Патрик хватает с прикроватной тумбочки телефон. Надо позвонить в полицию, дождаться их тут, в безопасности. Дверь заперта, надо прислониться спиной к стене и ждать. Но Гэмбл кладет телефон в карман. Больше он не будет прятаться. Внизу ведь осталась мать. Он достает из-под кровати биту и, изо всех сил стиснув рукоять, выходит в темную пасть коридора.
Глава 23
Раннее утро. Лиловый синяк грозового фронта ползет поверх Каскадных гор. Из туч сыплются снежинки. Огромные снежинки налипают Клэр на волосы и одежду, ложатся в протянутую ладонь. Она вышла прогуляться.
Мириам спит, у нее похмелье. Иногда тетя становится холодной и замкнутой незнакомкой, напрочь лишенной человеческих чувств. А иногда вдруг удивляет Клэр. Например, наливает ей чай и спрашивает нараспев: «Сахару, дорогуша?» Или фыркает от смеха, читая книгу. Или внезапно замолкает, запирается у себя в комнате и в одиночестве пьет виски. Из-за закрытой двери доносится высокий пронзительный звук, похожий на вой, а потом вроде бы шорох бумажных салфеток.
Именно так случилось вчера вечером, когда Клэр неосмотрительно сказала:
— Я постоянно натыкаюсь в шкафу на детские книжки. У меня явно есть двоюродный братишка. Или сестренка.
Они сидели за столом в кухне, и Мириам резала ножом говядину. По тарелке разлилась лужица крови.
— Была.
— Что? — не поняла Клэр.
— У тебя действительно была двоюродная сестренка. — Тетя поднесла к губам вилку с куском мяса, но потом снова положила ее обратно. — А у меня была дочка.
На этот раз расспросы не понадобились: Мириам сама все рассказала. Слова лились из нее бурным потоком, словно Клэр вскрыла ножом шов на ране. Девочку звали Мэг. Ей было семь лет, вернее, уже почти восемь. Волосы каштановые, кудрявые, как у отца. Такая умница. Могла перечислить столицы всех штатов, назвать буквы алфавита в обратном порядке. Что с ней случилось? Ее отец, муж Мириам, делал бомбы из аммиачной селитры. Собирался взорвать шесть машин на парадах в честь Дня независимости в разных концах штата. Разнести на кусочки всех этих клоунов с водяными пистолетами, разряженных женщин с жезлами, детишек с леденцами.
— А вместо этого разнес на кусочки собственного ребенка. Мы не знаем точно, что случилось. Бомба взорвалась. И все. Она лежала на верстаке под жестяным навесом. Мэг играла там или полезла посмотреть, чем занимается папа. А в следующее мгновение ее не стало. Помню, я выбежала из дома, а в небе словно кружилась сотня летучих мышей. Но это были кусочки жести, обгорелая жесть сыпалась на землю.
Мириам не плачет. Она уже свое отплакала. Тетя сжимает нож с такой силой, что белеют костяшки пальцев.
— Твои родители поступили правильно. Они вовремя решили уйти из Сопротивления, когда появилась ты. Я поняла это слишком поздно.
Мириам постоянно повторяет: нельзя в одиночку выходить из коттеджа, нельзя ни на мгновение терять бдительность. Но Клэр так устала от этой вечной паранойи. Она здесь уже месяц. Тетя чуть что хватается за пистолет, выглядывает в окно сквозь прорези в фанере, но пока ничего так и не случилось, никто не пожаловал к ним из леса. К тому же на улице метель, ни один наблюдатель при всем желании ничего не разглядит. Какая тут может быть опасность?
Нужно развеяться, сбежать хоть ненадолго, решает она и потихоньку выходит из дома. От холода ноет запястье. Под ногами шуршит снег. Поверх худи Клэр надела ту старую куртку. Тетя хотела ее сжечь, но девушке жаль было с ней расставаться. «Это как академическая шапочка на выпускном в университете», — объяснила она Мириам. В кармане Клэр неожиданно нащупывает бумажку. Вырванный из блокнота листок, а на нем нацарапаны телефонный номер и имя — Патрик. Клэр улыбается. Снежинка падает на ее губы и тут же тает.
Он выше ее на несколько дюймов и более подтянутый. Зеленые глаза то сверлят ее, то смущенно глядят в пол. Темно-каштановые волосы коротко подстрижены. Если их чуть отрастить, наверняка будут виться. В тот день она чуяла его запах. Остаточный эффект трансформации. От него приятно пахло торфом и немного потом. Клэр нравилось, как он двигается: никакой суеты, четко выверенные движения. И как говорит: медленно, тщательно подбирая каждое слово.
Как здорово было снова поговорить с ровесником, ведь она столько времени общалась лишь с Мириам.
Поэтому Клэр впитывала каждое слово. На ее вопрос Патрик ответил, что раньше жил в Калифорнии. И по ее просьбе рассказал о ферме своего отца. О том, как в детстве собирал свежие яйца в курятнике, лазал под изгородями из колючей проволоки, стрелял по зайцам из рогатки, складывал в стеклянную банку потерянные ящерицами хвосты, ловил кузнечиков и кидал их в паутину. Рассказал о заповеднике Биг-Сур. О том, как ездил, сидя позади отца, на мотоцикле. О тумане над океаном. О звяканье буйков и тявканье морских львов. О Сан-Франциско, где можно рыбачить с причала и на ходу запрыгивать на заднюю площадку трамвая.
— Скучаешь, небось?
— Ага. — Он сказал, что скучает, но теперь уже меньше. На него за последнее время столько всего свалилось, что теперь, когда он оглядывается назад, та жизнь кажется чужой.
— Знакомое ощущение, — кивнула Клэр.
Именно тогда девушка словно бы почувствовала… как бы это назвать… ну, рывок, что ли. Вечером у камина отец частенько рассказывал ей истории про призраков, которые ночью хватают тебя за шею или дергают за ногу, когда ты купаешься в озере. Схватят и не отпускают. Вот так и Патрик ее поймал.
Снйга по щиколотку. Сосны с одного боку сделались белоснежными, тем ярче на этом фоне выделяются полоски красной коры. Ветви гнутся под тяжестью снега. Клэр бредет между белыми кустами, а потом срывается на бег. Просто ради удовольствия.
Вчера температура резко упала, и откуда-то из глубины леса донесся грохот. Клэр сперва приняла его за выстрел.
— Не волнуйся, — успокоила ее Мириам. — Это деревья.
Деревья трескаются от мороза. И вот теперь старая сосна ломается пополам прямо рядом с Клэр. Девушка испуганно вскрикивает, но потом смеется, прикрыв рот рукой.
Рядом большой сугроб: наверное, там под снегом камень. Ветер закручивает маленькие снежные смерчи. Клэр наконец отвлекается от собственных мыслей и оглядывается вокруг. Белое безмолвие, только ветер свистит. Сугроб почему-то дрожит. Из него торчит рыжий клочок мха, похожий на кудрявые волосы. Но этого не может быть.
Девушка резко разворачивается. Что-то не так. В воздухе словно бы вибрирует эхо неслышного вопля. Сугроб снова шевелится, будто дышит, а потом снег разлетается в разные стороны. Клэр, широко раскрыв глаза, застыла на месте, не в силах шевельнуться. Мгновения растягиваются до бесконечности. Дыхание перехватывает. А потом в нее вцепляются чьи-то огромные ручищи.
Патрик сидит за кухонным столом. В голове у него туман. Почти всю ночь Гэмбл провел на полу, прислонившись спиной к запертой двери своей комнаты, с бейсбольной битой на коленях. Несколько минут назад кто-то внизу включил душ, и Патрик проснулся и спустился по лестнице на первый этаж.
Теперь он ест кукурузные хлопья и пьет какао. Мать цокает по коридору каблуками. На ней кремовая блуза, на которой очень красиво смотрится жемчужное ожерелье, и черный брючный костюм.
— Хорошо выглядишь.
Она приседает в шутливом реверансе, но потом вдруг морщится и принимается растирать колено.
— Что случилось?
— Суставы болят. Видимо, старею.
Патрик говорит, что слышал прошлой ночью какой-то странный шум. Но не рассказывает, как обошел весь дом с бейсбольной битой в руках, как увидел ее пустую спальню и распахнутую заднюю дверь, покачивавшуюся на ветру. Снежинки залетали в комнату и таяли на пороге.
Тогда он хотел набрать телефон службы спасения, но внезапно наткнулся на полученную еще до обеда эсэмэску и вспомнил: сегодня же мать ночует не дома. Осталась у друга. «Надо помочь — большие неприятности. Постараюсь вернуться утром». У Патрика в голове весь день был такой кавардак, что он совсем забыл об этой эсэмэске.
Мать перестает массировать колено и на какое-то мгновение замирает. Потом идет в кухню, открывает ящик, гремит вилками и ложками, но так ничего и не достает.
— Думаю, ничего страшного. Знаешь, как в кино обычно говорят: это всего лишь ветер.
— И всегда оказывается, что это совсем даже не ветер.
Она натянуто улыбается, вытаскивает из холодильника пакет с апельсиновым соком, а из буфета — стакан, наливает и делает большой глоток.
— У меня слегка поменялись планы. Сегодня я не ночую дома.
Опять. В последнее время это повторяется все чаще, мама раза два, а то и три в неделю не ночует дома. Патрик вспоминает того худого мужчину, который небрежно кивнул ему с крыльца. А еще тот случай, когда посреди рабочего дня засек ее машину, направляющуюся в Можжевеловый Ручей.
— А в чем дело?
— Конференция.
— Снова? Но сегодня же священный день полнолуния.
— Ну так что. — Она, опустив глаза, старательно обрывает заусенец. — Дела не ждут.
И тут Патрик замечает у нее на щеке под слоем тонального крема синяк.
— Это кто тебя так? — спрашивает он, легонько дотронувшись до своего собственного лица.
— Никто. Сама виновата. На днях показывала клиентам дом и врезалась в открытую дверь. Ужасно глупо вышло. И неловко.
На кухне у них стоит плазменный телевизор. Мама берет пульт и жмет на кнопку. Сперва раздается звук, и уже потом появляется изображение.
«А что хуже всего?» — спрашивает голос из темноты. И возникает Андерсон Купер в пуховике. Он сейчас находится в Волчьей Республике, берет интервью у солдата. Уши у журналиста покраснели, а лицо обветрилось. Беседа происходит на фоне точно такого же белого пейзажа, какой видно сейчас из их окна.
«Что хуже всего? — переспрашивает солдат. На нем зимняя камуфляжная форма — белая с черными и серыми пятнами. Из-за громоздкого шлема и огромных очков лица толком не разглядеть. — Пожалуй, тащить своего товарища на носилках к вертолету».
Дальше следует экскурс в историю: Купер рассказывает, как в Республике сосуществуют представители разных культур, которых объединила болезнь. Чейз Уильямс, губернатор Орегона, недавно назвал это место «самым большим в мире лепрозорием». Здесь почти все заражены, кроме американских военных. Некоторые семьи живут в Республике уже на протяжении нескольких поколений, но каждый день сюда в поисках дома прибывают все новые иммигранты.
Камера показывает Туонелу. Это крупнейший в стране урановый рудник, главный поставщик США. Купер в защитном костюме отправляется на экскурсию. Его голос за кадром описывает отношения Америки и Волчьей Республики, причем ведущий напирает на то, что они строятся на взаимовыгодной основе. А небольшая группа ликанских боевиков-экстремистов грозит поставить это сотрудничество под угрозу.
Мать выключает телевизор и бормочет себе под нос что-то насчет того, что, мол, хороших вестей от журналистов сроду не дождешься.
— С твоим отцом все будет хорошо, Патрик. Уж поверь мне: кто-кто, а он сможет о себе позаботиться… Даже не сомневайся: с твоим отцом — полный порядок.
«А с моей матерью?» — чуть было не спрашивает он.
Мама надевает куртку, шарит по карманам в поисках ключей и напоследок бросает через плечо:
— Пока.
Патрик молча смотрит на потемневший экран телевизора. Потом достает мобильник. От отца уже три дня никаких вестей. Последнее электронное письмо было очень странным: «Прорыв!» И все, одно только слово. Может, это название какой-то операции? Он послал в ответ три вопросительных знака, но отец больше ничего не написал.
Патрик быстро набирает очередную эсэмэску: «Ты там как? Я не очень понял насчет прорыва». После некоторого раздумья добавляет: «У нас тут все замечательно». Это неправда, но у отца и своих забот полон рот: ему, например, нужно постараться не погибнуть.
Когда Мириам обнаруживает, что коттедж пуст, снег уже не идет. В желудке у нее мерзко, а голова просто раскалывается, но ей все же удается сосредоточиться. Ну и неслух же эта девчонка! Подросток, что с нее возьмешь — они все в этом возрасте такие. Мириам стоит на крыльце и, щурясь от сверкающего снега, вглядывается в цепочку следов, ведущую к лесу. На другом конце цепочки — Клэр. Именно так Мириам себя и успокаивает. Она надевает куртку, втискивается в теплые сапоги, берет с комода «глок» и торопливо выходит на улицу. После вчерашнего ее выворачивает на снег. Она торопливо вытирает рот рукавом и шагает дальше.
Вокруг царит та особенная тишина, когда кажется, будто весь мир затаил дыхание и ждет. Только снег скрипит под ногами, мягко осыпается с веток, с тихим шорохом стелется по земле. Следы Клэр наполовину засыпало. Что бы она делала, если бы снег все еще шел? Если бы следы совсем замело? Мириам старается об этом не думать. Лучше не думать о самом худшем.
Но худшее все-таки случилось. Это становится понятно возле сломанной сосны. Следы племянницы исчезают в том месте, где в воздух взлетел целый сугроб. Мириам долго не двигается с места, судорожно дыша через нос, а потом обходит снежное месиво. Цепочка следов ведет в лес. У Клэр такой же размер обуви, как и у нее самой. Но эти следы в два раза больше: Мириам ставит в один ногу, и ее сапог кажется ужасно маленьким.
Магог жив. Тогда она выстрелила в потолок, и великан рухнул на землю. Тела Мириам не нашла, зато обнаружила лужу крови и почему-то решила тогда, что он погиб.
Но Магог не погиб и пришел за Клэр. Это случилось уже давно, но она все еще чует их обоих: едва уловимые запахи словно отпечатались в воздухе. Мириам падает на колени и набирает в ладонь горсть запятнанного кровью снега. Сжимает пальцы и лепит маленький красный снежок.
Неподалеку что-то застряло в ветвях. Трепещет, словно птичье крыло. Клочок бумаги. Мириам вытаскивает его, и он с шелестом разворачивается. Крупными печатными буквами там написано: «Патрик».
Глава 24
В небе сияет полная луна. Взобралась прямо на дымовую трубу. Патрик стоит перед домом, его джип припаркован поблизости, на заснеженной обочине шоссе. Клэр проделала в крыше большую дырку, и, хоть он заклеил ее скотчем, на ходу салон все равно продувает насквозь. Поэтому Патрик успел замерзнуть. Он шагает по изрытой колеями и засыпанной снегом подъездной дорожке. Ветер дует ему в спину. Хорошо бы собаки запомнили его запах.
И точно, запомнили. Псы несколько раз гавкают для порядка, а потом, вывалив слюнявые языки, принимаются радостно скулить и пыхтеть. Гэмбл шепчет им «тсс!», а потом опускается на колени и гладит собак, которые жмурятся от удовольствия. Ага, вот и машина матери. Так он и думал. Белый автомобиль на фоне белого леса.
Снег хрустит под ногами. Патрик обходит дом и заглядывает в окна. Собаки трусят следом и тычутся ему в ладонь мокрыми холодными носами. Но матери нигде нет. Он воображал ее на полу: вот она вся сжалась, прикрывает рукой подбитый глаз. Но ничего подобного. Разумеется, мать имеет полное право встречаться с кем пожелает, ведь они с отцом развелись еще пятнадцать лет назад. Но если этот негодяй ее бьет, Патрик ему устроит.
В доме никого. Просторные прибранные комнаты, современная мебель ярких расцветок — такую обычно показывают в сериалах про богатеньких жителей Лос-Анджелеса или Нью-Йорка. Странно, ну с какой стати этот тип живет с двадцатью собаками в забытой богом глуши, где главная достопримечательность — свалка?!
И вдруг раздается вскрик. Приглушенный, словно сквозь подушку. Патрик взбегает на крыльцо и дергает ручку. Дверь не заперта. В кухне на стойке горят ароматизированные свечи с запахом ванили, из колонок доносится тихая музыка — джаз. Он прочесывает дом, внимательно осматривая каждую комнату. Позвать мать он не решается. И снова крик, почти визг. Из-за двери в кухне.
Патрик распахивает ее. Там уходит в темноту деревянная лестница. Из подвала ужасно воняет, будто из зверинца, в котором давным-давно не убирались. Но Патрик не обращает внимания. Он спускается на несколько ступеней и перегибается через перила.
Внезапно внутри у него все застывает, словно он одним махом выпил стакан ледяной воды.
Полная неразбериха. Кровавое месиво, кости, клочки белой шерсти. Какое-то животное. Вроде бы коза. Трудно сказать наверняка. Над ней в позе стервятников склонились двое. Без одежды. Пируют. Патрику вспоминается та кошка, которую они в прошлый раз привезли сюда, — неужели ее постигла та же участь?
Мальчик окликает мать, но тут же спохватывается и зажимает рот ладонью. Слишком поздно. Ликаны оборачиваются. Маму выдает седая прядь, но ее окровавленное изменившееся лицо невозможно узнать. Мужчина покрыт густой шерстью, только на голове осталась лысина, и выглядит это страшно нелепо. Мать медленно поднимается и делает шаг по направлению к лестнице, за ней на бетонном полу остается темный след. Она то ли щелкает зубами, то ли пытается что-то сказать. Патрик поворачивается и пускается наутек.
Клэр не знает, сколько прошло времени. Может, день, а может, два. Все это время она ничего не пила и не ела, несколько раз засыпала и просыпалась по-прежнему в темноте. Руки девушки крест-накрест прикованы к лодыжкам. При каждом движении цепь гремит. На голове мешок. В конце концов ей все-таки удается его стащить — при помощи языка и каменной стены. Она в тупичке в конце каменного коридора. Пол посыпан черным песком. На стенах висят длинные лампы дневного света; они мерцают голубым, и кажется, что пещера находится глубоко под водой.
Через двадцать ярдов ребристый лавовый тоннель сворачивает влево. Видимо, это подземное убежище, целая система коридоров и пещер. Воздух затхлый, пахнет тиной и серой.
Клэр уже звала на помощь, но безрезультатно. Однако на этот раз спустя пятнадцать минут в коридоре раздаются чьи-то шаги. Но сначала доносится свист. Клэр узнает песенку, только когда незнакомец подходит совсем близко: «Вокруг куста мартышка гонялась за хорьком. — Он свистит невыносимо медленно. Из-за причудливого эха кажется, что песенку насвистывают сразу несколько человек. — И веселилась очень, тирлим-бом-бом-бом-бом!» С последней строчкой неизвестный наконец-то появляется из-за угла.
Первое, что бросается в глаза Клэр, — белобрысые сияющие волосы, которые переливаются в мерцании электрического света. Мужчина миниатюрный, но жилистый, словно гимнаст. Черные сапоги, черные джинсы, черная кожаная куртка. Руки незнакомец держит в карманах. Он останавливается в нескольких футах от Клэр и ногой подбрасывает в ее сторону песок.
— Привет, малявка! — Голос у незнакомца высокий. И выговор непривычный: похоже, англичанин.
— Это кто здесь малявка? На себя посмотри.
— Ага, а ты, как я вижу, за словом в карман не лезешь. Прямо как твоя гадина-тетка, — невесело улыбается он.
А потом вынимает из кармана правую руку. На ней не хватает мизинца и безымянного пальца, вместо них — сплошные шрамы. Спустя мгновение его маленький кулак стремительно летит на Клэр, вырастает и заслоняет весь свет.
Девушка слышит приглушенный звук. Да это же ее собственная голова ударилась о каменную стену.
Сознание возвращается. Нос распух и весь в запекшейся крови. Дышать приходится через рот. Она лежит на полу, а когда поднимает голову, с лица осыпается черный песок. Рядом стоят трое.
Во-первых, коротышка, который ее ударил. Похож на сказочного персонажа — злобного эльфа, какие обычно встречаются героям посреди темного леса и всячески пытаются им навредить. Рядом с ним тот самый гигант, ее похититель. Он кажется совершенно квадратным — одинаковым в ширину и в высоту, его голова почти упирается в потолок. Длинные рыжие волосы, борода почти полностью закрывает лицо, маленькие глазки смотрят в пустоту и одновременно внимательно следят за всем происходящим. Просторный черный плащ напоминает крылья летучей мыши. В огромной ладони может целиком уместиться бейсбольный мяч. Просто ужас, до чего сильные у него ручищи: Клэр помнит, как этот тип схватил ее, надел на голову мешок, легко перекинул через плечо и поволок куда-то в лес.
Третий человек кажется девушке смутно знакомым. Где-то она уже видела это круглое лицо, каштановые кудри. На щеках — недельная щетина. Джинсы и фланелевая рубашка, рукава которой закатаны по локоть. На руках красуются татуировки: стая бегущих волков, клыки и тела сливаются в один неразличимый поток. Этот человек расхаживает туда-сюда и то и дело проводит рукой по волосам.
— Да ты, похоже, совсем слетел с катушек, — заявляет он коротышке-блондину.
— Кое-кто говорит то же самое про тебя, — отвечает тот писклявым голосом, скрестив руки на груди.
Мужчина с татуировками принимается что-то оживленно ему объяснять. Но Клэр не улавливает сути. Что-то насчет горячих источников и глупых и опрометчивых поступков, в результате которых коротышка подвергает их всех риску. Потом он оглядывается на Клэр и предупреждает:
— И впредь не смей ее трогать.
— Что, даже пощупать нельзя? Даже одним глазком заглянуть малышке между ног?
Наконец-то Клэр вспоминает, где видела человека с татуировками: на обложке книги под названием «Революция». Да это же Джереми Сейбер, муж Мириам и ее родной дядя.
— Я тебя предупредил, Пак! Лучше не нарывайся! — Джереми с трудом сдерживает гнев.
— А если я все-таки трону девчонку?
— Тогда я трону тебя. — И Сейбер поднимает руку — не для удара, а просто чтобы подкрепить свои слова. Вытатуированные волки подобрались, готовясь к прыжку.
Великан все это время стоял неподвижно, слившись со стенкой пещеры, словно бы превратившись в чудовищный сталагмит, который сотни лет растили из каменного пола бесконечные ядовитые капли. Но тут он мгновенно оживает и, шагнув вперед, оказывается между Паком и Джереми. Дядя (очень странно его так называть, даже мысленно) внезапно кажется рядом с ним очень-очень маленьким.
В тот момент, стоя на ведущей в подвал лестнице, Патрик не знал, что, когда шестнадцать лет назад его мать отправилась на прогулку в заповедник Джона Мьюра, какой-то бездомный бродяга внезапно выскочил на тропинку и укусил ее. Бродяга оказался ликаном, не принимающим люпекс. Такие случаи в наши дни происходят не чаще, чем нападение акулы на человека, но каждый раз из-за них устраивают шумиху в СМИ, пугают зрителей и читателей и два дня кряду разглагольствуют по телевизору и в передовицах газет о необходимости принудительного лечения.
Не знал Патрик и того, что именно по этой причине родители его и вынуждены были развестись. Инфекция оказалась для брака гораздо опаснее, чем политические или религиозные разногласия. Из-за приема люпекса у матери началась депрессия, лицо посерело, пропал аппетит. И однажды, когда сын начал капризничать, она разбила его стакан с молоком о стену и швырнула на пол тарелку с кукурузными хлопьями. В конце концов мать решила, что ребенку будет без нее значительно проще и безопаснее. Но теперь ей уже лучше. Конечно, она по-прежнему больна, но пребывает в гораздо лучшем психологическом состоянии: научилась справляться с приступами и трансформируется только по желанию. Поэтому Патрику ничего не угрожает. Иначе бы она просто не позволила сыну приехать.
Тот мужчина — врач-терапевт. Они встречаются уже два года. Познакомились в чате для одиноких ликанов и влюбились друг в друга. Его укусил инфицированный лобосом пациент. Он подделывает ее анализы крови и таким образом избавляет от приема люпекса.
Но все это Патрик узнает потом.
А сейчас он выбегает из дома в Можжевеловом Ручье и, увязая в снегу, мчится к джипу. Запрыгивает внутрь, захлопывает дверь и едет куда-то, не разбирая дороги, едет несколько часов подряд, постоянно бросая взгляды в зеркало заднего вида, будто кто-то вот-вот выпрыгнет из леса и погонится за автомобилем. Он не знает, куда едет, но не может остановиться. Ему нужно оказаться подальше от того места. Но вот сердце перестает стучать как бешеное, сведенные судорогой мышцы чуть расслабляются, а глаза начинают закрываться от усталости. Гэмбл сворачивает на стоянку для грузовиков, и там сон наконец набрасывает на его голову свой черный мешок. Патрик падает лицом прямо на руль.
Через какое-то время он просыпается и едет домой. Лобовое стекло покрылось изнутри изморосью от его дыхания. Мать ждет в гостиной, сидя на диване. На ней джинсы и худи, лицо без макияжа смотрится странно и непривычно: бледное, чуть распухшее и все в синяках.
— Ты не очень хорошо выглядишь, — говорит Патрик, едва сдерживая дрожь.
— Я всегда так выгляжу. — Без макияжа, без маски — вот что она подразумевает. — Между прочим, у тебя и у самого-то видок, прямо скажем, не ахти.
Патрик вымученно улыбается в ответ на ее вымученную улыбку:
— Я почти не спал этой ночью.
— Я так и подумала.
Мама хлопает рукой по дивану, приглашая сына подойти и сесть рядом: сейчас она все объяснит.
Патрик решает прогулять школу. Сегодня он точно не сможет сосредоточиться. Как теперь смотреть в глаза учителям и одноклассникам, сидеть на бесконечно длинных уроках, писать контрольную по математике и болтать за обедом с Максом? За прошедшие несколько часов Патрик Гэмбл совершенно перестал понимать, кто он такой.
Первую половину дня он проводит вместе с матерью. А потом, оставшись в одиночестве, забирается в свой джип. Его слегка колотит, во рту — горьковатый привкус, похожий на прогорклый кофе. Солнце теперь так рано садится. Олд-Маунтин уже окутала темнота. Гэмбл проезжает мимо стройки: очередной новый район. Грузовики, тракторы, подъемные краны, остовы недостроенных домов, отбрасывающие в свете фар призрачные тени. Строители явно работают сверхурочно, торопятся побольше успеть сделать до конца ноября.
Посреди города возвышается Лава-Бьют — настоящий конус из пепла. Патрик неожиданно для себя выворачивает руль и выезжает на дорогу, которая, завиваясь спиралью вокруг горы, ведет на самую вершину. И сам недоумевает: вот какого черта он, спрашивается, туда поперся? И отвечает себе: ну как же, если хочешь увидеть всю картину, нужно забраться на самый верх! Дорогу давно не чистили, и колеса скользят — повсюду гололед.
Наверху Патрик вылезает из «вранглера» и садится на капот автомобиля. Солнце окончательно угасает, всходит луна, появляются звезды. Внизу мерцает огнями город. Словно огромный пруд, в котором отражается небо. Гора плывет среди этого пруда одиноким островом.
Он спросил мать: каково это — трансформироваться? Она улыбнулась и чуть вздрогнула. Сказала, здорово. Хотя первые несколько раз не очень. Поначалу просыпаешься вся съежившаяся и голая, в синяках и царапинах, с посиневшими губами, судорожно втягиваешь воздух и удивленно щуришься от солнца. Это как похмелье: не совсем понятно, что именно произошло накануне, где ты была, что делала. А потом вдруг словно бы что-то щелкает, и память о предыдущей ночи возвращается.
Со временем учишься контролировать трансформацию. И тогда все меняется. Это как снова стать ребенком: единственные мгновения, когда живешь по-настоящему, ничем не скованная, движимая лишь голодом.
Внизу под горой — та самая стройка, похожая из-за синих огоньков на подводный город. Приглушенно гудят тракторы и погрузчики, визжит циркулярная пила, стучат молотки, перекрикиваются рабочие, водитель грузовика громко сигналит, давая задний ход. С каждым днем старый город становится все меньше похож на себя. Тот самый город, в котором выросли Макс, его отец и дед. Вместо заводов теперь повсюду многоквартирные дома, вместо перекрестков — круговые развязки. Кого тут только нет: белые, черные, мексиканцы, азиаты, ликаны. Все изменилось. Впервые Патрик понимает, какой Макс на самом деле маленький и ничтожный, насколько тщетны все его попытки сопротивляться переменам.
Гэмбл не очень любит читать, что уж говорить о тех классических пьесах, которыми их вечно мучают на уроках литературы. Но последняя была очень даже ничего: как там его звали, этого чувака?.. Никакого дурацкого символизма, никакой отдельно прописанной морали — просто несколько умников болтают, но от их разговоров у него голова идет кругом: «И сейчас настало изумительное время: все, что мы почитали знанием, лопнуло, точно мыльный пузырь» [1]. Эту реплику Патрик выделил маркером.
В кармане вибрирует телефон. Может, наконец-то сообщение от отца? Он ведь до сих пор так и не ответил. Но нет. Это Макс.
Патрик не торопится читать эсэмэску. На такой высоте ветер холодный и пронзительный. На мгновение Гэмблу кажется, что сейчас его подхватит и закружит, как невесомый листок. Наконец он жмет на кнопку. «Охотничий сезон начинается. На рассвете мы тебя подберем. Будь готов».
Глава 25
Дочь Нила медленно и неотвратимо стареет. Сейчас она кажется старше своей матери. Когда-то ее лицо было круглым, словно полная луна, а теперь сделалось худым и угловатым. Шридеви начала седеть, и белые пряди особенно ярко выделяются на фоне гладких волос цвета воронова крыла. Все это Нил замечает в основном по выходным, ведь в будни они почти не видятся. Девушка встает поздно и плетется в кухню заварить себе кофе. Вместо глаз — темные провалы. Вся сгорбилась. Двигается как сомнамбула.
Иногда по просьбе жены он ее сурово отчитывает:
— Мы тебе помогаем, и ты должна помогать нам. Должна хоть что-то делать по хозяйству.
В ответ Шридеви обычно плачет и жалуется сквозь слезы: как ей тяжело, как ужасно она себя чувствует.
— Ну-ну, — утешает Нил, гладя дочь по голове.
И она утирает глаза рукавом, сморкается и обещает исправиться. И исправляется. На какое-то время.
Нил вечно на работе, его жена — тоже. Шридеви целыми днями дома одна. Она застилает постели, пылесосит ковры, оттирает на столешнице пятна от кофе и красного вина. А потом, спустя пару недель, ее комната, а затем и весь дом снова погружаются в хаос. На журнальном столике тусклые круги, словно следы капель на поверхности лужи. Грязное белье неделями лежит в корзине. Ковер усыпан крошками. В уголках душевой кабины нарастает слой гнили. Девушка начинает стричь лужайку перед домом и подрезать во дворе ветки, но никогда не доводит работу до конца. Просто заходит в дом попить воды, а потом забывает вернуться и все доделать.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |