Сбященномученик николаи анатольевич, св. Мученик Владимир анатольевич 3 страница

Нам случайно пришлось познакомиться с одним крестьянином из деревни Анемнясево — Трофимом Васильевичем Тишиным. Трофим Васильевич, корен­ной житель деревни Анемнясево. Он в долгой беседе с удивлением рассказывал о Матреше и о своих с ней отношениях. Он передал целый ряд фактов, начиная со своей молодости, из которых видна вся значимость благословений Матреши.

— Вся жизнь моя,— говорил Трофим Василь­евич,— идет по благословению Матреши. Без нее мы никуда. Что бы мы ни делали, что бы ни случилось с нами, все к ней и к ней. Дай Бог ей здоровья! Никогда не отказывает. Совет даст, предостережение сделает, в беде молитвой поможет, и все по ее выходит. Кабы не она, то и в живых меня давно бы не было. Одно сло­во — святой человек, Божья она...

Мы не в состоянии передать здесь полностью все то, что говорил Трофим Васильевич, и ограничимся только некоторыми примерами.

По специальности пилостав, он постоянно работал то на одном, то на другом лесопильном заводе, иногда уходя на заработки очень далеко от своей родной де­ревни.

— Идешь,— говорил он,— в незнакомый край, на незнакомый завод. Что там, как придется работать, как семья жить будет — много тревоги переживешь, об­думывая все это. Но сходишь к Матреше, она скажет: «Иди, иди. С Богом иди». И сразу легко и спокойно станет, уж знаешь, что все обойдется благополучно. А скажет другой раз: «Да зачем туда идешь-то, что там хорошего-то?» — лучше и не ходи. В прежние време­на не слушался я иногда Матреши, и всегда в таких случаях плохо выходило, всегда раскаиваться прихо­дилось, что не послушал Божия человека.

— Пошел я так-то однажды на один завод, завод хороший и условия хорошие, верст за двести от нас. Работаю, все хорошо идет, доволен я. Подошло Про­щеное воскресенье. Пришли ко мне несколько това­рищей, сели мы за стол, выпили водки немного. Я как-то сразу почувствовал, что со мной плохо, как в тиски меня взяло, и дыханье захватило. Едва залез я на печ­ку. Утром стало хуже, отвезли в больницу. Оказалось, воспаление легких. Два месяца я лежал в больнице, пока врачи не сказали, что и лечить бесполезно, что все равно умру, не поправлюсь.

А лежал-то уж я совсем полумертвый, не двигался вовсе, рукой шевельнуть не мог, высох весь. Попро­сил жене письмо написать. Получила она такое пись­мо и метнулась прямо к Матреше:

— Помоги, Матреша, помоги, помолись, погибает мужик-то!

— Бог милостив,— сказала ей на это Матреша,— даст Бог, поправится, а я помолюсь. Вот возьми масла из лампадки, помажь его, да тут же и возьми из боль­ницы на квартиру, где он жил. Не убивайся. Бог даст, все хорошо будет.

Жена тут же приехала ко мне, помазала меня мас­лом и обратилась к врачам с просьбой, чтобы они от­пустили меня на квартиру. Врачи и слышать об этом не хотели:

— Его трогать нельзя,— говорили они,— возьмешь его — он в нашей же прихожей умрет.

Но жена не отставала, она и меня заставила про­сить. В конце концов врачи согласились: надежды нет никакой, все равно умирать-то. Жена немедленно перевезла меня на квартиру. Мне скоро стало легче. Через неделю я уже садился в постели, а через меся­ца полтора поправился совершенно и приступил к своей работе. Врачи дивились на меня. Это было дав­но, лет пятнадцать тому назад, а с тех пор я здоров и за все это время никакими болезнями не болел.

Другой случай. Было так.

Построил я себе в деревне новую избу. Построил, а на страховку денег не было. Уехал я на завод, на ра­боту встал, и из первой же получки послал тестю де­нег с просьбой застраховать дом, а жененаписал, что­бы подарок Матреше отнесла. У тестя оказались рас­ходы, он деньги истратил, а дома не застраховал.

Жена тем временем пошла к Матреше и передала ей подарок:

— Вот, мужик-то мой подарок велел тебе передать. Матреша взяла подарок и тут же спросила:

— А дом-то застраховали?

— Нет еще,— ответила жена,— денег нет.

— Завтра же застрахуй, застрахуй обязательно, не откладывай,— настойчиво говорила Матреша.

В течение дальнейшей беседы она несколько раз повторила о необходимости немедленно застраховать избу. Жена кое-как собрала денег и через день внесла страховку. А еще через два дня в нашем конце случил-сяпожар, сгорело двадцать два дома, в том числе и наш. Благодаря предупреждению Матреши мы получили страховку.

— Поехал я за хлебом верст за двести, дело было зимой. Купил я несколько мешков хлеба, нужно ехать домой, а тут ударил мороз, начались метели. Едва стор­говал я извозчика — взялся везти, но скоро отказал­ся: лошадь слабая, нельзя было ехать по тяжелой до­роге. С большим трудом нашел я другого извозчика, два дня мы с ним бились, измучились совсем. Было так, что к вечеру совсем сбились с дороги, отыскивая до­рогу, едва не потеряли друг друга среди метели. Ноче­вали в поле и думали, что совсем замерзнем. Едва на другой день добрались до деревни. Извозчик мой от­казался дальше ехать, и я кое-как добрался с третьим, опоздав домой на две недели.

Жена в это время страшно обо мне беспокоилась, побежала к Матреше, плачет, рассказывает, говорит, что погиб-де мой мужик. Матреша ее успокоила:

— Вернется,— сказала она,— и хлеба привезет. А дорогой-то и померзнет, и поголодает, но будет здо­ров.

Жена успокоилась, а через несколько дней при­ехал и я.

Много таких фактов рассказывал Трофим Василь­евич, с большим благоговением упоминая имя Матре­ши, называя ее святою, благодатною, блаженною, Божиим человеком.

И с кем бы вы ни поговорили из жителей окрест­ностей Анемнясева о Матреше, у каждого о ней одно мнение, совершенно определенное, как о человеке свя­том, Божием, каждый вам расскажет ряд удивитель­ных событий из собственной жизни или из жизни сво­их знакомых — событий, в которых принимала учас­тие Матреша своим чудесным и благодатным вмеша­тельством. Записать и передать все эти факты нет ни­какой возможности.

Одной из наиболее усердных почитательниц Мат-реши, близким ей человеком, являлась жительница го­рода Касимова Мария Ивановна Путилина.

Нужно сказать, что большинство данных о Матре­ше, приведенных в настоящем очерке, сообщено нам Марией Ивановной по благословению Матреши, с ее ведома и согласия. Мария Ивановна более двадцати лет жила «по благословению Матреши», под ее непосред­ственным руководством. Она часто, не менее двух-трех раз в месяц, посещала ее.

Эта духовная связь, это духовное руководство сде­лалось для Марии Ивановны необходимостью и нало­жило свою печать на ее настроенность и на весь уклад ее жизни.

Ниже мы приводим ряд рассказов, переданных нам Марией Ивановной. Вот что она рассказывала:

— В 1919 году у меня овдовел брат. Осталось у него большое хозяйство. Он и попросил меня пожить у него, помочь ему управляться с хозяйством.

Не имея собственных детей, я, с согласия мужа, отправилась к брату и прожила у него два года. Труд­но было мне жить у брата, никак не могла я привы­кнуть и смириться со своим положением, и однажды в трудную минуту решила уйти, но наперед решила спросить на это благословение Матреши и отправи­лась к ней.

Матреша с первых же слов начала ругать меня — так ругала, так ругала, часа два ругала. Я все это время плакала, и так сильно, что смочила слезами весь свой головной платок, а она все ругает,— не велит уходить от брата никак.

Когда я так-то сильно плакала, с Матрешей сдела­лось как-то дурно,— она очень сильно в то время мо­лилась за меня,— она склонилась с кроватки на лавку, которая была придвинута к кровати, и казалась совсем мертвой. Я очень испугалась. В этот момент вошла ее сестра, глянула на Матрешу и говорит:

— Умерла она у нас, умерла!

Я упала около нее на колена и говорю:

— А молиться-то за нас кто будет?

В этот момент Матреша вздохнула и сказала:

— Все это я через тебя так.

— Матреша, прости меня, Христа ради!

— Бог тебя простит. Поезжай.

А сама взяла у меня мой платок, намоченный сле­зами, и закрыла полог своей кроватки.

Приехала я домой к брату, жизнь моя стала легче. Скоро я опять к Матреше поехала.

Она меня спрашивает:

— Кто пришел?

А на меня страх напал, робею и никак не могу ска­зать, кто я такая, и все говорю: «Я, я, уж я...», и больше никак ничего не могу выговорить. А Матреша и гово­рит:

— А это та, которую я ругала-то?

— Да, Матреша, это я.

— Ну, теперь я тебя ругать никогда не буду. Ты, дорогая моя Мария Ивановна, ходи ко мне и не бойся. И дам тебе такую благодать, которой никогда никому не давала.

И с этими словами дала мне камушек, принесен­ный ей из святых мест. Камень этот я свято храню поныне, и он многим приносит исцеления.

— Прихожу однажды к Матреше, смотрю — она лежит в новой кроватке. Мне стало жалко старой кро­ватки, ведь целых пятьдесят лет на ней лежала Матре­ша. Я и спрашиваю:

— Где же старая кроватка?

— В сарай вынесли,— отвечает Матреша. — На что тебе старую кроватку?

— Мне хочется взять от нее дощечку себе на па­мять.

Засмеялась Матреша. А Ирина, жена ее племянни­ка, услыхав о моем желании взять доску, сказала:

— Я сейчас из сарая вам хорошую доску принесу. А я говорю:

— Мне надо доску с кроватки. На это Матреша сказала:

— Ну, ступай, сама выбери и возьми себе.

Я сходила в сарай, выбрала и взяла себе доску. В то время я была у Матреши не одна, а со своей знакомой женщиной из деревни Поповка Пелагией Ивановной, с которой мы часто ходили к Матреше вместе. Поля, мы так звали ее, попросила у Матреши и себе доску, но Матреша сказала:

— Нет, больше никому не дам.

Тогда Поля попросила у меня дать ей половину до­щечки. Я обращаюсь к Матреше и говорю ей:

— Матреша, я ей не дам.

Матреша мне ничего не сказала на это. Я чувствую, что она недовольна мною и говорю:

— Я ей немножко дам.

Матреша и на это ничего не отвечает. Мне стало как-то скорбно, я поняла, что я великая грешница и недостойный человек. Но скоро мне стало очень лег­ко и я весело с радостью сказала:

— Тогда я ей половину дам.

А Матреша почувствовала, что я сознала свою гре­ховность, и сказала:

— Ну, вот так, Мария Ивановна, так! И я всегда так делаю,—дай уж ей половину.

Когда мы с Полей вернулись домой, то распилили дощечку пополам, и опилки пополам поделили. Что делала Поля со своей дощечкой, я не знаю, а ко мне на другой день пришла знакомая женщина, наша Каси­мовская, Елизавета Павловна Пивоварова, и говорит:

— Мария Ивановна, у меня так болят бока, что ничего делать не могу, доктора не помогают, а рабо­тать необходимо, жить надо. У тебя есть Матрешины вещи, помоги мне.

Я приложила к ее бокам принесенную от кроват­ки Матрешиной дощечку, она помолилась и почув­ствовала облегчение, а на другой день стала работать, как и прежде.

А Поля прогневала Матрешу тем, что попросила у меня дощечку. Матреша не любит, когда у нее просят, а дает сама, когда это нужно.

Мы с Полей вместе ходили к Матреше полтора года, а в дальнейшем Матреша запретила нам ходить к ней вместе. Она сказала мне:

— По одной ходите, каждому свое. Я, Мария Ива­новна, никогда ничего ни у кого не просила, и ты ни­чего не проси, пусть кто сам чего даст.

— Была я однажды у Матреши,— рассказывает да­лее Мария Ивановна,— в то же время было у нее не­сколько монахинь, с которыми она очень ласково раз­говаривала. Одна из монахинь сказала, что хорошо было бы им вместе сфотографироваться. Матреша поддержала это пожелание. Когда ушли монахини, я попросила у Матреши разрешение снять ее. Матре­ша изъявила на это свое согласие и сказала:

— Ведь это не грешно, преподобные все сняты на память. И мне можно.

Прихожу я от Матреши домой, а мне и говорят, что меня ищет какой-то фотограф. Скоро действительно явился человек, который назвал себя Василием Вла­димировичем Фотьяновым. Сказал, что он фотограф, что только что приехал из Рязани и обратился ко мне с просьбой посодействовать ему, чтобы поехать с ним в Анемнясево сфотографировать Матрешу.

Это совершенно неожиданное появление фотогра­фа поразило меня, и мы на другой же день поехали с ним в Анемнясево. Ехали мы со страхом, думали, что не примет нас Матреша, но она приняла нас очень лас­ково и тут же согласилась сняться. Снимать было очень неудобно: маленькая комнатка и недостаток све­та. Фотограф сомневался, что получится снимок, но и здесь как будто были чудеса. Когда он ее снимал, я смотрела на ящик аппарата, и на нем были видимы мне лики святых.

Когда Матреша была сфотографирована, я сказа­ла ей:

— Матреша, да ведь он не тебя снимал, ведь на ящике-то было очень много ликов святых, я видела.

— Ну, вот и хорошо,— ответила мне на это Мат­реша.

Это было 24 июля 1930 года. Несмотря на наши опасения, снимок получился хороший. Фотограф здесь же сделал девять карточек и передал их Матреше, а потом уже в Рязани сделал еще довольно много таких же карточек и прислал их мне.

Когда я эти карточки принесла Матреше, она от­дала их мне и при этом сказала:

— Там, кому знаешь, хорошим людям и давай их.

Я взяла на себя такое дело, но по легкомыслию не спросила себя в тот момент: в состоянии ли я разли­чать людей, которые хорошие, которые нет, и не спро­сила об этом Матрешу. И дала я карточку одной женшине, которая оказалась недостойной, и этим я, вели­кая грешница, прогневала Матрешу. Прихожу я к ней, а она и говорит мне:

— До сих пор не придешь еще ко мне, пока не во­ротишь эту карточку.

Как только вернулась я домой, у меня сильно забо­лела правая рука, так что я не могла идти за карточ­кой, а женщина-то жила за сорок верст от Касимова. Болезнь между тем усиливалась, образовался большой нарыв, рука страшно распухла и покраснела. Врачи признали положение очень серьезным. Три раза раз­резали мне руку; шесть недель я лежала без движения. И лила я горючие слезы не столько от боли, сколько от того, что прогневала матушку Матрешу. Не могла я пойти к женщине за карточкой, и к Матреше не могла без карточки явиться. И умоляла я святых угодников, чтобы помогли они мне вернуть эту карточку.

И вот, как только рука моя стала поправляться, и я уже могла идти к Матреше, Господь услышал мои мо­литвы: та самая женщина сама пришла ко мне и при­несла карточку. Она сказала при этом, что все это вре­мя ей было так тяжело, так тошно, что вся она изму­чилась.

— Прости меня, Христа ради,— сказала она и упа­ла мне в ноги.

На другой день я отправилась к Матреше, прине­сла ей карточку и просила у нее прощения. И долго она меня не прощала... Когда уже вижу, что не про­щает она меня, я заплакала, заплакала и с великой скорбью просила прощения:

— Прости меня, прости и исцели мне мою больную руку, чтобы я могла хоть что-нибудь делать.

И Матреша пожалела меня. Прикоснулась ко мне и говорит:

— Больше никогда этого не делай.

И мне так стало легко, как будто бы и беды ника­кой не было, как будто бы я никогда ее и не прогневляла. Матреша дала мне камень, принесенный из святых мест, и велела класть его в ванну и стараться брать его больною рукою. Это был Матрешин камень. Руке стало лучше, и скоро я совсем поправилась.

— Однажды, это было в 1930 году, приходит ко мне наша касимовская женщина, по фамилии Берляева, и говорит, что дочь ее Маня, 14 лет, невыносимо муча­ется от боли в ноге. Распухла коленка, врачи нашли туберкулез кости и посылают на операцию для выс­кабливания кости. Девочка не может ходить и просит, чтобы ты к ней сама пришла и принесла бы что-нибудь от Матреши, чтобы облегчить страдания.

Прихожу к ней. Она лежит в постели, заливается, плачет:

— Что вы так долго не шли ко мне? — встретила она меня вопросом. Видно было, как она обрадовалась моему приходу. У Мани была особенная вера в благо­датную силу молитв Матреши, и она поэтому очень ждала меня.

Я дала ей выпить святой водицы и помазала боль­ную ногу маслом. Ногу завязали, и Маня почувство­вала облегчение. Скоро она спокойно заснула, а наут­ро ей стало значительно легче. Через неделю она ста­ла ступать ногою на пол, а через три недели уже сво­бодно ходила, не чувствуя никакой боли, и нога ее со­вершенно поправилась.

Мать и сама Маня глубоко верят, что исцелилась она по молитвам Матреши, почему и почитают ее с большим благоговением.

— В мае 1931 года приводит ко мне одна женщина мальчика тринадцати лет из соседней деревни. Мальчик этот работал в Касимове и заболел. У него на спине между лопатками образовалась большая опу­холь, вроде шишки. Опухоль эта постепенно росла, в то же время делаясь все тверже и тверже. Третий год шел, как он лечился у докторов, а болезнь не проходи­ла и все усиливалась. В конце концов мальчик этот ли­шился возможности не только что-либо делать, но даже и лежать. Он сильно страдал от боли.

Женщина очень просила по­мазать опухоль мас­лом из лампадки Матреши.

Мы все стали усердно молиться Богу, чтобы Он по­слал исцеление, и я помазала опухоль маслом, а женщине и мальчику посове­товала сходить в церковь, поставить свечку и попросить Матрешу, чтобы она помолилась.

Месяца через три мальчик этот опять пришел ко мне, но пришел ра­достный: ему стало легче.

— Могу дышать,— говорил он,— и кое-что делаю по хозяйству, опухоль стала меньше.

Я сказала ему, что это Матреша пожалела его, по­советовала еще ее просить и еще раз помазала опухоль маслом.

Через шесть месяцев он еще зашел ко мне, с ра­достью сказал, что все у него прошло и что он уже пашет и не чувствует никаких признаков болезни. Я сказала ему, чтобы он благодарил Матрешу, а как бу­дет побольше, чтобы и сходил к ней поблагодарить ее лично.

— Однажды прибегает ко мне соседка, встрево­женная и испуганная: у нее неожиданно обмерла де­вочка. Лежит как мертвая, не дышит.

— Что же мне делать? Иди скорее, помоги!

А я как раз перед тем принесла от Матреши цер­ковный воздух. Поскорее взяла его, пришла к девоч­ке и с молитвой положила его ей на голову. Девочка тут же заплакала, открыла глаза и пришла в себя, как ни в чем не бывало.

Есть у меня четки, которые дала мне Матреша. По этим четкам она долгое время молилась и клала их на приходящих к ней больных, и больные получали ис­целение.

— Случилось у гражданки города Касимова Вар­вары Михайловны Постниковой ущемление грыжи. В больнице была сделана ей операция. После опера­ции она была так слаба, что врачи с минуты на минуту ждали ее смерти. Она послала за мной, чтобы я при­несла ей на исцеление что-нибудь из вещей, данных мне Матрешей. Я принесла ей четки и положила их ей на грудь. Больная сразу почувствовала очень сильное облегчение и скоро совсем выздоровела. Врачи очень удивлялись такому выздоровлению, так как все дан­ные говорили за то, что сердце не в состоянии было выдержать и должно было остановиться.

— Недавно, весной 1933 года, была в Касимове эпи­демия гриппа, и многие умирали от этой болезни. Очень сильно заболела гриппом одна шестидесятипя­тилетняя старушка Крашенинникова Елизавета. Она уже была при смерти. Я поспешила к ней и дала ей орарь, данный мне Матрешей.

— Вот тебе лекарство,— сказала я Елизавете,— я и сама им лечилась.

Елизавета с молитвой взяла орарь, опоясалась им, попросила молитв Матреши, и отдала себя воле Божией. Через три дня она уже чувствовала себя хоро­шо и благодарила Бога за посланное ей по молитвам Матреши исцеление.

— Однажды получаю я письмо из Москвы. Пишет мне совершенно незнакомая московская девушка-кур­систка. В письме этом просит она меня, чтобы я схо­дила к Матреше и попросила бы ее помолиться и помочь ей в ее беде. А беда этой девушки состояла в том, что родители ее, интеллигентные люди, предались пьянству. Особенно в последнее время, пишет девуш­ка, пьют они беспрерывно, без разбора продают все, чтобы купить водки. В самом недалеком времени гро­зит полная нищета, бедственная и безотрадная жизнь. Девушка в конце концов пришла в отчаяние и не зна­ла, что делать, пока одна ее знакомая не посоветовала ей обратиться через меня к Матреше.

Я поспешила с этим письмом к Матреше и переда­ла ей просьбу девушки. Матреша на это сказала мне, что все по милости Божией будет хорошо, Бог их по­милует.

Через некоторое время я получила от той же де­вушки второе письмо. В письме этом девушка проси­ла благодарить Матрешу и с великой радостью сооб­щала, что со времени молитвы Матреши родители ее совершенно перестали пить и что вся семья снова живет хорошею и здоровою жизнью.

Могу сказать, что мне не один раз приходилось передавать Матреше такие заочные просьбы. Мат­реша всегда их принимала и помогала своими молит­вами.

— Была я свидетельницей такого случая.

В соседнем селе Погосте (в шестнадцати верстах от Касимова) была девушка по имени Анна Гришина. Она окончила в Касимове школу и собиралась посту­пить в учительницы. Было ей в то время девятнадцать лет. Анна была вполне здоровая, веселая и живая де­вушка. Решила она вступить в партию. Родители ее, очень религиозные и добрые люди, упрашивали ее не делать этого, молились о ней Богу, но она не послуша­ла их и вступила в партию против их воли.

Вот и пошла Анна из Погоста в Касимов, чтобы определиться в учительницы. Шла она со своей под­ругой; обе настроены были очень весело, шли, пели и приплясывали. Перешли они речку Гусь, что проте­кает около их села, и недалеко отошли от речки, как вдруг у Анны закружилась голова и она упала. Встать уже не могла: у нее отнялась рука и нога. С трудом перевезли ее через речку на лодке, доставили домой и уложили в постель. Шесть недель лежала она непод­вижно. Ее лечили врачи, но помочь не могли. Мать усердно молилась о ней Богу и ходила по святым мес­там.

Эту самую девушку в 1920 году я встретила у Мат-реши, ее привезла мать на лошади. Девушка горько плакала, а Матреша ей говорила:

— Что ты плачешь? Ты вспомни, что ты делала. Еще Господь-то милосерд. Разве тебя так надо было бы на­казать-то, ты что делала?

Потом Матреша сказала мне, чтобы я взяла масли­ца из лампадки и помазала бы ее.

— Бог даст,— сказала Матреша,— болезнь твоя пройдет постепенно, Бог даст, пройдет незаметно. Молись и кайся, и не забывай, как ты прогневала Гос­пода.

После этого девушка стала постепенно поправ­ляться и уже стала ходить, но полного выздоровления не было.

Через два года после этого Матреша благословила Анну съездить в Саров и Дивеево и обязательно по­бывать у блаженной Марии Ивановны Дивеевской, причем торопила с поездкой, говоря, что ехать нужно немедленно, как можно скорее.

Оказалось потом, что девушка эта страдала и ду­ховно, она одержима была бесом, который мучил ее и не давал ей спать по ночам.

Мать немедленно собралась в дорогу, попросила и меня поехать с ними, на что я согласилась. Так мы и поехали втроем.

Приехали мы в Ермишь (село на полпути в Саров) и там зашли переночевать к одной благочестивой и религиозной женщине, у которой было очень мно­го разных священных предметов из Старого Иеру­салима.

И вот, среди самой ночи Анна вдруг вскочила, силь­но закричала и бросилась бежать. Все мы очень испу­гались, я схватила ее за руку и сказала:

— Куда ты бежишь?

А она озирается и говорит:

— Я боюсь его!

Я стала читать «Да воскреснет Бог» и сказала ей:

— Перекрестись и ложись.

Но она таким же образом еще два раза вскакива­ла, и всякий раз мне удавалось ее успокоить. Только в последний раз она сильно захохотала, но послушалась, легла.

Утром она ничего не помнила, что было с ней но­чью. Мы поехали дальше. Благополучно прибыли в Дивеево, отстояли обедню и пошли к Марии Иванов­не.

Мария Ивановна нас приняла хорошо. Говорим:

— Больную привели.

— Давайте, давайте-ка ее сюда.

Когда Анна вошла, Мария Ивановна спросила ее:

— Кто тебя испортил? Как его звать?

— Василий.

— Что он тебе дал?

— Дал он мне яблоко, я съела и после этого почув­ствовала, что голова у меня стала не та. (Раньше Анна никому об этом не говорила).

— Скажи мне, что тебя сейчас тревожит, что у тебя не в порядке?

— У меня болят зубы.

Мария Ивановна заставила всех нас молиться, кре­стить Анну и читать «Да воскреснет Бог».

Я с усердием стала молиться, все время плакала, слезы так и лились. Мария Ивановна, показывая на меня, сказала матери:

— Посмотрите, как она молится и плачет о ней, а ты не плачешь, молись.

После этого Мария Ивановна спросила девушку:

— А сейчас он где у тебя?

— В глазах.

Она стала крестить глаза и спросила:

— А еще дальше где?

— Во рту.

Обращаясь к нам, Мария Ивановна сказала:

— Крестите и молитесь, скоро выйдет... уходит, уходит... молитесь и читайте «Да воскреснет Бог».

Больная сидела вся красная, глаза ее очень блесте­ли. Мы усердно молились и плакали. Вдруг Мария Ивановна сказала:

— Вышел, вышел!

Мы были в страхе, а больная сразу изменилась, приняла обычный вид и повеселела. После этого Ма­рия Ивановна усадила нас пить чай, а после чая по­слала нас в Саров на источник преподобного Сера­фима. На дорогу она дала нам бутылочку святой воды и сказала:

— Будет она дорогой просить у вас пить, кроме этой воды ей никакой не давайте.

Пошли мы в Саров. Подходим к речке, вдруг Анна бросилась бежать от нас, так что мы ее едва догнали и стали удерживать, чтобы она не пила из речки воду. Едва нам удалось уговорить ее не делать этого. Мы дали ей выпить святой воды, она попила и успокои­лась.

Пришли мы на источник отца Серафима и начали купаться. Анна купалась легко и ничем не выказыва­ла какого-нибудь беспокойства, когда же искупалась, то вся посинела и минут десять не могла придти в себя.

В это время мы слышим вдруг за купальней сде­лался какой-то необыкновенный шум, похожий на грохот тройки, проехавшей по мостовой. Мы испу­гались и перекрестились. Но шум этот скоро и сразу затих, как будто что-то обрушилось, будто провали­лась эта тройка куда-то. Мы смотрели потом — кру­гом песок, и никакой тройки, конечно, не было. По­дивились мы тому, откуда же взялся такой шум, а потом нам объяснили, что это был враг, который пре­следовал больную, и вот у святого источника он окон­чательно, ее оставил.

После купанья Анна почувствовала себя хорошо и спокойно, как уже давно не чувствовала. Она исце­лилась душевно, но телесный недуг у нее остался: и рука, и нога были еще слабы. Полного телесного ис­целения она не получила, хотя из Сарова, правда не­много, мы все трое шли пешком.

Когда мы вернулись к Матреше, она была очень довольна тем, что мы исполнили ее послушание и съез­дили в Дивеево и Саров.

— Пройдет с тобою, Нюра,— сказала она девуш­ке,— все постепенно пройдет. Ты даже и сама не за­метишь, как пройдет.

А матери ее Матреша говорила, что девушка исце­лится в будущем и телесно, и что это будет опять ве­ликое дело Божие. Но нужно стараться не грешить и каяться в соделанных грехах. Молодость же ее долж­на быть в болезнях, и это необходимо для ее спасения. Если бы она чувствовала себя совершенно здоровой, то она опять могла бы уйти в жизненный омут и там окончательно погибнуть.

После этого случая Анна стала глубоко верующим человеком. Сначала она, стесняясь подруг, старалась незаметно от них ходить в церковь и тайно соблюдала посты, но скоро открыто заявила себя христианкой и теперь часто ходит в церковь, строго соблюдает посты, ведет хорошую жизнь и очень почитает Матрешу.

— На протяжении двадцати лет, как я знаю Мат­решу,— говорит Мария Ивановна,— она очень силь­но изменилась. Я не говорю о ее внешнем виде, по внешнему виду она остается почти такой же, а изме­нилась она внутренне, по своему настроению, и пере­мена эта очень большая и заметная. Наиболее замет­ной перемена эта стала в последний год и особенно начиная с Великого поста 1933 года.

Раньше Матреша со всеми держалась очень про­сто, всех жалела, вникала в горе каждого человека, болела болезнями всех, несчастье другого было и ее несчастьем. Она подолгу и охотно беседовала с каж­дым, обсуждала всякие вопросы и дела житейские, каждому давала ответы на все, о чем бы ее ни спраши­вали, не скупилась давать советы и наставления, как поступить в том или ином случае, при тех или иных житейских делах и обстоятельствах.

Теперь она как будто совсем перестала интересо­ваться мирской жизнью. О житейских делах говорит редко и неохотно, можно сказать,— только в исклю­чительных случаях. Но о жизни духовной, о жизни религиозно-нравственной, тем более о будущей жиз­ни она готова говорить день и ночь. Очень охотно, с любовью принимает таких людей, которые идут к ней с запросами духовного порядка, интересы которых сосредотачиваются не здесь на земле, а там на небе, на будущей загробной жизни.

Когда я навестила Матрешу Великим постом 1933 года, она чувствовала себя очень слабой, в течение это­го поста она два раза соборовалась.

Попросила она меня прочитать Канон на исход души. Во время чтения она очень усердно молилась, а по окончании дала мне пучок церковных свечей:

— Чем могу, тем и заплачу тебе. Свечки хорошие, благодатные, ты будешь ими утешена,— сказала она, передавая эти свечи.

Особенное внимание обратила она на слова кано­на:

Ныне избавляй никако и помогай воистину никтоже: ты помоги ми, владычице... [Песнь 5, тропарь 3].

Ибо друзи мои и знаемый вкупе оставиша мя ныне: но, надежде моя, никакоже да не оставиши мя...

[Песнь 7, Богородичен].

В большом раздумьи, с грустью и в то же время с глубокой верой повторяла она эти слова, а потом так же в раздумьи и с грустью стала говорить о том, что она не так уже жалеет теперь людей, как жалела рань­ше, что вся эта земная жизнь отдаляется от нее, ухо­дит...

Дата добавления: 2015-09-28