Вы просите, чтобы в предисловии я высказал свои мысли о тенденции Вашего труда; но позвольте мне уже здесь высказать Вам мое суждение, а главное пожелания в отношении того, что я считаю полезным, чтобы Вы сделали для этого солидного трактата в плане его направленности к публике и в плане его состава.
Как сказано, пожелания мои относятся не к содержанию и не к сути дела или его изложению. Суждение мое таково, что Вы вполне справились с делом, и с настоящим удовлетворением я увидел Ваше глубокое спекулятивное проникновение в существо дела. Эта Ваша работа — достаточное доказательство Вашей способности и умения свободно и определенно двигаться в высочайших сферах спекулятивной мысли, последовательно получая и развивая предмет из мыслящего понятия. Я не стану приводить отдельных мест, вызвавших мое удовлетворение, — как сказано, я не все мог проработать в частностях, — но меня весьма заинтересовало, например, Ваше изложение доказательств бытия божьего, того, что такое откровение, вопроса об истине и несомненности и т. д., изложение шеллинговской философии и предшествовавших ей систем и т. д., диалектической необходимости движения вперед и т. д.
Мои пожелания касаются внешних доделок, чтобы скорее ввести сюда читателя, то есть не просто такого, который уже привык к спекулятивным рассуждениям. Вы идете путем углубления в содержание, который преобладает во всей своей основательности, но Вы не даете читателю моментов покоя рефлексии; такие моменты, так сказать, исторические (имеется в виду не внешняя история, но предварительный рассказ о том, за что Вы собираетесь взяться теперь по ходу своей мысли) необычайно способствовали бы так называемой необходимой понятности; ведь при издании Вашего сочинения Вам важно иметь читателей, равным образом как важно, чтобы можно было усмотреть, читая его, Ваш donum docendi [дар преподавания].
Попытаюсь указать Вам на некоторые ближайшие обстоятельства: 1) уже будет внесено облегчение, если Вы сделаете больше цезур и разделов внутри Ваших абзацев; пять первых страниц совершенно лишены подразделений, как и 6 следующих, и т. д. Страницы 223— 238 — это один абзац, как и 241—251 и т. д. Если различать далее цифрами 1, 2, 3 такие красные строки (a linea), это тоже существенно будет способствовать ясному обзору целого; 2) дальнейшим должны были бы стать те самые исторические цезуры в рефлексии, то
есть что, например, у того и у этого, у такой-то ступени, фазы и т. д. такая-то цель, но что ближа1'1шее рассмотрение показывает переход, разделение такой позиции и т. д., это объясняется в последующем; или — теперь надлежит доказать, или — доказано и т. д.; особенно следовало бы различать и выделять то, в чем заключается согласно логическому выводу и где начинается диалектический разбор; вообще [полезно] всякое субъективное указание для читателя, что вот теперь надлежит изложить это, объяснить, доказать то, важно здесь следующее и т. д. И вот таким образом предмет, сам по себе круглый, обращается лицом к читателю, иначе читатель скажет, что не знает, как за него приняться и с чего начать. Такой обзор нужен не только в деталях, но и во всем целом,—подразделение, осуществляющее такой обзор, выгодно и необходимо. Я хотел бы, чтобы уже в начале первого раздела было предпослано такое указание, ориентирующее читателя, о том, что сначала нужно рассмотреть природу чувства и т. п. Такого рода введение в целое и в отдельные части, даже в абзацы и фразы, несомненно, обеспечит Вашему трактату совсем иной прием, чем он получил бы в противном случае. В содержании не пришлось бы ничего менять, но из-за таких вводных дополнений оно увеличится на четверть или треть. Сочинение это в своем теперешнем виде слишком забито материалом и содержанием, и такая вторая сторона требуется, чтобы обратить внимание читателя на путь рассуждения π его результаты; 3) коснусь еще одного различения, на которое следовало бы обратить внимание или же, вернее, указать, что оно вообще осознается: именно, что принимается как предпосылка, а что утверждается на основании предпосылок. Так, уже в самом начале то, что Вы говорите о чувстве, не должно считаться чем-то дедуцированным, но Вы предпосылаете представление (или дедукцию) чувства и здесь только указываете, что оно содержит; такие вещи я стал бы настоятельно различать (в том же месте мне хотелось бы, чтобы указано было конкретное определение того, в какой мере и в каком отношении чувство одновременно есть нечто неопределенное, то есть какого вида определенности
ему недостает); было бы уместно здесь, где Вы говорите на основе предпосылаемого, объяснение с помощью примеров.
Я не стал бы так распространяться обо всем этом и, может быть, не сказал бы ничего об этой стороне дела, если бы Вы писали только для меня и немногих друзей простой спекулятивной мысли (впрочем, и для последних, и для себя я хотел бы чего-нибудь из этих добавлений; мне стоило бы немалых усилий пробиться через все детали), но Вы ведь пишете и для читающей и учащейся публики и еще больше для публики только читающей, для которой такие выделения и рассуждения, безусловно, необходимы, она их требует и по праву и по преимуществу именно в них видит преподавание, как таковое. Если с такой ясностью изложить всего десятую — или двадцатую, тридцатую — долю материала, содержащегося в Вашем трактате, то этого будет достаточно для того, чтобы произвести впечатление и даже научить большему по сравнению с тем, как рекомендует Вас публике эта насыщенность изложения в его замкнутом виде, а ведь именно к публике должны мы направлять по преимуществу свои пожелания. Вы правильно поймете мое намерение, с которым я излагаю эти свои мнимые порицания, и, с другой стороны, оцените их так, что их нужно истолковать скорее как похвалу.
Теперь кратко об остальном, о том, что Вы хотите приняться за логику в ее теперешнем построении — с полемическим намерением; этот труд будет весьма целесообразен и явится Вашей заслугой; в конце концов излагать сам предмет — это еще не все, по крайней мере одного этого мало. Следует перенести действие в стан врага. Это скорее вынудит его осмотреться, перестать игнорировать и, устыдившись, перейти к обороне.
Ваше мнение о возможности приписать мне редактирование журнала, называющегося новым берлинским ежемесячником2, тем более заставляет меня предполагать, что в этом упрекнут меня другие, кто знает меня меньше. Правда, там много говорится обо мне, но тем менее следовало бы предполагать, что я причастен к этому. Из моих мыслей и случайных высказываний
кое-что тоже попадается там; но по крайней мере я высказал их не для такого употребления. Впрочем, каждая мысль хороша сама по себе. Нужно, чтобы дело снова и снова, самыми различными способами доводилось до сведения публики.
Я не думаю, чтобы статьи из Гейдельберга особо исключались. Во всяком случае присылайте их. Главное, журналу нужен более разнообразный тон при единстве тенденции. Я говорил о Вашем намерении с главным распорядителем — д-ром Фёрстером; пошлите ему то, что захотите опубликовать таким образом.
Продолжайте свою писательскую и лекционную деятельность; будьте уверены в моем постоянном искреннем участии.
Ваш Гегель
123 (384). ГЁТЕ—ГЕГЕЛЮ Ваше благородие, чувствую в себе потребность выразить Вам, как порадовало меня Ваше послание.
Что Вы так глубоко проникаете в задуманное мной и сделанное, чем бы все это ни было, и удостаиваете полного и мотивированного своего одобрения, служит мне великим поощрением и ободрением. В добрый час пришли Ваши листки, когда, под впечатлением новейшего разбора энтоптических цветов, я вновь просматриваю записи о своих старых хроматических исследованиях и не могу удержаться от того, чтобы, тщательно отредактировав некоторые, не приблизить время появления их
перед публикой.
Ваши ценные замечания всегда будут у меня пред глазами, укрепляя меня в вере в те минуты, когда безрадостная разработка той же темы, в чем повинны бывают современники, если не заставляет меня поколебаться, то близка к тому, чтобы заставить меня отступить. Примите вновь мою благодарность и позвольте время от времени посылать Вам новые мои труды. Поскольку Вы столь дружески расположены к прафеноменам и признаете за мной даже некое родство с этими демоническими существами, осмелюсь доставить философу несколько экземпляров таковых в уверенности, что тот обойдется с ними так же благосклонно, как и с собратьями их.
Верный Вам И. В. Гёте
Веймар, 13 апреля 1821 г.
Абсолюту покорнейше препоручает себя в дружеские руки прафеномен Веймар, начало лета 1821 г.
124 f3S7). ГЕГЕЛЬ— ДАУБУ
Берлин, 9 мая 1821 г.
Только в конце марта сюда прибыл г-н д-р Хьорт (как он сказал, болезнь на всю зиму задержала его в Мюнхене) и привез Ваше дружеское письмо от сентября. Это ближайшая причина такого позднего ответа на него. Но хотя ближайшим поводом для строк, которые я пишу сейчас, является Ваше письмо, смотрите на них, пожалуйста, ^ как на проистекающие из внутренней потребности дать самому себе, с помощью такой письменной беседы, ощущение Вашей близости. Поскольку такая беседа превратится в путешествие и визит, для наслаждения которыми нужно завершить сначала прочие дела, происходит то, что бывает обычно с давно задуманными поездками, а именно позже всего наступает время для того, что хотел бы видеть раньше всего и чаще всего. Не могу выразить Вам, как дорого мне и как безоблачно во мне воспоминание о Вас, как дороги мне и как целительны для меня дружба Ваша и любовь, некогда подаренная мне Вами и столь верно Вами хранимая. Когда я решил оставить Гейдельберг, я хорошо знал, что потеряю с этим отъездом, и до сих пор чувствую эту утрату. Ваша душевная память смягчает горечь принесенной жертвы1.
Проявленный Вами интерес к моим философским работам не может не доставлять мне чувства особенного удовлетворения, я рассматриваю это как редкий дар для меня, ведь Вы сами знаете лучше меня, как смотрят у нас на все спекулятивное наши начетчики, фарисеи и словоблуды. Моя «Философия права», наверное, давным-давно в Ваших руках. Хотел бы, чтобы по меньшей мере основное снискало Ваше одобрение. Я не мог распространить изучение частностей, которых так
много в этом предмете, на все стороны. Такие вещи мне пришлось приберечь на будущее и, главное, следить только за тем, чтобы вышло целое. Так, изучение Вашего «Иуды Искариота» я отложил на будущее до разработки моральной позиции. Не оставляйте слишком долго неисполненной надежду на выход в свет Вашей догматики и морали2. Первой я жду с тем большим нетерпением, что в это лето я принялся за философию религии, говорят, Шлейермахер тоже печатает сейчас догматику3. Приходит на ум ксения: «Долго можно платить разменной монетой, но вот пора вытаскивать и кошель4!» Но будет ли в кошеле этом что-нибудь, кроме тех же грошей, увидим. Трактат его о предопределении (в его богословском журнале) показался мне крайне скудным5.
Только что мне сказали, что рецензия на мое «Естественное право» опубликована в «Heidelberger Jahrbücher» — с их теперешним грязным нарядом, который я видел6. Я слышал только одно это и очень хочу, если Вы или Хпнрикс не предложат мне узнать большее, чтобы все напечатанное там относилось только к предисловию. Тогда я заключу, что писал мой земляк Паулюс! Впрочем, предисловием моим и соответствующими высказываниями я хотел, как Вы, верно, заметили, попасть не в бровь, а в глаз этой пустопорожней и заносчивой секте — теленку в глаз, как говорят швабы. Они привыкли, что за ними всегда последнее слово и отчасти были весьма поражены, что с научной стороны на них махнули рукой и даже смеют публично выступать против них. Здесь, где партия эта особенно привыкла, что слово всегда за ней, и считала и считает себя некоей puissance [силой], я вижу разные кислые мины или по крайней мере косые взгляды в мою сторону. На так называемое шмальцевское товарищество7 они не могли тут сваливать то, что говорил я, и потому тем более были в замешательстве, по какой статье пустить дело.
Если Вас интересует Каровэ 8, то вот самое целесообразное, что могли бы Вы сделать, —дать ему совет серьезно подумать о Бонне и для этого получить отпущение грехов — за связи его с бывшим буршеншафтом — от здешней министерской комиссии. Если он не
добьется тут своего оправдания, то всякая дальнейшая, особенно академическая, карьера для него закрыта, и не только у нас, но, как показывает опыт, и в других местах! В Бонне он и помимо всего этого будет на своем месте, тогда как в Гейдельберге у него конкурент— Хинрикс.
Прощайте, дорогой и уважаемый человек, и сохраните Ваше столь доброжелательное дружеское· отношение ко мне.
Преданный Вам Гегель
125 (389). ГЕГЕЛЬ — КРЕЙЦЕРУ (Черновик)
Могу ли я, любезный, дорогой друг, отблагодарить Вас за все столь ценные подарки, которыми я обязан Вашей дружбе, а остальной мир — Вашему неутомимому рвению. Оно столь же поражает меня, сколь радует доброта Ваша. Сначала о том, что я получил последним: вчера приходят 6 первых листов «Теологии» Прокла сегодня еще 2 с курьером — настолько, вижу я, торопили Вы книгопродавца со спешной доставкой мне, в самом деле, подарок этот, на который Вы издавна подавали мне надежду, доставил мне огромную радость. К тому же перевод и примечания, которыми снабдили Вы то, что напечатали, — и восполнение, и улучшение текста; этот трактат Прокла самое ценное и дорогое для меня из всего, что видел я у неоплатоников; платоновская диалектика — и в то же время более высокая, чем у Платона, степень систематизации, организации идеи в ней самой — это небывалый шаг в философии — по преимуществу заслуга Прокла, из которого черпали последующие. Этим изданием Вы способствовали устранению значительного пробела, и в своих лекциях по истории философии я не премину обратить внимание на Прокла и специально на это сочинение, которое представляется мне подлинным поворотным моментом переходом древности в новое время, древней философии в христианство, моментом, подчеркивать который вновь является сейчас настоятельным делом. Нет
ничего более своевременного, чем это новое издание Прокла.
Но что же сказать мне об этом еще более грандиозном, совершенно своеобразном труде, о новой мифологии и символике? Эта работа и на сей раз кажется, если быть искренним, книгой, полностью исчерпывающей столь далеко простирающуюся, обширную и великую материю, но исчерпывающей ее не только одной предельно широкой ученостью, но и идеей, философией, духом; это труд, с которым мы можем вновь показаться перед иностранцами. Не могу описать Вам, какая поддержка, особенно для моей эстетики, держать в руках такую книгу. Я предполагаю читать эстетику этой зимой, и теперь работа Ваша позволяет мне пойти глубже и со временем, быть может, выпустить что-нибудь об этом предмете2. Мне не нужно говорить Вам, — Вы знаете об этом лучше других, — насколько совершеннее стала книга благодаря дополнению ученого аппарата, размеренности в разработке разных мифологических тем, ясности членения, отбрасыванию... Я бы сказал, что особенно по душе мне смягчение противоположности между определенностью, с которой осознается некий тезис, выделенным, сознаваемым значением символа и чувством сути, инстинктивным порождением и, далее, необходимой ролью разума в мифологических и символических религиях.
Но что сказать мне об этой мучительной роже, выпиленной из полена нашим добрым стариком Фоссом и противопоставленной Вашему каррарскому мрамору, — он заставляет ее корчить всевозможные тупые гримасы и делать всякие ужимки3. Он никакого представления не имеет об отличии чисто внешней явной, исторической взаимосвязи от преемственности традиции, которая скрывается в глубине, где представление само не ведает о себе как о традиции, о своей давности — о традиции, единый исток которой распознается только благодаря сравнению, по знакам ее и плодам наряду с отрывочными и темными историческими указаниями и намеками, и (это третье) от совершенно внутренней взаимосвязи единого разума и разумного миросозерцания.
Ваших «Фоссиан»4 я еще не видел, но позавчера слышал, что они есть здесь. Из письма советнику Партею вижу, что все это было забавой для Вас, — это единственное, что можно с ним поделать: несчастная, ипохондрическая, раздраженная душа, при своей ипохондричности вполне благостная. Из того письма мне было очень приятно видеть, что Вы проявляете заботу о Хинриксе, он, безусловно, заслуживает этого. С такой поддержкой, как Вы и Дауб, он, конечно, будет держаться на ногах, но вот добывание хлеба насущного — для этого нет средства хуже, чем философия, а философия абстрактная и спекулятивная. Ведь издатели в лучшем случае находят для себя философские курсы или совершенно популярные философские сочинения типа назидательных книг. Я еще не говорил с Партеем — книгопродавцем, который печатает все. Но в отношении темы, которую разрабатывает Хинрикс, появилось одно новое обстоятельство: несколько недель назад, когда один чужак, д-р Феннер, жалкий тип, которого отверг наш факультет, собрался читать лекции для дам о натурфилософии Окена, король наложил на них запрет, поскольку философия эта ведет к атеизму, и возложил на министра ответственность за то, чтобы впредь в королевских университетах не преподавалась такая натурфилософия и ей подобная, ведущая к атеизму (спекулятивное философствование о религии) 5. («Отношение религии к философии» — такой заголовок может вызвать подозрения, лучше: «Опыты спекулятивного обоснования теологии».)
Нашему уполномоченному я сказал об этом: всякое спекулятивное философствование о религии можно свести к атеизму, важно только, кто это делает; своеобразное благочестие наших дней и злая воля этих и других демагогов, у которых, как известно, благочестие пышно цветет, без труда позаботятся о таких вождях и снова введут в моду полузабытый лозунг «атеизма», после того как слово это опять произнесено. Хинрикс всегда должен иметь в виду прусские университеты. Но и помимо этого, если в каком-нибудь городе — все равно где — [на него] наложат печать, например демагогии или, того хуже, атеизма, то этот человек будет уже везде
в немецкой империи — в пределах Священного союза — носить такую печать — caveto [берегись] — на лбу. Я сам напишу Хинриксу об этой стороне дела. Я не просмотрел внимательнее его рукописи, когда она была у меня, с этой точки зрения — насколько она может дать повод для недоразумений в выражениях.
Но теперь еще одно, и притом главное. Прошлой осенью я был в Дрездене6, и когда увидел его, то пожалел, что не бывал тут 30 лет, но прежде всего я заметил в нем одно особое удобство — для встреч добрых и ученых друзей. Мне кажется, что Вы, да и Дауб никогда не были там. Что могло бы быть прекраснее, чем иногда съезжаться туда на осенние каникулы. Побывайте там однажды, π Вам захочется бывать там чаще. Я так уговариваю Вас, потому что знаю, что Вам там понравится. Вы скажете, что я выигрываю, так как Дрезден мне ближе, чем Вам. Но между нами нет никакого города — даже и влево, и вправо от пути, — который сам по себе был бы таким приветливым, столь богатым развлечениями — как раз сообразными с каникулами — для совместного otium'a [досуга] друзей...
126 (390). ГЕГЕЛЬ—Η ИТ ХАМ МЕРУ
Берлин, 9.6.1821.
[...] Вы хотите, наверное, услышать и о моих делах. Вы знаете, что я приехал сюда, чтобы быть в центре, а не в провинции. И в этом центре мое положение, как я чувствую, вполне удовлетворительно, даже успокоительно, в связи с моей служебной деятельностью, а также и одобрительными настроениями в верхах. В последнем отношении мою должность можно пояснить сравнением с одной баварской. У вас, если я правильно помню, есть так называемые expositos1; такая должность есть и здесь. Кроме того, Вы знаете, что профессор философии — это прирожденный expositus. Демагогические беды2 я перенес без потерь, правда
не без опасений перед очернителями, клеветниками и т. д., пока не прочитал письма де Ветте3 и не познакомился ближе с некоторыми индивидами, отчасти демагогически настроенными, отчасти же с теми, кто вел дела против них, и, таким образом, увидел, с одной стороны, все ничтожество и вполне заслуженную судьбу одних, с другой же—справедливость властей, проявившуюся, правда, при столь туманных обстоятельствах не с самого начала, а в конечном счете; я увидел и еще больше (так, с прошлого года для моих лекций держат репетитора; дело его — слушать мои курсы и по четыре часа в неделю консультировать по ним — с 400 талерами годового содержания; он был арестован по подозрению в демагогии, и десять недель днем и ночью при нем в заключении находился жандарм 4). Вновь возникшая опасность, надеюсь, не коснется меня. Несколько недель назад (причиной был один ничтожный тип) король своим кабинетным указом возложил на министра ответственность за то, чтобы впредь в прусских университетах не читалась натурфилософия Окена или подобные учения, ведущие к атеизму и совращающие молодежь0. Вы сами можете порассказать о таких бедах. Я в это лето читаю философию религии, и совесть моя при этом чиста. Вы ведь знаете, я, во-первых, боязливый человек, во-вторых, люблю покой, и мне совсем не доставляет удовольствия наблюдать из года в год, как надвигается гроза, хотя бы я и был убежден, что на меня упадет самое большое несколько капель из этой дождевой тучи. Но Вы ведь знаете и то, что, находясь в центре, можно в виде преимущества иметь более правильные сведения обо всем, что готовится, и быть более уверенным в своем деле и в своем положении; и в конце концов — но о конце мне нечего еще сказать Вам, даже и Вам, поскольку нет еще и начала!
Вот Вам подробный и как будто верный очерк моего положения. О дальнейших моих занятиях Вы будете узнавать из печатных трудов. Но и с этим я не тороплюсь чрезмерно [...].
127 (393). ГЕГЕЛЬ - ГЁТЕ
Берлин, 2 августа 1821 г.
Ваше Превосходительство, столь великую благодарность и одновременно извинения в таком запоздании надлежит мне выразить Вам, что не знаю, с чего начать. Хорошо упакованный прекрасный подарок пришел в целости и сохранности, и я не успевал восхищаться то неисчерпаемостью феномена, то глубоким смыслом представленного, то изяществом исполнения, то плодотворностью вытекающих отсюда следствий, и именно многогранность радости, соединяющаяся в целое в восхищении дружеской добротой Вашего Превосходительства, не допускала меня прежде приступить к подобающим словам благодарности. Но поскольку в абстрактном феномене цвета главную роль играет стекло, то уже сам по себе стеклянный бокал — намного более затейливый прибор, чем треугольная призма в роли кола, коим, держа его в лапах, ангел сатаны побивает физиков. По крайней мере пьющих среди них подобный изящный аппарат должен был бы соблазнить на то, чтобы вытащить из плоти своей кол и, напротив, заглядывать в бокал, а вместе с тем заглянуть и на объективное порождение цвета, каковое можно видеть здесь во всей его наивности. И феномены вторичных цветов столь приятно выступают наружу, когда мы, переходя к следующему этапу, даем стеклу выполнять его более специфическую функцию, наполняя его вином разного цвета '.
Каким бы поучительным испокон веков ни был бокал вина, он бесконечно выиграл благодаря ходу мысли Вашего Превосходительства. Если вино уже бывало мощной опорой натурфилософии, каковая силится показать, что в природе есть дух, именно в бокале обладая ближайшим и сильнейшим подтверждением такого учения, если уже древними Вакх был признаваем и почитаем по сущности своей как мистический Дионис, — как бы ни шумел и ни злобился, возмущаясь против этого, старый добряк Фосс2, то мне представляется, что только теперь, благодаря подаренному Вашим Превосходительством бокалу, для меня раскры-
лось верное понимание мистического мирового бокала друга моего Крейцера3. Чем иным может он быть, если не прозрачной всеобъемлющей оболочкой с желтым, проросшим двенадцатью златыми знаками Зодиака поясом, являющим пестрый мир красок, будучи обращаем как к блестящему Ормузду, так и к мрачному Ариману4? Но чтобы не оставался он миром схемы, о том заботятся эти золотые кроны листьев и плоды, наполняющие бокал кровью, той, из которой черпают силы и бодрость разноцветные тени, как тени Элизиума из бараньей крови, которую дал им выпить Одиссей. Но каждый раз экспериментируя с этим многозначительным кубком, пью за бодрость и здоровье Вашего Превосходительства, и в памяти о Вас еще более, нежели в символической праистории, черпаю свежесть и новые силы и праздную торжество подтвержденной веры своей в пресуществление всего внутреннего и внешнего, мысли в феномен и феномена в мысль, равно как благодарность к подтверждающему эту веру.
За этими виватами нередко бывает, однако, что вырвется какой-нибудь pereat [да погибнет] филистерам. Мне кажется, я вспоминаю, что Ваше Превосходительство еще лет двадцать тому назад проронили слово о желании своем пригвоздить к столу ослиные уши физиков. Если позднейшее мягкосердечие и удержало Вас от того, чтобы дать ход справедливому делу, то все же история того, как принимали Ваше учение о цвете, составила бы интересную картину — в параллель к принятию «Вертера», а детальное изложение и опровержение предъявленных Вам возражений произвело бы значительное впечатление, даже показалось бы неизбежным для того, чтобы наступил период обсуждения аргументов и контраргументов. Умалчивать, не замечать — вот излюбленное средство спеси, лености, а по отношению к публике самое действенное средство сохранения своего авторитета. Счастье еще, что некоторые все же говорили; но ремесленникам это опять-таки дает довод, будто бы на Ваши так называемые «сомнения» утке дан ответ, и на этом они будут стоять, что якобы никаких возражений не поступало. И я бы хотел, чтобы этим важным людям испортили их утехи: жела-
ние такое снова пробуждается во мне, поскольку только что один молодой человек принес мне «Всеобщие принципы науки» (2-ю часть) моего коллеги из Киля, фон Бергера, где о «критике опытов за и против и выводов из них» говорится simpliciter и par parenthesim [попросту и в скобках]: «(в каковом отношении отсылаем читателя к ясному изложению и оценке спорного вопроса у нашего друга К. Г. Пфаффа в сочинении и т. д.) 5». Если я правильно помню это так называемое сочинение «и т. д.» Пфаффа, то он основывается там главным образом на опыте с линзами; Вы в «Учении о цвете» и так остались у нас в долгу в том, что касается этой стороны отражения прафеномена, и обстоятельство это снимет всю полемичность даже в устранении Пфаффа, если Вы возьметесь за таковое не в прозе (ибо Вы, наверное, в стихах обратитесь к этому вопросу). Но такие простецкие ссылки на самом деле слишком уже благостны и самодовольны, чтобы Ваше Превосходительство могло допустить подобные манеры; да и возможны они лишь до тех пор, пока за этим «нашим другом» остается последнее слово 6.
Тот молодой человек, г-н д-р фон Хеннинг, который, насколько я знаю, имеет честь быть известным Вашему Превосходительству, открыл мне сегодня свое намерение сделать обзор всех официальных обсуждений «Учения о цвете»; у него есть усердие, понимание и достаточные знания самого дела, у меня есть надежды на него; но вообще он очень занят и не может, как следовало бы, посвятить полгода исключительно этой работе; я не премину поощрять его к этой работе и буду помогать ему, в чем только могу. Мне, по-видимому, не следовало бы говорить об этом в том же тексте, где я выражаю пожелание, чтобы подобный замысел был исполнен Вашим Превосходительством; но, не оставляя надежды на это, по крайней мере на рассмотрение некоторых, особо интересных моментов Вашим Превосходительством, надеюсь, что работа моего друга может быть полезной в своем роде. Если она успешно пойдет, я извещу об этом, и тогда Вы, быть может, позволите при удобном случае спрашивать у Вас совета7.
А в заключение Ваше Превосходительство позволят мне сердечно и благодарно выпить за Ваше здоровье из бокала не только веры, но и видения в честь этого дня и на будущее, в честь 28 числа — паю de cetera sumi8.
Вашего Превосходительства покорнейший Гегель
128 (406). ГЕГЕЛЬ—ФОН ИКСКЮЛЮ
[Берлин, 28 ноября 1821]
...Ваше счастье, что отечество Ваше занимает такое значительное место во всемирной истории, без сомнения имея перед собой еще более великое предназначение. Остальные современные государства, как может показаться, уже более или менее достигли цела своего развития; быть может, у многих кульминационная точка уже оставлена позади и положение их стало статическим. Россия же, уже теперь, может быть, сильнейшая держава среди всех прочих, в лоне своем скрывает небывалые возможности развития своей интенсивной природы. Ваше личное счастье, что благодаря своему рождению, состоянию, талантам и знаниям, уже оказанным услугам Вы можете в самое ближайшее время занять не просто подчиненное место в этом колоссальном здании...
129 (409). ГЕГЕЛЬ—ХИ HP ИКСУ
Берлин, 4 апреля 1822 г.
Посылаю Вам рукопись1, она еще не совсем закончена, недостает только 1—2 листов; но мне не хотелось задерживать Вас еще больше, чтобы в конце концов не опоздать совсем.
а) Время не позволило привести рукопись в лучший вид; вынужденный прерывать работу, я часто терял связь; значит, в редакции это может обнаружить себя не иначе, чем...
b) Вы печатаете у себя в городе, значит, позаботитесь о качестве оттисков; все места, где абзацы и дополнения на полях, правильно отмечены. Но нужен внимательный наборщик, и даже скорее внимательный руководитель, и этим последним будете Вы; где Вы увидите недостатки, исправляйте.
c) Велите отпечатать для меня особо дюжину или примерно столько экземпляров. Пошлите один экземпляр нашему господину министру.
d) Я же с нетерпением жду Вашей работы; поскольку она уже отпечатана, не мог бы я получить уже один экземпляр?
Простите мне общий характер содержания, частично повторяющего уже сказанное в других местах; связанная с моим существованием необходимость отвлекаться не допускала ничего иного; к нашей нынешней теологии здесь есть местами прямые подходы, что Вы и Дауб не можете не заметить. А от Дауба я жду открытого объяснения — догматика ли это объединенной евангелической церкви, когда предлагают нам в качестве таковой бесстыдство и поверхностность, правда только в виде первой части, быть может, потому, что не осмеливаются на большее в эту эпоху угнетения, как принято говорить [...].
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |