— Ты понял, что от нас требуется? — спросил Гуго.
— Да тут и понимать нечего, — ответил Пауль.
— Если хочешь знать подробности, то товарищи тебе расскажут.
— А зачем мне подробности... Вы убеждены, что Моллера надо убрать?
— Вполне, — ответил Абих.
— И вы тоже? — обратился Пауль к Грязнову и Ризаматову.
— И мы тоже, — ответил Андрей.
— Ну и хорошо. Больше мне ничего и знать не надо. Решенное дело перерешать не будем, — и Пауль лукаво подмигнул.
Когда Гуго распрощался, Пауль Рот сказал Андрею и Алиму:
— Пойдемте, я покажу вам свое хозяйство...
Двускатные, островерхие навесы, крытые черепицей, занимали площадь в несколько гектаров. На них и между ними лежал чистый нетронутый снег, поблескивающий в холодных лучах солнца. Под навесами чернела земля. Помещение конторы пустовало. Территория завода была обнесена высокой, глухой деревянной изгородью. Пауль был единственным обитателем на пустующем заводе.
— Что же вы охраняете? — спросил Андрей.
— Эге, душа моя, — усмехнулся Пауль, — стоит мне только уйти, как на другой же день от навесов ничего не останется. Сейчас ухо востро держать надо... Холодно, топлива нет...
Андрей поинтересовался, где лучше всего принять «гостя». Пауль ответил, что это зависит от того, как долго они с ним собираются беседовать: если разговор будет короткий, то подойдет барак, в котором жили летом рабочие, если затянется, то можно расположиться в комнатке, где живет он, Пауль.
— Развозить-то особенно нечего, — сказал Алим, поняв смысл разговора.
Решили принять Моллера в бараке. Это был длинный, пятидесятиметровый сарай, сколоченный из горбыля и кусков фанеры. Вдоль стен тянулись двухярусные нары с остатками соломы на них. В конце барака стоял, врытый ножками в землю, пятиметровый стол из неотесанных досок и такие же скамьи. Барак имел одну дверь.
— Подойдет? — спросил Пауль.
— Я думаю, — ответил Андрей. — Теперь надо встретить Моллера.
— Об этом, душа моя, я сам побеспокоюсь. Пойдем ко мне, погреемся, а то ноги мерзнут...
Выслушав Гуго, Никита Родионович оделся. Надо было добраться до первого автомата и вызвать Моллера. Через несколько минут Ожогин был в аптеке, где находился телефон. Набрав номер, Ожогин услышал голос управляющего гостиницей.
— Это вы, господин Оскар?
— Я, я... Что случилось?
— Ничего особенного... Очень хочу вас видеть.
— Что ж, заходите ко мне. Вы откуда говорите?
— Мне невыгодно итти к вам. Лучше вы...
— С удовольствием, — прервал его Моллер. — Скажите — куда. Я подойду.
— Ожидаю около аптеки, напротив трамвайной остановки.
— Бегу.
Никита Родионович отошел от аптеки и встретил Моллера в начале квартала.
— Нужна ваша помощь, — не желая тратить время на болтовню, начал Ожогин. — Вы знаете, где кирпичный завод?
— Конечно, знаю. Зачем он вам понадобился?
— Мне лично он не нужен... Там на заводе сейчас Грязнов и Ризаматов, и их надо как можно быстрее предупредить, что туда скоро пожалует Гуго Абих.
— Туда? Абих?.. — мгновенно оживился Моллер.
— Да, да.
— Один?
— Не знаю... Наша задача и будет состоять в том, чтобы выяснить, одни он туда пожалует или с кем-нибудь, и чем они там будут заниматься.
— И вы хотите... — громко заговорил Моллер.
— Не говорите так громко, — оборвал его Никита Родионович и тихо произнес: — Я хочу, чтобы мы немедленно, не теряя ни минуты, пошли на завод. Надо встретить моих ребят, предупредить их и выследить Абиха.
— Бежим... Понятно... Спасибо за сообщение.
Через несколько минут управляющий гостиницей и Никита Родионович спешили переулками к заводу.
Андрей, Алим и Пауль из окна сторожки прекрасно видели, как в ворота завода быстро вошел Моллер и по узенькой тропинке направился к конторе.
Все трое вышли ему навстречу.
Тяжело переводя дух от быстрой ходьбы, Моллер поманил к себе пальцем Грязнова, а когда тот приблизился к нему, сказал шопотом:
— Сейчас здесь появится Абих, и возможно — не один... Господин Ожогин просил меня и вас понаблюдать за ним.
— А где Ожогин?
— Он устал. Присел отдохнуть. Сейчас подоспеет...
— Пойдемте, я покажу ваше место, — и Андрей крупно зашагал к уже знакомому бараку.
Моллер последовал за ним вприпрыжку. За Моллером шел Алим, шествие замыкал Пауль.
Пройдя весь барак, Андрей приблизился к столу и уселся на скамью. Уселись и остальные. Моллер еще не успел отдышаться и, вынув платок, обтирал им вспотевшее лицо. Все молчали.
По договоренности, Пауль должен был занять место для наблюдения у ворот, но ему очень хотелось присутствовать при начале такого необычного разговора. И сейчас он с любопытством разглядывал тщедушного гестаповского прихлебателя. Андрей тщательно рассматривал руки, положив их на стол. Алим с нескрываемым презрением смотрел на Моллер а.
— Много вам платит гестапо за ваши услуги? — спросил Андрей управляющего гостиницей и достал из кармана маленький кусочек бумаги.
Тот посмотрел на юношу.
— А вам? — усмехнулся он.
Грязнов такого вопроса не ожидал, но ответил без смущения:
— Нам ничего не платит.
— А мне платит, но нерегулярно и не всегда столько, сколько я хочу. Но почему же вам... Хотя да, я упустил из виду, — у вас господин Юргенс. Вы в более выгодном положении.
— Вы не против того, чтобы поделиться с нами своим опытом работы? — вновь задал вопрос Андрей.
— Опытом работы? Как это понимать? — рассмеялся Моллер.
— Вам эти фамилии что-нибудь говорят? — спросил Андрей и подал Моллеру список лиц, преданных им гестапо.
Управляющий гостиницей, не сообразив еще, к чему клонится беседа, с любопытством посмотрел на листок. Вначале он ничего не понял, прочитав знакомые фамилии, но вдруг ужасная догадка обожгла его мозг. Откуда этот список? Кто мог сказать им фамилии лиц, за которыми он следил по поручению гестапо? Моллер вздрогнул и уронил листок бумаги на стол. Недоуменным взглядом он уставился на Грязнова, но тот холодно спросил:
— Кого еще можно внести в этот список?
— Я ничего не понимаю, — пробормотал Моллер, пытаясь улыбнуться.
Грязнов повторил вопрос.
— А вам это для чего? — сухо, не без злости, спросил Моллер.
— Если спрашиваем, значит, нужно, — сказал Андрей.
Управляющий перевел взгляд на Алима и встретился с темными, но ясными глазами. Моллер почувствовал, что внутри у него что-то сдвинулось с места и опустилось. Он сделал движение, пытаясь встать, но третий, ему неизвестный, собеседник грубо бросил:
— Сиди на месте, гадина!
В глазах Моллера на мгновение вспыхнул колючий, злобный огонек, но он попытался его скрыть. Расстегнув воротник пальто, он спросил:
— Что вам от меня нужно?
— Я уже сказал, — ответил Андрей. — Кого еще вы предали в руки гестапо?
Моллер молчал, нахмурив лоб и закусив нижнюю губу.
Грязнов вынул пистолет. Гестаповец рванулся с места, ударился спиной о стенку барака и, закрыв лицо руками, застыл на месте.
— Я буду считать до десяти, — сказал Андрей. — За это время вы должны назвать фамилии своих жертв, а мы их запишем. Не пожелаете вспомнить — ваше дело. Ну?
Моллер открыл лицо и увидел, что в руке Алима тоже появился пистолет.
— Начинаем, — произнес Андрей. — Раз... два... три.. четыре...
Когда он дошел до пяти, управляющий назвал фамилию Глезера. Грязнов вынул из кармана карандаш, подул на замерзшую руку и занес фамилию в список.
— Кто был Глезер?
Моллер рассказал, что Глезер, вагоновожатый трамвая, сочувствовал коммунистам, арестован в начале сорок третьего года.
— Дальше! — продолжал Андрей.
— Мейер... Роберт Мейер, — тихо произнес управляющий.
— Ну, я пошел, — сказал Пауль, поднимаясь, — все ясно, как божий день, — и, проходя мимо Моллера, прикрикнул на него: — Всех припоминай, проклятая душа!..
В окно было видно, как Пауль зашел в сторожку, вышел оттуда с малокалиберной винтовкой и преспокойно, дымя сигаретой, направился к воротам.
Грязнов тем временем, спрятав пистолет в карман, записывал все новые и новые фамилии, которые называл Моллер. Их набралось уже восемь, и тогда провокатор смолк.
— Все? — спросил Андрей.
— Все. Больше не было.
— Хватит и этого. Теперь напишите вот здесь, внизу, что все перечисленные выше преданы в руки гестапо вами, и подпишитесь.
Моллер не двигался с места.
— Ну, долго прикажете ждать? — сказал Андрей.
Управляющий потянулся к карандашу, взял его дрожащей рукой и подписался.
— Вот и отлично, — проговорил Грязнов, кладя бумажку в карман. — Ваша песенка, господин Моллер, спета. Список больше не увеличится, об этом мы позаботимся...
— Я искуплю свою вину кровью, — проговорил вдруг дрожащим голосом Моллер.
Андрей перевел сказанное Моллером Алиму.
Алим сверкнул глазами и почти крикнул:
— А где он возьмет кровь?
Моллер не понимал, о чем идет речь, но в глазах его блеснул луч надежды. Ему показалось, что он сделал правильный ход.
— Мои друг спрашивает, где вы возьмете кровь?
Моллер не понял вопроса.
— Скажите, что у меня есть кровь, — ответил он.
— Нет у тебя крови, — догадавшись, что он говорит, сказал Алим. — В жилах у тебя течет яд.
Моллер съежился и вобрал в себя шею. Сейчас он походил на маленького, обреченного на гибель, злобного хищника.
— Русские свиньи! Молокососы!.. — крикнул Моллер и, сорвавшись внезапно с места, побежал в конец барака.
Забыв о пистолете, рукоятку которого он машинально сжимал в руке, Алим бросился вслед за гестаповцем. Моллер, с несвойственной его возрасту быстротой, добежал до кипятильника, вскарабкался на него, сбросил с себя пальто и, проломав фанерную кровлю, скрылся.
Прогремел запоздалый выстрел.
— Надо было самим бить! Убежит, что делать будем? — крикнул Алим и вскочил на кипятильник.
Андрей побежал по бараку к выходу, чтобы перерезать Моллеру путь.
И Алим, выбравшийся на крышу, и Андрей, выскочивший из барака, отлично видели, что Моллер бежит, размахивая руками, не к воротам, а к пролому в досчатом заборе, до которого было значительно ближе.
«Уйдет, — мелькнула тревожная мысль в голове Грязнова. — Осталось метров тридцать, не больше.» И в это время донесся сухой едва слышный звук, похожий на треск сломанной тонкой деревянной жердочки. Моллер упал. Он лежал вниз лицом, а от ближайшего навеса к нему шел Ожогин.
Андрей и Алим заторопились туда же.
Подошел и Пауль и толкнул труп ногой:
— Готов, гестаповский недоносок... Из таких жизнь быстро выливается, как помои из опрокинутого ведра.
— А вы, я вижу, ребята, тоже хороши, — заметил Ожогин. — Что же получается? Слышу выстрел, второй. Потом вижу — бежит.
Грязнов смущенно рассказал, как было дело.
— Вот уж зря. Зачем все эти церемонии? Чуть сами на себя беду не накликали. Хорошо, я подоспел.
— Ну, давайте припрячем его получше, — сказал Пауль.
В конце февраля Долингер передал Ожогину приказание Юргенса сдать радиостанцию. Это друзей не устраивало. Без радиостанции связь с «большой землей» должна была прекратиться.
Они решили затянуть сдачу радиостанции под предлогом, что еще недостаточно освоили некоторые технические узлы. На самом же деле за это время надо было передать важные разведывательные данные. Никита Родионович обратился к Долингеру.
Тот пожал плечами. Он не имел права отменять приказание Юргенса.
— А если мы сами попросим господина Юргенса? — заметил Ожогин.
— Едва ли из этого что-нибудь получится, — ответил Долингер, — господин Юргенс не любит отменять своих приказаний.
— Но мы рискнем, — сказал Никита Родионович и подошел к телефону.
— Не советую, — помотал головой Долингер и положил руку на трубку.
Он, Долингер, через несколько дней должен покинуть город и захватить с собой радиостанцию. Оставлять ее здесь, не зная заранее, вернется ли он вновь сюда или нет, он не имел права.
— А как же мы? — спросил Никита Родионович.
— Что вас беспокоит? — поинтересовался Долингер.
— Как и с кем мы будем поддерживать связь?
— Непосредственно с господином Юргенсом. Сегодня вечером вы должны быть у него, а рацию прошу доставить мне завтра утром.
Ожогин и Грязнов попрощались с Долингером и ушли.
... День был необычно яркий, солнечный, предвещающий скорую весну.
Ожогин и Грязнов вышли на площадь. Здесь, как всегда, было людно и шумно. Около хлебного магазина толпились горожане. Двери еще были закрыты, несмотря на то, что время торговли давно наступило. Ни о каком порядке не могло быть и речи. Здесь властвовала толпа, огромная, негодующая.
Полицейские держались на почтительном расстоянии, явно побаиваясь голодных людей. Горожане, особенно женщины, стучали в двери и стены магазина, угрожая сорвать запоры.
Неожиданно послышался далекий рокот самолета.
Мгновенно на площади воцарилась тишина. Все замерли, устремив взоры на восток, а когда раздался чей-то крик: «Русские летят!.. Русские...», люди сломя голову бросились врассыпную.
Площадь опустела. Лишь один пожилой, широкий в кости и сутулый немец в обветшалом и коротком пальто спокойно стоял около магазина. Он сокрушенно покачал головой вслед убегающим и, увидев проходящих Ожогина и Грязнова, попросил закурить.
Друзья остановились. Никита Родионович, вынув пачку сигарет, протянул ее незнакомцу.
— Какое богатство... — сказал тот, вынимая осторожно сигарету. — А я вчера по табачному талону получил на три дня шесть штук...
Лицо немца внушало необъяснимую симпатию, и Ожогин предложил ему всю пачку.
— Что вы! — удивился тот. — Мне нечем расплачиваться за нее. Я не настолько богат.
— Берите... У нас еще есть, мы не торговцы.
— Я очень благодарен вам... Вы далеко идете? Разрешите мне вас проводить, — попросил незнакомец и, получив согласие, зашагал рядом с друзьями.
На площадь с улиц, переулков и подворотен вновь стекался народ. Вызвавший панику самолет оказался немецким.
По дороге разговорились. Попутчик очень смела высказывал недовольство гитлеровским режимом, и друзья, боясь подвоха, молча слушали его. Случай с Моллером лишний раз напоминал о том, что держать себя следует очень осторожно.
— Немцев не узнать, — говорил незнакомец. — Я никогда не думал, что среди нас так много трусов, паникеров... И не случись того, что произошло, так бы я и остался при своем мнении, что мы самые храбрые, самые лучшие вояки... А теперь, когда война пришла к нам, стыдно смотреть... Тысячи людей, — я имею в виду мужчин, которые могут быть солдатами, — все ночи напролет просиживают в подвалах, бункерах, бомбоубежищах... Боятся бомб! — Он покачал головой. — А как же русские? Я месяц тому назад вернулся с фронта, у меня девять ранений... Я видел города, от которых ничего не осталось, но в которых люди продолжали жить... Попутчик долго говорил о России, Польше, Чехословакии, где ему довелось побывать. Его удручали разрушения и бедствия, постигшие население во время войны.
— Наци, наци... Будь они прокляты — выругался старый солдат.
Ожогин и Грязнов настороженно переглянулись, что не укрылось от внимания попутчика.
— Что, боитесь, ребята? — Он криво усмехнулся. — А я перестал бояться и плевать на все хочу. Моя фамилия Густ. Иоахим Густ. Может быть, еще увидимся. Благодарю за сигареты. Мне сюда. — Он свернул налево, в узкую улочку, и, не оглядываясь, удалился.
— Интересный человек, — проговорил Грязнов. — Я вначале, грешным делом, подумал, уж не очередной ли соглядатай гестапо.
— Я тоже, — сказал Ожогин, — но тут, кажется, мы ошиблись.
— А таких, как он, сотни найдутся, пожалуй, тысячи. И вот так ходят они по одиночке, брюзжат, негодуют, — продолжал Андрей. — Сразу видно, что нет единой организующей и направляющей руки...
— Да... — неопределенно сказал Никита Родионович. — Иоахим Густ подходящий человек. С ним можно было бы побеседовать поподробнее. Очень занимательно. — Он смолк, прошел несколько шагов, а потом вздохнул. — Какая досада, что приходится сдавать рацию в такой интересный период...
Открывая друзьям парадную дверь, старик Вагнер предупредил их:
— У нас гость...
— Кто?
— Адольф Густ.
Никита Родионович посмотрел на Андрея и улыбнулся.
— Ты понимаешь, в чем дело? — спросил он.
— Понимаю, — ответил Андрей. — За какие-нибудь полчаса со вторым Густом встречаемся.
Вагнер хотел знать мнение друзей, склонны ли они знакомиться с Адольфом или нет.
Никита Родионович и Андрей единодушно решили познакомиться. Им хотелось видеть этого смелого участника подполья.
Адольф Густ сидел в кабинете Вагнера, спиной к дверям, у горящего камина и, заслоняя вытянутыми руками лицо от огня, что-то рассказывал Алиму и Абиху. Когда вошли друзья, он быстро обернулся и, не мигая, смотрел несколько секунд на них. Большие серые глаза тщательно изучали друзей.
— Знакомьтесь, — сказал старик Вагнер.
Когда Густ поднялся со стула и подал руку Андрею, тот подумал, что он чем-то напоминает ему Игната Нестеровича Тризну. И в течение всего разговора он наблюдал за гостем, стараясь отыскать знакомые черты, но безуспешно. Ни лицо, ни глаза, ни волосы, ни рост не имели ничего общего с Игнатом Нестеровичем. Лишь через несколько минут Андрей понял, что Тризну Адольф напоминает своим голосом, отрывистым, энергичным, подчас резким. «Да, да. Именно этим», — окончательно решил Андрей, вслушиваясь в то, что говорил Адольф Густ. А он, ни к кому не обращаясь, продолжал рассказ:
— Оба они, видимо, из Бремена, перепуганы насмерть, мечутся по вокзалу и все охают и вздыхают: «Когда же конец?». Я не вытерпел и рассмеялся: «Конца, говорю, захотели? Не торопитесь. Наберитесь терпения. Конец придет по земле, а не по воздуху. Это только начало... Мы еще узнаем, что такое война». В другое время меня за такие слова в гестапо оттащили бы, а сейчас нет. Один закрыл глаза и смолк, а другой начал молиться. Я искренне рад, что Мюнхен стал похож на Чернигов, Оснабрюк на Брянск, Гамбург на Минск, Нюрнберг на Орел, Кельн на Курск. Искренне рад. Это неизбежная и главное — необходимая расплата. — Адольф замолк, перевернул щипцами перегоревшие дрова и продолжал: — Когда меня определили в войска «СС» и отправили на восточный фронт, я еще не имел представления, кто такие эсэсовцы. И я узнал, кто такие эсэсовцы. Никто из вас не видел и не увидит столько крови, сколько видел я. На моих глазах совершались: чудовищные зверства, гнусные убийства, пытки, насилия, издевательства. Однажды в белорусском селе закопали живьем в землю жену партизана. Она отказалась вести зондеркоманду в лес. Я помню и сейчас ее фамилию: Вакуленко. Ей связали руки, ноги, а потом бросили в яму полуметровой глубины и засыпали землей. Земля шевелилась долго, с полчаса. Тогда я... да, тогда... впервые заплакал, а потом сбежал. Вот тут, — Густ прижал руку к груди, — у меня появилась какая-то боль, она не давала мне покоя. Я начал ненавидеть всех, кто носил форму «СС». Больше того, я почувствовал презрение к самому себе...
— У вас есть брат? — прервал Густа Никита Родионович.
Тот удивленно посмотрел на Ожогина.
— Есть.
— Он старше вас?
— Да.
— Звать его Иоахим?
— Да.
— Каков он по внешнему виду?
Адольф описал внешность брата. Сомнений не было, друзья только что беседовали с ним на улице.
— Значит, с вашим братом мы познакомились раньше, чем с вами, — сказал Андрей.
— Вполне возможно. С ним не трудно познакомиться.
— Почему? — поинтересовался Никита Родионович.
— Он очень неосторожен. Говорит все, что взбредет в голову.
— И вы его порицаете?
— А почему бы и нет? Надо от слов переходить к делу. Сколько можно болтать.
Густ смолк, достал щипцами из камина маленький уголек и прикурил. Его русые, немного вьющиеся волосы спадали завитками на большой влажный лоб. Густ убрал их рукой и отодвинулся от огня.
Покурив, Густ начал прощаться, но Вагнер не пустил его и оставил обедать.
Когда все уже сидели за столом, к дому подошла машина и сопровождавший ее штатский попросил выйти Ожогина. Выяснилось, что привезли продукты на трех человек из расчета на пять месяцев. Тут были мясные, рыбные, овощные консервы, концентраты, сахарин, сухари, мука, настоящая русская гречиха, смальц, кофе, три фляги спирта, сгущенное молоко, мыло, сигареты и даже кремни для зажигалок. Такого изобилия продуктов в доме никогда не было. В переноске и раскладке их приняли участие все присутствующие. Прерванный обед начался вновь. На столе появились графин с разведенным спиртом, несколько банок консервов.
Вместе со всеми Адольф Густ выпил большую рюмку спирта, и тотчас на его бледных, впалых щеках обозначился румянец. Почувствовав его, Адольф потер тыльной стороной ладони обе щеки.
— Давно я не пробовал настоящего спирта, — произнес он. — Уже и вкус забыл. У них, мерзавцев, все есть, — и жиры, и кофе натуральный, и консервы, и сигары, и сахар, и овощи. И в талонах они не нуждаются, а люди мучаются, еле ноги волочат. Ведь большинство сидит на четырехстах граммах суррогатного хлеба, из-за которого ежедневно ребра в очередях ломают, да на свекольной похлебке. Вместо кофе пьют какую-то бурду. От нее всю душу выворачивает. Вы бы посмотрели, как живет мой брат Иоахим, с которым вы познакомились. У него в доме более месяца нет ни масла, ни мяса, ни картофеля. Я не представляю, чем он, бедняга, питается. А ведь Иоахиму на фронте просверлили девять дырок. За что же, спрашивается? А сколько таких, как он! — Густ смолк. Держа в руке пустую рюмку, он вертел ее. В больших глазах его светились злые огоньки.
Грязнов поднес графин и вновь наполнил его рюмку.
— Давайте выпьем за то, чтобы этому кошмару скорее приходил конец, — предложил Абих, — и чтобы мы зажили по-человечески.
Все выпили.
— Оказывается, на фашистском питании и поправиться можно, — сказал Алим.
— Умеючи все можно, мой друг, — заметил Вагнер. — Надо возблагодарить господина бога, что он прислал нам таких квартирантов, как Никита Родионович и Андрей. Чтобы мы делали с тобой без них?
Алим почесал затылок.
— Трудно даже представить, как бы мы с вами выглядели.
— Скромничаете, Альфред Августович, скромничаете, — упрекнул Вагнера Ожогин. — Вы самый богатый человек в городе и вдруг задаетесь таким вопросом: что бы мы делали?
— Я-то богатый? — улыбнулся старик.
— Вы, вы... — подтвердил Ожогин.
Вагнер не понимал, что имеет в виду Никита Родионович.
— Мои богатства — дом, сад, обстановка — сейчас не в моде, и никому, кроме племянника, не нужны, — сказал старик.
— А разве на то, что оставил вам на хранение племянник, нельзя было прожить?
— Что вы, что вы, — замахал обеими руками Вагнер, — это не мне принадлежит...
Обед затянулся допоздна. Как только стемнело, Ожогин и Грязнов встали из-за стола и начали одеваться. Им предстояла прогулка к Юргенсу.
Впервые за все время друзья заметили в особняке Юргенса оживление. В одной из комнат кто-то играл на пианино, из спальни доносился шум голосов.
В зал вошли одновременно из передней Ожогин и Грязнов и из спальни — Юргенс с крупной, уже в летах рыжей немкой и молодым оберлейтенантом в форме летчика.
— Мои друзья, — представил Юргенс Ожогина и Грязнова, — моя супруга... мой сын...
— Прошу за стол, — объявила сразу же жена Юргенса и предложила следовать за ней в столовую.
Молодой Юргенс оказался неразговорчивым, угрюмым, но очень жадным до еды и напитков. Внешне он больше походил на мать и, несмотря на то, что ему было всего двадцать пять лет, имел совершенно лысую голову. Он почти не принимал участия в разговоре и только изредка, когда к нему обращались, отвечал короткими фразами или кивком головы.
Зато жена Юргенса отличалась разговорчивостью, однако, она никогда не кончала того, о чем начинала рассказывать.
Она, например, заговорила о трагической судьбе мужа ее родной сестры — Ашингера, но если бы друзья сами не слышали об этой истории, то так и не узнали бы, что же, в конце концов, произошло со злосчастным подполковником.
Госпожа Юргенс несколько раз в продолжении обеда спрашивала, обращаясь поочередно к Ожогину и Грязнову:
— Вы не слышали о моем папа? А вы? — удивлялась она. Но кто ее «папа» и почему друзья должны были знать его, так и не сказала.
Юргенс, видимо, дорожил мнением жены и всячески оберегал ее покой. Когда он заговорил с друзьями по-русски, жена его сделала умоляющее лицо и, закрыв уши пальцами, произнесла:
— Карл, ради бога... я не могу переносить этот язык...
Юргенс больше не пытался заговаривать по-русски.
К высказываниям же сына, редким и неумным, отец относился больше чем пренебрежительно. Молодой человек брался рассуждать о вещах, о которых он, очевидно, не имел ни малейшего представления, но выводы делал смелые и говорил авторитетным тоном.
— Берлина русским не видать, до этого дело не дойдет, — сказал молодой Юргенс, запихивая в рот паштет.
Отец бросил на него неодобрительный взгляд, как бы говорящий: «этакий болван, а берется рассуждать», и болезненно поморщился.
Такая же гримаса появилась на лице отца, когда оберлейтенант пытался обосновать позиции Чан Кай-ши и генерала де-Голля.
После сытного обеда друзья получили возможность прослушать несколько музыкальных пьес в исполнении госпожи Юргенс.
Она играла так долго и так энергично, что у Никиты Родионовича разболелась голова.
Выручил всех молодой Юргенс. Усевшись в угол дивана, он вскоре уснул и стал выводить носом громкие рулады.
— И всегда так, — пожаловалась жена Юргенса, — стоит мне начать играть, как он засыпает.
— Значит, музыка действует успокаивающе на его нервы, — заметил Юргенс и, подойдя к жене, поцеловал ее в лоб. — Отдыхай и ты, а мы поговорим о делах. — И он пригласил друзей в кабинет.
Первым долгом Юргенс поинтересовался, довольны ли Ожогин и Грязнов полученными продуктами и в чем они ощущают нужду.
Друзья никаких претензий не имели.
— Отлично, — констатировал Юргенс, — будем считать, что этот вопрос улажен, и обсудим остальные. Вы рацию сдали?
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |