— Но как я могу вам помочь, миссис Догар? — спросил мистер Лал.
— Мне больно идти. Они сделали мне больно, — призналась «потерпевшая».
— Они! — воскликнул старик.
— Может быть, если вы дадите мне одну из ваших клюшек… я смогу воспользоваться ею как тростью, предположила миссис Догар.
Мистер Лал хотел было дать ей свою металлическую клюшку под номером девять, но передумал.
— Больше подойдет короткая клюшка для гольфа! — заявил он.
Бедный мистер Лал совсем запыхался от короткой пробежки до своей сумки для гольфа. Спотыкаясь, он возвратился к ней через сплетение лиан и смятые цветы. Поскольку он был значительно ниже миссис Догар, она опустила свою большую руку ему на плечо. Другой рукой она держала короткую клюшку. Женщина взглянула поверх головы старика на площадку для игры в гольф и на дорогу — там было пусто.
— Вы можете передохнуть на поле, пока я привезу вам тележку для гольфа, — предложил мистер Лал.
— Да, да. Спасибо. Сделайте это, пожалуйста, — сказала женщина.
Старик озабоченно засеменил вперед, не зная, что у него за спиной. Еще до того, как он дошел до цели, она нанесла ему удар точно в область за ухом, и он упал без чувств. Второй удар пришелся ему в висок, в этот момент глаза старика были уже открыты и не двигались. Миссис Догар предположила, что убила его сразу.
Ей не составило труда найти в сумочке банкноту в две рупии. На протяжении двадцати лет она вставляла мелкие купюры в верхнюю часть серебряной шариковой ручки, украденной из коттеджа на побережье в Гоа. Этот зажим, «карманный зажим», как его называла тетушка Промила, продолжал отлично держать небольшое количество банкнот. Натертая до блеска верхняя часть серебряной ручки позволяла легко находить ее в сумочке. Ей очень не нравилось, когда мелкие вещи терялись в глубине сумочки.
Миссис Догар вставила банкноту в открытый рот мистера Лала. К ее удивлению, рот снова открылся, когда она пыталась прикрыть его. Никогда прежде ей не приходилось закрывать рот мертвеца. Она-то думала, что мертвецам легко придавать любое положение. Такое представление сложилось у нее, когда она манипулировала конечностями мертвецов: иногда рисовать на животе жертвы мешал локоть или колено, которые легко сдвигались в сторону.
Ее отвлек рот мистера Лала, и женщина потеряла бдительность. Она вернула в сумочку пачку банкнот, но не верхнюю часть много попутешествовавшей ручки. Должно быть, она упала в цветы бугенвиллей. Она так и не смогла найти ручку, но помнила, что именно в этих цветах в последний раз держала ее в руках. Миссис Догар повеселилась, представляя, как в полиции недоумевают по поводу верхней части ручки, так как с помощью миссис Лал выяснится, что она убитому не принадлежит.
Вряд ли ручка убедит полицейских в том, что виноват в убийстве кто-либо из членов клуба. То, что она сделана из настоящего серебра, как-то противоречило угловато написанным буквам «Индия». Рахул находил занятными вещички с бессмысленными надписями. Убийцу также развлекала мысль о том, насколько безрезультатны действия полиции. Миссис Догар верила, что в полиции эта половинка ручки окажется еще одним ничего не говорящим фактом.
После того, как мистер Догар извинился перед мистером Сетной и забрал свою машину со стоянки клуба Дакуорт, пожилому старшему официанту позвонила женщина.
— Мой муж все еще в клубе, я хотела напомнить ему о назначенной встрече. Он такой забывчивый, — произнесла миссис Догар.
— Он был здесь, но уже ушел, — проинформировал ее мистер Сетна.
— Он вспомнил о том, что надо отменить нашу заявку на ленч? Я думаю, что забыл. Как бы то ни было, мы не придем, — сообщил Рахул.
Мистер Сетна всегда гордился тем, что ежедневно помнил все заказы на ленч и ужин. Он знал, что сегодня никакого заказа у супругов Догар не было. Однако когда он сказал об этом факте миссис Догар, она его удивила.
— О, бедняга! Он забыл отменить заказ, но вчера ночью муж был настолько пьян, что забыл сделать первоначальный заказ. Это смешно, но это так, — сказала женщина.
— Я думаю… — начал Сетна.
Рахул уже понял, что добился поставленной цели. Однажды старший официант окажется свидетелем полной несостоятельности мистера Догара. И об этом нужно позаботиться заранее. Тогда Сетна не удивится, узнав, что мистер Догар стал жертвой убийства или несчастного случая и найден либо в раздевалке, либо в пустом бассейне.
Рахул вдохновенно разрабатывал подготовительную часть убийства, считал ее важнейшим элементом всего будущего сценария. В первой части у тебя много возможностей, гораздо больше вариантов, чем окажется в финальном акте. Лишь в подготовительной фазе ты видишь, как много возможностей содержит сценарий происходящего. В конце все завершается слишком быстро: если все подготовлено, нельзя затягивать действие.
— Бедняга! — повторила миссис Догар, обращаясь к пожилому официанту.
Мистер Сетна подумал, что этот старик на самом деле бедняга, и решил, что с такой женой, как миссис Догар, мужу лучше всего одной ногой уже стоять в могиле.
Не успел пожилой официант повесить трубку, как в клуб Дакуорт позвонил доктор Дарувалла, чтобы сделать заказ. Он предупредил мистера Сетну, что на ленче будут четыре человека и он надеется, что ему достанется любимый столик в Дамском саду. Свободных мест было предостаточно, однако Сетна не одобрял того, что столик для ленча заказывается утром этого же дня. Не стоит надеяться на те планы, которые возникают в голове так скоропалительно.
— Вам повезло. У меня только что сняли предварительный заказ, — сообщил старший официант доктору
— Можно зарезервировать столик на двенадцать часов — спросил Фарук.
— Лучше сделать заказ на час дня, — посоветовал ему мистер Сетна, который также не одобрял склонность доктора к раннему ленчу. Из-за этого, считал пожилой официант, доктор и набрал излишний вес. А для такого маленького мужчины 1шеть излишний вес очень некрасиво
Как только доктор Дарувалла повесил трубку, ему позвонил доктор Тата. Фарук сразу же вспомнил, о чем он хотел спросить Тата номер два.
— Ты помнишь тетушку Пролому и ее племянника Ра хула Рая?
— Разве их можно забыть — ответил Тата.
— У меня чисто профессиональный вопрос. Думаю, твой отец осматривал Рахула, когда тому исполнилось двенадцать или тринадцать лет. Это было в 1949 году. Мой отец консультировал его в восемь лет. Он делал это по просьбе тетушки Промилы, которую очень заботило отсутствие волос у племянника. Мой отец сказал, что ее тревога не имеет основания Интересно, обратилась ли Промила к твоему отцу с тем же самым вопросом об отсутствии волос? — сказал доктор Дарувалла.
— Зачем кому бы то ни было идти на прием к твоему отцу или к моему отцу и консультироваться по поводу отсутствия волос? — задал вопрос доктор Тата.
— Вот в этом-то и заключается проблема. Думаю, в действительности ее заботил вопрос о половых признаках Рахула. Возможно, она просила о проведении операции по изменению пола, — рассуждал доктор Дарувалла.
— Мой отец не делал операций по изменению пола. Он был гинекологом и акушером, — напомнил Тата номер два.
— Я знаю, кем он работал. Но, может быть, его попросили уточнить диагноз… Я говорю о половых органах Рахула. Было ли в них что-нибудь особенное, наводящее на мысль о проведении операции по изменению пола. По крайней мере, может об этом думал сам мальчик или его тетка. Сохраняешь ли ты медицинские диагнозы своего отца? Записи моего отца я храню, — произнес доктор Дарувалла.
— Разумеется, я тоже их храню. Мистер Сабхаш может положить их мне на стол за две минуты. Через пять минут я тебе перезвоню, — пообещал доктор Тата.
Итак, даже сам Тата номер два назвал своего медицинского секретаря «мистер». Может быть, как и Ранджит, Сабхаш являлся медицинским секретарем в этой семье уже не один десяток лет. Судя по голосу в телефонной трубке, мистеру Сабхашу вот-вот должно исполниться восемьдесят лет!
Через десять минут, когда Тата номер два так и не перезвонил, Фарук подумал о том, что в этих записях должен быть невообразимый хаос. Скорее всего медицинскую книжку Рахула, составленную старшим Татой, медицинский секретарь ищет с большим трудом. Или Тата номер два не согласен с медицинским диагнозом, поставленным Рахулу? Независимо от причины задержки, Фарук дал указание Ранджиту не соединять его ни с кем, кроме доктора Тата.
У Фарука помимо давно ожидаемого ленча в клубе Дакуорт была запланирована еще одна встреча в офисе — с доктором Десаи, приехавшим из Лондона. Находившийся сейчас в Бомбее доктор Десаи в свободное от хирургической практики время занимался конструированием искусственных суставов. О чем бы ни говорил этот человек, он возвращался к одной излюбленной теме, касавшейся замены суставов. Когда доктор Дарувалла приглашал доктора Десаи в клуб Дакуорт, это общение Джулия переносила с трудом.
— Следует ли фиксировать имплантируемый сустав специальным костным цементом или надо использовать метод биологической фиксации? — Эту фразу Десаи говорил вместо обычного вопроса о здоровье жены и детей.
Легче оказалось вести с ним дела в офисе. А теперь Фарук приказал Ранджиту отменить встречу, что казалось Дарувалле равносильным тому, чтобы признать отсутствие у себя интереса к собственной профессии ортопеда.
Фарук сидел за своим рабочим столом, поставив стул с противоположного его конца. Он переменил место, чтобы не видеть обычной картины — госпитального дворика для прогулок детей-калек. Трудно было не замечать, как занимались физиотерапией некоторые прооперированные пациенты. Даруваллу больше увлекал мир его фантазий, чем тот мир, в котором он жил.
Чаще всего создатель Инспектора Дхара не замечал вокруг реальных жизненных явлений. Бедняжка Нэнси с глазами, как у енота, одевалась, чтобы понравиться Инспектору Дхару. А он, даже не находясь на сцене и не стоя перед кинокамерой, продолжал исполнять роль. Мистер Сетна, неодобрительно относившийся ко всему на свете, к своему глубочайшему отвращению обнаружил, что человеческая моча убивает цветы бугенвиллей. И это было не единственное убийство в клубе Дакуорт, поскольку Рахул уже видел себя вдовой мистера Догара. Но Даруваллу не касались реальные трагедии. Призывая вдохновение, он пристально всматривался в цирковую фотографию, стоявшую у него на столе.
Там он видел прекрасную Суман, артистку, исполнявшую номер «хождение по воздуху». В последний раз, когда доктор ее видел, артистка еще не вышла замуж. Эта 29-летняя звезда цирка была идолом всех детей-акробатов. Но Фарук считал, что в ее возрасте Суман пора выйти замуж и заняться иными делами, чем хождение вверх ногами под куполом основного шатра цирка на высоте примерно 27 метров без страховочной сетки. Такая красивая женщина, как Суман, обязательно должна иметь семью, думал сценарист. Она ведь акробатка, а не актриса.
Доктор мечтал написать своим любимцам из цирка такие роли, чтобы они не требовали актерского таланта. Мальчик Ганеша должен быть артистом, но его сестра Пинки будет настоящей и реальной Пинки из «Большого Королевского цирка». Пинки будет выступать в роли акробатки и ей совсем не требуется произносить реплики. Создатель сценариев подумал, что сведет их к минимуму.
В своих мечтах Фарук зашел слишком далеко, уже выбирая актеров на роли. В фильме ему еще надо придумать, как он устроит детей в цирк. Именно в этот момент доктор Дарувалла подумал о новом миссионере. В кино доктор не станет называть его Мартином Миллсом, потому что эта фамилия слишком распространена. Сценарист назовет его просто «мистер Мартин». Иезуитская миссия станет заботиться о детях, поскольку их мать погибла в храме Святого Игнатия. Разумеется, миссия возьмет на себя ответственность за случившееся. Итак, все получится так, что детей сумеет взять с собой правильный лимузин Вайнода. Этот карлик в роли доброго самаритянина получит разрешение иезуитской миссии на то, чтобы отвезти детей в цирк. Доктор Дарувалла подумал, как это великолепно. Именно там и встретятся Суман и мистер Мартин. Вечно озабоченный вопросами морали и нравственности миссионер привозит детей в цирк. Олух влюбляется в актрису, которая ходит вверх ногами под куполом цирка!
А почему бы и нет? Иезуит вскоре станет думать, что Суман гораздо лучше, чем выполнение обета о целомудрии. Придуманный им мистер Мартин должен быть очень тренированным актером. Сценарист придаст этому персонажу более выигрышные черты характера, чем они есть у реального Мартина Миллса. В фильме сексуальное удовлетворение мистера Мартина явится историей его перехода в другую веру. Следующая идея сценариста имела изрядную дозу озорства, поскольку положительного мистера Мартина должен сыграть Джон Д. Как счастлив он будет., в другой роли!
Какой исключительный сценарий должен получиться! Как хорошо он исправит и дополнит реальность! В этот момент Дарувалла подумал, что ничего не мешает ему придумать роль в картине и для себя. Роль не героическую. Возможно, ему подойдет эпизодический персонаж с прекрасными намерениями. Однако как себя описать? Симпатичный? Нет, он не считал себя таким. Высокоинтеллигентный? Это неприлично. Вообще в фильмах нужно описывать только как выглядит герой.
В офисе доктора не было зеркала, поэтому он представил себя таким, каким видел в зеркале клуба Дакуорт: элегантный джентльмен в стиле этого клуба. Такому доктору-джентльмену можно дать маленькую, но центральную роль в сценарии, поскольку творящий добро миссионер, разумеется, будет одержим идеей того, что можно вылечить уродливую ногу Ганеши. В идеале персонаж, представленный мистером Мартином, должен привести мальчишку на прием только к доктору Дарувалле. Тогда врач объявит ужасную правду о том, что имеются упражнения, которые может делать Ганеша и которые укрепят его конечности, включая и покалеченную ногу. Однако мальчик навсегда останется хромым. Сценарист полагал, что парочка сцен, когда мальчик-калека будет мужественно выполнять эти упражнения, помогут возбудить симпатии зрителей.
Как и Рахул, доктор Дарувалла наслаждался этой фазой сочинения истории. Составляя план, он испытывал нервное возбуждение, продумывая варианты развития событий. В начале истории всегда много таких вариантов.
Однако эйфория — вещь ненадежная, она быстро улетучивается как при убийстве, так и при написании сценария. Фарук стал беспокоиться о том, что его шедевр уже сократился до уровня романтической комедии. Двое детей скрылись в правильном лимузине. Их спасение — цирк. Суман перестает ходить под куполом цирка, чтобы выйти замуж за миссионера, который порывает с религией. Даже создатель образа Инспектора Дхара подозревал, что такой конец слишком счастливый. Сценарист подумал, что обязательно должно случиться какое-то несчастье.
Так доктор размышлял, сидя в госпитале для детей-калек, повернувшись спиной к дворику для прогулок, в самом центре трагического. Было ли ему стыдно из-за того, что он хотел выдумать какую-нибудь трагедию?
Предположение Рахула не подтвердилось, поскольку полиция не нашла половинку серебряной ручки с надписью «Индия». Колпачок для зажима денежных купюр уже не валялся в кустах, когда заместитель комиссара полиции осматривал тело убитого мистера Лала. Блеск серебра в лучах утреннего солнца заметил глаз вороны. Она подлетела к серебряному предмету и первой обнаружила труп. Ворона начала с того, что стала выклевывать глаз мистера Лала. Птица была занята, отрывая куски мяса в районе открытой раны за ухом и на виске мистера Лала, когда первый стервятник приземлился около девятой лунки на поле для гольфа. Ворона сражалась за свою добычу до тех пор, пока не прилетели другие стервятники. Перед тем, как улететь, птица схватила серебряный колпачок шариковой ручки, поскольку вороны любят блестящие предметы. Однако птица потеряла свою находку в потолочном вентиляторе, расположенном в обеденном зале клуба Дакуорт. Это не была какая-то сверхинтеллигентная ворона — просто лопасть вентилятора в то утро ярко сверкала, отражая солнечный свет, и привлекла внимание острых глаз птицы. Однако потолочный вентилятор оказался явно неподходящим местом отдыха, и официант грубо согнал гадящую сверху птицу.
Что же касается вещественного доказательства в ее клюве, то блестящий объект остался лежать там, где на некоторое время он помешал работе механизма вращения вентилятора. Доктор Дарувалла обратил внимание на этот скрип. Он также видел, как испражнявшаяся ворона оказалась на потолочном вентиляторе. Таким образом, колпачок серебряной ручки существовал теперь лишь в переполненной впечатлениями памяти доктора Даруваллы, который уже забыл о том, что вторая миссис Догар ему напоминает кого-то, похожего на кинозвезду из старого фильма. Фарук также забыл боль от столкновения с миссис Догар в фойе клуба Дакуорт. Эта блестящая штучка, которую вначале потеряла Нэнси, затем — Рахул и после него — ворона, могла теперь потеряться навеки, поскольку возможность ее обнаружения находилась лишь в пределах ограниченных способностей доктора Даруваллы. Говоря по правде, и память и наблюдательность тайного сценариста оставляли желать лучшего. С гораздо большим основанием можно было надеяться на то, что механизм потолочного вентилятора вытолкнет верхнюю половинку шариковой ручки, и она как чудо явится детективу Пателу или Нэнси.
Такое невероятное чудо, связывающее воедино различные случайности, как раз и требовалось, чтобы спасти Мартина Миллса, поскольку месса началась слишком поздно и не могла увести миссионера от худших его воспоминаний. В былые времена каждый храм напоминал Мартину о Пресвятой Деве-победительнице. Когда его мать приезжала в Бостон, Мартин всегда посещал мессу в храме Пресвятой Девы-победительницы на Изабель-стрит, поскольку от отеля «Ритц» до него можно дойти пешком за восемь минут. В то воскресное утро длинной недели Благодарения молодой Мартин тихонько выскользнул из спальни, где спал его товарищ по девятому классу Ариф Кома, не разбудив его. В гостиной их номера с двумя спальнями Мартин заметил, что дверь в спальню его матери не прикрыта. Мальчик увидел в этом показатель беспечности Веры. Он хотел прикрыть дверь перед тем, как выйти из номера и идти на мессу, но услышал, что его позвала мать.
— Это ты, Мартин? Иди поцелуй меня и пожелай доброго утра, — сказала Вера.
Мартин с готовностью подошел к ней, хотя испытывал ненависть при виде матери, лежащей в пахнувшем духами будуаре. К его удивлению, и мать и ее постель выглядели опрятно. У него сложилось впечатление, что она уже приняла ванну, почистила зубы и расчесала волосы. Простыни выглядели не как обычно, словно после кошмарных снов. Ночная рубашка Веры казалась такой милой, будто была надета на девушке. В вырезе просматривалась драматическая грудь актрисы, однако сейчас этот вырез не достигал огромных размеров, какие всегда нравились матери. Мартин осторожно поцеловал ее в щеку.
— Идешь в храм? — спросила его мать.
— Да, на мессу, — ответил Мартин.
— Ариф все еще спит? — поинтересовалась Вера.
— Да, думаю, что спит.
Имя соседа по комнате, произнесенное матерью, напомнило мальчику о неприятных ощущениях, испытанных им предыдущим вечером.
— Не думаю, что тебе следует спрашивать Арифа о таких… интимных вещах, — внезапно сказал Мартин.
— Интимных? Ты имеешь в виду сексуальных? Говоря по правде, Мартин, мальчик, вероятно, очень хочет поделиться с кем-нибудь своими впечатлениями об ужасном обрезании. Не будь таким ханжой! — упрекнула его Вера.
— Думаю, Ариф очень скрытный человек. А кроме того, мне кажется, он немного встревожен, — не согласился с ней Мартин.
Вера села в постели, проявляя заинтересованность.
— Он сексуально встревожен? Что заставляет тебя так думать? — спросила она сына.
В то время это не казалось ему предательством. Он думал, что рассказывает это матери, желая защитить Арифа.
— Он занимается онанизмом, — тихо сказал Мартин.
— О Боже! Ну и пусть делает это! Надеюсь, что ты тоже этим занимаешься! — воскликнула Вера.
Мартин не заглотнул наживку.
— Я имею в виду, что он мастурбирует очень много. Почти каждую ночь, — ответил Мартин.
— Бедный мальчик! Но ты говоришь так, будто его не одобряешь, Мартин, — заметила Вера.
— Думаю, это он делает сверх всякой нормы, — отозвался ее сын.
— Мне кажется, мальчикам твоего возраста мастурбация полезна для здоровья. Ты обсуждал проблему онанизма с отцом? — спросила его Вера.
«Обсуждал»? Это было совсем не то слово. Мартин слушал, как Дэнни говорил и говорил в одобрительном тоне о всех желаниях, которые, как ему казалось, должен испытывать Мартин. О том, что все они совершенно естественны. Вот о чем говорил Дэнни.
— Да, папа считает, что мастурбация… естественна, — сказал Мартин матери.
— Ну, вот видишь. Тебе понятно? Если даже такой святой человек, как твой отец, говорит, что это естественно, тогда мы все должны попробовать позаниматься онанизмом, — саркастическим тоном сказала Вера.
— Я опоздаю к мессе, — произнес Мартин.
— Тогда беги, — ответила мать.
Мартин собирался закрыть дверь в спальню, когда мать послала вдогонку ему последний выстрел.
— Говоря между нами, дорогой, думаю, что мастурбация гораздо полезней для тебя, чем месса. И, пожалуйста, оставь дверь открытой. Мне так нравится, — сказала мать.
Мальчик помнил, что взял ключ от номера на случай, если Ариф все еще будет спать, когда он вернется с мессы, а его мать в этот момент будет мыться в ванной или говорить по телефону.
Когда месса закончилась, он немного задержался, чтобы посмотреть в витринах магазина «Брукс бразерс» выставку мужских костюмов. На манекенах появились галстуки с изображением новогодней елочки. Мартина поразила гладкость их кожи. Манекены напомнили ему о прекрасной коже Арифа и он заторопился в отель «Ритц». Открывая дверь номера, Мартин порадовался, что взял с собой ключ, и подумал, что мать говорит по телефону. Разговор был односторонний, поскольку говорила только Вера. До него не сразу дошел ужасный смысл ее слов.
— Я хочу заставить тебя кончить опять. Точно знаю, что ты сможешь кончить. Я чувствую это. Ты сейчас быстро кончишь, правда? Кончишь? — говорила его мать.
Дверь в ее спальню все еще была приоткрыта — немного сильнее, чем всегда нравилось Вере. Мартин Миллс смог увидеть ее голую спину, бедра и разлом красивого зада. Мать ехала верхом на Арифе Коме, который молча лежал под ней. Мартин обрадовался, что не смог увидеть лица товарища по комнате.
Очень тихо он выскользнул из номера, пока мать продолжала требовать, чтобы Ариф кончил. Возвращаясь на Изабель-стрит, Мартин раздумывал, не послужила ли тайная склонность Арифа к мастурбации, о чем он рассказал, тем толчком, который вдохновил мать? Вероятно, мамаша прикинула, как удовлетворить Кому, а история о мастурбации придала ей большую энергию.
Как истукан, сидел Мартин Миллс в храме Пресвятой Девы-победительницы, как он сидел теперь, ожидая мессы в храме Святого Игнатия. Брат Габриэль очень за него переживал. Его настораживала молитва поздней ночью: «Я закажу индюшку, я закажу индюшку», а кроме того уже после завершения мессы миссионер стал коленями на подставку для коленопреклонения, будто ожидал следующей мессы. Именно так он и сделал в Храме Пресвятой Девы-победительницы на улице Изабель-стрит — остался ждать второй мессы, как будто одной мессы ему оказалось недостаточно.
Брата Габриэля также заботили кровавые пятна на опухших кулаках миссионера. Старик не мог ничего знать о носе Мартина, поскольку рана закрылась, на ноздре осталась небольшая засохшая корочка крови. Однако брат Габриэль думал о кровавых носках, которые Мартин Миллс сжимал в руках. Кровь уже засохла между костяшками пальцев и под ногтями. Старик боялся, что кровь капает из ладоней нового миссионера. Это как раз то, подумал брат Габриэль, что требуется для юбилея миссии. Им только не доставало стигматов!
Позднее, когда Мартин пошел утром на занятия, он, как говорят, встал на свои рельсы: живо общался с учащимися, почтительно обращался к преподавателям, хотя имел гораздо больше педагогической практики, чем многие работавшие в колледже Святого Игнатия. Наблюдая за общением схоластика с учениками и преподавателями, отец-ректор отказался от своих прежних опасений, будто американец может быть сумасшедшим фанатиком. А отец Сесил нашел, что Мартин Миллс просто обаятелен и предан своему делу, как он и предполагал.
Брат Габриэль оставил при себе наблюдение о молитвах в честь индюшек и о кровавых носках. Однако он отметил какое-то подобие улыбки, которая временами набегала на обычно постное лицо миссионера. Мартин, казалось, поражен неким воспоминанием, возможно, под влиянием какого-то похожего лица среди мальчиков старшего класса. Будто гладкая и темная кожа одного из пятнадцатилетних мальчиков заставила его вспомнить того, кого он однажды знал. Так предполагал брат Габриэль. Он думал, что улыбка казалась невинной и даже слишком дружеской.
Мартин Миллс просто вспоминал. Возвратясь в школу после длинной недели Благодарения, он подождал, пока выключат ночью свет, и только тогда сказал то, что ему хотелось.
— Ёбарь, — тихо произнес Мартин.
— Что это такое? — спросил его Ариф.
— Я сказал «ёбарь» или «мамаёб», — ответил Мартин.
— Это что, игра? — снова спросил Ариф после долгой паузы.
— Ты понимаешь, что я имею в виду: ты — мамаёб, — произнес Мартин Миллс.
— Она заставила меня сделать это. Так получилось, — сказал Ариф после очередной долгой паузы.
— Ты, наверное, заболеешь, — произнес Мартин, обращаясь к товарищу по комнате.
Мартин на самом деле не имел в виду какую-то заразную болезнь. Он бы не говорил так, если бы ему показалось, что Ариф может влюбиться в Веру. Он сильно удивился, когда Ариф набросился на него и стал бить по лицу.
— Никогда не говори так о… своей матери! Только не о своей матери! Она красивая! — заорал турок.
Их битву прекратил мистер Вимс, дежуривший по спальному корпусу. Все обошлось благополучно, бойцы они были не тренированные и никто из них не получил повреждений. Мистер Вимс вел себя очень дружелюбно. С более грубыми мальчишками он справиться бы не мог — он преподавал музыку. Вид его наводил на мысль, что скорее всего мистер Вимс — гомосексуалист. Однако так думали о нем только работавшие на факультете женщины, которые относились к тем особам женского пола, которые любого неженатого мужчину в возрасте старше тридцати лет считают «голубым». Ученики любили мистера Вимса, но им не нравилась его отстраненность от занятий атлетизмом, культивировавшихся в школе В своем рапорте в дисциплинарный комитет дежурный по спальному корпусу описал размолвку между Мартином и Арифом, как «небольшую потасовку». Неудачно выбранное слово привело к неблагоприятным последствиям.
Позже, когда Арифу Коме поставили диагноз «гонорея» и когда он отказался сообщить школьному врачу, где он заразился этой болезнью, подозрение пало на Мартина Миллса. Слово «потасовка» наводило на мысль о размолвке между любовниками. По крайней мере так думали мужчины, входившие в дисциплинарный комитет школы. Мистеру Вимсу поручили узнать у мальчиков, не являются ли они гомиками и не занимались ли они мужеложством. Дежурный по спальному корпусу с гораздо большей симпатией относился к мужеложству, чем все эти придурки на факультете.
— Если вы любили друг друга, то тебе, Мартин, тоже нужно обратиться к доктору, — объяснил мистер Вимс.
— Скажи ему! — потребовал от Арифа Мартин.
— Мы — не любовники! — произнес Ариф.
— Правильно, мы — не любовники, но говори дальше. Я тебе разрешаю, — повторил Мартин.
— О чем ты хочешь мне сказать? — спросил дежурный по спальному корпусу.
— Он ненавидит свою мать. Он хочет сказать вам, что я заразился от его матери. Вот как сильно он ее ненавидит, — объяснил Кома.
Мистер Вимс видел Веру, поэтому он мог понять причину ненависти.
— Он трахал мою мать. Нет, скорее всего она трахала его, — сказал Мартин мистеру Вимсу.
— Теперь вы поняли, что я имел в виду? — спросил Ариф Кома.
Педагогический коллектив большинства частных учебных заведений состоит из поистине святых преподавателей и некомпетентных страшилищ. Мартину и Арифу повезло: их дежурный по спальному корпусу входил в категорию святых. Однако мистер Вимс оказался настолько правильным человеком, что замечал несправедливость меньше, чем обычный человек.
— Пожалуйста, Мартин. В мужском колледже-пансионате нельзя умалчивать о такой серьезной вещи, как болезнь, передающаяся только половым путем. Какими бы ни были твои чувства к матери, мы здесь надеемся узнать правду не для того, чтобы тебя наказать, а чтобы дать тебе совет. Как можно тебе советовать, как мы сможем высказать свое мнение, если не знаем правду? — сказал дежурный по спальному корпусу.
— Моя мать трахала его, думая, что я присутствую в это время на мессе, — поведал Мартин мистеру Вимсу.
Учитель закрыл глаза и стал улыбаться. Он делал так, когда считал про себя, чтобы успокоиться.
— Я хотел спасти себя, Мартин, но понимаю, насколько это бесполезно, — сказал Ариф Кома.
— Пожалуйста, мальчики… один из вас говорит неправду, — укорил их дежурный по спальному корпусу.
— Ладно, давай скажем ему. Ты согласен? — спросил Ариф у соседа по комнате.
— Ладно, — согласился Мартин.
Он знал, что любит Арифа, поскольку тот в течение трех лет был его единственным другом. Если Ариф хотел сказать, что они — любовники, тогда почему бы не подтвердить это? Никому бы другому Мартин не хотел доставить такого удовольствия, только Арифу.
— Ладно, — повторил Мартин.
— Что ладно? — спросил мистер Вимс.
— Ладно, мы — любовники, — сказал Мартин Миллс.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 17 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |