— Да.
— А сколько в нем доз?
— Кажется, десять. Может, меньше. Точно не могу сказать.
— Если мы раздобудем пузырек, то сможем воссоздать вакцину.
— Теоретически, да.
— Сколько времени на это уйдет?
— Не знаю.
— Значит, у него есть всего один пузырек этой панацеи?
— Да.
— Ну что ж, это наш шанс.
В последние несколько недель Чейз снова стал видеть сны. Люпекс превращал их в непроницаемую черную тьму: сидя на таблетках, он просто умирал каждую ночь. Зато теперь сновидения необыкновенно яркие, гораздо реалистичнее, чем в жизни. Вернулась та горящая женщина с дымящимися глазами. И другие. Прошлой ночью Уильямс видел человека, которого пристрелил тогда на двухполосном шоссе к югу от Нифльхеля. Их отряд расчищал дорогу для колонны транспорта снабжения. Во сне перед Чейзом предстала местность во всех мельчайших и до боли знакомых подробностях: выбоины на шоссе, домишки ликанов. Вот они едут мимо сточной канавы и полуразрушенных домов, мимо сооруженных из грязного снега и жести лачуг, мимо тележек, нагруженных кувшинами с замерзшим молоком. Рядом с дорогой ползет босой, наполовину трансформировавшийся ликан. Белоснежные волосы, из одежды лишь рваные штаны и теплая фуфайка с длинными рукавами. Старик даже не услышал шума приближающихся вездеходов. Он смотрел прямо перед собой сочащимися кровью глазами и медленно полз: одна рука вперед, потом другая. Чейз приказал по рации всем машинам остановиться, а потом связался с базой, назвал координаты и доложил ситуацию. Иногда на поздней стадии заболевания из-за прионов начиналось мозговое кровотечение, и у больного случалось нечто вроде приступа слабоумия.
— У нас тут бешеная собака, — сказал Уильямс.
Ему приказали убить ликана.
Чейз мог бы заставить своих ребят расстрелять его, но не хотел вешать на них очередную смерть. Он вылез из машины и по хрустящему снегу подошел к старику. Навел автомат, но не смог выстрелить в спину. Крикнул, потом еще раз. Наконец ликан обернулся и слабо взмахнул залепленной снегом рукой: то ли угрожал, то ли предупреждал. Совсем старый, годился Чейзу в дедушки. Уильямс выпустил короткую очередь и забрался обратно в машину. Труп так и остался лежать на обочине. На душе у Чейза было паршиво, но зато только у него, а не у еще какого-нибудь краснощекого татуированного девятнадцатилетнего юнца.
Точно так же и теперь Уильямсу хочется ринуться вперед и принять на себя удар или получить заслуженную награду. Он должен это сделать. Иначе не удастся немедленно вколоть себе вакцину. А без нее его скоро разоблачат.
Буйвол рассказывает про какую-то стратегию. Перечисляет, что нужно сделать в ближайшие сутки. Но тут Чейз начинает раздеваться, и Ремингтон удивленно замолкает. Уильямс скидывает ботинки, сбрасывает рубашку, штаны, носки и трусы. Теперь он стоит совершенно голый посреди кучи одежды.
— Что ты делаешь? — спрашивает Буйвол.
Не спать же он собрался, в самом деле. Нужно немедленно провести совещание. Создать оперативный центр. Оповестить все заставы вдоль периметра. Буйвол уже заказал в столовой для всех кофе.
— Я немедленно еду.
— Куда?
— В Орегон.
Похоже, Буйвол в полном шоке. Он закидывает ногу на ногу, потом убирает ее.
— Что ты задумал?
Чейз подходит ближе и становится всего в каком-то футе от своего советника.
— Я немедленно отправлюсь в Орегон. И сам найду парнишку.
Его накачанный живот напоминает сложенные кирпичики, мускулистые руки перевиты прожилками вен, в паху пульсирует.
Буйвол отворачивается и смотрит на лампу.
— Что-то я не пойму. С какой стати… Почему именно ты…
Последние несколько дней Чейз много думал. Ну что у него за работа такая паршивая: ничего не делает сам, а лишь раздает поручения направо и налево. Надо что-то делать, а так он только вечно болтает. И вот появилась прекрасная возможность. Уильямс вспоминает родные края: холмы и горы, заросли полыни, оросительные каналы, лоскутное одеяло центрального Орегона — коричневые квадратики неравноцветника и ярко-зеленые квадратики люцерны, разгороженные колючей проволокой. А ведь именно там раньше проходила его жизнь — на полях, под палящим солнцем. Так жили его отец и дед. Они пахали землю, охотились на антилоп, разводили лошадей и коров, смотрели ночью на звезды, влюблялись, женились и растили детей. И все это украли у них ликаны. Ничего не осталось. Только побуревшие заросли полыни и рухнувшие изгороди. Ну ничего, Чейз немедленно отправится туда и вернет себе ту утраченную часть жизни, вернет частицу самого себя. Выполнит то, за что пообещал проголосовавшим за него избирателям. Он ведь клялся, клялся именем Бога, но то были лишь поспешные слова, а словам, как известно, грош цена. Теперь люди наверняка считают его всего лишь трепачом. Нужно переубедить всех, вернуть потерянное доверие. Когда граждане США увидят, что он что-то делает, то поверят в своего президента. Ведь до сих пор это звание было для него ненастоящим, всего-навсего маской.
— Надеюсь, ты шутишь? — спрашивает Буйвол, по-прежнему уставившись на лампу.
— Нет, не шучу.
— Неужели серьезно?
— Серьезнее некуда.
Ремингтон сжимает губы, наклоняет голову, а потом в него будто вселяется демон. Буйвол вскакивает со стула и толкает Чейза.
— Ты никуда не поедешь! Ясно? И думать забудь! Это надо же такое придумать! Да ты, интересно, кем себя вообразил? «Мужественным всадником Рузвельта»? Суперменом? Спасителем нации? Пойми же: твоя затея абсурдна, бессмысленна, опасна! Иногда ты ведешь себя как полный дурак! Настоящий кретин!
Теперь Уильямс толкает Буйвола. Тот, вскрикнув, ударяется спиной о стену. Очки съехали на нос. Он проводит рукой по вставшим дыбом редким волосам.
— Не понимаю, какая муха тебя укусила? Что-то с тобой не так!
Чейз наступает. В груди у президента будто только что произошло короткое замыкание. Непонятно, что будет дальше: либо все вспыхнет, либо перегорит.
— Я разыщу этого парнишку. Ясно? Найду панацею. Сам возьмусь за дело. Я так решил. А твоего мнения никто не спрашивает!
— Но послушай!
— Я не обязан тебя слушать. Президент я или нет, черт возьми!
И тогда Буйвол дает ему пощечину. Громкий шлепок похож на звук лопнувшего воздушного шарика.
Чейз прижимает ладонь к горящей щеке. Потом отступает и падает на четвереньки, пытаясь удержать рвущуюся из груди ярость. Но сдерживать ее долго невозможно.
Буйвол протягивает к Чейзу ослабевшие руки:
— Боже мой, что я натворил! Прости! Прости меня, дружище! — Той же самой ладонью, которая только что отвесила Чейзу пощечину, он гладит его обнаженную спину. — Пожалуйста, прости меня!
Но на спине президента прорезается шерсть, и Буйвол отдергивает руку. Он еще может убежать. Или закричать. Но не делает этого. Ремингтон все еще доверяет Чейзу, тому Чейзу, своему старому другу. Верит, что он сумеет сдержаться, даже когда Уильямс медленно поднимается на ноги и делает шаг вперед, приоткрыв рот, словно для поцелуя.
Глава 65
Приближается ночь. Между стволами елей и кедров сгущаются тени. Наверху сомкнулись усыпанные иголками ветви. Патрик и его спутники в полной безопасности: здесь их не увидит ни один вертолет, ни один беспилотный разведчик. Мексиканцы выкопали неглубокую яму и развели там костер. Сквозь снопы искр пролетают совы и летучие мыши. Мужчины расселись на камнях и выпирающих из земли узловатых корнях деревьев. Они едят вяленое мясо и сухофрукты, точат ножи, чистят пистолеты и винтовки. Пахнет дымом.
Клэр развела собственный костер, маленький, в стороне от всех. Девушка сидит, обхватив руками колени, сжавшись в комочек. Патрик долго не сводит с нее глаз. Эх, вот бы сейчас сесть рядом, обнять Клэр. Он мечтает обнять ее с того самого момента, как увидел сегодня утром. Но их сразу рассадили по разным машинам, и потом весь день пришлось мчаться по проселочным дорогам на страшной скорости. Сначала — подальше от места крушения вертолета, потом — через заброшенный Портленд. И вот теперь они остановились в питомнике Хойт. От поместья их отделяют пять миль густого леса. Нападение должно начаться завтра утром. За прошедшие часы Патрик предпринял несколько попыток завязать с Клэр беседу, но все безуспешно — каждый раз при его приближении девушка вся напрягалась.
— Я думал, ты умерла, — сказал он.
— Почти так и было. — Она явно не желала вдаваться в подробности и только поинтересовалась: — А ты сам-то что делал в зоне?
— Меня послали в разведку, — соврал Гэмбл.
Слава богу, Клэр вполне удовольствовалась этим ответом. Расскажи Патрик ей правду, она наверняка сочла бы его предателем. Ведь в рюкзаке у него лежит пузырек с вакциной, которая способна уничтожить ее и остальных ликанов. Всего лишь сутки назад Патрик был уверен, что принял правильное решение. Но теперь ему кажется, что с тех пор минуло не двадцать четыре часа, а двадцать четыре года. Былая решимость испарилась: ее подчистую обглодали бесконечные вопросы.
Через просвет между ветвями виден месяц — серебряная трещина, идущая по краю огромного черного диска. Иногда то, чего нет, видишь гораздо яснее, нежели то, что есть. Вот как сейчас, например. Гэмбл встает и решительно направляется к девушке.
Под ногами хрустят ветки, осыпаются камешки. Клэр наверняка слышит его шаги, но не оборачивается. И ничего не говорит, когда Патрик усаживается рядом. Хорошо хоть она не гонит его прочь.
В который уже раз Патрик смотрит на нее, и в душе у него вскипает старая любовь вперемешку с болью. Этот ее знакомый силуэт, светлые волосы в красных отсветах пламени. Это давнее забытое чувство — все то, что не сбылось и потеряно навеки.
— Привет, — говорит он.
Но Клэр упорно молчит, и пропасть между ними становится шире.
Можно только догадываться, что выпало на ее долю за прошедшие полгода. Патрику так хочется сказать, что он все понимает. Наверное, она чувствует себя обездоленной. И страшно устала. Так тяжело жить, когда чей-то нож постоянно приставлен к твоему горлу, добывать себе еду и убегать, бесконечно убегать. Похоже, Клэр уже дошла до точки. И вот теперь все должно решиться завтра. Она либо отвоюет свое, либо упокоится навеки.
Его размышления прерывает Тио. Мексиканец выходит из-за ствола, подбрасывая в воздух огромный нож с костяной рукояткой. Вот так лезвие — оно в длину как его собственная рука от локтя до запястья. Оружие, поблескивая серебром, крутится в воздухе. Раз, второй, третий, четвертый. Тио насвистывает и не отрываясь смотрит на Патрика.
— Вот что я скажу тебе, парень. Ты не в наручниках. Тебя не привязали к дереву. Не заклеили рот скотчем. — Мексиканец в очередной раз ловит нож и ударяет им по стволу ближайшего кедра. На землю падает кусок коры. Потом еще и еще. — И поэтому ты, наверное, вообразил, что свободен.
Лезвие раз за разом кромсает дерево, и на желтой кедровой мякоти, обрамленной черной корой, постепенно появляется лицо: два раскосых глаза, провал носа, зазубренная улыбка.
— Сегодня мы убивали солдат. А завтра будем убивать волков. И я хочу, чтобы ты кое-что усвоил. Если ты нам помешаешь, я тебя завалю. — Тио последним взмахом ножа довершает деревянную улыбку и уходит, бросив напоследок через плечо: — Имей в виду, я буду за тобой следить.
Патрик и Клэр какое-то время молча смотрят на сочащееся смолой лицо.
— Костер гаснет, — наконец говорит Гэмбл.
Он отходит в сторону, набирает веток и бросает их в угасающее пламя. В воздух взвивается сноп искр. Трещит дерево.
И тогда Патрик начинает рассказывать. Про войну. Он говорит о ней так, будто это живое существо с железными челюстями, провонявшим серой дыханием и вырастающей из паха саблей. Он рассказывает Клэр про ледяное хрустальное небо Республики. Про бесконечное снежное покрывало. Про то, как долго искал отца. Про обреченный отряд ликанов. Про то, как он сам боится повторить их судьбу. Патрик просит у Клэр прощения. Говорит, что все понимает: она, вполне возможно, его ненавидит. Но ему так хочется верить, что где-то там существует другая вселенная и в этой вселенной ничего такого не случилось, там ни о чем не надо печалиться, можно лежать себе на пляже, натирать друг друга кремом для загара и пить пина-коладу из кокосовых орехов.
Лицо девушки смягчается, она с улыбкой смотрит в небо. Патрик уверен: Клэр сейчас видит то же, что видит и он сам, — другую жизнь где-то далеко отсюда, где текут чистые реки, цветут весенние сады, дети играют в мяч, а влюбленные парочки прогуливаются по парку, взявшись за руки; там люди спокойно идут в кино и заказывают себе попкорн и кока-колу. Там Клэр и Патрик могли бы быть вместе, могли бы не оглядываться на прошлое и смотреть лишь в будущее.
Ну вот, слава богу, лед растоплен. Наконец-то Патрик может обнять ее.
— Помнишь, я как-то писал тебе про электричество?
— Я по-прежнему мало что в нем понимаю.
— Я тоже. Но я сейчас его чувствую.
Глава 66
Трещины и подтеки на потолке складываются в узор. Призрак в черном плаще с капюшоном. Мириам пытается не смотреть туда или составить из трещин другую картинку — например, выныривающую из темного пруда рыбу. Но ничего не выходит. Призрак на прежнем месте, ждет ее. Ждет, чтобы она сдалась. Тогда он летучей мышью спикирует с потолка, подхватит жертву и уволочет в пещеру глубоко под землей. Сделает из ее косточек ожерелье, из зубов — игральные кости, из легких — красную гармонь, а душу запечатает в медальон и повесит на шею демону.
Наступило утро. Это можно определить по розовому свету, льющемуся сквозь стеклоблоки. Наверное, где-то сейчас в чьих-то спальнях звенят будильники, люди вылезают из постелей, варят кофе, у них подгорают тосты. А для нее что день, что ночь — все едино. Ничего не происходит. Иногда ее кормят, иногда моют, иногда трахают, а иногда совсем никто не приходит. Никаких изменений.
Помнится, муж Мириам как-то рассказывал, что в жизни срабатывает нечто вроде математического закона обратной пропорциональности: чем дольше живешь, тем быстрее течет время. Она же всегда объясняла это привычкой. Если постоянно делать одно и то же, жить и работать в одном и том же месте, перестаешь замечать сам процесс. А ведь именно тогда, когда замечаешь детали и пытаешься сложить их в картинку, и чувствуется время, дни отличаются друг от друга. Иначе жизнь просто летит мимо, вот как сейчас. Сейчас ей вообще сложно заметить ход времени. Один день неотличим от другого.
Поэтому Мириам точно не знает, сколько времени минуло с прошлого визита Пака. Наверное, неделя или даже больше. Как ни странно, она стала с нетерпением ждать его появления, бояться и ждать. Он с ней хотя бы разговаривает. Слушает, даже когда она посылает его к черту. Пак заинтересован в Мириам, пусть не столько в ней самой, сколько в ее мучениях. Благодаря ему она чувствует себя важной персоной, чувствует себя чьим-то врагом, а не просто старой мебелью, брошенной в подвале. Мириам ненавидит Пака. И от души желает ему смерти. Но еще Мириам желает, чтобы он кусал ее и резал ножом: ведь когда идет кровь — это значит, что она жива. Такой день становится особым, отличается от других.
Но этим утром дверь комнаты открывает не Пак. К ней явился Калибан. Светлые волосы, глаза-щелочки, сгорбленная спина. Непонятно, сколько ему лет. Может, он ненамного старше ее самой, а может, годится Мириам в отцы. Калибан не похож на других. Вечно шаркает, что-то бормочет себе под нос. Не солдат, а скорее слуга. Иногда он приносит еду и, сидя на краешке кровати, кормит Мириам с ложечки, причмокивая губами. Не разговаривает с пленницей, никак не реагирует на ее слова. И старается на нее не смотреть. Наверное, его смущает женская нагота. А может, этот тип вообще ни на кого не смотрит и ни с кем не разговаривает.
Сегодня он пришел ее помыть. В руках у Калибана железная миска с теплой мыльной водой. Он ставит ее на пол, достает мокрую губку, выжимает и проводит по лицу Мириам, животу, бедрам, икрам, ступням. Не грубо, но абсолютно равнодушно. Просто моет, как обычно моют пол. Особенно тщательно трет болячки, отковыривает ногтем коросту.
Напоследок Калибан споласкивает ей промежность, кидает губку в миску и принимается менять белье. Мириам едва может двинуть рукой или ногой, длины наручников хватает только, чтобы приподняться над судном. Простыня под ней резиновая, на случай, если судно перевернется. Ее меняют каждые несколько дней. Вот и сейчас Калибан снимает простыню, и Мириам подвигается, чтобы ему было удобнее. Мужчина наклоняется над ней. И из кармана брюк выглядывают ключи. Взблескивают на свету, будто бы подмигивая.
В детстве Мириам верила, что, если изо всех сил сосредоточиться, можно двигать предметы усилием воли. Что мозг можно натренировать, как обыкновенную мышцу. И каждый день по нескольку минут сидела, уставившись на карандаш или камешек. Иногда у нее от усилий начинала трястись голова и пропадало боковое зрение. Сколько раз Мириам думала об этом здесь, в подвале. Воображала, что если сосредоточиться, то можно что-то изменить, сбежать. Вспоминала свой коттедж, поросшие зеленым мхом стволы деревьев и белую ольху, похожую на кость. Мысленно оказывалась там, шла, обнаженная, сквозь туман, по мокрой от росы траве. Осока, мятлик, клевер целовали ее обнаженные икры. А рядом шел муж. И дочка.
И вот момент настал.
На ее запястьях — давнишние раны от наручников. Мириам тянется к ключам, и раны начинают кровоточить. Она тянется изо всех сил. Остался буквально какой-то дюйм. Вот бы пальцы стали магнитами. Вот бы суставы сделались гибкими, а сухожилия растянулись, как старые резинки, растянулись еще хоть чуточку. Наручники все глубже врезаются в плоть, кожа расползается, кровь стекает по руке. Именно кровь и помогает, действуя вместо смазки.
Пальцы медленно ползут вперед, и Мириам наконец удается подцепить кольцо. И в то же мгновение Калибан наклоняется в другую сторону, чтобы дотянуться до противоположного угла простыни. Ключи, звякнув, выпадают из кармана, и Мириам громко кашляет и звенит наручниками, чтобы он не услышал.
У нее меньше минуты. Сейчас Калибан выльет грязную воду в сток в полу, засунет под мышку смятую простыню, прошаркает к двери, закроет ее и примется шарить в кармане в поисках ключей. И тогда будет уже слишком поздно.
На кольце только два ключа — от двери и от наручников. Мириам зажимает тот, что поменьше, между большим пальцем и мизинцем. Так труднее удержать, зато легче дотянуться. Оглядывается на Калибана. Тот не смотрит на пленницу, его взгляд прикован к бегущему по стене пауку. Мужчина торопится следом за насекомым, что-то шепча себе под нос на непонятном языке.
Дважды Мириам роняет ключ, но ей все-таки удается вставить его в отверстие и повернуть. Она стряхивает наручники, и в тот же самый миг Калибан со стуком прихлопывает паука. Он внимательно изучает черное пятно на своей ладони, вытирает руку о штаны и возвращается к постели.
Мириам лежит совершенно неподвижно. Мужчина снова склоняется, чтобы поправить простыню. Его лицо прямо над ней. Мириам глядит ему в открытый рот, ощущает на своей щеке его дыхание. Освободившейся рукой она хватает Калибана за шею и, наверное, впервые смотрит ему в глаза.
— Прости меня. — С этими словами Мириам с хрустом, похожим на тот, какой бывает, когда откусывают яблоко, ломает своему тюремщику шею.
Патрик лежит на боку, обняв свернувшуюся калачиком Клэр. Он просыпается от громкого хлопка. Что это? Треснула ветка в костре? Но огонь уже давно прогорел, и хворост превратился в золу. В лесу темно, только сквозь ветки видно чуть порозовевшее небо. И снова этот звук. Выстрел.
Спросонья Патрик думает: все правильно, они же собирались напасть на рассвете. Как раз над ним ухмыляется вырезанное на стволе кедра лицо, и тут прямо между его раскосых глаз впивается пуля. Только тогда до юноши доходит, что напали на них самих.
Клэр выдергивает из кобуры на бедре огромный пистолет. Гэмбл тянется к своей собственной кобуре, но там пусто. Тогда он забирается на пригорок, отделяющий их костер от общей стоянки. Патрик еще не совсем проснулся, ему кажется, что его пистолет по-прежнему в рюкзаке. Выстрелы теперь не смолкают. Они почти заглушают крики мексиканцев. Пули поднимают на земле фонтанчики пыли, разносят в щепки кору деревьев, высекают искры из камней, сотрясают папоротники.
Тио выкрикивает приказы по-испански. Вон один из его людей привстал на колени за пнем и целится из винтовки. Другой лежит лицом прямо в золе, раскинув руки в стороны, на черепе сзади красной пастью ощерилась рана. Патрику удается подцепить его ружье. Прислонившись к дереву, он проверяет патроны, потом вглядывается в сумрачный лес, дожидается вспышки выстрела и, целясь туда, стреляет. Отбрасывает в сторону разряженное ружье. Непонятно, кто на них напал. Только когда над головой раздается рев вертолетных двигателей, Патрику впервые приходит в голову, что он, возможно, стреляет по своим.
Гэмбл находит свой рюкзак и забирает оружие у очередного мертвеца. На этот раз пистолет, «Ругер-22». Из такого хорошо стрелять только на близком расстоянии, ярдов с двадцати или тридцати. Но солдаты приближаются. Патрик хочет крикнуть им: «Прекратите огонь!» Он уже готов назвать свое звание и номер части, но тут его глаза встречаются с глазами Тио.
Мексиканец лежит за поваленным стволом, уперев в грудь приклад. Тио похлопывает по ружью и показывает на Патрика, словно бы говоря: «Этот выстрел предназначается тебе».
Но тут что-то стукается о ближайший ствол и тяжелой сосновой шишкой падает на землю. Из нее идет дым. Да это же шашка со слезоточивым газом. А вот и еще одна. Мексиканцы кричат и принимаются тереть глаза.
Прямо между пальцами Патрика, жужжа рассерженной осой, ударяет пуля. Он осматривает руку. Ничего, только покраснела обожженная кожа. Чуть-чуть не попала. Во второй раз ему уже так не повезет.
Из глаз льются слезы, горло горит огнем. Патрик закидывает на плечи рюкзак. Нужно бежать отсюда. Где Клэр? Девушки нигде не видно. Вообще почти ничего не видно дальше пары футов, словно в глаза налили лукового сока. Патрик делает наугад пару выстрелов и, пригнувшись, ковыляет прочь.
Идти очень трудно. По пути в коридор Мириам дважды падает. Поднимать и переставлять ноги получается только усилием воли. Суставы клинит, сухожилия словно усохли, кости кажутся хрупкими, готовыми переломиться от любого движения. На икрах твердыми шариками вздулись мускулы. Приходится сесть. Мириам растирает ноги и чуть не кричит от боли. Наконец она встает, уцепившись за стопку коробок. На этикетках написано «йод». Весь подвал заставлен этими коробками. Она что, в больнице?
Но обдумывать все это нет времени. Женщина отчаянно карабкается вверх по ступеням и, стараясь не шуметь, приоткрывает дверь. На стене висят гобелен и две картины в золотых рамах. Мириам приоткрывает дверь еще чуть-чуть. Стол с мраморной столешницей, фарфоровая лампа, причудливые часы с тремя циферблатами на каминной полке, почерневший от времени и отполированный до блеска резной стул, восточный ковер на полу, высокий потолок. Похоже на гостиную. Или даже на музей.
Опираясь на дверную ручку, Мириам заходит в комнату. Стены обшиты темными деревянными панелями. Окна с тяжелыми шторами выходят на заросшую высокой травой лужайку, неухоженную живую изгородь. Занимается рассвет. Неужели еще только раннее утро? Но удивляться некогда. Сейчас нужно сосредоточиться исключительно на побеге.
Какого размера может быть такой дом? Вокруг в разные стороны уходят анфилады комнат. Мириам словно бы оказалась в пчелином улье, и за любым поворотом ее может подстерегать пчела с жалом наготове. Она с трудом ковыляет по комнате, и пол под ней неумолимо скрипит. Мириам слаба, у нее нет одежды и оружия, но кровь вскипает при мысли о том, что кто-нибудь может ей помешать. Она ведь сумела выбраться из подвала. Возле камина женщина подбирает кочергу: сгодится в качестве оружия и посоха. Каменные плиты, почерневшие от сажи, холодят босые ноги.
Короткий коридор ведет из гостиной в некое подобие прихожей. Выход. Мириам ковыляет туда, но замирает на полпути. Отсюда видно широкую винтовую лестницу, и она скрипит: кто-то спускается. Что делать — спрятаться за дверью с кочергой наготове и размозжить неизвестному череп? Но она так слаба, что даже не сможет поднять свой импровизированный меч.
Рядом с камином небольшая дверца. Мириам протискивается в нее спиной. Кухня, черно-белый пол, белоснежные шкафы и стены. Что-то готовят — пахнет мясом. Мириам охватывает приступ голода, но только на мгновение.
Посреди комнаты возвышается большой стол с раковиной и множеством шкафчиков. И на нем лежит худой обнаженный человек. Бледное лицо, на шее и подбородке топорщится борода, глаза и рот открыты. Словно живой. Только вот чуть ниже грудной клетки у него зияет дыра: труп распотрошили и вытащили внутренности. Рядом стоит большая железная миска. Точно в такой же Калибан приносил воду в подвал. Вокруг стола кружатся мухи. Вот одна заползла мертвецу в рот.
Из гостиной доносится скрип половиц. Кто-то идет. Нужно спрятаться. Мириам кидается к чулану, но там висит еще один труп, вверх ногами. Кровь стекает в подставленное пластиковое ведро. Ей едва удается сдержать крик. Под столом в центре кухни есть небольшое углубление — туда, видимо, ставят кастрюли и сковородки, но сейчас там пусто. Мириам забивается в углубление, и в то же мгновение дверь открывается.
Ей видно только нижнюю половину вошедшего, но она сразу же его узнает. Широкие ножищи, огромные сапоги, в каждый из которых можно посадить по ребенку. Магог. Он ни разу не приходил к ней в подвал. Хоть за это ему спасибо. Такой великан причинил бы ей страшную боль. На нем черные джинсы и заляпанный кровью фартук. Откуда-то слышится размеренное пощелкивание. Может, батарея в углу кухни? Нет. Мириам замечает, что это ее рука чуть дергается в такт пульсу и ручка кочерги едва слышно ударяет в деревянную стенку.
Хочется отвернуться и не смотреть на него, но нельзя. Нужно знать, где сейчас Магог. Когда он увидит ее, то замрет, и тут она выскочит из-под стола и ударит его своей железякой в пах или в коленку. Великан подходит к раковине и открывает кран. Пока шумит вода, Мириам в своей норе меняет позу, чтобы лучше видеть. На голой спине Магога курчавятся рыжие волосы. Он принимается точить мясницкий нож. Пятьдесят раз с одной стороны, пятьдесят — с другой. Громкий визг металла отдается в костях. Гигант пробует лезвие на ногте.
Подходит к столу. Мириам чует его: огромные ноги совсем рядом, можно даже дотянуться. Руки женщины сжимают кочергу так сильно, что побелели костяшки пальцев. Эх, если бы не проклятая слабость.
От глухого удара сотрясается весь стол. Это Магог рубанул ножом. С влажным чавканьем он выдирает лезвие. И снова удар. И еще один. Потом будто бы рвется мокрая ткань. Что-то падает в миску. Футах в десяти от стола стоит большое мусорное ведро. Туда летит отсеченная голова. Череп вскрыт, из него извлекли мозг.
Следующие десять минут Магог разделывает труп. Вышагивая вокруг стола, рубит и рвет. Время от времени лезвие с визгом скребет по кости. Кровь стекает на пол и собирается в лужу. И в этой луже отражается размеренно махающий ножом Магог, жуткое божество с красной планеты. Внезапно ноги и спину у Мириам сводит судорога, и женщина прикусывает собственную руку, чтобы не закричать от боли.
Раздается писк: это сработал электронный таймер. Магог бросает нож на стол и со скрежетом вытаскивает из духовки три сковороды. Мясо в них высохло и превратилось в коричневые полоски. Мириам чувствует ужасный запах жареного, разносящийся из духовки. И ненавидит свой желудок, который сжимается в этот миг от голода.
Магог достает из шкафчика кухонный комбайн и перемалывает высохшее мясо в мелкую труху. Что все это значит? Совершенно дико и непонятно. И Магог, и бесчисленные коробки с йодом, и само место, и трупы. Может, Мириам все-таки сошла с ума? Может, она все еще лежит привязанная к кровати в подвале, а это — всего-навсего кошмар? А иначе почему знакомые ей ликаны ведут себя не как настоящие мужчины (да, они любят так себя называть), а как настоящие чудовища в облике людей?
Дверь кухни открывается. Мириам вжимается в дальнюю стенку своего убежища. Отсюда ей видны чьи-то кроссовки и джинсы.
— Она сбежала! — С этими словами неизвестный исчезает из комнаты, а следом, топая своими огромными ножищами, убегает и Магог.
Они могут вернуться в любую секунду, но тело ее по-прежнему сводит судорога, и Мириам приходится спешно выползти из узкой норы и лечь на пол. Медленно-медленно она распрямляет ноги, одну за другой, и растирает мышцы. Дыхание со свистом вырывается сквозь стиснутые зубы. Только через несколько минут женщине удается кое-как встать. На полу громоздятся куски мяса вперемешку с костями, в этой куче уже нельзя узнать человеческие останки. Что делать — бежать или прятаться? Ее ищут, и лучше даже не думать, что они с ней сделают, если найдут.
Из кухни куда-то ведет небольшой коридор. Он оканчивается дверью с квадратным окошком. Сквозь него видно лужайку, обрамленную живой изгородью и зарослями рододендронов. А там… Не может быть! На лужайке пасутся корова, овца и несколько коз. Вывернутая наизнанку логика происходящего все еще до странности напоминает ночной кошмар. Мириам снимает с крючка куртку и прикрывает свою наготу. Потом добирается до двери и вываливается на лужайку. Обдумывать решение бедняжке уже некогда.
Она не оглядывается. Оглядываться бессмысленно. Нужно не сводить глаз с зарослей рододендронов, сосредоточиться только на них, и наплевать на все остальное. Гладкие зеленые листья, полыхающие красным соцветия. Только бы добраться туда, только бы пересечь эти двадцать ярдов. Тогда ее уже не будет видно из дома. Один шаг, потом другой. Ничего-ничего: потихонечку, понемножку. Не будем хвататься за все сразу. Сначала одна цель, потом — другая. Сперва рододендроны. Затем — кованая ограда. Ну а под конец — лес. Мириам ковыляет вперед, опираясь на кочергу. Бежать она не в состоянии.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |