Автор: Джо Миллер (Joe Miller) 7 страница

- Даже не представляю, о чем ты, - подыграл ему Люйстибург, решив, что в этом нет ничего особенного. Все так делают, тела этого хотят, чувства – вещь мифическая, а желания – вполне реальная, желания нужно исполнять, чтобы снова мечтать уже о другом. Застоявшиеся желания порой сбываются с болью, лучше не держать их в себе долго.

Мимо опустевшего столика они прошли равнодушно, второкурсниц искать не стали, вообще о них не думали. На улице уже стемнело, а через пару минут тупого движения в никуда, в сторону окраины, где большинство жителей Брадбурга имели дома, начался дождь.

Джелиер схватил одноклассника за рукав и кивнул на приоткрытую дверь чьего-то заброшенного, старого, пустого амбара. Там не было света, конечно, но это уже детали, зато там было старое, почти мягкое, оставленное хозяевами сено. Виль решил, что сегодня ему думать противопоказано. Ему уже восемнадцать, так хочется поддаться желаниям, пусть даже нет конкретных желаний, пусть даже есть просто любопытство, хочется просто узнать, как это бывает у парней.

Гойсенсу было, в принципе, все равно, он тоже решил не думать. В первый раз без чувств не думать сложно, все неприятно, все омерзительно, не получаешь никакого удовольствия. Во второй проще, просто неприятно, но удовольствие невольно появляется. А потом становится совсем фиолетово, любви же не существует, так зачем думать, пока тело получает такое нужное ему чужое тепло? Джелиер уже, кажется, вырос из детских сказок, в отличие от того же Люйстибурга, который мечтал о чем-то, так почему бы не получить удовольствие вместе? Ни от кого не убудет.

Вильяму было стыдно, это была единственная эмоция, но в амбаре было темно, а света от горящих дисплеев их мобильников было мало, музыка на мобильнике цыгана глушила все звуки, даже нервные вздохи самого Люйстибурга. Не было даже редких комментариев и замечаний, учить Джелиер никого не собирался, не отказываясь ни от чего. Виль даже не знал, что ему потом делать, но ведь они договорились заранее, что ничего не случилось, так что теоретически ничего не происходило и сейчас. Цыган подумал, что ему было бы на процент приятнее, будь на месте красавчика Вильяма тот же немой голландец, к примеру. Неизвестно, почему он так его привлекал, но это было фактом. И можно было бы точно так же друг к другу прикасаться, не заходя дальше, чем простые мужские шалости, которыми большинство в юности и занимается за неимением подружек. Никакого секса «всерьез», только вздохи-охи, скользкие поцелуи, очень и очень страстные объятия, глухие стоны и сплошное смущение со стороны Вильяма. В общем, по шкале оценки цыгана это было процентов на восемьдесят пять.

* * *

В четверг с утра Виль все же подошел к своей вожделенной второкурснице, он заговорил с ней совсем не так, как раньше, совсем не смущаясь.

- Привет, - он улыбнулся позитивно, а Жюстин не поверила ни глазам, ни ушам своим. Как он мог после произошедшего к ней подойти?!

- Привет… - протянула она. – Ну как, оттянулись вчера?

Парень засмеялся, потом снова поправил челку уже выразительно, ясно демонстрируя, что не скрывает своей манерности. А что поделать, если он такой?

- Так вы видели, - заметил он. – А мы думали, что вы ушли, чуть не психанули, честное слово. Просто Джелиер слышал, что вы про меня говорили, - он прищурился, но улыбка почти не погасла, Жюстин округлила глаза, поняв, что теперь ей полагается стыдиться и чувствовать себя виноватой. И она чувствовала.

- Мы… Это… Не о тебе, вообще-то.

- Так ты же не знаешь, что именно он слышал? – Виль показушно удивился. – Ну да ладно, что сделано, то сделано. Знаешь, мерзко было с мужиком лизаться, конечно… Но это того стоило. Просто я не гей, правда. Мне нравятся девчонки, ты мне тоже нравилась. Но ненавижу, когда обо мне говорят за моей спиной.

Марта подошла к подруге, но увидела вчерашнего «голубка» и застыла, тараща глаза, делая вид, что не смотрит на него.

- О, и ты тут. Приветик, - Виль ей тоже улыбнулся. – Я как раз рассказываю Жюстин о том, как нехорошо говорить о людях за их спинами, не узнав правды. Ты могла хотя бы спросить у меня лично, кто мне нравится, может, поняла бы. Но, в общем, надеюсь, вам вчера понравилось, - он засмеялся, а Жюстин покраснела. Покраснела она и за то, что говорила, и за то, что обе они поверили во вчерашний обман.

Она теперь думала, что это был обман.

- И знаешь, я на тебя не в обиде, кстати, - Виль уставился на готичную худышку. – Потому что ты и не врала, что я тебе нравлюсь, так что можешь говорить, что угодно. Я не понимаю только, зачем было соглашаться на это свидание, если ты считаешь меня гомиком, - он глянул на Жюстин надменно, высокомерно. – Марта, ну теперь, когда вы обе точно знаете, что я нормальный… Может, пойдешь со мной в кино?

Девушка посмотрела на свою подругу, у которой почти отвисла челюсть. Вильям делал это нарочно, он просто хотел причинить обеим боль чуть слабее той, что вчера испытал сам. Он хотел отомстить.

Мир построен на лжи и мести, и все это, благодаря словам, которые люди друг другу говорят. Знал бы Джино, как он прав, он никогда не стал бы мечтать о красивом голосе. Впрочем, можно владеть красивым голосом, но говорить только с тем, с кем ты очень хочешь этого.

- Ну, пойду, наверное… - Марта теперь на Жюстин не смотрела, поняв, что это предательство. А что делать, если парень красивый? Что такого? Ну, он нравился ей, она завидовала своей толстой подруге, что он запал на нее, а не на саму Марту. Она врала вчера, что он ей не нравится, чтобы Жюстин от него отказалась, она выдумала симпатию к явно голубому, но веселому цыгану, чтобы только попасть вместе с этой парочкой на их свидание и не дать остаться вдвоем, не дать наврать друг другу с три короба и наделать ошибок.

- Ма-а-арт! – Жюстин забыла о самообладании и протянула возмущенно. Подруга ее игнорировала.

- Да, я ничем не занята.

- О, черт… - Виль сделал озабоченное лицо, а потом поднял брови и сделал их домиком. – Прости… Забыл совсем. Сегодня занят Я. Ну да ладно, потом, как-нибудь сходим. Может быть, - он отвернулся и пошел подальше, к своему кабинету. Прошел так же равнодушно мимо Джино, стоявшего у колонны и смотревшего в зеркало.

- Вот урод, - буркнула шепотом Марта, моргнув и прогоняя выступившие слезы.

- Да пошла ты, - Жюстин отпихнула ее и ушла первой.

Джино все слышал, как всегда, он обладал поразительной способностью фильтровать нужные ему разговоры от общего школьного шума в коридоре и теперь думал о том, что речь и правда – зло. Интересно только, сам Вильям как себя теперь чувствует?

Люйстибург чувствовал себя странно. Он отомстил лицемерке, которую и не любил даже, которой надеялся отгородиться от своих извращенных желаний, он отомстил даже ее подруге, он разрушил их дружбу и теперь, даже если они помирятся, прежних отношений уже не будет. Он даже попробовал «это» с парнем, ловко уйдя от ответственности и ничего не пообещав, не впутавшись в это всерьез, не перешагнув грань дозволенного, не сделав ничего «ТАКОГО». В общем, говоря проще, не дал. Да и отношения с цыганом у них вроде остались теми же, лишь слегка изменившись, но Виль не знал, в какую именно сторону? Джелиер над ним то вообще не насмехался, резко огрызался и игнорировал, то вдруг становился ехидным и ядовитым, как обычно, издевался еще сильнее, прикалывался и шутил. Они с утра долго трепались, как заправские друзья, у парней это быстро. Пили вместе третьего марта шестого года? Отлично, два года спустя в декабре они встретятся уже, как старые друзья, и расскажут друг другу все свои проблемы.

Но желания никуда не делись, просто что-то оборвалось внутри, романтики в его фантазиях стало меньше, реализма больше. Вильям понял, что реалистом быть плохо, реалистом быть хуже, чем пессимистом. Пессимисты говорят одно, а думают другое, они нарочно говорят, что все хуже, чем есть на самом деле, надеясь, что станет лучше. Они грубо и по-черному шутят, хотя в душе – махровые зайцы, кем-то однажды обиженные. Оптимисты – мифические существа, типа кентавров. Реалисты – люди с разбитыми сердцами, погасшими глазами и пустотой в душе.

На черчении Берт, как ни странно, не стал так уж сильно и долго к нему придираться, он и сам удивился, не почувствовав обычной сладости, исходившей от парня еще прошлым утром. «Это» оказалось не интересным, «это» - минутное удовольствие, слабость тела, «это» быстро проходит, удовлетворение испаряется, остается выжженное место в душе, пустота и гнетущий голод, который снова хочется восполнить. Остаются слезы, душащие и сжимающие горло, но не выливающиеся из глаз. Остается разочарование в «этом», потому что «это» - не магия без чувств. Чувства – главное, это теперь понял и Виль. Джино будто знал об этом без опыта, он косился на блондина на черчении и остальных уроках, понимая, что случилось, он просто видел обоих – цыгана и красавчика, оба ненавидели друг друга, не хотели друг друга даже видеть, пока не пройдет, не заживет обида, но продолжали врать, ГОВОРИТЬ какую-то ерунду и прикидываться, будто все в порядке, по-прежнему. Виль обижен был на то, что Джелиер не отказался, а тот – на то, что блондин предложил. Не случись того или другого, сейчас бы они не жалели.

Люйстибург зло глянул на голландца, но тот не стал быстро отворачиваться, делать вид, что не смотрел. Он просто пожал плечами, выгнул бровь и снова уставился в свой лист ватмана, продолжил чертить. Он-то в чем виноват? В том, что дурак Вильям наделал ошибок? Жизнь для того и дана, чтобы их совершать, чтобы обжигаться и потом осторожничать, беречь себя. Ну а потасканного цыгана Джино вообще не жалел, ведь тот уже наделал в жизни столько ошибок, что пора бы и понять, что он тупит, пора остановиться и подумать над смыслом этих ошибок.

Ван Дер Панне сам не знал, почему он такой осторожный, почему такой странный и… пустой? Равнодушный? Он понятия не имел, как это назвать, и решил не называть, ведь он такой, какой есть, зачем самому себе объяснять, какой ты? От этого ничего не изменится.

Если бы Джино мог нормально говорить и вообще хотел говорить, он бы сказал, наверное, Вильяму правду о жизни. Нет смысла делать тупые ошибки и обижаться за это на кого-то другого, обижаться нужно только на себя.

Именно поэтому Джино предпочитал ошибок не делать, он умудрялся даже не давать повода для ссор с ним, по крайней мере, в девяносто девяти случаях из ста.

Джино на блондина снова посмотрел и подумал о том, что на его примере можно разобраться в жизненных ценностях. При взгляде на Вильяма становилось понятно даже ежу, что чувства – главное в жизни человека в любой ситуации. Если нет чувств, все будет картонное, не настоящее, все будет причинять боль. Нет чувств – не живи, не думай, просто существуй и действуй автоматически в сторону самосовершенствования, пока не придут эти чувства. Вот тогда ты станешь живым. Джино думал, что в одном Брюс не прав – в том, что нужно выражать все свои эмоции, выставлять их напоказ. Спорить с психологом парню было лень, да и не хотелось даже, не собирался он ничего доказывать, на сам лично считал, что эмоции нужно расходовать экономно, по отношению только к одному конкретному, выбранному человеку. Если делать, как Джелиер, то едва зарождающаяся симпатия отдается вызвавшему ее человеку, и самому Гойсенсу не остается совершенно ничего. Симпатия слишком слаба, человек ее поглощает и забывает, а цыган остается совершенно пустым, сожженным, перегоревшим. Джино предпочитал копить эмоции, отношение к каждому человеку, чтобы расходовать понемногу, оставляя большую часть в себе, или вообще не расходовать. Он даже не знал, что будет, когда эмоции к кому-то из этих людей перехлестнут через край. Это что, будет значить, что он влюбился? По крайней мере, так он никогда не перегорит, а значит – не повзрослеет. Оставаться юным душой – самая классная вещь на свете.

Чертежник не уставал удивляться, глядя исподтишка на главных красавчиков класса. Что откровенно гламурный цыган, что нежно сладкий блондин, оба они сегодня немного погасли, не выказывали никакого желания, чтобы к ним пристали. От них не исходила притягивающая аура, можно сказать, поэтому мужчину даже не тянуло лезть, он тоже знал себе цену и имел гордость, в конце концов. Взглянув же на обычно спокойного, невзрачного Ван Дер Панне, Берт приподнял брови, но сделал вид, что не удивился. Парень выглядел как-то иначе, в нем что-то неуловимо изменилось, он улыбался чему-то своему, что было в мыслях. Учитель невольно тоже улыбнулся уголком губ, не стараясь угадать, что такого веселого в голове немого голландца, он просто засмотрелся на него, раз уж красавчики сегодня были не в кондиции. Как выяснилось десятью минутами позже, Джино то ли всегда обладал такой плавной пластикой движений, то ли обрел это качество совсем недавно. Он не переставал шевелиться ни на секунду, но не было ничего резкого, он то поправлял волосы, то теребил кончик собственной косы, то скатывал пальцами бумажный шарик из оторванного от края листа клочка в клеточку. Он пересаживался удобнее раз двадцать за эти десять минут, то закидывал ногу на ногу, то раздвигал ноги, то ставил их параллельно друг другу, то сдвигал колени, сжимая их вместе, так что Берт уверен был – в такой позе, если смотреть сверху, особенно четко виден пустой треугольник между бедер. Джино даже забирался на стул, поджав одну ногу, откидывался на спинку, сползал вниз, выпрямлял спину, сгибался, наклонившись к столу. Он постоянно трогал волосы, так что Берт подумал, что парень ничуть не меньше озабочен своей внешностью, чем тот же Люйстибург, двести раз встряхнувший челкой. Джино прикусывал губу, выгнув бровь, изучал особо сложные задания, которые приходилось чертить на листе, стучал пальцами по парте, косился на часы, обмахивался блокнотом, потому что ему было жарко даже в тонкой футболке с длинными рукавами.

Берт не выдержал и подошел к нему.

- Что делаем? Все закончил уже?

Парень покачал головой, постучал пальцем по предпоследнему заданию. Учитель довольно осклабился, наклонился к нему поближе и начал объяснять популярнее некуда, чтобы точно все было понятно. Одновременно же он задевал плечом его плечо, то и дело «случайно» прикасался своими узловатыми пальцами к рукам Джино, а потом заметил пластырь на левой ладони.

- Ой, что случилось? – тупо спросил он, парень не стал концентрировать внимание на том, что не может объяснить вслух. Он просто пожал плечами, мол, ничего страшного.

- Ну, ладно. Ты осторожнее будь, - посоветовал Берт и вернулся за свой стол. Виль аж побелел от того, что его проигнорировали. Неужели вчерашнее испортило ему всю жизнь? Нет, было приятно, но не настолько, чтобы ради этого потерять внимание даже чертежника!

И этот Ван Дер Панне… Что в нем такого? Почему он такой? Неужели не видит, что жутко всех бесит?! Или ему просто плевать на это? Как у него получается быть таким пофигистом, ведь многие фрики стараются говорить, что плевать хотели на чужое мнение, но им все равно больно слушать критику, они плачут ночами и страдают от непонимания. Джино же в самом деле все равно, он будто в своем, альтернативном мире, который строит сам, который буквально строится вокруг него. Все происходит так, как надо, хоть он и не старается этого добиться. Может, он прав? Может, всему свое время, и не нужно напрягаться ради собственной мечты, по крайней мере, эмоциональной? Все придет само, если это – судьба, а если не судьба, то зачем это надо?

Вильям окончательно погрузился в депрессию, но подумал, что еще не все потеряно, все только начинается, молодость только наступила, а до зрелости еще прилично лет осталось.

Джино вытащил из сумки куклу, загородился пеналом, больше похожим на бархатную косметичку, от наблюдавшего за ним блондина, и потрогал бусинку булавки в сердце «Брюса». Он усмехнулся, покрутил булавку в теле куклы, не веря, что это будет работать, но признавая, что кукла получилась роскошная, эффектная, ужасающая правдоподобностью исполнения. Не зря же он столько времени потратил и столько пальцев исколол.

Брюс в кабинете почувствовал себя не очень, он думал в этот момент о девушке, с которой провел прошлую ночь. Он, помнится, зашел в паб и снял там настоящую мазохистку с темными волосами до лопаток, с карими раскосыми глазами и отрывался с ней всю ночь. И самое главное – он заткнул ей рот кляпом и получал удовольствие от тишины, от мычания и вздохом, но не от голоса. Все равно что-то не то, но уже что-то!

Он думал, что стоит снова встретиться с этой девушкой по имени Йоханна, но неожиданно пропало все – и острое похмелье, не снятое даже таблетками, и желание повторить, и томная ломота в теле после активной ночи… Все это перекрыла тянущая боль где-то в груди, но не в сердце, а будто в душе. Брюс не верил в существование души, но теперь оно подтверждалось, его душа просто стонала, пытаясь о чем-то сказать. При мысли о первокурснике со шрамом стало чуть легче, Брюс принялся думать о нем усерднее, представляя в подробностях черты лица, каждую деталь, плавный изгиб верхней губы, четкое очертание нижней, аккуратный кончик носа, по которому он во вторник надменно щелкнул пальцами. Пальцы Брюса тотчас же загорелись, вспоминая это мгновение. Не выпирающие скулы, раскосые глаза очень темного оттенка шоколада, каштановые брови практически идеальной формы. Не тонюсенькие дуги, не выщипанные нитки, а совершенно правильные брови – шире у переносицы, тоньше к вискам, выгнутые сами по себе, от природы, открывающие прищуренный взгляд. Уголки губ вечно приподняты, губы чуть надуты, так что на щеках появляются ямки, в глазах насмешка, рот закрыт, будто зашит изнутри. Гладкий, лишенный морщин и изъянов лоб, хотя именно это отсутствие изъянов делало лицо неприятным, чего-то в самом деле не хватало. Шрам на щеке это немного восполнял, стежки, которыми его зашивал врач двенадцать лет назад, были не слишком аккуратными, а потом видно было, что рана не раз расходилась и перешивалась.

Брюс разозлился на самого себя, брезгливо фыркнул, закатил глаза и посмотрел на часы. Его мучила головная боль, общая разбитость и лень, нежелание шевелиться и даже говорить. Какой там Ван Дер Панне, в самом деле. Но он вернулся в его мысли, Джино рассеянно крутил булавку в сердце куклы, а сам смотрел на доску, где Берт снова что-то чертил.

Брюс мог думать о чем угодно и волен любить, кого угодно, но так сложилось, что при мысли о Джино ему становилось легче, приятнее жить, даже головная боль будто отступала.

Нейхолт закрыл глаза, поставил локти на свой стол и закрыл лицо ладонями, вдохнул поглубже. Вспоминалось каждое мгновение, все движения, мелкие жесты, удивление, злость, ехидство, ухмылки. Он обмусолил перед мысленным взором все моменты, когда Джино смотрел в сторону, делая холодное лицо, как он ухмылялся, пока шел по коридору, как зло он смотрел на него у двери во вторник, когда Брюс не выпустил его из кабинета, как он округлил глаза вчера, заметив оригинальное положение психолога. Особенно мужчина сосредоточил память и внимание на двух выражениях его лица – на обычном, когда он чуть дул губы, даже не замечая этого, смотрел кокетливо, не понимая, что это выглядит именно кокетливо. С этим же выражением лица он облизывал губы, медленно-медленно переводил взгляд с одного предмета на другой, так что ресницы опускались, а потом так же медленно поднимались, открывая высокомерный взор. Второе же, незабываемое для Брюса выражение, было еще милее – когда парень о чем-то задумывался, удивлялся, он смотрел в пол, «размазывал невидимую помаду» по губам, а потом смотрел на Брюса чуть круглыми глазами, подняв брови. И все это, постоянно трогая волосы руками, ведь они явно были его гордостью.

Брюс нагло врал, когда говорил, что они секутся и не идут ему, потому что они очень даже шли.

Мужчина дернулся и отвлекся от этих странных мыслей, когда его выдернул из транса звонок по телефону. Он нехотя нажал на кнопку, забыв о том, что обожает свою работу, и услышал голос госпожи Генен.

- Мистер Нейхолт, будьте добры, зайдите в мой кабинет.

Брюс не успел ответить, связь прервалась и закончилась.

* * *

Вместо философии в этот раз всю параллель согнали в актовый зал, а когда вошел со звонком психолог, все замолчали и уставились на него, борясь с желанием уточнить, не заблудился ли мужчина. Выглядел он, как тот еще раздолбай, не смотря на отглаженные брюки и чистый свитер. Возможно, все дело было в чуть встрепанных волосах, что не смогла скрыть даже быстро сделанная утром укладка, а может, проблема крылась в его красных глазах и ленивом взгляде.

- Дети… - он вздохнул, а потом взял себя в руки и принялся опять пафосно, как настоящий светский лев, пояснять, так что шутить расхотелось даже девицам, капающим ядом с задних рядов. – Короче, говоря нормальным языком, госпожа Генен попросила меня, как школьного психолога и вашего непосредственного куратора в подобных делах, провести беседу на тему раннего секса.

- Раннего?.. – ехидно уточнили откуда-то сзади, но Брюс даже не стал туда смотреть.

- Пока вы учитесь в школе, я, к сожалению и в силу своей профессии, обязан это делать, хоть мы и так все прекрасно знаем, что вы все умеете, - он усмехнулся, но не слишком нагло, чтобы потом не было жалоб от ботанеющих ябед.

- В принципе, я бы мог наплевать на все это, сказать госпоже Генен, что беседу провел, а сам оставить вас в покое, потому что мне, если честно, совершенно плевать на ваши беременности, аборты и заболевания… Но так уж вышло, что эта работа для меня важна, войдите в мое положение… И я предложил госпоже Генен пригласить мне в помощь гораздо более образованного в этом вопросе человека, ведь я, как-никак, просто школьный психолог, а не сексолог. Поэтому, я просто здесь посижу для галочки, послушаю, что вам расскажет сотрудница красного креста молодежи, типа вас, и отмечусь у госпожи Генен, чтобы получить за это надбавку к зарплате. Договорились? Все претензии потом не ко мне, мне и правда все равно, - он посмотрел на все три параллели первого курса, собранные в актовом зале.

- Понятно, - вякнул кто-то женским голосом, от остальных Брюс ничего и не хотел, он решил, что все прекраснее некуда, и пошел к двери, чтобы впустить юную, добровольную помощницу красного креста, жаждущую просветить наивных и теоретически невинных ангелов в таинство брака. Ну, или секса.

Это была высокая пышка с гладко зачесанными назад волосами, которые она собрала в унылый хвост, на вздернутом носу сидели круглые очки, но при всем ее культурном облике, в глазах сверкало что-то извращенное. Ну а какой нормальный человек пойдет добровольцем в красный крест? Брюс выглянул в коридор, уже впустив ее, чтобы проверить, нет ли там кого подслушивающего. Но ни завуча, ни самой директрисы, разумеется, и близко не было. Нейхолт расслабленно закрыл дверь, прошел за спиной уже начавшей разглагольствовать девушки и сел за уютный стол. Обычно за этим столом сидели пафосные учителя, вроде Берта, и следили за демонстрацией нужных для учебы кадров на большом экране, опущенном на сцену, как фон. Просто, как кинотеатр. Пышка тоже решила выключить свет и продемонстрировать пару совершенно мерзких кадров на экране, выслушала охи-ахи, ехидства парней похулиганистее и оборвала это все фразой о том, что в учебном варианте «ЭТО ВСЕ» не так приятно, как на практике, конечно.

Свет включился уже спустя десять минут, Криста, молодая болельщица за юношеское здоровье, продолжила беседу уже самостоятельно, постоянно срываясь в приколы над смутившимся поколением «Пепси». Хоть они и были «образованы» в данном вопросе на все десять баллов, но разговаривать об этом при одноклассниках, да еще и с умным лицом было дебильно, не хотелось совершенно никому.

Брюс чуть не заснул, изредка глотая водичку из бутылки, положенной всем преподавателям и ему заодно. Он старался не слишком откровенно искать взглядом знакомую физиономию со шрамом, а когда нашел, не смог удержаться, уставился в упор. Он понятия не имел, почему не может отвести взгляд, как нормальный человек, но просто невероятно приятно было смотреть на первокурсника, сразу становилось хорошо, боль заглушалась. Зато Ван Дер Панне был просто чудом и прелестью в этом плане, за ним очень удобно было наблюдать, потому что он вообще занимался чем-то посторонним, не слушая Кристу, не желая слышать, как что-то приятное по слухам, бродившим среди молодежи, превращают в фарс и научный процесс. Это, по мнению Джино, было мерзко, он даже не хотел знать, что «ЭТО» только ради размножения, а думать о том, что «ЭТИМ» заниматься могут и двое мужчин совсем не ради размножения, не собирался. Криста хотела его о чем-то спросить, но ей вовремя шепнула девочка с первого ряда, что бесполезно – парень немой, не ответит, даже если очень захочет. Криста разочаровалась, а то она потрясла бы этого любителя игнорировать преподавателей и старших в целом. Брюс хмыкнул, посмотрел в окно, он подумал, что симуляция немоты парню помогает не только издеваться над людьми, но и вообще жить, ведь он разом отмазывается ото всех обязанностей говорить вслух при большом скоплении народа. Каков хитрец…

- Ну? Есть вопросы? Я закончила, если у вас есть вопросы, задавайте, я обязательно отвечу, ничего не стесняйтесь, - хлопнув в ладоши, да так и оставив их вместе, улыбнулась пышка.

- Мы и не стесняемся! – крикнули с заднего ряда опять, весь зал захихикал.

- Да они давно все знают, - махнул рукой Брюс. – Кому вы рассказываете. Я в их возрасте уже не учился, а умел, - заверил он, девушки протянули «о-о-о-о» и начали шептаться, обсуждая психолога, как привлекательный кадр и находя его очень классным. Многие даже захотели бы с ним замутить, не знай, что он работает в школе и не учись они сами в этой школе. Парни же одобрительно заржали и согласно начали заглушать тонкий голос Кристы.

- Хотя, у нас в школе, где я учился, было полно тех, кто к выпускному так ничего и не знал, так что не будь вот таких бесед, - Нейхолт показал на пышку ручкой со снятым колпачком. – Они бы вообще остались необразованными в сексуальном плане, если говорить прилично.

- А если неприлично?.. – уточнила опять какая-то особо активная.

- Ну, бывают зануды и ботаники, вы же знаете, - Брюс решил сегодня побыть самим собой, побыть обычным пафосным парнем, раз уж умной пришлось быть сотруднице красного креста. – Они всех бесят, но их же жаль, они вообще не знают, что это такое.

- Бедняги, - вздохнула какая-то особо сердобольная с третьим размером груди. Джелиер зашептал что-то Вильяму на ухо, они, кажется, уже начали снова приходить в нормальное состояние, общаться менее натянуто, поэтому Люйстибург захихикал, зажав рот рукой. Потом цыган кивнул на молчавшего в уголке голландца, и они опять прыснули от смеха, зашлись истерикой, блондин стукнулся лбом о стол и затрясся. Народ потихоньку начинал интересоваться темой веселья, а потом и вовсе все начали прихихикивать.

- Смотрите, что вы сделали, - закатила глаза Криста, сев на предоставленный ей стул и сняв очки, потерев переносицу и вернув их обратно.

- Ну и что? Вот для этого у вас и спрашивают, вы поняли все, что было сказано? Если не поняли, переспрашивайте, задавайте вопросы. Потому что если не зададите, вряд ли откуда-нибудь еще узнаете, в интернете пишут совсем не то, что нужно, там же порнуха обычная, советы таких же малолетних экспериментаторов, как вы, - Нейхолт заверил их на полном серьезе. – И поверьте мне, многие девушки вашего возраста, узнававшие об интересующих их вопросах в интернете, получали неверную информацию от совершенно таких же необразованных девушек и совершали огромные ошибки, которые исправлять приходилось врачам. Да и потом, сейчас перед вами два специалиста, я – психолог, я вас могу заверить, что ничего позорного в вопросах нет, могу заверить, что последствия незнания могут быть фатальными. Ну, все же знают. Девочки – беременность, аборты, всякая дрянь, бесплодие. Мальчики – триппер, прочие заболевания, ампутация самого дорогого, - он усмехнулся, а зал вообще притих, крепко задумавшись.

- Более того, врачу, которым является наш специальный гость, - Брюс сострил невольно. – Незачем вам врать, она все скажет честно и поможет, как сможет. Правда же?

Криста кивнула, удивившись, как все замолчали и задумались. А ведь с точки зрения педагогики Брюс был полным кретином.

- В конце концов, у всех есть мозги, всем вам хочется сейчас только одного, а спросить не у кого, к родителям вы обращаться не хотите, учителей стесняетесь, ко мне, ясное дело, не пойдете, потому что «не круто» и друзья засмеют. Вот и узнаете всякую лабуду в интернете, а потом мучаетесь. Сейчас у вас отличная возможность этого избежать, вы же можете говорить, так чего молчите?

Сказав это, он выразительно и в упор уставился на голландца, но тот не отреагировал, будто вообще не слышал, о чем говорит бесивший его психолог.

Вопросы с трибун потянулись один за другим, практически до конца часа Криста только и делала, что отвечала на эти вопросы, а Брюс думал, что бы такого отколоть еще, чтобы противного симулянта задеть.

- Ну, а теперь признаемся честно, - он встал где-то за пять минут до конца урока, привалился бедром к краю стола и скрестил руки на груди. Затем внимательно осмотрел весь зал и довольно спокойно уточнил. – Кто из вас сегодня узнал что-то новенькое? Я знаю, конечно, что вы все зашибись, какие умные и опытные, но все равно, среди вас есть не такие продвинутые и активные, быстрые и скорые на эксперименты люди. И я не говорю, что это плохо, напротив – каждому есть, чем гордиться. Откровенно говоря – есть же в зале девственники? Тем, у кого уже есть опыт, можно радоваться, что взрослая жизнь началась, а тем, кто еще не пробовал, можно гордиться тем, что все у них еще впереди. Мне просто интересно, кто из вас слушает мудрых советов родителей и не тратит время на эту ерунду. Правда, если бы я сейчас мог вернуться в свои тринадцать лет, я бы не стал ЭТОГО делать, - он засмеялся, невольно проведя себе саморекламу. Большинство парней, сидевших в зале, девственности лишились лет в пятнадцать, а уж тем, кто этого до сих пор не сделал по причине застенчивости, самовлюбленности или неприглядной внешности, было очень стыдно.

Дата добавления: 2015-09-28