Из поэмы «Сашка»
Он был мой друг. Уж нет таких друзей…
Мир сердцу твоему, мой милый Саша!
Пусть спит оно в земле чужих полей
Не тронуто никем, как дружба наша.
Между тем в тот год войска построили в Черноморье дюжину мелких укреплений, таких как Николаевское, Михайловское, Лазаревское (известный ныне курорт)… Это была цепь наспех сколоченных прибрежных фортов с гарнизонами по 200–300 человек, объединенных под общим названием Черноморской береговой линии. По идее линия должна была стать преградой в торговле горцев с турками. (Туда везли на продажу рабов, оттуда — оружие.) На деле же вышло, что этим строительством Россия сама открыла против себя второй фронт. Доселе относительно мирные черкесы не потерпели присутствия колониальных войск.
Из показаний выкупленного из плена казака Василия Корнеенко о взятии горцами Михайловского укрепления в 1840 году: Поутру, тотчас по пробитии зари, необозримая толпа горцев, вероятно, еще ночью залегшая под укрепление, мгновенно чикнула и бросилась на вал. Все строения вдруг загорелись, провиантские бунты и сараи подожжены были нашими. У казаков было по 30, а у солдат по 60 патронов, вскоре все были выпущены. Тут в одну минуту горцы выломали двери, влезли на бруствер и на крышу. Я был схвачен, и меня проводили через все сборище. И видел я между горцами множество наших дезертиров, которые все были вооружены и действовали с ними заодно. В это время последовал взрыв порохового погреба.
Этот взрыв прогремел тогда на всю Россию. Рядовой Архип Осипов бросил горящий фитиль в пороховой погреб и взорвал себя вместе с несколькими тысячами штурмующих. Он стал первым русским солдатом, навечно зачисленным в списки части. На месте, где прогремел тот знаменательный взрыв, впоследствии был выстроен курортный поселок Архипоосиповка.
Итак, в 1840 году горцы разгромили большую часть свежевыстроенной Черноморской линии. Гарнизоны были истреблены, пленные проданы в рабство, больные (а болела чуть ли не треть личного состава) изрублены прямо на койках. В нескольких же чудом уцелевших фортах при каждом орудии отныне обязательно должны были лежать молоток и гвоздь. Последней святой обязанностью артиллериста являлась заклепка орудия. В противном случае очень скоро эта пушка могла начать палить по русским где-нибудь в Чечне или Дагестане. У Шамиля в ту пору еще не было своего литейного завода, и он целиком зависел от трофеев. Он даже приказал платить мальчишкам за собранные на полях сражений ядра и неразорвавшиеся гранаты.
Тем временем в дагестанском ауле Кубачи освоили производство нарезного оружия. Мастеров там было много, каждый за 3–4 дня выпускал по ружью. Так что вскоре Шамиль мог снаряжать уже целые отряды снайперов, которые отменно били по русским из засад и из-за специально устроенных на дорогах завалов. Кавказское командование многократно обращалось к царю: надобно обновить вооружение войск. С ружьями, использовавшимися еще во время войны 1812 года, невозможно было идти в бой в 1840-м. Эти ружья стреляли всего-то на 50 метров, в то время как горцы из своих винтовок легко могли достать цель за 80 и даже за 100 метров. Государь отвечал, что перевооружение войск будет для казны разорительно и что вообще его великая армия и так может одолеть неприятеля. В итоге кавказским солдатам с их гладкоствольным вооружением оставалось либо полечь на месте, либо ринуться в рукопашную. Некоторым любителям поиграть со смертью, вроде Лермонтова, такая война даже нравилась.
Из поэмы Лермонтова «Валерик»
.. Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди…
Ружья кубачинской работы
Верхам помчался на завалы
Кто не успел спрыгнуть с коня…
«Ура!» — и смолкло. «Вон кинжалы,
В приклады!» — и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко…
Приток Сунжи — Валерик, в переводе с чеченского «речка смерти», здесь и происходила та резня. До крепости Грозной отсюда рукой подать. Сколько раз выжигалась местность эта, сколько виселиц здесь было когда-то расставлено Ермоловым… Но прошло 20 лет, и уже дети тех прежних висельников стреляли по русским из-за завалов и орошали своей кровью берега реки Валерик. За эту резню Лермонтов был представлен к ордену Святого Владимира и к золотой сабле «За храбрость», но пуля настигла поручика раньше.
Сослуживцы не очень-то сокрушались по поводу гибели великого поэта, потому что никто его таковым не считал. Ну жил человек, характер имел скверный, задирался с однополчанами, вот Мартынов его и наказал. А что покойный стишки крапал, так ведь многие офицеры этим грешили…
Впрочем, были и в армейской среде люди, умевшие отличить стишки от стихов. Был даже один генерал, читавший римских цезарей в подлиннике, генерал, чьему слогу могли бы позавидовать многие литераторы, он-то понимал, что на самом деле случилось, он-то знал цену той злосчастной дуэли, но ничего не мог поделать. Уже 15 лет как Ермолов оставался не у дел.
Если бы я был на Кавказе, уж я бы не спустил этому Мартынову. Я бы спровадил его; там есть такие дела, что можно послать да, вынув часы, считать, через сколько времени посланного не будет в живых. И было бы, законным порядком. Ужу меня бы, не отделался. Если бы я был на Кавказе, уж я б там навел порядок!
Так говорил опальный Ермолов. Долгие годы нахождения под тайным жандармским надзором не изменили его нрав. Он продолжал резко и критично отзываться обо всем происходящем на Кавказе. Его высказывания, как и прежде, расходились в рукописных списках. Его шуточки об очередных кавказских горе-полководцах потом повторяла вся Россия. Общество устало от бесконечной, бесславной войны. Хотелось побед, как при Ермолове.
Но царь не вернул генерала на Кавказ. Он по-прежнему считал его политически неблагонадежным. К тому же раз остановленную машину ермоловского террора вновь запустить было уже невозможно. Методично и победоносно, без особых потерь со своей стороны, истреблять аул за аулом, клан за кланом, племя за племенем можно было лишь до тех пор, пока не пришел Шамиль. Традиционный, дикий, живущий в состоянии всех против всех. Кавказ он объединил в единый мощный военно-политический кулак.
Из воззваний Шамиля: Горцы! Засучите рукава для установления закона милосердного! Я заверяю, что каждому Аллах простит то, что было в прошлом, и не будет вам укора сегодня, если вы отныне примете шариат. А если не примете… О! Живущие в деревнях, где не существует шариата, скоро вы почувствуете последний свой конец. Мы поступим с вами, как с неверными, мы отрубим вам головы!
Однажды к Шамилю в его столицу Дарго пришла мать. Она умоляла сына пощадить нескольких ее знакомых чеченцев. Их обвиняли в неповиновении имаму и в якобы желании переметнуться к русским. Выслушав мать, Шамиль приказал расправиться с изменниками, а женщину за недостойную просьбу выпороть. Ей предстояло прилюдно принять сто палочных ударов. Это смертельная доза. На пятидесятом ударе старуха мать потеряла сознание, тогда сын сказал «хватит» и сам лег под палки. Оставшиеся пятьдесят ударов Шамиль принял на себя.
В другой раз имам узнал, что в чеченском ауле Центерой убит один из его наибов. Шамиль тут же предстал перед мятежным селением и потребовал выдачи убийц. Жители ответили, что не знают, кто это сделал. Тогда, как следует из журнала военных происшествий, «Шамиль со скопищем вошел в деревню и приказал истребить всех. Жители дрались отчаянно, и все 100 семейств, составлявших деревню, от 80-летнего старика до грудного ребенка, погибли».
Вообще известен лишь один случай, когда Шамиль пощадил непокорных. Очередное упорствовавшее в принятии шариата селение уцелело, потому что там жили родственники генерала Ермолова. Алексей Петрович никогда не был женат, но за свою 10-летнюю службу на Кавказе успел посожительствовать поочередно с тремя местными красавицами. Как результат после отъезда генерала в горах осталось много маленьких Ермоловых. Потомки его, вероятно, живут там и теперь. Интересно, на чьей стороне они воюют?
Шамиль и Ермолов — два великих хозяина Кавказа, похожих, как похожи все крайности. В глубине души они не могли не уважать друг друга за волю, за размах, за умение властвовать и воевать. Знакомые лишь понаслышке, однажды они сойдутся вместе, но случится это, когда оба будут уже глубокими стариками. А пока один пощадил незаконнорожденных детей другого, пощадил их матерей. Вообще Шамиль уехал из того мятежного селения, не тронув ни одного жителя. Уехал в тайной надежде, что кто-то, быть может, так же поступит и с его родным сыном.
Между тем Джемалэддин, сын имама, преспокойно жил в Петербурге. Взятый в заложники при штурме Ахульго, мальчик сначала был отдан в Царскосельский корпус для малолетних сирот, а потом, в 1841-м, по достижении десятилетнего возраста, его перевели в Первый петербургский кадетский корпус, любимый корпус государя. Сын злейшего врага России воспитывался там бок о бок с отпрысками императорской фамилии. Николай I решил сделать из Джемалэддина блестящего российского офицера. То был испытанный прием национальной политики и одновременно жестокая насмешка над Шамилем.
Шамиль не терпел насмешек. По его приказу в Имамате начинается подготовка к окончательному выдворению неверных из Чечни и Дагестана. Заметно увеличивается число диверсий и нападений на военные колонны, усиливается снайперская война. Власть русских в тот период приобретает совершенно четкие границы: она заканчивается там, где заканчиваются стены их укреплений. Одновременно Шамиль проводит ряд важных внутренних реформ. Он ограничивает призывной возраст с 16 до 60 лет. Он создает структуру армии — вводятся чины: тысячный, пятисотенный, сотенный и десятник. Он учреждает обязательные налоги для невоюющих: калеки, старики, вдовы и прочие должны платить ежегодные подати на содержание войск. Также имам вводит строгий учет доходов от торговли заложниками и военных набегов. Все деньги стекаются в его столицу — аул Дарго.
В мае 1842-го против Шамиля выступил давний его знакомый, некогда командовавший штурмом Ахульго генерал Граббе. Его 10-тысячный отряд двинулся на Дарго из чеченского Герзель-аула, того самого, где 17 годами раньше ермоловские войска разгромили съезд горских старейшин. 318 старейшин были убиты, напомним, в отместку за смерть двух русских генералов. Впрочем, с тех пор гибель генералов давно уже перестала быть редкостью. Незадолго до похода Граббе погиб очередной — артиллерийский генерал-майор Бакунин. Он сгинул вместе с войском в Аварских горах при попытке одолеть главного в ту пору сподвижника Шамиля — Хаджи-Мурата. Граббе считал, что ему повезет больше. Граббе хотел расквитаться с Шамилем за его исчезновение с Ахульго. 30 мая он двинулся в поход, а уже 4 июня его вдребезги разгромленный отряд с позором вернулся в Герзель-аул. Сам Граббе уцелел чудом. Не пройдя и полпути до Дарго, за пять дней он потерял в ичкерийских лесах 1700 солдат, 66 офицеров и весь обоз. За пять дней! Такого конфуза Кавказский корпус еще не знал.
Военный министр Чернышев тогда лично прибыл из Петербурга разбираться. Он снял с должности командующего Кавказской военной линией генерала Граббе, он добился немедленной отставки кавказского наместника князя Головина, он запретил впредь все наступательные операции, а войскам приказал запереться на линии и занять глухую оборону. (Ситуация была сродни той, что в 1996-м привела к заключению Хасавюртовских соглашений.)
Все выходило так неумело и бесславно, что необходимо было остановиться, перевести дух и крепко подумать. В том числе и как удержать еще остававшиеся территории. Одной из мер стала перестройка местной власти.
Из приказа военного министра Чернышева в отношении осетин, пшавов, хевсуров и некоторых других покорствующих русским племен. 1842 год: По дикости нравов и низкой степени гражданственности жителей следует им дать управление более упрощенное… Горские племена отделить от уездов, к коим они принадлежат, и вверить особым военным штаб-офицерам. Уездный суд, звание уездного прокурора и прочее упразднить, из гражданских установлений оставить одно казначейство; дела уголовные разбирать военным судом, дела гражданские — шариатом.
По сути дела, на Кавказе был провозглашен известный ныне китайский принцип «Одна страна — две системы». Иначе с горцами было вообще не сладить. Все попытки заставить их жить по российским законам неизменно проваливались.
Особенно неудачной была затея с военными приставами. Офицеры, поставленные чуть ли не при каждом ауле, без знания языка, без какого-либо контроля, своей неуемной страстью к наживе и уверенностью, что все вокруг враги и зверье, только приблизили приход Шамиля. Не добавило любви к русским и повсеместное насаждение чиновничества. Крепко сбитые по общеимперскому образцу учреждения не могли работать в условиях первобытной, патриархальной жизни. В итоге был найден некий компромисс, названный военно-народной системой управления. Это когда наверху, на уровне правления племенами и дистанциями (по-нынешнему — республиками), стоят крупные российские военные, а внизу, на местах, — адат, шариат, муфтии, старейшины, кровная месть и узаконенное многоженство. Переживающая в наши дни второе рождение, военно-народная система просуществовала на Кавказе вплоть до самой революции. Николай II думал было ее реформировать, но не успел. За него это сделали большевики посредством обкомов, советов и карательных отрядов ОГПУ…
1843 год. Назначенный взамен проштрафившегося Головина новый наместник Александр Нейдгардт был призван решительно сокрушить неприятеля, воздерживаясь при этом от наступательных действий. Нейдгардту оставалось воевать лишь на бумаге.
Прокламация генерала Нейдгардта: Дагестанцы и чеченцы! Все дела непременно будут кончены в настоящем году. Если изъявите покорность, то можете ожидать бесчисленных наград от нашего Государя Императора. Если же останетесь с Шамилем, то будете подвержены истреблению орлом победоносных знамен России.
«Ведомости о потерях». Осень 1843-го: Из-за усиления действий Шамиля ежедневно наши войска теряют до ста человек убитыми и ранеными, столько же — пленными. За один только месяц потеряны большая часть имевшейся в Дагестане артиллерии, лошадей, а также огромный запас пороха, патронов и провианта. Наступление Шамиля продолжается…
Если «орлу победоносных знамен России» и удавалось в ту пору залететь в какой-нибудь случайный аул, то картина там открывалась обычно одна и та же: женщины, дети, старики, убеждающие солдат, что это мирный аул и что его не надо жечь. Не было лишь мужчин. Большинство мужского населения Чечни и Дагестана в 1843 году оставило свои дома и ушло в горы воевать за имама. Благодаря ополченцам армия Шамиля разрослась до 50 тысяч человек. Русским нечего было противопоставить такой силе.
Кавказский корпус хоть и считался в ту пору стотысячным, но испытывал сильный недокомплект. К тому же изрядная его часть была отвлечена на оборону Кавказской линии, другая часть отбивалась от беспрестанных набегов черкесов в Черноморье. Требовалось военное присутствие и в Закавказье, вдоль границ с Персией и Турцией. В итоге получилось, что Шамиль приобрел в горах серьезный численный перевес. Его войска наступали одновременно в Чечне и Дагестане. Наступали под барабанный бой. Задача была, пользуясь объявленным в войне антрактом, срочно разгромить все удаленные от основных сил русские горные укрепления. Их к тому времени всего-то оставалось полтора десятка.
В конце августа, кажется, шестым по счету пало самое важное укрепление Унцукуль в Аварии. Его называли опорным пунктом царизма. 10-тысячным отрядом штурмующих руководил второй человек после имама — наиб Аварии Хаджи-Мурат. Защитников же было всего 370 человек. Из них лишь один угодил в плен. Остальные, кто не погиб при штурме, были заживо сброшены в Аварское Койсу. Это та самая бездонная пропасть, через которую когда-то перепрыгнул Шамиль с сыном, спасаясь из осажденного Ахульго.
Из рапорта кавказского наместника Нейдгардта военному министру Чернышеву. Сентябрь 1843-го: Для остановления успехов Шамиля я отправил в Дагестан все войска, которые можно взять с прочих пунктов Кавказа. Как с Кавказской линии, так и из Кавказа в горы направлено уже все, что только можно. Но увы…
Увы, все в спешке подтянутые для спасения гарнизонов казаки были разгромлены, а на оголившиеся участки обороны русских тут же ринулись толпы Шамиля. Вскоре они уже пытаются штурмовать крепость Бурную (крупный форпост на Каспии) и Темир-Хан-Шуру (нынешний Буйнакск). Тогда же Хаджи-Мурат берет Араканы и Зыряны (то есть вообще уже забирается в Закавказье). Осенью в горах у русских остается одна-единственная крепость — Гергебильская с полуторатысячным гарнизоном. После ее падения в октябре 43-го Шамиль становится полновластным хозяином Восточного Кавказа. Границы его владений простираются на тысячу километров, а число его подданных составляет от 400 тысяч до полумиллиона человек.
***
Из хроники личного летописца Шамиля Мухаммеда-Тахира: Шамиль и его товарищи перебили множество русских, а остальных обратили в бегство. После этого ходили и кружили, подчиняя себе народ, исправляя его и нападая на тех, кто препирался с ними об истинности ислама.
Мюридизм Шамиля — прообраз современного ваххабизма — был привнесенным, неродным для горцев учением и потому нуждался в постоянном поддержании силой. Изучение Корана, беспрестанные молитвы, отказ от вина и «опьяняющих дымов» (то есть анаши), осуждение празднеств и бурных застолий, строгие кары за воровство, грабеж и, наконец, строжайший, под угрозой смертной казни, запрет на кровную месть — внедрить все это было не проще, чем установить в горах царизм. Много позже Шамиль будет вспоминать:
Правду сказать, я употреблял против горцев жестокие меры, много людей убито по моему приказанию. Но бил я их не за преданность русским. Вы знаете, что они никогда ее не выказывали. А за их скверную натуру, склонность к грабительству и разбоям. Потому я не стыжусь своих дел и не боюсь дать за них ответ Аллаху.
Как и у русских, у Шамиля была своя «Сибирь» — высокогорное урочище Четль (в переводе — «аул без солнца»). За преступления перед народом и Аллахом туда часто ссылались люди. Возвращались живыми из Четля значительно реже. Как и у русских, у Шамиля в неволе постоянно содержались несколько сотен аманатов, то есть заложников, взятых в сомнительных своею верностью селениях. Как и русские, Шамиль много вешал, стрелял и ни о чем потом не сожалел:
Если бы я поступал иначе, Аллах меня бы наказал за то, что я не наказывал свой народ. Потому что народ скверный, разбойники, которые только тогда сделают что-то доброе, когда увидят, что над их головами висит шашка, уже срубившая несколько голов.
Лето 1845-го. С недолгой карьерой Александра Нейдгардта как наместника уже покончено. Лично руководить новым походом на Дарго поручается очередному кавказскому наместнику — Михаилу Воронцову. 63-летний Воронцов сказал тогда:
Я стар и становлюсь дряхлым, боюсь, что не в силах буду оправдать ожидания, но русский царь велит идти, и я, как русский, осенивший себя знамением креста Спасителя, и повинуюсь, и пойду.
И пошел. Напролом через чеченские леса с войском, которое за два года уже отвыкло воевать. А ведь опытные кавказские генералы предупреждали ничего не смыслящего в местной специфике царедворца.
Из отношения генерала Фрейтага к графу Воронцову: Я не буду доказывать, что движение через ичкерийские леса — вещь почти невозможная; напротив, я убежден вполне, что Ваше сиятельство пройдете, но потеря будет неисчислимая. На пути вы встретите такие затруднения и такое сопротивление, какого, вероятно, не ожидаете. Вы увидите, что чеченцы умеют драться, когда им это нужно.
Но Воронцов не послушал. Изысканный аристократ и ловкий администратор, он предпочел следовать воле монарха. Монарха, который, начисто потеряв Восточный Кавказ, пришел к тому же, к чему осенью 1999-го (после всех взрывов и вторжения Басаева в Дагестан) пришли власти новой России: перерыв в войне может быть страшнее, чем беспрерывная война.
Экспедиция Воронцова в Дарго обернулась для русских крупнейшей трагедией за всю полувековую историю Кавказской войны.
Участники экспедиции оставили сотни мемуаров. Когда-то над этими воспоминаниями рыдала вся Россия. После революции ни одно из них не будет переиздано. Кавказская война в целом и даргинский поход в частности будут вымараны из истории как не соответствующие духу всеобщей дружбы народов.
Погода стояла невыносимая, непрестанно лил дождь, растворявший землю, стужа увеличивалась, и в горах лег снег. Дороги испортились до такой степени, что колонны не успевали делать и шести верст в сутки. Артиллерию должно было почти постоянно вести на людях. От недостатка подножного корма пало несколько сот лошадей. До 400 человек было с отмороженными членами. Казалось невероятным, чтобы люди могли вынести столько трудов и лишений, если бы речь шла не о русском солдате.
Так описывал свои мытарства Михаил Воронцов. Целый месяц его десятитысячное войско карабкалось в горы, продиралось сквозь чащи, шло под непрерывным огнем чеченских снайперов. В день русские теряли до сотни человек убитыми, ранеными и обмороженными. Был убит генерал Пассек, командовавший авангардом, затем генерал Викторов, командовавший арьергардом. Погиб генерал Фок. Гроб с его телом какое-то время болтался за провиантской повозкой, потом потерялся. Горцы подобрали тело Фока и натянули его кожу на барабан.
Дым от горящего Дарго поднимался высоко над горизонтом. Итогом непосильных страданий стал приход к пепелищу. Шамиль сжег свою столицу на глазах у наступающих царских войск, а затем аварский наиб Хаджи-Мурат стремительным ударом отсек и разгромил русский обоз с продовольствием. Недаром экспедиция Воронцова вошла в историю под названием «сухарной». Его отряд оказался среди выжженной пустыни с 2-дневным запасом сухарей.
Отступление было ужасным. Две недели горцы преследовали обессилевшее от голода войско и громили его, почти не встречая сопротивления. Все это очень напоминало бегство французов из сгоревшей Москвы. Поговаривали, будто не только полководческий талант Шамиля был всему причиной.
Из воспоминаний офицера Куринского полка, участника «сухарной» экспедиции Николая Горчакова: Была и еще одна причина нашего поражения: среди нас были офицеры, которым не раз доставалось от горцев; за князем же Воронцовым пока не водилось этих неудач. Вот и нужно было его поравнять с собою, иначе, если ему сойдет благополучно, старым кавказским воинам было бы совестно. Последние действительно достигли цели. Разница между ними и князем Воронцовым обнаружилась только в том, что каждый из них сгубил по семи тысяч солдат в течение нескольких лет, а князь Воронцов сумел уходить семь тысяч своих же людей в один прием.
В числе потерь были 186 офицеров и 4 генерала: Фок, Пассек, Василевский и жандармский генерал Викторов. Кавказский наместник думал, что станет пятым. В припадке отчаяния он сжег командирскую палатку, побросал в огонь свое походное имущество и потребовал ружье. Но Воронцову не дали застрелиться. Не выйди он живым из даргинского пекла, кто бы тогда подписал рапорт государю?
Ох и подивился бы покойный писатель Грибоедов. Его высосанные из пальца отчеты об успехах Кавказского корпуса просто меркли по сравнению с тем, как преподнесена была царю «сухарная» экспедиция. После этого рапорта граф Воронцов, собственно, и стал князем, да еще вдобавок получил золотую саблю с бриллиантами «За храбрость».
Шамиль между тем уже в третий раз отстроил себе новую столицу. Ею стало близлежащее к Дарго селение Ведено. (Ныне больше известное как родина и вотчина уже другого Шамиля — Басаева.)
Из воспоминаний Абдуррахмана, зятя имама Шамиля: В Ведено Шамиль приказал выстроить семейству своему большой дом по европейскому образцу. Вокруг устроил ров и стену с пушками. Не довольствуясь орудиями, взятыми с дагестанскими крепостями в 1843 году, Шамиль стал отливать собственные пушки. С одной их стороны выбивалось клеймо «Шамуил», с другой — «Да возвеличит и возвысит его Бог еще больше». Кроме пушек Шамиль открыл в Ведено пороховой завод, пытался также отливать собственные деньги — все это он перенимал в основном у русских через беглых солдат, бывших слугами при Шамиле.
Дезертирство в Кавказском корпусе было делом обычным и Шамилем, естественно, всячески приветствовалось. В одном только Ведено и его окрестностях построили себе дома и жили две тысячи русских дезертиров. Здесь же неподалеку был расквартирован и целый полк беглых поляков. В то время как в Имамате действовал строгий запрет на музыкальные инструменты, у поляков был свой полковой оркестр, игравший мазурку в ходе наступлений. В то время как имам требовал нещадно истреблять неверных, у поляков близ Ведено был свой небольшой костел. Шамиль, этот упертый поборник «чистого» ислама, оказался на самом деле хитрым и ловким политиком.
За годы Кавказской войны Польша четыре раза восставала против русского владычества и как результат четыре раза на Кавказ пригоняли новые партии польских политзаключенных. Шамиль сделал все, чтобы им было ради чего бежать в горы, а царизм сделал все, чтобы им было от чего бежать.
Старые каменоломни в предгорьях Кавказа до сих пор хранят имена тех, кто, звеня кандалами, и в зной, и в холод добывал здесь камень для строительства русских крепостей: Циемниевский, Порадовский, Версинский, Ридзевский и другие. Всего на Кавказ было сослано около 30 тысяч поляков. Чуть ли не каждый десятый из них ушел к горцам и воевал под лозунгом «За нашу и вашу свободу». (Вторая часть этого лозунга актуальна для многих поляков и по сей день. В Варшаве есть даже улица Джохара Дудаева.)
Подробно рассказываем о поляках потому, что они были единственной сколько-нибудь значимой внешней силой, непосредственно участвовавшей в Кавказской войне. Конечно, в окружении имама встречались и другие иностранцы: англичане — эмиссары британской разведки (Англия в то время активно интриговала против России); персы, приезжавшие повоевать за идею; турки, продававшие Шамилю контрабандное оружие. Но все это были лишь частные случаи. Мир, в том числе и мусульманский, был куда менее тесен, нежели теперь. В тяжелые для себя моменты имам неоднократно писал и шерифу Мекки, и египетскому паше, и другим восточным владыкам. Но ни один из них так и не прислал на Кавказ легион арабских моджахедов, как того требовал Шамиль. С Россией на Востоке считались. Даже турецкий султан, находившийся с русскими в состоянии перманентной войны, и тот под угрозой дипломатического скандала был вынужден прервать свои контакты с горцами. Титул «генералиссимус черкесской армии», которым ранее султан успел наградить Шамиля, так и остался пустым звуком.
Впоследствии имам нередко зачитывал своим мюридам письма, якобы полученные им из Турции. Внушающие оптимизм сообщения о том, что великий султан не забывает братьев по вере и что скоро на Кавказ прибудет армия янычар, и впрямь были заверены печатью турецкого владыки. Эту печать изготовил по заказу Шамиля один чеченский «серебряных дел мастер».
***
1845-й. Этот год становится переломным в истории Кавказской войны. Страшная «сухарная» экспедиция заставляет русских в корне пересмотреть свою стратегию. Идея захвата чеченской столицы одним молниеносным ударом оставит генеральские умы на последующие 140 лет…
Из отчета «О Чечне», составленного в походной канцелярии кавказского наместника: Чтобы войска наши могли без огромных потерь углубляться в неприятельскую землю, решено было сначала прорубить дороги. До полутора тысяч лесорубов под охраной войск работали над расчисткой каждой из них. Всего за три года, начиная с зимы 1845-го, вырублено просек: между Урус-Мартаном и Рошни, Урус-Мартаном и Сунжей, вдоль рек Аргун, Гехинка и Валерик, вдоль Ханкальского ущелья; прорублены дороги в Гойтинском и Гехинском лесах, открыт доступ к Ачхою, сделана просека от крепости Воздвиженской к Алдинским хуторам.
Алдинские хутора — следствие строительства Сунженской военной линии. Заложенная еще при Ермолове, она постоянно достраивалась. К прежним крепостям Грозной и Бурной добавлялись новые укрепления и редуты. В итоге линия стала достаточно крепкой, чтобы не дать Имамату дорасти до границ Ставрополья, к тому же она отрезала чеченцев от единственной их житницы — плодородной равнины между Тереком и Сунжей. Но был и побочный эффект. Не желая быть дойной коровой, жители равнины побросали все, что еще не было сожжено или отобрано русскими, и ушли к подножию гор. Там, в глухих лесах, они и образовали так называемые Алдинские хутора. (Ныне на их месте стоит печально известный своими кровавыми зачистками аул Алды.)
Зимой 1847-го, после того как к Алдинским хуторам была прорублена просека, туда запустили войска. Три тысячи хуторов были преданы огню, а все имущество и запасы — сено, продовольствие, скот — конфискованы. Желающие посопротивляться сгорели вместе со своими саклями; желающие умереть от голода и холода на пепелище получили такую возможность; остальным было предложено вернуться на равнину и поселиться под стенами русских крепостей не далее чем на расстоянии выстрела. Так создавался слой так называемых мирных чеченцев. За каждым их шагом солдаты могли наблюдать сквозь ружейный прицел, не подвергая при этом свою жизнь опасности.
Из отчета «О Чечне»: В самом деле вред, нанесенный неприятелю, очень велик. До 20 тысяч жителей, ранее промышлявших грабежами и разбоями, переселились под выстрелы укреплений наших. Кругом Назрани, Ачхоя, крепостей Грозной и Воздвиженской образовались значительные аулы. Наши же потери за последние три зимы составили всего 111 человек убитыми и 818 ранеными.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |