом любя… - Ну-ну… я тоже, очевидно, о мачту любя стукнулся… - Да что это за базар?! - строго и сухо оборвал кэп. Тишина повисла в воздухе. Каждый думал о своем. Миша об утреннем ударе мачты. Сашка о Кате, которая не сводила глаз с Мишеля. Рома – капитан по совместительству – о мае, вмешавшемся в сердца окружающих. Скорее кэп хотел так думать, но постоянно ловил себя на мысли, что Альбину что-то тревожило, и это не давало ему покоя. А Альбина глядела вдаль и вовсе не замечала пристального внимания Мишки, Ромы, ревнующей Катерины и тем более мучительно понимавшего всё происходящее Сашу. - Альбин, долго еще отдыхать будешь? Нам как-то помощь нужна, - бросил Ромка с берега. - Ага, сейчас, уже… - не успев закончить фразу, как она нырнула в воду.

Нырнула...

И там под водой почувствовала себя отрешенной от всех нависших проблем... Здесь в подводном царстве Нептуна было до полного умиротворения спокойно и тихо. Солнечные лучи пробивались сквозь изумрудные толщи воды. Воцарилась, едва шаткая бризом, гармония. Только вокруг сновали маленькие стайки барабулек, поднимая панику среди морского населения. Прилежно друг к другу прилипли раковинки мидий (как ещё только до них не добрались рапаны?), попутно присоседившись к бортику утонувшей в шторм маленькой рыбацкой лодчонке. Ни сетей, ни никаких других вещей внутри не было. Либо их унесло дальше по течению в море, либо их всё же удалось спасти.

Ушастые, прозрачные, с небольшим отливом фиолетово-розового, медузы с романтичным названием аурелии напоминали НЛО и все были почти на поверхности. Другие обитатели моря искусно маскировались под окружающую среду. Разве только совсем на дне два молотобойца с клешнями устроили переполох наравне с барабульками, но уже из-за «квартирного вопроса», а именно из-за пустой закрученной раковины. Красиво и беззаботно было под водой, но дыхания на большее погружение просто не хватило. Да и на поверхности ждали друзья...

Только отчего-то вспомнились казни средневековья, в частности ордалии. «Посчитали женщину ведьмой по указанию завистливой соседки, и решили, что так и есть. А чтобы проверить - бросали в воду: утонет - невиновная, всплывет на поверхность - ведьма. Ну а чтоб наверняка - на берегу муж её стоит с гарпуном в руках»... Невольно содрогнешься...Тяжело, видимо, было ему – ждать, что будет…Ндаа...Пора на берег..

3.

Герман сидел у раскрытого окна в аудитории... Оттуда с улицы доносился сладкий аромат цветущих акаций, сплетающийся с аппетитным, насыщенным запахом жареных пирожков с картошкой и печенкой.

Студенты до последней капли терпения сидели и слушали лектора. Чукотка традиционно мирно пребывала в царстве Морфея под монотонный голос преподавателя. Хотя некоторые единицы ещё продолжали конспектировать, но почерк у них больше напоминал конечный результат аппарата, выдающего кардиограмму сердечных ритмов. У некоторых, в итоге бы таких исследований, сердца пациентов останавливались, что доказывала конечная линия, прерывающая конспект.

Герман не писал. Мыслями он был где-то очень далеко. Вглядываясь в невидимую даль рассеянно мутным взглядом.

- Мы с ней живем на одном квартале одной улицы... Куда же исчезнуть? Быть может, с глаз долой - из сердца вон? Хотя пробовал жить у друга - только хуже. Не видеть её ещё мучительней, чем встречать каждый день, отводя глаза куда-то в сторону. Прятаться? Мучиться? Зачем жить дальше без неё... Какой смысл в том, если думаю о ней постоянно, двадцать четыре часа в сутки? Ложусь спать и опять ловлю себя на мысли, что может хоть во сне придет она, как раньше трепетно посмотрит и скажет что-то трогательное, касающееся только нас... Бессмысленно... Закрываю глаза - она... Куда деться от этой нагрянувшей муки? Жить воспоминаниями? Тоже никакого смысла...

- Ээээ, Гер, ты как мой комп завис надолго??? - махал перед глазами, пытаясь привлечь внимание Макс, - Бра-а-ат, ты что? Может табличку на тебя надеть: "Просьба не беспокоить. Абонент временно недоступен?"... Пара давно закончилась!!!

- Макс, ты не видишь, влюбился человек, - дернул сокурсника профорг.

- Наш Герман, кажется, влюбился, - пропел Макс на мотив Шаланд...

- Картина маслом: не тронь меня старушка - я в печали, - хихикали девчонки.

- Ох, люди, вот вы добрые... - оборвала их староста, но не успела закончить фразу, как Герман рванул к окну и влетел на подоконник...

- Да что вы все знаете о любви? Кто из вас хоть раз в жизни любил по-настоящему? Так, чтоб душу наизнанку рвало, и ты не знал, куда себя деть от всего, черт возьми, этого? Вы только говорите о любви, а точнее, думаете, что о ней... Да даже не о ней, а о совсем ином…А на самом деле? Кому сейчас нужны истинные чувства?

- Герман, да окстись ты!!! Слезь с подоконника, кому говорят, не дай Бог, поскользнешься!!!

- Не делай глупостей!!!

- Да что для вас любовь? О чём вы сейчас вообще?! Кому нужны мои песни погибшего романтика? Вы думаете, что они ей нужны? Ошибаетесь!!! Я знаю её с детства и лишь недавно понял, что даже дышать без неё трудно... Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь... И люблю!!! Пусть меня весь город слышит... - Герман высунулся из окна, держась раму окна, и крикнул - Люююблюююю...

Группа стояла в оцепенении и одновременном ожидании, что произойдет в следующий момент. Но Герман спрыгнул с подоконника обратно в аудиторию и бодрым шагом направился к двери, перед которой резко остановился, хотел было что-то сказать, но махнув рукой на всех, вышел.

- Ну, псих... – прокомментировал кто-то ошеломленно.

- Нет, ну надо же... Чтоб такое... Наш Герман и вдруг... такие фокусы...

- Ребят, да отстаньте вы от него. Все это пройдет, как с белых яблонь дым.

Герман в это время уже брёл домой в скверном настроении. Его не радовала дышащая теплом и чем-то определенно новым природа. Знакомые кварталы, знакомые фасады домов, маршрутки, снующие по городу с «первой космической скоростью»... Досадно было на душе от той мысли, что он ни как не мог выбросить её из головы. И как назло навстречу попадались влюбленные парочки, воркующие о своих тихих радостях... В каком-то бредовом состоянии он добрел до угла, на котором уютно располагалась парикмахерская известного всему городу Якова Самуиловича или просто дяди Яши. Оперившись спиной на стену, Герман остановился... В глазах помутнело... К нему тут же подлетел дядя Яков:

- Я дико извиняюсь, молодой человек? Ничего себе, Герман? Вам нехорошо? Может-таки скорую вызвать? Где у нас случилось?

- Спасибо, дядь Яш, не надо. Это пройдет...

- Аааа, таки всё понятно,- протянул Дядя Яша хитрым тоном, - старого плута дядю Якова ещё никому не удавалось провести. Да, да, да таки. Да шо вы уже такое знаете, чего я вам ещё не рассказал? Ловите ушами моих слов. Усё и сам понял. Як такое дело, таки надо зайти и поговорить толково, Герман, - настойчиво тараторя, уверял дядя Яков.

Он с силой толкнул Германа в двери своей небольшой цирюльни и усадил в кресло.

- Ну, що ж ты себя извёл весь? Ты мне только один вопрос сделай - любишь?

Герман не мог вставить в монолитную, но быструю речь дяди Яши и слова. А дядя Яков своими ястребиными глазами уставился на Германа и, не дождавшись ответа, переспросил еще раз:

- Таки да, или щоб я издох, пока вы сделаете погоду?

- Люблю.

- Слушайте сюда, Герман! Таки коли любите, таки боритесь до конца.

- Да... но ведь…

- Перестаньте сказать... Молодой человек, я вас умоляю… Що ж вы лапки сложили и волю рока таки и ждете? Що ж я, по-вашему, глухой что ли? Щанец упустите...

- Спасибо вам, дядя Яша. Я, пожалуй, пойду... До свидания.

- Давайте, молодой человек, давайте, - со своим одесситским пониманием ситуации провожал дядя Яков, совершенно не зная роли этого случайного разговора.

Альбина сидела на подоконнике и смотрела на улицу. Там жизнь расцветала и призывала радоваться. Но настроение это ни чуть не поднимало. Утром ещё всё было относительно хорошо, но друзья повздорили, и ничего дельного из мини-регаты не вышло. Альбина оторвала взгляд от парящей весенней улицы и бросила взгляд в зеркало, которое висело на стене. Она была не дурна собой. Что-то удивительно умиляющее было в ее внешности. Длинные каштановые локоны аккуратно лежали на плечах, веснушки рассыпались по лицу и рукам. Милый носик тоже был усеян веснушками. Рассматривая зелеными, со светло-коричневой каймой, глазками свое хорошенькое отражение, Аля думала про себя:

- Только под толщей воды было так спокойно, и не было всех этих дурных мыслей и проблем... А здесь постоянно что-то непредсказуемое.

Она, по-ребячески ловко, спрыгнула с подоконника и села за письменный стол, начала писать на оборотной стороне первого попавшегося листа:

"Иногда, наверно, лучше не трогать судьбу... Вроде хочешь как лучше, а в итоге – как всегда... Жены декабристов, видимо, уже давным-давно не идеал, тургеневские девушки подавно. Мир перевернулся, а я отчего-то не заметила... Мне кажется порой, что я не из этого века... Почему нам в детстве говорят одно, а на деле - совершенно другое... И поэтому мы становимся хуже и черствее... Разочаровываешься... Никто никому не нужен. Вечные ценности канули в лету... Вокруг столько людей, а такое щемящее чувство одиночества и брошенности... Разочаровало... Еще бы... Да... сама виновата, - не надо строить иллюзий... Право, даже смешно и забавно - детский сад... Я же не кукла глянцевая, я - живая как-никак... Я не есть некоторые, пустые, бездуховные, но правда, красивые создания, - барби, чиксы - что есть... Происходит какая-то ломка сложившихся стереотипов. Душевности в людях не остается, вот в чем беда. Все какими-то меркантильными стали и далекими от счастья в нормальном его понимании..."

Вновь перечитав написанное, она порвала лист пополам. И, посмотрев в зеркало, изрекла:

- Нет, я - бездарность... Исписалась... Творческий кризис... Может, не в этом дело? Я, в конце концов, рано или поздно должна обо всём рассказать…

Бросив порванные листы в мусор, Альбина открыла крышку фортепиано, важно взгромоздившегося по соседству с письменным столиком, и, начала играть. Пальцы механически летали по клавишам, и по мансарде разносился «Ноктюрн» Шопена.

В это время под окнами её дома шел Герман с букетом белых лилий, но услышав звуки фортепиано, остановился и, затаив дыхание, стал слушать.

Спустя некоторое время играть надоело, крышка вновь опустилась. Альбина плюхнулась на диван и уткнулась в потолок. Но хандра не отпускала.

В какой-то момент показалось, что в звонок кто-то позвонил, но подойдя к двери, Альбина остановилась и сползла по косяку вниз. По иронии, за другой стороной тоже был человек, но с букетом в руках. По разные стороны они сидели и думали каждый о своем.

Что-то остановило Германа позвонить тогда в звонок, но мысленно он звонил и стучал в дверь не раз:

- Но стоит ли биться в закрытую дверь? Мы друг друга не ценим. Говорим всякие гадости, не желая того, не задумываясь об обиде, которую нанесем с едкой болью разочарования. Мы доверяем - нас предают. Нам доверяют - мы предаем. Осознанно? Неосознанно? Пытаемся что-то исправить, а уже поздно... И от этого только горче всем. А кому-то порой гордость не дает сил сделать первый шаг. Да и нужен ли я ей? Человеческая душа - есть ли она его сущность? Зачем мы вообще существуем, если не для мирного социального сосуществования в любви, гармонии, для семьи? И вот, парадокс, - вокруг масса людей, а чувствуешь себя настолько одиноким, что щемит что-то в глубине внутри... Каждый день эта общая безликая масса едет на работу, на учёбу... Вечером возвращается обратно - также угрюмо и устало. И день похож на предыдущий как брат-близнец. Но ведь так не должно быть! А что мы делаем, чтобы изменить, в первую очередь, себя самих? Для своего совершенствования? Мы просто, как шарнирчики большого механизма двигаемся... "В движенье - жизнь"... Только в осознанном движении... А для чего всё это? Если не будет твоего продолжения с той, которую любишь всей душой, но она не ценит? Проходишь мимо чего-то главного... И полное ощущение, что ты где-то совсем рядом... Но не там, где эпицентр жизни... Не совсем там, где она пульсирует в полную силу... А, тем не менее, вместе с неопределенностью жизни, проходит драгоценное время. На что мы тратим свое время? На всякую ерунду с позиции вечности. Замерзаем и холодеем. Впадаем в спячку. А для чего бережем силы? Для главного рывка - только сам собой возникает вопрос: а будет ли он, этот рывок, или мы уже упустили тот самый важный момент? Дядя Яша говорил о шансе, но мы в неведении... Где есть счастье? Что под ним подразумевать? Может быть, то и есть счастье, что ты живешь, не мертвея душой, не замерзая? Искать истину, идти к Шамбале или Нирване??? Нельзя унывать! А что в противовес - созерцать и действовать! Мечтать... и реализовывать!!! Прощать... и добиваться!!!

Герман поднялся и нажал на звонок. Дверь открылась.

- Почему не спрашиваешь: кто там?

- Я знала наверняка.

- Эх, глупенькая моя, - произнес Герман и протянул букет.

- Гер, - с некоторой паузой произнесла Альбина, - Гер, я тебя очень люблю, сейчас люблю… Но мне необходимо тебе сказать…Знаешь…А тогда… Ты пойми, не перебивай только… Понимаешь… Это просто пари было, спор… Я не думала, что влюблюсь… Но слышишь – я люблю тебя, люблю, Герман, - проглатывая окончания слов, Альбина не могла выразить всего, что будоражило мысли…

Герман слегка оттолкнулся, и букет упал на пол.

- Зачем же мне надо было забивать всем тем голову, зачем ты сейчас говоришь, что любишь, если это спор был? Зачем опять тогда врать? Господи, зачем я вообще сюда пришёл?

- Гер, подожди… Подожди… Постой…Герман! Я люблю тебя!...

Но Герман будто ничего не слышал. Внутри и снаружи его охватила звонкая тишина, и только внутренний голос вторил что-то ему про «пари, люблю, спор…» Герман растворился среди дождя, прорвавшего весеннее хрупкое тепло холодными каплями. Пробежав до конца лестницы, в открытой настежь двери подъезда Альбина уже никого не видела. Так, простояла она в проёме двери, в оцепенении и слезах, пока дождь не закончился.

4.

Альбина пребывала в состоянии полной апатии и не проявляла никакого интереса к жизни как таковой. Она машинально читала что-то к сессии, скорее от привычки, чем от осознания того, что, если она не сдаст последний экзамен – то будет отчислена. Она не бралась что-то писать вот уже месяц… Гордыня, самый наказуемый грех, не позволяла ей набрать знакомый номер телефона, но она целыми днями сидела на объемном подоконнике и периодически вглядывалась в силуэты проходящих через арку людей. Его всё не было. Она проходила мимо окон с надеждой, что, может быть, сегодня ей удастся его увидеть, просто увидеть…Хоть одним глазком. Она нарочно пропускала свои маршрутки, задерживалась, оглядывалась, искала в толпе, искренне веря, что вот-вот сейчас… может быть… подойдёт… Он. Но все надежды были тщетны. Они таяли, как к полудню нагревался напоённый утренним бризом воздух.

Альбина понимала, что сама всё разрушила, своими собственными руками. Только пути назад уже не было, надо было как-то жить дальше.

Вакуум воцарился в её душе. Физически она жила: ела, спала, училась… Однако Альбина чувствовала, что раньше, поиграв со своим очередным поклонником, ей по сути было всё равно, что с ним будет дальше. А сейчас душа стала вырываться наружу, в поисках оправданий, в надежде на хрупкую нить вступить в реку дважды… От той девушки с игривым взглядом постепенно не оставалось следа. Всё меркло и не казалось таким как прежде. Где потерялось то упоение жизнью и всеми её маленькими радостями, которые перестали вызывать прежних эмоций? Глаза грустно блёкли, находили себе точку отсчета воспоминаний и уныло уплывали в водовороте времени.

Фотография Германа стояла на столе. Герман на ней улыбался своим сияющим взором добрых, открытых, очаровательных глаз, с тем удивительно трогательным и умиляющим взглядом маленького котёнка. Он будто не хотел уходить из её сердца, заставляя думать о себе постоянно… Как не боролась Альбина, так или иначе в каких то мелочах натыкалась на воспоминания, связанные то с блеф-камином, когда они вместе смотрели на языки мнимого огня, но не замечая существенной разницы, то с его любимым пирогом Шарлотткой… То вдруг из неоткуда всплывали картины прошлого, когда они вместе гуляли по линии прибоя и любовались закатом Солнца, плавно и размеренно погружавшемся, казалось, прямо на морское дно… То городская площадь с духовым оркестром, когда Герман запрыгнул на пьедестал к великому поэту и прокомандовал играть «Врагу не сдается наш гордый Варяг», своим деловым видом при этом доводя Альбину до приступа неуправляемого хохота… То тот вечер, когда они, возвращаясь домой, попали под проливной дождь, а потом отогревались у камина, пусть он и не был настоящим, и пили горячий чай с малиной… И накрывая заснувшего Германа клетчатым пледом, она мечтала о будущем и улыбалась от неожиданного счастья, которое свалилось на неё внезапно, являясь следствием глупого бессмысленного пари… Но тогда Альбина об этом толком не думала, как и не могла предвидеть всех последствий глупого розыгрыша, который перерос в большое и сильное чувство к человеку, над которым сначала она так жестоко посмеялась… Тогда она влюбленными и наполненными бескрайним счастьем глазами смотрела на Германа. Его губы слегка улыбались во сне, и на щеках были едва заметны те чарующие ямочки, - по которым, становилось видно, что снилось нечто тёплое и приятное. Русые волосы, словно пшеничные, переливались под лучом падающего из соседней комнаты света. Хотелось просто любоваться… Такой спокойный, умиляющий вид Германа вводил Альбину в состояние непоколебимого умиротворения и сбалансированной гармонии. И только сердце, предостерегающее её же глупость, болело…

Сейчас же боль осталась наедине с ней одной, пронзая остротой в глубину души, отражаясь в сердечных ритмах. И делиться этой колкой болью она ни с кем не желала, считая, что так должна была прийти расплата за горькую утаённую неправду о глупом, никому не нужном споре… Как тогда на улице, а сейчас внутри неё самой, вновь забарабанил дождь. Монотонно… Глухо… И как-то безучастно к её судьбе.

- Надо заснуть… Живу только воспоминаниями и снами. Половина второго ночи, а завтра всё-таки экзамен…

Пи-пи… пи-пи… пи-пи… - противно верещал будильник где-то совсем неподалеку, но Альбина никак не могла его нащупать в темноте. Наконец, виновник режущего уши источника звука был найден, - часы, остановившие свой ход в день расставания, неожиданно пошли. И самое удивительное оказалось в том, что будильник стоял на пять утра.

Делать ничего не оставалось, как только взять и встать. Встать прямо в пять утра. Сон улетучился неожиданно моментально. Что делать Альбина уже не знала… Бессонница мучила её уже много дней подряд. Зайдя на кухню, она поставила электрический чайник. И через некоторое время что-то неведомое поманило Альбину на крышу, выход к которой вёл прямо через черный ход её маленькой квартиры под самым потолком. Укутавшись в теплый плед, она вышла на самую верхнюю площадку дома и присела с кружкой горячего какао, глядя, как скоро начнет вставать солнце. С крыши был виден луч прожектора маяка, пробивающий светом намного миль в море. Старый, видавший многое маяк. Сколько было на его веку...

С моря тянуло легкой прохладцей. Кипарисы отдавали воздуху свой неповторимый аромат, который был напоён всеми сплетениями цветущей приморской флоры. Повсюду мирно пели сверчки. Дворники выходили убирать и без того ухоженные улочки небольшого городка. Гасли огни ночных фонарей, пропадая по времени вместе с совсем близкими к земле звездами. Июньское утро, слегка поёжившись, начинало своё существование. Забрезжил первыми лучами рассвет, постепенно наполняя и этот маленький дворик светом через старую добрую арку. А любимых окон не было видно…

Дата добавления: 2015-09-29