георг вильгельм фридрих 24 страница

130 (410). ГЕГЕЛЬ - ХИНРИКСУ

Берлин, на пасху 1822 г. Отправлено 9 апреля.

С этим письмом следуют, уважаемый друг, последние листы моего предисловия; начало отправлено отсюда с почтой 4 апреля. Заключение составляет одно место из Вашего письма относительно субъективного развития и направленности сочинения; место это тронуло и порадовало меня, столь же приятно мне опубликовать его теперь. Там с четкой определенностью говорится о тенденции Вашего трактата, и если бы Вы сами должны были высказаться в печати о Вашей внутренней потребности, то Вы не могли бы сделать

этого столь же просто и бесхитростно. Некоторые строки я поначалу выпустил, поскольку лишь сегодня я нашел кусочек бумаги с вырванной печатью, содержащий пропущенные слова. Слова в Вашем тексте, характеризующие более конкретно мою философию, я вычеркнул. Одно слово, которое я поставил для ясности, заменив им местоимение, дает, вероятно, тот смысл, который предполагали Вы, но это не было вполне мне ясно. Чтобы устранить неясность, я поставил существительное, так как теперь по крайней мере хорошо и так и должно оставаться. А теперь лучшие пожелания в связи с настоящим вступлением в мир. Какого приема следует Вам ожидать, я сказал в предисловии. Многое там написано специально для Дауба, которого прошу сердечно приветствовать и от которого надеюсь вскоре тоже получить что-нибудь печатное. Есть необходимость в том, чтобы все мы постепенно возвышали голос. Скажите Даубу совершенно по секрету, что министр думает пригласить сюда его и Шварца, чтобы обсуждать дела церкви и теологии. Скажите ему, что нет ничего, чего бы я желал больше, но что у нас проходят дни и годы, пока исполнится задуманное. Если министр будет говорить со мной об этом, то я скажу ему, что ему стоит только просить обоих господ о 1) присылке статей их церковного союза; 2) критике догматики евангелической церкви (автор которой ', по-видимому, не осмелился показаться на людях со своей второй частью, которая должна была выйти к рождеству), и тогда он увидит, что думают они о теологии и о такой берлинской теологии [...]-

131 (413). ГЕГЕЛЬ-АЛЪТЕНШТЕЙНУ

Ваше Превосходительство оказали мне милость, подав мне приглашением в здешний университет надежду, что исполнение планов Вашего Превосходительства в отношении научных заведений предоставит Вам случай открыть предо мной новое поле деятельности и в дальнейшем повысить мои доходы1.

Осуществление этих милостивых заверений я мог рассматривать исключительно в связи с высокими намерениями Вашего Превосходительства в деле поощрения наук и образования юношества и в этой связи считать лишь второстепенными мои личные пожелания улучшения моего экономического положения. Поскольку, однако, прошло четыре с половиной года с моего вступления в должность и разного рода домашние беды сделали мое положение тягостным для меня, то последнее не могло не напомнить мне о прежних милостивых словах Вашего Превосходительства, и благорасположение Вашего Превосходительства дозволяет мне говорить с Вами о моих пожеланиях, возникших ввиду упомянутых обстоятельств. Не без благодарности я, со стороны экономической, оценил некоторое повышение моих доходов в связи с благосклонной передачей мне функции при здешней Королевской научной экзаменационной комиссии. Эта прибавка почти поглощается, однако, тем, что ввиду близящейся старости я тем более обязан думать об обеспечении будущего жены моей и детей, что все собственные средства, которые я имел, я принес в жертву своему образованию, каковое посвящаю теперь Королевской службе. Уже вступление во всеобщую вдовью кассу для ежегодного получения моими наследниками суммы в 300 талеров вместе с тем, что должен вносить я в университетскую вдовью кассу, вводит меня в ежегодный расход в 170 талеров, и при столь значительном годовом пожертвовании мне не могут не представляться два обстоятельства: что в случае, если я скончаюсь не в качестве профессора Королевского университета, все взносы мои в университетскую вдовью кассу будут совершенно потеряны и что ввиду вступления моего во всеобщую вдовью кассу вдова моя и дети тем менее смогут ждать милостивой поддержки Его королевского величества.

Помимо этих значительных затрат на обеспечение моей семьи болезни, случившиеся в ней, столь высокая в этом городе стоимость воспитания подрастающих детей, ухудшение с недавних пор моего здоровья воз-

лагают на меня такие расходы, которые я не могу погасить своими прежними доходами. Откровенно смею добавить к этому, что научный предмет, которому я посвящаю свои силы на Королевской службе, такого рода, что основательная и добросовестная разработка его требует большего времени и совсем иных усилий, нежели предметы многих других профессоров, а потому оставляет мне мало времени для восполнения моих доходов с помощью писательских трудов, помимо того что философские работы для публики обычно влекут за собой лишь незначительное вознаграждение.

Я полагал, что обстоятельства эти дозволяют мне проявить смелость и почтительнейше обратиться к милостивой благосклонности Вашего Превосходительства, каковую проявить Ваше Превосходительство изволили еще в прошлую осень по случаю путешествия, ставшего необходимым для восстановления моего здоровья и пригодности моей к выполнению служебных обязанностей, и верноподданнейше препоручить высокому вниманию Вашего Превосходительства обстоятельства мои и питаемые мной надежды2.

Вашего Превосходительства верноподданный Гегель, профессор здешнего Королевского университета. Берлин, 6 июня 1822 г.

13 la (418). ГЕГЕЛЬ—АЛЬТ E H ШТЕЙНУ

Ваше Превосходительство соизволили столь благосклонно рассмотреть мое верноподданнейшее представление от 6 числа прошлого месяца, что я чувствую себя обязанным выразить самую искреннюю мою благодарность. Чрезвычайное вознаграждение, милостиво дарованное мне 26 числа того же месяца, освобождает мое экономическое положение от многообразных и не терпящих отлагательства забот, коими оно было отягощено, и это вспомо-

ществование приобретает для меня еще более высокое значение благодаря тому деликатному способу, коим таковое было предложено мне, и благодаря тем милостивым словам, коими Ваше Превосходительство соблаговолили сопроводить таковое. Дозвольте, Ваше Превосходительство, принести Вам мою особую благодарность за эти слова, тем более сердечную, чем более укрепляет и вдохновляет меня в моем тяжелом призвании благосклонное удовлетворение Вашего Превосходительства моей публичной деятельностью.

Дальнейшее совершенствование внешних условий моей жизни я имею смиреннейше предоставить мудрому усмотрению Вашего Превосходительства с тем безусловным доверием, с которым я последовал почетному приглашению Вашего Превосходительства поступить на Королевскую государственную службу. При том объеме занятий, который присущ профессии, избранной делом моей жизни, я не могу думать о каком-либо ином расширении таковых, нежели то, какое ближайшем образом само собой примыкает к ним, а именно о завершении начатых мной научных трудов и придании моим научным устремлениям большей действенности и направленности в сторону более широкой публики. Отныне я могу не опасаться, что заботы внешнего характера внесут смуту или расстройство в мою работу, для счастливого успеха каковой потребны свобода и светлая ясность духа, ибо своими милостивыми обещаниями Ваше Превосходительство совершенно успокоили меня в этом отношении, тогда как неоднократные и недвусмысленные доказательства создали у меня служащее дальнейшим поощрением убеждение в том, что возможные опасения высших государственных инстанций в отношении философии, опасения, повод к каковым легко мог быть подан извращенными устремлениями внутри таковой, отнюдь не коснулись моей публичной деятельности как преподавателя и что я не без, признания и небезуспешно трудился на своей ниве, способствуя обретению учащимся юношеством правильных понятий и стремясь быть достойным доверия Вашего Превосходительства и Королевского правительства.

С чувством почтительнейшей благодарности пребываю

Вашего Превосходительства покорнейший Гегель, профессор здешнего Королевского университета

Берлин, 3 июля 1822 г.

182 (421). ГЕГЕЛЬ—Η ИТХАМ МЕРУ

Берлин, 18 июля 1822 г.

[...] Я, правда, надеюсь получить наилучшие вести о здоровье Вашем и Вашей жены и узнать, что с этой точки зрения Вам не требуется путешествие. Но для укрепления здоровья таковое всегда полезно; а Ваша былая подвижность, наверное, не покинула Вас еще настолько, чтобы я не мог надеяться, что однажды Вы отправитесь в Мекленбург и при этом посетите и нас. Маленькую поездку совершу этой осенью и я хотя бы потому, что я получил на нее деньги от министра, не говоря уж о том, что я приглашен в Петербург в обществе г-на Франца фон Баадера '; в противном случае я остался бы здесь, чтобы работать. Зимой я буду читать философию всемирной истории; для этого мне надо еще многое обозреть.

Прилагаю несколько листков, написанных как предисловие 2. Эти слова, касаясь философии, теологии христианства, по преимуществу посвящены предметам Ваших интересов, и я хотел бы, чтобы Вы одобрили их принципы. В таких материях вообще можно ожидать согласия лишь немногих. Но хуже всего приходится с разумными понятиями о материях государственных· однако я в печати засвидетельствовал, что и не хотел лучшего приема со стороны этого разглагольствующего о свободе сброда3. Но и не следует беспокоиться об этих посторонних вещах.

Прошу вручить экземпляр оберфинанцрату Роту. Передайте привет мой и моей жены ему и мадам фон Рот. Хотел бы особенно поблагодарить за подаренные сочинения Гамана, столь интересные для меня4 [...].

133 (422). ГЕГЕЛЬ — ДЮБОКУ

Берлин, 30 июля 1822 г.

Мне надлежит принести Вам, глубокоуважаемый господин, свои извинения за задержку ответа на благосклонное письмо, каковым Вы пожелали почтить меня. Первое Ваше письмо обрадовало меня возможностью познакомиться с искренним другом истины, а второе теперь и со знатоком форм, в каковые стремится философия облечь истину, равно как с человеком, зрелым благодаря опыту внешней и внутренней жизни, деятельным в практическом призвании, удовлетворенным как своими трудами, так и семейной жизнью. Эти сведения, сообщенные Вами о себе, облегчают мне ответ, не только предоставляя мне более конкретные исходные моменты для изложения мыслей, но и являя мне душу, единую с самой собой и своим положением, внутреннее здоровье духа, каковое, верно, создает для индивида основу подлинного познания, тогда как в противном случае раздумья легко могут приводить к болезненному копанию в своей душе, не знающему ни начала, ни конца прежде всего потому, что она и не желает знать их.

Что касается объяснения мыслей моих об истине, о чем Вы просите меня, то вы сами знаете, что подобные мысли, дабы быть оправданными, требуют исчерпывающего истолкования и письмо может ограничиться лишь общими указаниями; равным образом Вы желаете, чтобы я указал то из моих сочинений, где Вы могли бы обнаружить требуемое. Постараюсь соединить ответ на оба вопроса.

Мне не надо говорить о том, что вообще истина ближайшим образом открыта для человека в религии, что она оживлена и оплодотворена опытом его жизни и его души; ибо постигать в форме мысли есть уже дальнейшая потребность — то есть потребность в том, чтобы, пользуясь употребленным Вами выражением, не просто обладать ею в вере, но и видеть ее — именно глазами духа, ибо телесными глазами это невозможно — ведать истину. А интересы Вашего духа давно уже привели Вас к точке зрения такой потребности.

[Итак, мне не приходится указывать на первую форму, равно как говорить о переходе ее во вторую, то есть веры в знание. Только одно позвольте мне заметить, что сразу же составляет важное различение, берутся ли вера и знание как различные по своему содержанию или же как разные формы одного и того же содержания. И в этом отношении мой взгляд состоит в том (причем это для меня один из важнейших пунктов), что религия, конечно, могла обманывать индивидов, но не народы π не поколения и что философия до тех пор не завершена, по крайней мере в изложении своем, пока ей не удастся осуществить примирение и гармонию веры и знания,] ' О соотношении этих форм я рассуждал недавно на нескольких страницах, экземпляр которых осмелюсь приложить теперь к письму (прошу сначала внимательно исправить указанные опечатки) и которые являются предисловием к сочинению одного из моих учеников, д-ра Хинрикса, «О религии в отношении к науке».

Но мысль о понимании, постижении истины в мышлении сейчас же встречается с кантовским взглядом о простой субъективности мышления — взгляд этот известен Вам и Вы поднялись над ним. Поскольку Вы, как вижу я из Вашего письма, француз по рождению и, кроме того, человек, занятый здравой деятельностью, Вы не могли остановиться на таком немецком ипохондрическом взгляде, который обратил в тщету все объективное и только наслаждается этой тщетой в своей душе. [Говоря так, я отнюдь не забываю о заслугах кантовской философии — на ней я сам воспитан — для прогресса, и даже в особенности для революции в философском образе мысли.] Но и отвлекаясь от прочих заслуг кантовской философии, приведу в пример только одно — насколько интересно и поучительно не только видеть у Канта, в его так называемых постулатах, потребность в идее, но и ближайшее определение таковой. Все сказанное в его «Критике способности суждения» о мысли созерцающего рассудка, цели в самом себе, которая в то же время существует и естественным образом — в органических вещах, все

это может послужить введением для дальнейшего развития взглядов. Правда, нужно отвлечься от высказанной там точки зрения, что подобные идеи берутся только как субъективный принцип рассмотрения. Скажу здесь о том, что приводите Вы в своем письме, — о том, что идею я понимаю как становление, как единство бытия и ничто. Отмечу здесь два момента. Во-первых, бытие и ничто суть наиабстрактнейшие, наибеднейшие, а потому первоначальные формы противоречия; другие такие формы, из которых ни одной нельзя, однако, придерживаться в отдельности, — бытие и сущность, бытие и мышление, идеальность и реальность, понятие и объективность, подобно изменчивому и неизменному у Рейнгольда — соединение и различение и т. д. Напротив, научным способом представления идеи я считаю такое, при котором раскрывается процесс, причем начиная с абстрактного, ибо всякое начало абстрактно, и кончая конкретным, как процесс движущийся сам по себе и саморазвивающийся. Вообще идея по существу своему конкретна как единство различенного, а высшее единство есть единство понятия с его объективностью, почему и истина, но уже в связи с представлениями, определяется как совпадение таковых с предметами. Но затем я беру истину еще и в том более определенном смысле, что она присуща или не присуща предметам в них самих. Неистинный предмет вполне может существовать, а у нас может быть правильное о нем представление, но такой предмет не то, чем он должен быть, то есть он несообразен со своим понятием (это мы называем также дурным). Дурное действие не истинно, понятие разумной воли в нем необъективно, а понятие такое есть то, чем должно быть действие, то есть присущее ему предназначение. Поэтому только идея в высшем ее значении, бог, есть истинно истинное, то, где у свободного понятия в его объективности нет уже неразрешенных противоречий, то есть то, что никоим образом больше не сковано конечным. Во-вторых, замечу, что следует выставлять такие определения, как: идея есть единство бытия и ничто, понятия и объективности, изменчивого и неиз-

менного и т. д. — и такие тезисы, как: бытие есть ничто, понятие есть объективность, идеальное есть реальное, и наоборот. Но одновременно нужно знать, что все подобные определения и тезисы односторонни, а посему оппозиция им правомерна. Присущий им недостаток и состоит как раз в том, что они выражают по преимуществу только одну сторону, единство, существование (das Ist) и, следовательно, не выражают наличного различия (бытие и ничто и т. д.) и того негативного, что заключено в сопряжении таких определенностей. Поэтому вполне обоснована манера Рейнгольда выражаться — различающее соединение и т. д. В этом отношении взгляд мой состоит в том, что идея может быть выражена и постигнута только как процесс в ней самой (пример — становление) и как движение. Ибо истинное не есть нечто только покоящееся, сущее, но есть только нечто самодвижущееся и живое; вечное различение и существующее в Едином сведение всякого различия к тому, чтобы оно уже не было различием; что также, будучи понято как некий способ восприятия, может быть названо вечной любовью. Идея, жизнь, дух — они существуют только как движение в самом себе, как такое движение, которое равным образом есть абсолютный покой.

Однако время кончать и поэтому прибавлю только одно: я склонен думать, что содержание это наличествует во всяком подлинном сознании, во всех религиях и философских системах, но что наша нынешняя позиция состоит в том, чтобы познавать это содержание в его развернутом виде, что не может происходить иначе нежели научным путем, единственным, каким может быть оно подтверждено. Я при моем положении взял на себя труд способствовать возвышению философии до уровня науки, и только эту цель преследуют все мои прежние работы, отчасти несовершенные, отчасти еще не законченные. Обзор проблем я пытался дать в своей «Энциклопедии», которая весьма нуждается, однако, в переработке. В соответствии с этой целью рассматривайте и Вы мои прежние и будущие сочинения; моя «Логика» и затем моя «Философия

аак.1332

права» (бельмо в глазу у демагогического народца) призваны стать такой научной разработкой — первая всеобщего, вторая — одной из частей идеи, открывающейся в действительности, идеи, которая во всем едина. Здесь Вы сможете лучше рассмотреть мой метод, который стремится только развить процесс, необходимо следующий из понятия, а в остальном не должен заботиться ни о каких основаниях и мнениях и не оглядываться в поисках таковых.

Остается только пожелать, чтобы эти немногие слова помогли Вам познакомиться в общих чертах с моими взглядами и способом философского рассуждения, как Вы того просили. Из этого моего опыта Вы по крайней мере увидите, что я был весьма обрадован узнать в Вашем лице друга философии (друзей невежественного самомнения множество). С глубоким уважением

покорнейше проф. Гегель

134 (425). ГЕГЕЛЬ-ХИНРИКСУ

Берлин, 13 августа 1822 г.

[...] Пока я знаю только, что Ваше сочинение ' произвело хорошее впечатление; именно спекулятивный топ и глубина хорошо рекомендуют его у нас, то есть в известных, притом весьма высоких, сферах, отчасти как таковые, отчасти же потому, что такая манера не задевает и не выказывает тех слабостей, которые легко могут вести к недоразумениям, проистекающим из популярных изложении. Правда, у плоского и незначительного философствования тоже есть это преимущество — отсутствие чего-либо опасного и повода быть скомпрометированным; но подобное философствование не предпочитают у нас другим формам.

Господин министр выразил мне весьма благосклонное отношение к Вам, когда я воспользовался случаем, чтобы заговорить о моем предисловии к Вашей книге и о ее авторе [...].

135 f432). ГЕГЕЛЬ — ГЁТЕ

Магдебург, 15 сентября 1822 г.

Ваше Превосходительство, мне надлежит выразить свою учтивейшую благодарность за благосклонно присланный четвертый естественнонаучный выпуск; читая его, я не только имел случай насладиться множеством пробуждающих мысль идей и аналогий, поучительных заметок и ар. и Вашим постоянно дружески участливым духом, созерцающим и охватывающим целое, но кроме этого обнаружил, что Вам было угодно не только дружески принять мое письмо, но и опубликовать его, снабдив заглавием «Поощрение» 2. Если нас одаривают столь многообразными и изобильными радостями и одолжениями, мы обязаны отвечать по крайней мере благодарной признательностью и к этому можем что-либо прибавить, лишь приглашая и других к участию в наслаждении и дорабатывая внешние стороны, выводы it т. п.

Меня не может не радовать, что я побудил г-на д-ра фон Хенпинга углубиться в «Учение о цвете»3, тем более что ко всему уже достигнутому им Вы присовокупляете еще свое доверие, поручая ему редактировать дальнейшие специальные заметки, разработки, разъяснения и т. п., предоставляя нам это завершение труда к нашему поучению. Поскольку он вскоре будет у Вас или уже теперь у Вас, он сможет рассказать Вам о дальнейшем; вероятно, он сможет также более понятно изложить мой новый взгляд на способ действия призмы. Но в дальнейшем я сам дам себе труд яснее выразить свой aperçu [взгляд] и такую точку зрения, исходя из которой это может представить интерес, формулируя такую точку зрения для более конкретного назначения в будущем, ибо только об этом и может идти речь. Он [Хеннпнг] сможет также сообщить Вам, что серый цвет почти совершенно пропал у меня.

Поскольку Вы и тайный советник Шульц все время пересылаете друг другу схему цветов, он доказал мне, что написали Вы ему в последнее время об этом предмете, и я хочу коротко отметить то. что более подробно

14· 419

изъяснит г-н фон Хеннинг; один философский момент привходит сюда. Для начала мне ничего неизвестно, кроме Вашей, обычно применяемой схемы на стр. 241 4-й тетради: Красное

Желтое Голубое Зеленое

Фиолетовое и желто-красное оставим пока в стороне как обычные количественные смеси.

Для начала противоположность желтого и голубого не представляет никакой трудности, соответственно светлый и темный фон — и мутное или затемнение и просветление мутного, которое по сравнению с первым есть темное, по сравнению со вторым светлое помутнение.

Но во-вторых, красное и зеленое — это две крайности, определяемые совершенно иначе, вторая противоположность другой природы. Существенным я здесь считаю в первую очередь, что уже желтое и голубое являются качественными крайностями и нам не обойтись здесь одними количественными различиями, которые, вообще говоря, относятся только к пирамиде цветов и, напротив, лишены всякого интереса для теории и созерцания. Далее, красное и зеленое нужно равным образом понять как качественно различные — в противоположность друг другу, равно как эту вторую противоположность — в противоположность первой. Все это сказано уже у Вас, и я никогда не понимал Вас иначе, хотя Вы воздерживаетесь от пользования такими формальными обозначениями, как качественное и количественное.

Во-первых, вторую противоположность в отличие от первой я позволил себе и должен был понять как равномерную, исходя из Вашего толкования, разумея ее как равновесие синтеза — безразличное проникновение фона и мутной среды, так что, собственно, различие фона и среды уже не имеет значения. Мне не нужно приводить Вам документальные подтверждения из Вашего труда. Если мы возьмем это за основу, то теперь это синтетическое единство надлежит подчинить

различию; в первом случае это будет простая нейтральность, растворимость и, может быть, даже смешение — вроде механического — голубого и желтого порошка; но и химическое равновесие есть нейтральность. Красное, напротив того, было бы индивидуальным единством, — обратившись внутрь, оно стало субъективным, — чтобы коротко выразить сущность этого единства термином; а форму единства как индивидуальности менее всего приходится объяснять Вам. Вы поэтому провозгласили красное королевским цветом среди цветов, мы же — милой проникновенностью розы — то и другое с легким изменением оттенка.

Я хотел бы, чтобы в этом повороте дела Вы увидели Ваш смысл за нашими формами; тогда я счел бы свое истолкование оправданным.

Наконец, замечу, что я осмелился переписать набело несколько статей в том виде, в каком они были, и прилагаю их к письму4. Своим возникновением они исключительно обязаны беседам с г-ном Шульцом и фон Хеннингом в прошлую зиму, касаются они частных обстоятельств; первая, возможно, представляет более широкий интерес для удаления близкого и далекого, привходящего в случае двойного зрения. Третью я никак не успел отредактировать; она равным образом касается Пфаффова эксперимента, которым тот особенно кичится и на который Вы буквально указали ему на стр. 454 и след. «К учению о цвете» —о 2-м и 8-м опытах Ньютона; здесь есть одно обстоятельство, заслуживающее особого внимания.

Однако мне нужно кончать; в Берлине я уже не успел написать это письмо и потому вынужден просить прощения за скверные гостиничные чернила. С искреннейшим уважением имею честь называть себя

Вашего Превосходительства покорнейшим слугой, проф. Гегель.

Р. S. Прошу Вас быть снисходительным к чертежам; часть их тоже нарисована здешними бледными чернилами; вино же было не так насыщено водой.

136 (431). ГЕГЕЛЬ - ЖЕНЕ

Воскресенье утром, 15.9.1822.

Доброе утро, дорогая Мария, привет тебе от солнечных лучей Мариенбурга, ибо это Магдебург, а дева — святая Мария, которой храм посвящен или раньше был посвящен '.

Прежде всего тебе надо было бы сказать после «доброго утра», что мы прибыли благополучно, и это отчасти следует само собой; общество состояло из порядочных людей; ночью было холодно, но 4 шерстяные оболочки, снречь сюртука, вполне сохраняли меня, так что, с трудом стянув с себя эту оболочку, я оказался в целости и сохранности. Мы приехали вчера днем в час, но из Магдебурга труднее выехать, чем в него въехать. Энергичность господина почтового президента и прусский разум еще не бросили взгляд на здешние почтовые кареты, но крайней мере в том, что составляет мой интерес сейчас. Только во вторник днем карета отправляется в Кассель. Ежедневная карета, с которой я прибыл сюда, не стоит ни в какой связи с расписанием. Оставаться здесь до вторника — это долго. Так что пока я решил, поскольку рано утром карета едет в Эрфурт, пуститься туда; как замечательно лично привезти Гёте пакет, который я хотел отправить отсюда почтой, а оттуда двинуться по большому тракту! Засим я посмотрел на почтовую карету — что за телега! II в ней надо было бы 44 мили катить в Кассель — итак, решено, ехать курьерской, однако слышу, что па такой-то карете, кибитке под открытым небом, довезут дальше. Итак, решение принято — возвращаюсь, недолго думая, в Берлин, забираю свою карету и в полной готовности весело продолжу свое оздоровительное путешествие. И с этими радостными мыслями о скорой встрече с вами уснул и спал вполне прекрасно, но, как видишь, не так, как Петер с мыслью остаться дома, а, напротив, с мыслью хорошенько поездить. Да и в первом не было бы никакого чуда, потому что на самом деле я отправился в путь с величайшим нежеланием, с большим, чем смел сказать; и, не получи я денег, меня не так-то легко

было бы побудить к этому, как бы то ни было нужно.

Между прочим, все, что можно видеть здесь, я увидел вчера вечером: знаменитый собор — может быть, он и замечателен сам по себе, но вся архитектура его не такой хороший замысел, как у нюрнбергских готических церквей, а все художественные произведения, которые есть внутри, — множество резьбы и литья, живописи и гипса — все это из рук вон плохо. Апостолов, литых Фишером, нюрнбержцем, не сравнить с нюрнбергскими 2. Все предметы — просто ремесленные поделки! Самое милое, что я видел, — генерал Карно, приятный старец и француз, тот самый, знаменитый; он дружески воспринял мой приход к нему. Потом я гулял по Эльбе, проплыла флотилия из 13 гамбургских кораблей с надутыми парусами (каждый с двумя, но только на одной мачте), прекрасная река, прекрасные бескрайние плодородные равнины (здесь, а вообще между Потсдамом и Бургом, как я видел днем, запустение), еще красивее совершенно ясное небо...

Только что пришел кучер, который привез англичанина, который, по всей видимости, не англичанин, а немец, — его он должен за три дня доставить в Кассель; к нему я присоединюсь...

137 (433). ГЕГЕЛЬ - ЖЕНЕ

Кассель, 18 сентября 1822 г.

Итак, в Кассель я прибыл сегодня в 11 утра благополучно и, много побродив утром и вечером, хочу сейчас в сумерках побеседовать с тобой, дорогая, и приступить к отчету о своей жизни и путешествии... Не так быстро идет оно, как я поначалу предполагал. До сих пор мне довольно-таки везло: для людей, у которых имеются деньги и которые не сворачивают с широкой дороги, мир устроен хорошо; но нужно еще, чтобы они получали вести от своих родных; я уехал спокойно, но не могу быть совсем беззаботным, и вообще я отправился в дорогу с большим нежеланием и еду сейчас

дальше только потому, что уж нахожусь в пути и так должно быть.

Но теперь к делу. Стало быть, из договоренности с англичанином, чтобы взять сюда платного кучера, ничего не вышло, так что в Магдебурге мы в понедельник днем сели на дилижанс — и в Брауншвейг. Этот маршрут в Кассель самый обычный, на одну или две мили длиннее, чем тот, который я имел в виду как самый прямой, и тут всюду превосходные дороги и хорошие почтовые кареты, так что должен просить прощения у прусского почтового ведомства, па которое сердился в прошлом письме из-за других маршрутов; карета мягко выстлана, обита зеленым сафьяном и т. п. Около пяти утра во вторник прибыли в Брауншвейг. Когда предложили ехать через Брауншвейг, мне сразу же вспомнилось, что г-н уполномоченный правительства Шульц говорил мне об одной картине, которая находится здесь и сама стоит целой поездки. Поэтому мы осмотрели тамошний музей, особенно картинную галерею, и видели очень хорошие и замечательные работы. Та картина, о которой говорил Шульц, отличается совершенно своеобразным великолепием.

Проспав вторую половину дня, но сперва осмотрев прекрасные сады, железный обелиск — в 70 пядей высоты — в память полководцев, павших в последнюю войну с французами, вечером еще скверную комедию, после десяти снова сели в дилижанс. [...] Ночь была прекрасная, ярко сияли звезды, особенно красиво взошла утренняя звезда. Теперь днем мы увидели уже другой лик природы, не тот, что раньше, не было уже бесплодных или плодородных низменностей, а дубовые рощи, горы, холмы, пологие склоны заняты полями, низины — лугами — словом, родная природа, родная для меня, потому что для тебя Берлин — родная стихия, хотя, может быть, в несколько увеличенной дозе. Стало быть, вот по такой прекрасной земле мы и ехали. Со своим англичанином, который говорит по-французски, немножко и по-немецки, я вполне сошелся; это молодой человек лет 25—26, красивый, похож на актера Блюма, но держится лучше, добродушный, хорошо обо

Дата добавления: 2015-08-29