Мы, стало быть, разумно не 32 страница

Срединному душевному складу свойственна любезность (επιδεχιοτες), а кто умеет быть любезным (επιδεχιος), тому свойственно высказывать и выслушивать [лишь] то, что подобает доброму и свободнорождённому человеку. Действительно, есть нечто такое, что подобному человеку в качестве развлечения прилично и говорить, и выслушивать, а развлечения свободнорождённого отличаются от развлечений скота так же, как развлечения воспитанного и невежи. [Разницу эту] можно увидеть [на примере] старых и новых комедий: В первых смешным было срамословие, а в последних – скорее намёки. С точки зрения изящества это различие существенно. По чему же тогда надо определять умелого насмешника? По речам ли не неприличным для свободнорождённого? Или по тому, что он не заставляет страдать слушающего [насмешки]? Или по тому, что даже веселит его? Или это всё – таки неопределённо? Ведь как ненависть, так и удовольствие у одного вызываются одним, у другого – другим. Соответственно будут и слушать, ведь считается, что, какие насмешки не стесняются выслушивать, такие и сами говорят. Но не всякие насмешки, ибо насмешка – это своего рода поношение, а [если] иные поношения запрещаются законодателями, то следовало бы, вероятно, запретить также [иные] насмешки.

Человек же обходительный и свободнорождённый будет вести себя так, словно он сам себе закон. Таков, стало быть, кто держится середины, любезным ли его называть или остроумным. А шут подчинён смешному, и, если выйдет потеха, он не пощадит ни себя, ни других, говоря такое, из чего обходительный человек ни одного слова не скажет, а иного не сможет и выслушать.

Что до неотёсанного, то для такого общения он непригоден, ибо, ни в чём ему не способствуя, он всем недоволен.

Принято считать, что отдых и развлечение необходимы в жизни. А значит, в жизни возможны три названных [выше вида] обладания серединой, и все они связаны с взаимоотношениями посредством речей и поступков. Отличие же в том, что один [вид] связан с правдой, а [два] других – с удовольствием. Что же до связанных с удовольствием, то один [вид] соотносится с развлечениями, другой – с общением во [всей] остальной жизни.

XV. О стыде не приличествует говорить как о некоей добродетели, потому что он больше напоминает страсть, нежели склад [души]. Во всяком случае, его определяют как своего рода страх дурной славы, и он доходит почти до такой силы, как страх перед ужасным: От стыда краснеют, а от страха смерти бледнеют. Значит, и то и другое в каком – то смысле явления телесные, а это считается свойственным, скорее, страсти, нежели [душевному] складу.

Эта страсть, [то есть переживание], подобает не всякому возрасту, но [только] молодому. Мы полагаем, что в определённом возрасте следует быть стыдливыми, потому что, живя по страсти, молодые совершают много проступков, а стыдливость препятствует им. И мы хвалим стыдливых среди молодёжи, но человека более взрослого никто, пожалуй, не похвалит за стеснительность (αισκηυντελος). Мы ведь уверены, что он не должен совершать поступки, которых стесняются (επη ηοις αισκηυνε). Стыдливость, коль скоро она возникла в связи с дурными поступками, чужда порядочному (επιεικες) человеку (ведь [ему] не следует их совершать), причём безразлично, воистину постыдны (αισκηρα) эти деяния или слывут таковыми, потому что ни тех, ни других совершать не следует, чтобы не пришлось стесняться. Свойство же дурного человека – это как раз быть способным совершить нечто постыдное. Нелепо ведёт себя тот, кто, совершив один из постыдных поступков, стесняется и думает, что тем самым он порядочный человек. Стыд ведь бывает за произвольные поступки, а порядочный человек по своей воле никогда не сделает дурного. Стыд мог бы быть чем – то порядочным условно, ведь если [порядочный] человек совершил [постыдный] поступок, он будет этого стесняться, но к добродетелям это не имеет отношения. И хотя беззастенчивость (αναισκηυντια), то есть отсутствие стыда (το με αιδειστηαι) за постыдные [поступки], – это нечто дурное, тем не менее стесняться, совершая такие поступки, вовсе не есть нечто порядочное. Ведь и воздержанность тоже не добродетель, а нечто смешанной природы; на неё в этой связи мы укажем позднее.

Книга пятая (Ε).

I. В связи с правосудностью (δικαιοσυνε) и неправосудностью (αδικια) нужно рассмотреть [следующие вопросы]: К каким поступкам то и другое может иметь отношение, обладание какого рода серединой есть правосудность, и в чём серединой является правосудное (το διακαιον)?

Пусть наше рассмотрение идёт тем же путём (μετηοδον), что и в предыдущем изложении.

Мы видим, конечно, что все склонны называть правосудностью такой склад [души], при котором люди склонны к правосудным поступкам (πρακτικοι τον δικαιον), совершают правосудные дела (δικαιοπραγουσι) и желают правосудного (τα δικαια). Подобным образом и о неправосудности [говорят, что это такой склад], при котором поступают неправосудно (αδικουσι) и желают неправосудного (τα αδικα). Поэтому сперва пусть это и будет у нас как бы в общих чертах принято за основу.

Между тем с науками и умениями дело обстоит иначе, нежели со складами [души]. А именно для противоположностей признаётся существование одного и того же умения, или одной и той же науки, но склад как один из противоположных складов не может быть тождественным для противоположностей, скажем, от здоровья не бывает ничего ему противоположного, только здоровье, ведь походку мы определяем как здоровую, когда ходят так, как в здоровом состоянии.

Дата добавления: 2015-08-29