Новым кавказским наместником становится граф Иван Паскевич.
В простой кибитке, без свиты и охраны, 55-летний генерал Ермолов покидает Кавказ, покидает навсегда. Новый наместник не дает ему даже пары казаков в сопровождение. Бесконечно преданные генералу войска не смеют даже прокричать «Ура!» ему вослед. Впереди у Ермолова 30 лет опалы…
***
1827 год. Персия, а вслед за ней и Турция, неожиданно вторгшись в российские пределы, пытаются устроить новый передел Закавказья. В районе Эривани (нынешний Ереван), Карса и Арзрума гремят бои. Все силы Кавказского корпуса бросаются на отражение внешней угрозы. На сам Кавказ сил не остается.
После 10 лет кровавого ермоловского террора в горах наступает период затишья. Новый наместник, генерал Паскевич, использует это время для проведения массовых ревизий и чисток доставшегося ему в наследство от Ермолова аппарата.
Граф Паскевич. Из рапорта государю: Вообще при предшественнике моем злоупотребления начальств доходили до высочайшей степени. Часть финансовая в совершенном запущенны, контроля в израсходовании казенных сумм не существовало вовсе. При рассмотрении счетов заметна крайняя их запутанность, что отчасти вошло уже в обыкновение в здешнем краю. Следствий над разными чиновниками заведено множество, но кончились все ничем, важнейшие и вовсе оставались без внимания. Народ же, страдая от местных начальников, более и более терял чувство привязанности к российскому правительству, и наконец неприязнь к оному сделалась общей.
«Служить бы рад, прислуживаться тошно». Все так, но лишь только Ермолов попал в опалу, как его добрый приятель и доверенное лицо Александр Грибоедов присягнул на верность новому начальству. В отличие от Ермолова, блестяще владевшего словом, генерал Паскевич был косноязычен, о нем даже ходила шутка: «Паскевич пишет без запятых, зато говорит с запятыми». В итоге составлением всех официальных рапортов от лица наместника занимался Грибоедов, он же так или иначе участвовал в поисках компромата на прежнее кавказское руководство. И компромата этого вскоре накопилось великое множество. Бумаг, подобных этой, через канцелярию наместника проходили сотни.
Отношение обер-аудитора Кабенина в канцелярию главнокомандующего: Исполняя предписание приступить к строжайшему исследованию, сколько всех повешено и заколото, за какие преступления и чем все это доказывается, выяснено: немногие из обвиняемых достойны были смертной казни, но большая часть из них признавалась виновными в измене и после лишалась жизни без спроса свидетелей, без раскрытия преступлений, а исключительно по наветам. Так, в 1826 году во время смутных обстоятельств по распоряжению генерала Ермолова в окрестностях Дербента повешено 50 и заколото 13 человек, в Бакинской провинции повешено 53, засечено 6 и заколото 15 жителей…
И так далее. Грибоедов мог это даже не читать. Он и так все знал. Еще недавно он напрашивался к Ермолову в его карательные походы и восклицал: «Будем вешать и прощать, и плевать на историю!» Теперь все резко изменилось.
Грибоедов. Из переписки: Не навязывайте здешнему народу не соответствующих его нравам законов. Не вмешивайтесь в его внутреннее управление и не прибегайте ни к какому насилию… Действовать страхами и щедротами можно только до времени; одно строжайшее правосудие мирит покоренные народы с знаменами победителей.
Но с правосудием-то как раз ничего и не получалось, потому что осуществляли его по большей части те, кого впору было самих упекать за решетку. На патриархальном, вечно бунтующем Кавказе обычные институты государственной власти не действовали. Все попытки внедрить в горах суды и прокуратуры заканчивались тем, что судьи в ужасе разбегались, а прокуроров находили с кинжалом в спине либо с удавкой на шее.
Пройдет много лет, прежде чем Россия махнет на горцев рукой и позволит им жить по адату и шариату. Поначалу же империя все пыталась поставить под свой контроль. Осуществлять его должен был институт военных приставов (или, говоря современным языком, военных комендантов). Приставы состояли при каждой завоеванной провинции и фактически подменяли собой местную патриархальную власть.
«О должности военного пристава»: Пристав есть первая особа в дистанции. Он производит суд и расправу. Он распоряжается раскладкой государственных податей, получает от казны и выдает жителям деньги, следуемые им за купленный у них хлеб, скот и прочее… Дела, не имеющие особой важности, пристав решает своею особой, не представляя никуда.
В условиях полной бесконтрольности должность пристава сделалась одной из самых прибыльных на Кавказе. Это было просто золотое дно. И тем, кто на него попадал, было уже не до правосудия и не до утверждения законности. Находились дела поважнее.
Из донесений графу Паскевичу: В 1818 году жители окрестностей Военно-Грузинской дороги принесли на управлявшего ими пристава майора Кананова жалобу об удержании следовавших им денег. В 1820 году по жалобам сим снаряжено следствие. Кананов не оправдан, но оставлен при должности. В 1830 году, то есть через 10 лет, при проверке новых жалоб на ставшего уже подполковником Кананова оказалось, что за управление он не мог дать отчета в сумме около 183 тысяч рублей серебром, полученных им от казны, для раздачи жителям. И сверх того взысканы с них подати и не представлены в казну.
183 тысячи царских серебряных рублей — это в современном исчислении (с учетом покупательной способности и стоимости самого серебра) примерно 650 тысяч долларов. Столько мог украсть на Кавказе один простой пристав!
Тогда многие из них стараниями Паскевича были разжалованы в солдаты, иные даже отправились в Сибирь. Но, как это водится в государстве Российском, наказания коснулись лишь мелких сошек, хотя информация имелась абсолютно на всех.
Граф Паскевич. Из рапорта государю: Вместо прямой и важнейшей своей обязанности — введения правосудия и порядка — по приказанию тифлисского генерал-губернатора Сипягина выстроены разные здания без всякой экономии. Между тем во всем Тифлисе имеется лишь одна больница на 12 коек, а карантинные здания не были устроены, доселе в здешних краях вовсе. Суммы же, определенные на оные по утвержденным сметам, употреблены сполна. Эти весьма важные казенные суммы отвращены от своего назначения и издержаны по словесным приказаниям генерал-губернатора на его собственные издержки, в том числе розданы заимообразно частным людям без всякого обеспечения, и неизвестно, могут ли быть когда-либо получены в возврат.
Этот рапорт Паскевич сочинял уже без помощи Грибоедова. Зимой 1829 года великий писатель был растерзан толпой фанатиков при выполнении дипломатической миссии в Тегеране. Вместе с Грибоедовым погибли и почти все его архивы. Из тех крох, что сохранились, наибольший интерес представляет план создания Российской Закавказской компании. По замыслу автора, это должна быть супермонополия, наделенная исключительным правом производить, транспортировать и продавать кавказские товары. Взамен империя взимала бы с коммерсантов крупную денежную ренту, а также взвалила бы на них все расходы по содержанию на Кавказе колониальных войск и финансированию новых завоеваний. Красивая идея — Грибоедов позаимствовал ее у англичан. Их Ост-Индская компания веками кормила Британскую корону, выкачивая деньги из колониальной Индии. Иное дело Кавказ — он всегда был для России черной финансовой дырой, в которую бесследно проваливаются казенные миллионы. Грибоедов думал было изменить ситуацию…
Писателя похоронили на высокой горе посреди Тифлиса — чиновничьей столицы Кавказа. Вскоре в окружавших эту гору бесконечных департаментах, коллегиях и канцеляриях был похоронен и составленный Грибоедовым план. Не иначе как гоголевский майор Ковалев, тот, что потом будет бегать в поисках своего носа, приложил к этому руку. Описывая глупость и ничтожность своего героя, Гоголь специально подчеркивал, что Ковалев был не простым коллежским асессором, а кавказским.
В то время за сам факт приезда на Кавказ чиновнику, даже самому бездарному и нечистому на руку, давали чин коллежского асессора. В военной иерархии это соответствовало званию майора. Царю хотелось поскорее выстроить на Кавказе свою административную систему. В итоге майоры Ковалевы довели горцев до того, что русским был объявлен газават.
Находясь под властью неверных или чьей бы то ни было, все ваши намазы., уроки, все странствия в Мекку, ваш брак и все ваши дети незаконны, ибо мусульманин не может быть ничьим рабом или подданным и никому не должен платить подати. Кто мусульманин, тот должен быть свободным! Ступайте, собирайте народ, вооружайтесь и идите на газават!
Так говорили мюриды, последователи ранее неизвестного на Кавказе исламского религиозного течения — мюридизма. Не вдаваясь в детали, скажем лишь, что стержневой идеей мюридизма был джихад, или, по-кавказски, газават, — война с неверными. А настольной книгой мюридам служила арабская «Футух аль-Ваххабийа» (Ваххабистские откровения). Мюридизм перекочевал на Кавказ с Ближнего Востока, и главным центром его распространения в горах стали пограничные аулы Чечни и Дагестана…
В то время как мюриды вербовали в свои ряды все новых и новых сторонников, в то время как они вооружались и создавали первые боевые отряды, какой-то очередной майор Ковалев присоветовал государю устроить на Кавказе амнистию, как раз и предлог подходящий нашелся.
Высочайший рескрипт «По случаю благополучно оконченных войн с Персией и Турцией». 1830 год:.. Всех вообще, без суда сосланных из сего края в Сибирь и другие места за измену и неблагонамеренность, возвратить на прежнее жительство и вместе со всемилостивейшим прощением возвратить им отобранные у них имения. Имения, поступившие в казну после бежавших за границу, казненных или умерших в ссылке, возвратить их наследникам…
Планировалось, что амнистия будет служить делу мира и согласия и покажет горцам, что с кровавой ермоловщиной покончено навсегда. А вместо этого толпы амнистированных тут же влились в ряды мюридов, и вскоре общими усилиями они уже штурмовали крепости Кизляр, Грозную, Внезапную, Бурную, в осаде был Владикавказ, прервалось движение по Военно-Грузинской дороге. Невероятными усилиями мюридов удалось оттеснить обратно в горы. При этом соотношение потерь русских и горцев было в ходе тех боев тридцать к одному. Многотысячное население Кизляра мюриды вырезали полностью. Такова цена политической непоследовательности.
***
1831 год. Государь отзывает с Кавказа Ивана Паскевича и отправляет его на подавление очередного польского восстания. Новым наместником становится барон Григорий Розен. Он довольно бесславно провластвует на Кавказе 6 лет. И единственным заметным его поступком будет предпринятый в 1832 году небольшой поход в Дагестан. Тогда при обороне родного селения Гимры и погиб первый предводитель мюридов Кази-Мулла. Но на место первого имама тут же заступил второй — еще более воинственный и властный. И с ним что-либо поделать Розен уже и не пытался. Он сквозь пальцы смотрел, как новый имам, Гамзат-бек, подчиняет себе Нагорный Дагестан, как покоряет его стратегический центр — Аварию, вырезав предварительно всю семью пророссийски настроенных аварских ханов. Попутно готовилось мощное наступление на Кавказскую линию.
Тогда только случай помог русским временно отвести от себя беду. Гамзат-бек слишком скоро сделался жертвой заговора. В аварском селе Хунзах до сих пор сохранилось место, где второй имам умирал, истекая кровью. Его убили прямо в мечети. Во время молитвы. Убил молодой горец по имени Хаджи-Мурат. Тот самый, который позже прославится настолько, что сам граф Толстой посвятит ему свою повесть.
Отважный воин, защитник родины и свободы, гордый храбрец с ранимой и мятущейся душой — таким войдет Хаджи-Мурат в русскую классическую литературу. Правда, произойдет это, когда о реальном Хаджи-Мурате — грабителе, террористе и похитителе людей, в том числе и своих соплеменников, — уже порядком подзабудут.
1834 год. После убийства имама Гамзат-бека движение мюридов оказывается обезглавленным. Горцы спешно ищут себе нового вождя, а Хаджи-Мурат получает от русских крупное денежное вознаграждение и идет командовать местной милицией.
Все это была обычная для Кавказа подковерная дипломатия, игра на клановых и кровных распрях горцев. Делая ставку то на одного местного разбойника, то на другого, царское командование добивалось, конечно, каких-то частных успехов, но со временем успехи эти неизменно оборачивались провалом. Вот и Хаджи-Мурат вскоре сбежит от русских и станет одним из главных предводителей кавказского газавата.
Полное политическое безволие, близорукое отношение к мюридизму и подмена войны интригами — все это не могло не сказываться на атмосфере в войсках. В те годы, отслеживая настроения в Кавказском корпусе, секретная военная полиция отмечала резкое увеличение числа недовольных. Особенно неутешительная картина открывалась в ходе перлюстрации писем бывалых кавказских вояк, помнивших еще славу ермоловских времен.
Из переписки контр-адмирала Серебрякова с генерал-лейтенантом Раевским-младшим: С каждым годом бездействие наше удаляет достижение цели; горцы приобретают более и более смелости, опытности, единодушия. Прежде племена их вечно обуревались междоусобиями; но с появлением нашим у них возникли дух народности, небывалое согласие, понятие общих усилий; война с нами прекратила их раздоры, союз их с каждым днем становится теснее, и если не предупредим их покорением, то нельзя ручаться, чтобы не появился, наконец, между ними человек с диким гением и сильным характером, который воспламенит в сердцах азиатцев всегда тлеющие страсти фанатические. И, став в челе народа, вступит с нами за его разбойничью независимость в борьбу правильную, упорную и кровопролитную.
И такой человек появился. Шамиль. Уроженец дагестанского аула Гимры, сын простого кузнеца. Человек, столь же одаренный от природы, сколь и сделавший себя сам. Ученый-богослов, вдохновенный оратор и великий воин. При первом имаме он был одним из приближенных мюридов, при втором — уже кем-то вроде военного министра. Третьим имамом избрали самого Шамиля.
Пройдет не так много лет, и русские матери начнут пугать своих непослушных чад уже не Сибирью, а земляной ямой в плену у Шамиля. Влиятельнейшие восточные владыки станут переписываться с этим человеком как с равным, многие европейские державы будут зачислять его в свои союзники, а один немецкий утопист — Карл Маркс — даже объявит Шамиля «отчаянным демократом».
Воцарение на Восточном Кавказе этого «отчаянного» русское командование встретило весьма своеобразно: было решено заняться покорением Кавказа Западного. Мощные силы были переброшены тогда за Кубань — к абхазам и черкесам. Руководил походом бывший начальник ермоловского штаба генерал Вельяминов.
Закубанцы — строгие блюстители нашего боевого порядка. Был я с ними не раз в рукопашной схватке; много, много пало подле меня храбрых: меня Бог миловал. Узнал я цену надежного оружия, узнал, что не худая вещь и телесная сила. Мы дрались за каждую пядь земли…
Так писал бессменный участник вельяминовских походов, ссыльный декабрист прапорщик Александр Бестужев (литературный псевдоним Марлинский). Летом 1837-го он будет убит при высадке морского десанта у мыса Адлер. Абхазы утащат тело писателя в горы и там растерзают. Обыкновенно так на Кавказе выражалась месть.
Бестужев-Марлинский. Из очерков: В каждом азиатце неугасим какой-то инстинкт разрушительности: для него нужнее враг, чем друг. Правду сказать, и мы к ним не с добром пожаловали: мы жгли их села, истребляли хлеба, сено и прометали золу за собой… С каким самосознанием нравственной и политической силы попирали мы Кавказ!
Закубанская экспедиция Вельяминова длилась три года. В итоге на его походной карте из примерно двухсот обозначенных аулов всего лишь пять остались не закрашенными в черный цвет, то есть их старый ермоловец сжечь не успел. Он умер в 1838-м от полного физического и нервного истощения, вызванного беспрерывными странствиями. Кавказские солдаты еще долго с теплотой будут вспоминать этого храброго, но чудаковатого вояку, за собственные деньги скупавшего головы горцев и отсылавшего их на благо столичной науки. В память о генерале назовут одно из первых русских укреплений на Черном море. (Ныне на месте форта Вельяминовский стоит курорт Туапсе.)
Между тем в дагестанских и чеченских горах назревали события, поистине исторические. Не вызывая у русских особого интереса, имам Шамиль ввел среди горцев обязательную воинскую повинность и стал создавать уже не ополчение, а регулярную армию. Он планомерно истреблял военных приставов, изгонял пророссийски настроенных дагестанских ханов и на месте их владений создавал наибства как административные единицы будущего государства.
Когда царские стратеги очнутся от спячки, будет уже поздно. Начало первому и до сей поры последнему независимому государству горцев Имамату будет уже положено. (То, что не смог сделать Аслан Масхадов в конце XX века, сделал имам Шамиль в середине XIX. Так называемому государству Ичкерия потребовалось четыре года, чтобы, не будучи еще созданным, уже полностью разложиться. Имамат же Шамиля просуществовал четверть века. Четверть века гигантская империя не могла одолеть то, что создал один-единственный человек — Шамиль.)
В 1837 году царь Николай I приехал осмотреть свою кавказскую колонию. 170 лошадей было загнано, огромные деньги потрачены в ходе этой поездки. Готовилась большая помпа, большая показуха. Но лишь только государь взглянул на глиняные, высотой с человеческий рост стены крепости Эривань, как сразу все открылось. Самодержец был потрясен: где же та неприступная цитадель, которую с таким героизмом штурмовали его войска в ходе войны с Персией? Где та твердыня, за взятие которой было роздано столько Георгиевских крестов? Увы, твердыня эта существовала лишь на бумаге, в отчетах покойного уже в ту пору чиновника Грибоедова. Но, конечно, главным фактом, возмутившим государя, было необычайное усиление власти Шамиля из-за бездействия кавказского наместника.
Барон Розен тогда быстро распрощался со своей должностью. Новому наместнику, графу Головину, было предписано срочно покончить с Шамилем. Срочно не получилось. Полтора года Головин снаряжал в горы все новые и новые экспедиции в надежде разгромить основные силы мюридов. Наконец летом 1839 года в поход на Шамиля был отправлен карательный отряд под командованием генерала Граббе.
Целью настоящей экспедиции была Авария, а точнее, неприступная горная твердыня Ахульго, на которой Шамиль выстроил себе укрепленную резиденцию. Там, в подземных каменных саклях, он хранил сокровища изгнанных дагестанских ханов. Оттуда, с Ахульго, он раздавал приказы своим наибам — правителям территорий. Туда же, на эту гору, стекались местные подати, а также оружие и золото, отбитые у русских. С тяжелыми боями отряд генерала Граббе пробивался к Аварии. 13 тысяч человек пехоты, плюс казачьи конные сотни, плюс артиллерия да еще 45 обиженных Шамилем дагестанских князей, беков и старшин — и каждый со своими холопами, так называемыми милиционерами. Целый месяц вся эта армада шествовала к Ахульго, на каждом шагу натыкаясь на засады, секреты, испытывая на себе тотальную враждебность местного населения.
Из воззвания к горцам русского командования: Горцы! Добровольное признание над собою власти Государя Императора сопрягается с неисчислимыми для вас выгодами и пользами. Будьте благоразумны, и жизнь ваша и имущество ваше останутся неприкосновенными, свободная торговля с нами тотчас будет открыта, и произведения ваши мы будем покупать по тем ценам, которые вы сами назначите.
Ответ горцев: Не пишите к нам более писем, а если сделаете, то посланного убьем, письмо же разорвем в клочки. Нам известно, сколь велики ваши ухищрения. Мы не станем вам ни на волос повиноваться.
Когда в июне 1839-го отряд генерала Граббе подступил наконец к Ахульго, никто и не думал, что предстоящий штурм этой горы станет одним из величайших сражений Кавказской войны. Решив не брать резиденцию Шамиля с ходу, а прежде ее осадить, Граббе полагался во многом и на бешеный нрав самих горцев. Ведь, бывало, хватало и нескольких дней, чтобы осажденные и обложенные со всех сторон мятежники сами перегрызли друг другу глотки. Но только не на этот раз.
Свод действовавших в Имамате законов, так называемый «Кодекс Шамиля», гласил:
Мусульманин должен: как можно меньше говорить, ушам и глазам воли не давать, как можно меньше есть, как можно меньше спать и как можно больше молиться Богу. За пьянство положено 80 палочных ударов, за куренье и нюханье табака — арест и содержание в яме, за танцы и слушанье музыки — 40 палочных ударов и уничтожение инструментов, дабы молодые люди не променяли на пляски ночные караулы и звук канонад. Из всех инструментов в Имамате дозволяется лишь барабан как единственно способствующий поднятию боевого духа.
Изнурительная война с неверными не сулила горцам явных выгод, а следование шамилевскому кодексу и вовсе лишало их всех привычных радостей жизни. Имам прекрасно понимал это и потому изначально взял за правило выезжать из дома не иначе как в сопровождении личного палача.
Из «Кодекса Шамиля»: За участие и соучастие в кровной мести — смерть. За изготовление фальшивых русских, турецких и любых других ходящих в Имамате монет — смерть. За воровство — 3 месяца содержания в яме на первый раз, 3 месяца содержания в яме и штраф 20 копеек за каждую ночь — на второй раз. На третий раз — смерть. За любое преступление, совершенное в пьяном виде, — смерть. За неповиновение имаму, наибу либо иным государственным и военным чинам — смерть, немедленная и страшная.
Шамиль не зря с первых же дней своего правления вел беспощадную борьбу с адатами — традиционными стихийными законами гор, по которым каждый сам себе хозяин. Шамиль не зря провозгласил в своем государстве шариат — строжайшее религиозное право, единое и обязательное для всех. Как результат — между горцами воцарилось невиданное спокойствие. И такой порядок, что за все время трехмесячной осады Ахульго из примерно 10 тысяч оборонявшихся не было ни одного перебежчика.
Из рапорта генерала Граббе наместнику Головину: Обозревая весь ход трехмесячной кампании, нельзя не сознаться, что Шамиль действовал умно и расчетливо и извлек из недоступности гор и фанатизма горцев все, что только мог. По его воззванию весь Нагорный Дагестан и часть Чечни поднялись против русских. В продолжение всей прошлой зимы Шамиль собирал в Ахульго огромные продовольственные запасы. Кроме того, действие нашей артиллерии научило горцев весьма скоро инженерному искусству: вместо высоких и скороразрушаемых башен они начали врываться в землю, устроили крытые ходы, глубокие траншеи. Все подступы обстреливались сильнейшим перекрестным огнем, все покатости были срезаны.
Тем летом Граббе неоднократно отдавал приказ о штурме, и всякий раз войска были вынуждены отступить со значительными потерями. На исходе второго месяца осады на Ахульго кончилось продовольствие, затем вода. В ходе штурмов половина защитников пала. Жуткий запах разлагающихся трупов мучил мюридов. В середине августа, когда среди осажденных началась еще и страшная эпидемия оспы, Шамиль предложил русским переговоры. Граббе сказал: условием должна быть выдача имамом в заложники своего старшего сына Джемалэддина. Шамиль согласился. Когда восьмилетнего мальчика доставили в русский лагерь, Граббе скомандовал: «На штурм!».
Знаменитый российский живописец Франц Рубо вошел в историю как автор двух гигантских художественных панорам — «Бородинская битва» и «Оборона Севастополя в Крымскую войну». Обе они хорошо известны и по сей день успешно демонстрируются. Между тем самой выдающейся работой мастера всегда считалась его третья, ныне совершенно забытая панорама «Штурм Ахульго». Длина полотна 120 метров. Художник писал его три года. Когда-то за один только показ своей работы в Париже Рубо получил орден Почетного легиона. Когда-то для демонстрации этой панорамы в Петербурге на Марсовом поле был выстроен специальный павильон… После октября 17-го, когда всем народам приказали дружить, панорама бесследно исчезла. Считалось, будто она сгорела в огне революции. На самом же деле все эти годы она гнила в запасниках Дагестанского музея изобразительных искусств, и лишь с концом советской власти ее решились снова извлечь на свет. К сожалению, уже в виде живописных лохмотьев. (Собственно, в таком же состоянии пребывает ныне и вся история Кавказской войны.)
Из рапорта Граббе наместнику Головину: Бой был ужасный: даже женщины принимали в нем деятельное участие, самыя дети кидали каменья на штурмующие войска. Матери с детьми своими бросались в кручу, чтоб не попасть в плен, и целые семейства были живыми погребены под развалинами сакель своих, но не сдавались. О пощаде нельзя было и думать. До полутора тысяч человек решились умереть и на предложение капитуляции отвечали выстрелами из винтовок и ударами кинжалов…
Из хроники личного летописца Шамиля Мухаммеда-Тахира: Громадное большинство защитников было истреблено, а меньшинство изнурено и доведено до последней степени изнеможения жаждой, голодом, отсутствием сна. Смерти больше не избегали, а искали как высшего блага, как окончания всех мук и пыток. Шамиль не был исключением. Со своим средним сыном шестилетним Гази-Магомедом он не раз выходил на открытую площадку, заливаемую непрерывным потоком осколков оружейных снарядов, и долго стоял здесь в ожидании смерти для обоих.
Из рапорта Граббе Головину: 23 августа в итоге четырехдневного боя взяты приступом нижние пещеры Ахулъго. И истреблены засевшие там мюриды. Пещера, где скрылся Шамиль с семейством, окружена нашими войсками со всех сторон, и ему остается сдаться или броситься в реку, которой оба берега охраняются нами на значительном расстоянии. Итак, нет более для него пристанища ни на утесах, ни в ущельях. Партия его истреблена вконец. Мюриды его погибли один за другим и один возле другого. Я считаю дело конченым.
Непосредственно в ходе штурма было убито 1200 мюридов, 900 были захвачены в плен, остальные либо полегли еще раньше, на подступах к Ахульго, либо умерли во время осады, либо сделались жертвами массовых самоубийств.
Генералы торжествовали, офицеры уже мысленно примеряли на себе новые эполеты, солдаты ждали, что вот-вот над ними прольется дождь из Георгиевских крестов…
Когда штурмующие ворвались наконец в последнюю, не захваченную еще пещеру горы Ахульго, Шамиля там не было. Он ушел тайной тропой. Бросил гору, за оборону которой заплатил свободой старшего сына, жизнями жены и младшего сына. Также погибла родная сестра Шамиля — она бросилась со скалы. Из всей родни уцелел лишь средний сын Гази-Магомед. У шестилетнего мальчика была штыком перебита нога, и Шамиль во время бегства тащил его на себе. Единственный путь к спасению лежал через известное на Кавказе ущелье Аварское Койсу. Эта бездонная пропасть не охранялась солдатами в одном лишь месте, самом широком. Никому и в голову не могло прийти, что здесь способен перепрыгнуть человек. Шамиль перепрыгнул.
***
Итак, Шамиль сбежал в Чечню. За считанные месяцы взамен потерянной 10-тысячной армии он собрал новую, 20-тысячную. Столицей Имамата на этот раз стало высокогорное селение Дарго, а сам Шамиль был произведен в повелители правоверных и великие имамы Чечни и Дагестана.
В Петербурге от всего этого, кажется, совсем растерялись. На 22-м году войны, когда русскому владычеству на Восточном Кавказе вообще не сегодня-завтра мог прийти конец, военное министерство решило перебросить часть дивизий на освоение Черноморского побережья. Командиры из числа здравомыслящих были в шоке.
Из переписки контр-адмирала Серебрякова с генерал-лейтенантом Раевским-младшим: Едва ли можно ожидать прочных успехов покорения горцев, если начинать везде разом и нигде ничего не кончать. Завоевание страны гористой и малодоступной совершается только постепенным занятием, иногда медленным, но всегда идущим вперед твердой поступью. Сбережение людей не достигается оборонительным положением гарнизонов. Смертность наиболее свирепствует в тех укреплениях, где люди никогда и на пушечный выстрел не приближались к неприятелю. И смертность эта так велика, что не может равняться ни с какою потерею в сражениях.
Скверный климат, слабая полевая медицина, антисанитария и пьянство… Когда на эту гремучую смесь накладывалась еще и моральная подавленность бездействующих войск, то случались страшные эпидемии. К 1839 году боевые потери русских на Кавказе составляли более 30 тысяч человек, в то время как умерших от эпидемий было уже более ста тысяч. А воевать предстояло еще 25 лет.
Из поэмы Лермонтова «Сашка»
И мир твоим костям! Они сгниют,
Покрытые одеждою военной.
И сумрачен и тесен твой приют,
И ты забыт как часовой бессменный.
Эти строки поручик Тенгинского пехотного полка Михаил Лермонтов посвятил своему другу рядовому Сашке. В 25-м году этот Сашка, будучи молодым князем, вышел на Сенатскую площадь, за что и получил 12 лет каторги. Пройдя все тюрьмы и казематы от Иркутска и до Ишима, в середине 30-х он был этапирован на Кавказ в солдаты. В 39-м году Сашкину часть перебросили в числе многих на Черноморский берег строить укрепления. Нынешние курорты были в ту пору совершенно дикими, гиблыми местами, где, естественно, тут же разразилась эпидемия. Сашка умер. Его похоронили у моря где-то под Сочи.
Местные жители — шапсуги, убыхи, натухайцы — все те, кого русские в ту пору собирательно именовали черкесами, разорили Сашкину могилу, раскидали камни и унесли крест. Так окончил свой путь простой кавказский солдат и замечательный русский поэт Александр Иванович Одоевский.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |