— Выхода отсюда нет, — сказал Льюис. Он отвернулся от окна, выщелкнул из ружья пустую обойму и вставил новую. — Будь выход, мы бы давно им воспользовались.
— В подобные моменты, — сказал Скотти, — я думаю, что создателю моему лучше было бы кропать дешевенькие триллеры. Я вообще-то не просил его, чтобы меня придумывали.
— Мы не должны просто сидеть здесь и дожидаться, пока бесноватые разорвут нас на части! — выпалила Сюзанна. — Хотите сдаваться — пожалуйста! Достаточно спуститься по лестнице — и вас ждет там теплая встреча! Лично я собираюсь покрепче забаррикадироваться, хотя бы по той причине, что буду последней идиоткой, если сдамся, а через минуту придет помощь.
— Она права, — просипел Козерог.
Хватило нескольких минут, чтобы вывести из строя оба лифта, запрудить мебелью лестничные пролеты, отступить к стойке приемной и припереть единственную дверь тяжелым письменным столом. Все перезарядили оружие, залегли за поваленными на бок столами и стали ждать.
Грохот внизу не стихал, хотя, похоже, крушить там было уже нечего. Медвежонок крепко прижал к пушистой груди автомат, и ему было грустно как никогда. Борясь за жизнь, он уже натворил много такого, за что его создатель никогда бы не похвалил, и теперь Мишка гадал, правильно ли он поступил. Его стало «меньше», это во-первых. Раньше-то ведь он был особенным. Рядом с ним и ружья не стреляли, и дурные вещи не случались ни с кем, потому что… Потому что он был Мишкой. А быть особенным недостаточно для того, чтобы спасти своих приятелей от напасти Беса. Вот и взял он в лапы оружие, чтобы попробовать заставить мир стать таким, каким ему положено быть. Он порвал со всем, что сделало его уникальным, и ничего хорошего ему это не принесло.
Мишка собрался попрощаться с жизнью, а вместе с ним и его друзья. Внезапно за спиной открылась дверь, и он резко развернулся, держа палец на спусковом крючке. Шериф Эриксон, прищурившись, уставился на направленные на него стволы автоматов, поморгал и поднял руки. Все разом облегченно вздохнули и приопустили оружие.
— Прошу прощения, шериф, — сказал Коллинз. — Тут такое творится, что я забыл, что вы еще… отдыхаете. Как вы себя чувствуете?
— Да отлично я себя чувствую, — ответил шериф. — Было дело, конечно, малость… нездоровилось, но сейчас все нормально. Нет, правда, я в отличной форме и хотел бы вам помочь. Если мне вернут пистолет.
— Не думаю, шеф, что это хорошая мысль, — осторожно заметил Льюис. — Ступайте и поспите еще. Мы тут сами разберемся.
Эриксон кивнул, развернулся и побрел в кабинет, захлопнув за собой дверь. Ему не доверяли. Но он их не винил. Он побывал Бесом, и не исключено, что это повторится, хотя Эриксон чувствовал, что его рассудок стал намного яснее, чем в последние несколько месяцев. Он помнил совершенные им убийства как серии мрачных снов, в которых он выступал лишь в роли безмолвного, беспомощного наблюдателя. Убийства по-прежнему казались ему галлюцинациями, хотя он не сомневался в том, что это дело его рук. Маньяком, которого он так мечтал изловить, был он сам.
Эриксон сел за письменный стол. Он знал, что надо сделать. Он чувствовал спокойствие и уверенность, и не было в нем ни капельки страха. Что бы ни случилось, он не может позволить Бесу опять вселиться в него. Непросто будет осуществить задуманное без пистолета. Эриксон поискал глазами вокруг, и взгляд его споткнулся о штырь для наколки документов. То, что надо. Он взял штырь, осторожно поставил перед собой и снял наколотые на него бумаги. Просматривать их не стал — ничего они теперь для него не значили. Штырь был восемь-девять дюймов длиной. Хорошая длина, вполне достаточная. Положив ладони на стол по обе стороны от штыря, Эриксон нагнулся так, чтобы штырь оказался прямо против его глаз. Страха не было ни капельки.
«Простите. Простите меня…»
Со всего маху шериф рухнул лицом вниз. Последнее, что он увидел, — стальное острие, летящее навстречу его левому глазу.
А в приемной защитники прислушивались к топоту одержимой Бесом толпы на лестнице, к грохоту разбрасываемой, словно невесомой, мебели. Совсем скоро дверь и косяк стали содрогаться от ударов. Козерог выстрелил через дверь, но беснующиеся, похоже, не обратили на это внимания. Коллинз и Льюис стояли плечом к плечу, направив ружья на дверь. Дыхание их было взволнованным и учащенным, но руки не дрожали. Мишка и Козерог по очереди отхлебнули из бутылки. Она была почти пуста. Питер Колдер тихо сидел позади зверушек и размышлял о том, сколько необычайных перемен за последние дни претерпела его жизнь. Улыбнувшись, Питер подумал, что ни от одной из этих перемен он не отказался бы. Скотти свирепо уставился на дрожавшую от ударов дверь и глухо, утробно рычал. Сюзанна и Полли взялись за руки и старались держать свое оружие так, как это делают настоящие солдаты.
Дверь с треском вылетела, и толпа хлынула внутрь, смахнув с порога тяжелый письменный стол, будто тот был картонный. Защитники открыли шквальный огонь, и одержимых мужчин и женщин расшвыряло в стороны, как тряпичные куклы. В небольшой комнате от грохота выстрелов закладывало уши, но одержимые хохотали и продолжали напирать, карабкаясь через тела сраженных огнем, чтобы добраться до защитников. На пороге появилась еще одна группа беснующихся, кое-кто из них был с оружием. Кровь веером летела на стены и собиралась в лужи на полу, но толпа все прибывала и прибывала.
Первым погиб Скотти. Автоматная очередь подбросила его и отшвырнула, как игрушечного. Даже умирая, он пытался цапнуть за лодыжки топтавшихся над ним врагов. Коллинз и Льюис были смяты толпой одержимых — падая, они продолжали стрелять. Бес разорвал их на части с нечеловеческой силой. Помощников шерифа пытался спасти Питер Колдер, но стройная молодая женщина с безумными глазами и широкой улыбкой воткнула ему в горло нож, прежде чем он заметил ее. Питер упал на колени, и рот его наполнился кровью.
Тут же к нему подскочил Мишка и попытался оттащить назад. Пуля ударила медвежонку в лоб, отбросила назад, и он шлепнулся на пол и замер: кровь залила глаза, и жизнь покинула его. Козерог закричал от горя и ярости, швырнул опустевшую бутылку в толпу, выскочил вперед и встал над телами двух друзей. Он стрелял до тех пор, пока не кончились патроны, а затем отбивался копытами и рогами, пока его не повалили.
Сюзанна выстрелила Полли в затылок — последний акт дружбы, а затем взяла ствол в рот и нажала на спуск. Погибшие женщины все еще держались за руки, и Бес взвыл от разочарования и бессилия.
В задней комнате в конце галереи Мощей стояли они вокруг кровати Дедушки-Времени. Стояли и беспомощно наблюдали — в надежде, будто вот-вот он задышит вновь или сядет, засмеется и скажет, что всего лишь дурачится. Но Дедушка-Время лежал неподвижно — иссохшая, сморщенная мумия человека. Он выглядел так, будто умер много веков назад и его лишь недавно извлекли из какого-нибудь древнего склепа. И больше не было в комнате ни стен, ни потолка, только тишь и темень и бледно-золотистый круг света, отбрасываемый висевшей высоко над изголовьем кровати старомодной лампой. За пределами этого круга света ощущалась одна безмерная пустота, словно плыли они в море мрака.
Рия и Эш стояли в шаге от кровати, держась за руки и этим пытаясь утешить друг друга. Смерть Времени ударила в сердце всего, во что они верили. Время был единственной постоянной в переменчивом мире, вязью нерушимых звеньев, крепившей Шэдоуз-Фолл: он ушел, и без него не было у города возможности выжить.
Эш смотрел на высохшее тело и чувствовал муки человека смертного. Если даже Время может умереть и уйти через Дверь в Вечность, откуда нет никому возврата, значит, и он вынужден примириться с тем, что его «псевдожизнь» тоже будет иметь конец. Впрочем, Эш всегда знал это, и прежде мысль о смерти его мало заботила. У него не было права на вторую жизнь. Но теперь, когда он вновь обрел свою любовь, ему грозила такая потеря, вынести которую он был не в силах. Эш коротко усмехнулся. Такова любовь.
Леонард чуть крепче сжал ладонь Рии, и она ответила ему тем же. Ее мысли метались, отчаянно ища выход из угла, куда их загнали. Это невозможно, несправедливо: им удалось пройти через столько испытаний, столько выстрадать — лишь для того, чтобы сейчас проиграть. Они победили крестоносцев без помощи Времени, но Бес — это совсем иное. Его источник и энергия — порождение непостижимых разуму человека волшебных сил, сотворивших Шэдоуз-Фолл. И только Дедушка-Время обладал могуществом, чтобы понимать их и управлять ими. Без его помощи не было возможности остановить Беса, носящегося по городу до тех пор, пока в нем не останется ни единой живой души… И без надзора, осуществляемого Временем за Шэдоуз-Фоллом, сам город прекратит существование. Это конец всему. Пальцы Рии вцепились в ладонь Эша. Нет, должен быть выход. Должен быть!
Шин Моррисон сидел на краю кровати, болтал ногами и смотрел в никуда. Он пытался сочинить песню, в которой можно было поведать миру о кончине Времени, но муза не приходила. Муза умерла в нем вместе с гибелью эльфов. Без них мир казался пресным, и жизнь потеряла смысл. Фэйрия воплощала в себе все, во что он когда-либо верил. Теперь эльфов не стало, не стало блеска и величия, не стало звонкого смеха в лесах — без эльфов, павших от своей же руки. Как может родиться музыка в таком мире?
Маделейн Крэш, а для многих просто Мэд, сидела на другом краю кровати и обеими руками держала остывающую руку Времени. Он был ее миром, ее любовью, ее смыслом жизни. Он заботился о ней, когда-то брошенной всеми, защищал ее, когда никто ее не защищал. Время позволил ей остаться при нем, хотя ему лично нужды в этом не было никакой. Позволил любить себя, хотя знал, что никакого будущего у любви этой нет. Она отдала бы Времени свою жизнь, но он решил уйти без нее, и теперь в жизни Мэд не осталось ни цели, ни смысла. Всю себя Мэд посвящала тому, чтобы ухаживать за Временем, беречь и защищать его и — потерпела крах. Свою собственную жизнь Мэд хотела закончить как-нибудь ярко, чтобы потом неотлучно следовать за Временем, хотя знала, что он этого не одобрит. Сам он верил в жизнь и живущих. Мэд уже больше не знала, во что верит она. Единственное, что Мэд знала наверняка, — это то, что она снова осталась одна.
Джеймс Харт стоял в футе от кровати, сердито глядя на своего деда и думая: а ему-то, черт побери, что сейчас делать? Дедушка-Время был единственным, кто знал ответы на все вопросы, и вот он умер, оставив несчастного, сбитого с толку внука действовать наобум. Теперь он, Харт, занял место того, к кому люди придут за ответами, а он не имел ни малейшего понятия, что будет говорить им. Вот так попал! Ни спрятаться, ни убежать. Либо он найдет ответ, как справиться с Бесом, либо погибнет вместе с друзьями и этим чертовым городом.
Ответ таился где-то в нем самом. Харт чувствовал, как бурлит в нем дедовская сила, как ищет выхода. Он еще не научился понимать эту силу, ее возможности и ее пределы и не был уверен, доверяет ли ей. Он чувствовал, что может столько всего совершить — и к этому побуждала его новая сила, однако осторожность удерживала его. И еще чувствовал Харт, что в этой бурлящей силе заложена своя программа, то ли имеющая, то ли не имеющая ничего общего с его собственными желаниями и нуждами.
Харт метнул взгляд на иссохшее тело своего деда и яростно сжал кулаки. Не будь тот покойником, честное слово, прибил бы ублюдка за такое наследство!.. И тут он вздрогнул, как от толчка, почти уверенный, что ему померещилось.
Подавшись всем телом вперед, Харт вгляделся в останки. Время вне всяких сомнений был мертв и бездыханен, но грудь его двигалась. Движения эти не были равномерными, как от работы сердца или легких, — грудь старика чуть вздрагивала от резких толчков изнутри, будто что-то в теле пыталось выбраться наружу. Харт невольно отшатнулся назад, а воображение нарисовало ему образы некоего жуткого паразита, немыслимым образом пробравшегося в бессмертное тело Времени и убившего его.
Когда Харт дернулся, все огляделись по сторонам, а затем проследили за направлением его взгляда. Мэд испуганно-удивленно вскрикнула, выпустив из ладоней руку Времени, и приложила ухо к судорожно вздрагивающей груди старика. Внезапно она рассмеялась и выпрямилась, лицо ее осветилось улыбкой. В то же мгновение в руке ее оказался нож, и, деловито щелкнув, выскочило лезвие. Мэд осторожно ввела нож под грудину Времени, а затем сделала им резкое движение вверх. Грудь разделилась надвое, будто ореховая скорлупа. Облачко пыли взметнулось над раной, и в ее узкой щели все увидели что-то бледное и вяло шевелящееся. Мэд убрала нож, запустила обе руки в разрез, взялась покрепче и резко рванула руками в стороны, с громким треском распахнув грудную клетку Времени, как огромную книгу. Там, в полости грудины, крохотный, розовый и прелестный — лежал новорожденный младенец и спокойно глядел на Мэд. Осторожно протянув к нему руки, она вынула малыша и, баюкая его, проговорила:
— Время умер. Да здравствует Время!
Все обступили Мэд, радостно и удивительно по-матерински нежно прижимавшую к себе ребенка. Он был совсем такой же, как и все младенцы, — крохотный и безобидный, но немного понадобилось времени, чтобы все заметили: во-первых, у него не было пупка, и, во-вторых, глаза его были ясными и спокойными. Пухлой ладошкой малыш помахал всем и широко зевнул.
Моррисон укоризненно взглянул на Мэд:
— Могла б предупредить, что делаешь. Меня чуть инфаркт не хватил.
— А я сама сомневалась, — пожала плечами Мэд. — По идее-то он всегда выбирается сам и сам заботится о себе. Я видела молодого Время только через несколько дней после рождения, и он уже был достаточно пожилым, чтобы командовать парадом. Прелестный малыш, правда?
Мэд, склонившись над ребенком, что-то заворковала ему, и тот понимающе посмотрел на нее в ответ.
— Ты же мэр, — обратился Эш к Рии. — Ты что-нибудь знала об этом?
— Не знала, да и вряд ли знал кто другой, — покачала головой Рия. — Время был очень скрытен. А я не приставала с расспросами.
— Давайте, — фыркнул Моррисон, — объявим благодарность Мэд за то, что она не произвела кесарево той страшной штукой, что болтается у нее на поясе. Откуда, кстати, у тебя этот меч?
— Время дал, — ответила Мэд и демонстративно переключила свое внимание на ребенка.
— Он, наверное, сейчас очень слаб, — задумчиво проговорила Рия. — Никогда не видела Время таким молодым. Да и никто, думаю, не видел. По-видимому, силы будут дремать в нем до тех пор, пока он не станет достаточно взрослым, чтобы связно мыслить и говорить.
— И как долго ждать? — спросил Харт.
— Мэд говорит, пару дней, — пожала плечами Рия. — Прежде это никак не сказывалось на состоянии галерей и города: их собственной энергии было достаточно, чтобы нормально функционировать, пока Время набирал силу. Но теперь, после всего что случилось… Просто не знаю…
— Не можем мы ждать два дня, — сказал Харт. — Нет у нас двух дней. Нет у города двух дней. За это время Бес убьет всех.
— Если у тебя есть другое предложение, я с радостью его выслушаю, — отрезала Рия. — Мне самой не нравится то, что он так беспомощен. Кстати, Время должен охранять Джек Фетч. Почему здесь нет пугала?
— Я вас умоляю, — скривился Моррисон. — Все и так слишком сложно и без этого болвана.
— Время полагал, — нахмурившись, медленно проговорил Харт, — что какая-то внешняя сила вмешивается в нормальный ход событий. Может, она намеренно спровоцировала раннюю кончину Времени так, чтобы его молодой преемник был беззащитен в момент атаки.
— У-тю-тю… — продолжала ворковать Мэд. — Кто это у нас тут такой особенный, а?
— Не думаю, что кому-то по силам остановить Джека Фетча, — нерешительно проговорил Эш. — Если ему положено быть здесь, значит, сейчас примчится.
— А знаете, — сказал Харт, — если задуматься, то во всем этом мало смысла. Я вот о чем. Зачем, с какой целью такому значительному и могущественному, как Время, предназначено быть уязвимым на этом отрезке жизни?
— Может… — пожала плечами Рия. — Может, это на тот случай, если он вдруг выйдет из-под контроля и должен будет остановлен или заменен.
— Кто ж заменит Время! — хмыкнул Моррисон.
— Верно подмечено, — уронила Рия.
— Что-то приближается, — вдруг сказал Эш.
Все посмотрели на него. Взгляд Леонарда был далеко, остановившись на чем-то таком, что видеть мог только он один.
— Что, Леонард, о чем ты? — Рия прикоснулась к его руке. Он не реагировал.
— Что-то идет сюда. Что-то ужасное.
— Быстро все встали вокруг кровати! — рявкнула Мэд и осторожно опустила младенца на измятые одеяла. Затем вытянула из ножен меч, ставший словно продолжением ее руки. Остальные образовали вокруг кровати кольцо, напряженно всматриваясь в густую темень за пятном света от лампы. Долгое время там были лишь тишина и мрак.
— Да кто идет-то? — не выдержал наконец Харт. — И откуда? Ни черта не вижу.
— Уже близко, — прошептал Эш. — Совсем близко. Почти здесь.
Внезапно резко упала температура, будто кто-то распахнул дверь на холодный двор, и в комнату явился Джек Фетч. Все чуть расслабились и облегченно выдохнули. Остановившись, Джек безмолвно замер перед ними, скалясь черным разрезом улыбки.
— Очень вовремя, — проворчала Рия, шагнув в сторону и уступая ему дорогу, так как Джек двинулся вперед.
Но что-то в том, как двигался он, как держал себя, вдруг встревожило Харта. Потянувшись, он ухватил пугало за руку — его пальцы без труда сомкнулись вокруг укрытой рукавом палки. Джек яростно отбросил Харта, даже не оглянувшись, и его укрытые черными перчатками руки потянулись к лежавшему на кровати младенцу.
— Не давайте ему ребенка! — закричал Харт. — Здесь что-то не так!
Рия успела схватить малыша и попятилась от кровати. Джек Фетч повернулся и направился к ней. Эш встал между Рией и пугалом и, как щит, швырнул свою смерть перед собой. Все остальные, страшно побледнев, отступили, но пугало даже не замедлило шага. Он никогда не был рожден, и поэтому страх смерти был ему неведом.
Рия продолжала пятиться, прижимая ребенка к груди и закрывая его руками. Эш схватил руки пугала со всей своей неестественной силой. Какое-то мгновение они стояли лицом к лицу, и пришедший из мертвых человек боролся с тем, кто не жил никогда, а затем Фетч отшвырнул Эша в сторону. Моррисон вызвал из ниоткуда свою гитару и затянул песню, но голос его звучал неуверенно, да и пугало, судя по всему, не воспринимало музыку.
Вперед выпрыгнула Мэд и нанесла удар Джеку мечом: казалось, ее руку направлял сам клинок. Эскалибуром владели многие великие мастера меча, и клинок помнил мастерство прежних хозяев. Он пробил рубаху Фетча на груди, вышел из спины и на мгновение остановил пугало.
Джек опустил голову, ухватился руками в перчатках за меч и дюйм за дюймом вытянул его из своего тела, несмотря на все усилия препятствовавшей ему Мэд.
Отступив на шаг, она дернула меч на себя и вырвала его из рук Фетча, располосовав его перчатки. Фетч потянулся, чтобы вновь схватиться за клинок, и Мэд, широко размахнувшись, нанесла жестокий удар: клинок легко прошел сквозь переплетение веток, составлявших грудь пугала. Рука в перчатке упала на пол — пальцы затряслись и заскребли пол, напоминая лапы огромного кожистого паука.
Мэд пнула ее — рука отскочила в сторону, уклонившись от ее ноги, и, подлетев, вновь приросла к плечу пугала. Мэд удивленно моргнула и стала наносить удары один за другим. Опилки летели из разодранной на груди рубахи, и тем не менее Джек продолжал наступать, а Мэд была вынуждена пятиться шаг за шагом. Рия оставалась за ее спиной, и малышу, наверное, было больно — с такой силой Рия прижимала его к себе, — но он не проронил ни звука.
Руки Мэд стали уставать от тяжелого клинка. Какие бы раны она ни наносила Джеку — ему было нипочем: когда все было кончено, он представлял собой лишь кучу обломков веток, щепок и старого тряпья, увенчанную головой-репой. И даже когда Мэд буквально перемолола его в ничто, волшебство, когда-то сотворившее Джека Фетча, вновь собрало его в прежнее пугало.
В конце концов то ли меч стал уже вовсе неподъемным, то ли сама Мэд устала: сделав еще один широкий взмах, она промахнулась и совсем не задела Джека. Фетч схватил Мэд за руку в тот момент, когда она потеряла равновесие, и швырнул ее на пол. Девушка больно ударилась локтем, и пальцы выпустили рукоять меча. Джек Фетч склонился над Мэд, и руки в черных перчатках потянулись к ее горлу.
— Нет, — скомандовал Харт. — Хватит!
Джек чуть помедлил, а затем повернул ухмыляющуюся голову-тыкву к Харту. Напряжение внутри Фетча было почти осязаемым, когда он боролся между той силой, что управляла им, и той, что звучала во властном оклике Харта. Напряжение росло, почти физически обозначив свое присутствие в комнате, и затем пугало отвернулось, перешагнуло через Мэд и потянулось к ребенку на руках Рии. Тогда Харт черпнул в себе дедову силу и выпустил ее.
Не перестававшая в нем бурлить, сила эта была уже очень близка к тому, чтобы выплеснуться, и сейчас, с ведома нового хозяина, рванулась на волю, как спущенный с цепи зверь. Мощь ее волной прошла через Харта, необузданно дикая, страшная и могучая. Как бичом, Харт хлестнул ею пугало, и Джек взорвался.
Все закричали — в них больно попало ошметками пугала. Мелкие щепочки и обрывки материи оседали на пол, как хлопья серого снега, и напряжение постепенно стало оставлять Харта. Ему удалось! Угроза миновала. Он наконец позволил силе свободно струиться в теле, и вроде бы не так уж плохо получилось.
Харт улыбнулся всем, готовясь сказать пару скромных комментариев, когда друзья начнут его благодарить, и тут заметил, что они смотрят вовсе не на него. Харт оглянулся: в воздухе, соткавшись из сотен кусочков и клочков, снова собиралось пугало. В считанные секунды Джек Фетч восстановился — вновь целый и невредимый. Голова-тыква насмешливо ухмылялась, и Харт не выдержал. Яростно черпнув из глубин новой силы, он приказал ей выщелочить все живое из пугала. Чары старинного, коварного и искусного колдовства, делавшего Джека Фетча таким, каким он был, в мгновение были сорваны, и все, что делало его уникальным и неповторимым, было высосано из него и направлено к Харту. Джеймс почувствовал, как эти чары пролились в него, будто отличной выдержки бренди, теплый и бодрящий, и только когда пустой негнущийся каркас пугала безжизненно рухнул на пол, Харт осознал, что он сделал.
Никто и никогда добрым словом не поминал Джека Фетча, верного стража и защитника Времени и города, но он прекрасно сражался против крестоносцев, и так же сражался бы и с Бесом, если бы мог. Он заслуживал лучшей кончины.
— Это все? — наконец подала голос Рия. — Я могу позволить сердцу забиться снова, или он опять поднимется?
— Не поднимется, — Харту с трудом удавалось скрыть в голосе горечь. — Уже никогда.
— Первая хорошая новость за день, — вздохнула Рия, опуская ребенка на кровать. — Наконец-то мы можем немного расслабиться.
— Не можем, — сказал Эш. — Опять что-то идет сюда. И опять что-то страшное… Оно очень близко, и это не Джек Фетч.
Теперь уже все почувствовали: что-то невероятно злобное и огромное, слишком огромное, чтобы понять это сразу, приближалось с каждым мгновением, как несущийся по рельсам локомотив. Всем внезапно до жути захотелось бежать сломя голову и прятаться, но бежать было некуда, и они это знали. Как по команде, все стали спиной к кровати, вглядываясь в темень, наполнявшую спальню, но острое и жуткое ощущение беды пришло сразу и отовсюду, и они не знали, куда смотреть. А затем вдруг в комнате оказался он — высокий, поразительный и отталкивающе жуткий, и они отшатнулись от невыносимо омерзительной фигуры, как отшатнулись бы от яркого пламени.
Он явился словно ангел, десяти футов росту с прекрасной, цвета алебастра, кожей и трепещущими крыльями. Единственное, что его портило, — он был слишком широк в кости, и потому истинное тело явившегося выпирало из-под украденного облика, будто бы под гнетом распиравшей его греховности. Лик пришедшего был прекрасен, но необычайно холоден, и над бровями поднимались два утолщения, которые могли бы быть и рогами — как нарождающиеся шипы на розе.
Из всех лишь Эш не попятился, не упал навзничь и не отвернул лица, возможно оттого, что был мертвым и терять ему было гораздо меньше. Но даже Эшу удалось заговорить лишь после нескольких попыток.
— Кто ты? — решительно спросил он. — Что тебе надо?
— Кто я? — спокойно и, казалось, вежливо, переспросил фальшивый ангел. — Вот ведь забывчивый народ! Имен у меня много, а вот суть одна. Хотите — зовите меня Прометеем. Старые шутки всегда остаются самыми смешными. Относительно того, что я здесь делаю: время мое пришло. Круг замкнулся, и на арену выхожу я. И здесь я затем, чтобы снести галереи Инея и Мощей, свергнуть Время и взломать замок на Двери в Вечность. Их время вышло, их должностные обязанности и функции устарели. Отныне мое слово будет законом, а Жизнь и Смерть станут тем, что назначу им я, а вчера и сегодня канут в ужасном и неумолимо безжалостном сейчас. Я разбил врата ада, и обратно меня уже не загнать.
— Повтори-ка еще раз, — сказал Эш. — Я, кажется, задремал…
— Чувство юмора, — ухмыльнулся падший ангел. — Ценю. Оно тебе пригодится там, куда отправишься, дерзкий и бесцеремонный дух. Пожалуйста, расслабьтесь, чувствуйте себя как дома — все вы. Я здесь, чтобы убить Время, но спешить мне некуда. Долгая война наконец окончена, все козыри у меня в руках, и ничем вы меня не остановите. Старинное пророчество о Шэдоуз-Фолле гласит: как только город падет, ни один человек, живой или мертвый, не может надеяться противостоять мне в час моего триумфа. Так что прошу меня простить за то, что мне пришлось чуток принарядиться. Перед публикой я всегда старался предстать в лучшем виде, ведь самолюбие всегда было одной из моих проблем. Я стою за всем, что происходит, за каждым непредвиденным поворотом и неудачным выбором. Я тот, кто взялся управлять Бесом и забросил его в Шэдоуз-Фолл убивать и быть убитым. Однако я превзошел себя. В самом начале я явился к Ройсу и его крестоносцам и предложил им силу, которая, как они полагали, понадобится им, чтобы взять город. Платой за эту силу было множество смертей при штурме Шэдоуз-Фолла. Вот почему офицеры крестоносцев вдохновляли своих солдат на такую ненависть, а те усердствовали, и я собрал приличный урожай. Потом появился доктор Миррен. Простой запуганный человечек, чьи поиски ответов на вопросы о том, что лежит за пределами жизни и смерти, завели его в опасные дали и сделали таким уязвимым для моих предложений и соблазнов. С его помощью я обнаружил и вывел из строя системы защиты города. Я заблаговременно произвел на свет Беса, незаметно поместил его в тело отличного исполнителя и заставил убить архангела Михаила, когда тот явился предостеречь вас. Милый, милый Михаил! Такой искренний, такой чистый и восхитительно простодушный! Как только я выпустил Беса, у меня не было выбора, кроме как позволить ему убивать, убивать и убивать. Убивать каждое мгновение — таково, по сути, было его предназначение, и если лишить его этого, он потеряет силу и исчезнет. Кстати, вы могли нащупать его след, ниточки-то были, да только вам не удалось нащупать их: я вас лихо закрутил и отвлек другими делами. Как, например, прелестной Полли и ее папочкой. Я стоял за многими событиями. Такова моя роль в этом мире — я червь в яблоке, кукловод, я дергаю за те веревочки, что вращают земной шар. Это я заставил крестоносцев убить родителей Джеймса — так, чтобы он возвратился в город и вдохнул жизнь в старинное пророчество. Я самый крутой теневой инвестор и спонсор. Но теперь нужда оставаться в тени отпала. Все смерти и страдания Шэдоуз-Фолла сделали меня намного сильнее, чем вы себе можете вообразить. Безнадежно сильнее. Теперь мой черед расхаживать по арене и щелкать кнутом. Вы — последняя надежда живущих, но все вы бессильны передо мной. И тем не менее давайте попробуем. Вы меня очень разочаруете, если не попытаетесь.
Все переглянулись, но никто не сдвинулся с места. Самого присутствия падшего ангела было достаточно, чтобы повергнуть людей в шок. По силе воздействия оно было сопоставимо со стихийным бедствием — землетрясением, циклоном или грозой, — слишком масштабным и необоримым, чтобы простые люди могли ему противостоять.
И тогда грозным аккордом зазвенела гитара Шина Моррисона, и взмыл его голос в песне. В отличие от всех внимавших сейчас дьяволу, было в барде что-то дерзкое и заносчивое в отношении к стоявшему перед ним врагу — возможно, потому, что всегда неистребим был скрытый мрачный подтекст в рок-н-ролле — дьявольской музыке. Песня Моррисона была проста и напоминала одну из его старых баллад, но она вызывающе непокорно пронзала сгустившийся вокруг мрак, будто свет маяка — штормовую ночь. Однако в тот самый миг, когда бард воззвал ко всей силе и страсти своего дара, он уже знал, что все будет тщетным. Ангел стоял невредимый, улыбающийся, и Моррисон оборвал песню. Ангел вежливо поаплодировал.
— Говорят, вся лучшая музыка мира — от лукавого. Но на самом деле, мне слон на ухо наступил. Музыка для меня все равно что шум. Зато моя оппозиция по обыкновению извлекает из музыки больше пользы, чем я.
Внезапно тишину спальни расколол грохот выстрелов — Рия, выхватив пистолет, добытый ею у крестоносцев, открыла огонь по ангелу и нажимала на спуск до тех пор, пока не опустела обойма. Затем медленно его опустила. Эхо быстро растаяло во тьме. Ангел даже не моргнул.
— Нет, ну как же так можно, а? Это сродни оскорблению. Пули — против меня? Вы даже не потрудились нацарапать на них кресты. Безусловно, это бы вам не помогло, но я всегда ратую за то, чтобы традиции были соблюдены.
— Хочешь поговорить о традициях? — прошипела Мэд, поднимая меч. — Давай о традициях, ты, подонок. Это Эскалибур, и он помнит тебя.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |