Друзья переглянулись. Майор забеспокоился:
— Вас что-то смущает?
Только одно: чем они смогут аргументировать все это, если их вызовут на судебное разбирательство? Но, оказывается, об этом не следует беспокоиться. Этого не случится.
— Но это не все. Есть еще пара документиков. — Майор полез уже в другую папку.
«Документики» оказались еще более гнусными. Это были заранее составленные протоколы очных ставок между Марквардтом, с одной стороны, и Ожогиным и Грязновым — с другой. Но что больше всего удивило друзей, так это то, что под вопросами и ответами уже стояли подписи Марквардта.
...Когда Ожогин и Грязнов спускались по лестнице со второго этажа, им вновь попался навстречу управляющий гостиницей. Он, видимо, очень торопился, так как не остановился даже поговорить и лишь, шутливо погрозив пальцем, сказал:
— Пропавшие... На-днях обязательно забегу проведать...
На улице шел снег, тротуары и мостовая уже были занесены белым пухом.
Друзья пересекли мостовую и зашагали к пригороду.
— Страшная публика гитлеровцы, — как бы отвечая на свои мысли, вслух проговорил Ожогин.
— Вы помните, как сказал Альфред Августович или, кажется, Фель, что скоро начнется шабаш, и они кинутся поедать друг друга? Так оно и выходит.
— Это верно, но история с Марквардтом мне непонятна. Как они могли его заставить подписаться в том, в чем он, я уверен, не виновен?
— Эти молодчики заставят кого угодно...
— Тоже, пожалуй, верно. Но для чего все это понадобилось? Какой в этом смысл? Может быть, Марквардт имел какое-то отношение к заговору против Гитлера. Но им, очевидно, невыгодно показывать такое большое число участников... Вот они и придумали этот вариант.
Дверь открыл сам Вагнер.
— Ну как? — спросил он.
— Есть о чем поговорить, — весело ответил Грязнов.
— У нас тоже есть что рассказать, — сказал Вагнер и, закрыв дверь на ключ и железную щеколду, провел друзей в свой кабинет.
Там сидели Гуго и Алим. Между ними лежал открытый чемодан, наполненный золотом.
— Что это такое? — удивились Ожогин и Грязнов.
— Тайна, которая вас интересовала, — ответил Альфред Августович.
— А где же племянник? — спросил Андрей.
— О! Он уже далеко, — пояснил Вагнер.
— Что же вы думаете делать с чемоданом? — спросил Ожогин.
— Пока спрячу. Такие вещи не следует держать на глазах, а потом решим сообща, как поступить... Рудольф при прощании рассказал мне историю чемодана, она небольшая. Разрешите...
— С удовольствием послушаем, — сказал Ожогин.
Прежде чем начать рассказ, Вагнер закрыл чемодан, замкнул его на ключ и, с усилием подняв с полу, водворил между столом и стеной.
— Пусть пока тут постоит, а потом мы найдем ему место, — сказал он, усаживаясь в кресло. — Прежде всего эти ценности ваши... русские. Был такой немец — Вильгельм Кубе...
— Слышали, — заметил Никита Родионович.
— Еще бы! — усмехнулся старик. — Но я подчеркиваю, что не есть, а был. Теперь его нет. Вильгельм Кубе, прохвост, депутат рейхстага, был генеральным комиссаром Белоруссии и, если мне не изменяет память, его еще в прошлом году отправили на тот свет партизаны. Около Кубе крутился один из его выкормышей, фамилии которого не упомянул мой дорогой племянник. Он назвал его кличку. Кажется, Манишка. Этому Манишке Кубе доверил доставку награбленного золота сюда, в Германию. В Бресте Манишка встретился с племянничком. Манишка, со слов Рудольфа, схватил сыпной тиф, слег и умер. Вот и вся история. Но я не верю, что Манишка умер от тифа...
— А вы думаете?.. — спросил Андрей.
— Я не думаю, я уверен, что в смерти его повинен Рудольф. Он в таких случаях не стесняется. Так вот, давайте закончим. Ценности эти принадлежат советской России, и мы будем думать о том, как их вернуть владельцам.
— Хорошо, — согласился Никита Родионович, — к этому мы еще вернемся, а теперь давайте поговорим об Абихе и Моллере.
Вагнер, Гуго и Алим сделали удивленные лица.
— Да, да, — сказал Ожогин. — И разговор предстоят серьезный.
Чернела ночь. Снег колючими сухими космами бился в окна. Завывал порывистый ветер. Все жильцы дома собрались в мезонине, теперь регулярно отапливаемом, а сгрудились вокруг маленького столика, на котором лежала пара наушников. Сквозь шум и посвисты бури друзья жадно ловили едва слышимый, но четкий и разборчивый голос «большой земли», голос Москвы:
— «Приказ Верховного Главнокомандующего, — в третий раз начал диктор. — Войска 1-го Украинского фронта, перейдя в наступление 12 января из района западнее Сандомира, несмотря на плохие условия погоды, исключающие боевую поддержку авиации, прорвали сильно укрепленную оборону противника на фронте протяжением 40 километров. В течение двух дней наступательных боев войска фронта продвинулись вперед до 40 километров, расширив при этом прорыв до 60 километров по фронту. В ходе наступления наши войска штурмом овладели... Смерть немецким захватчикам!»
В полночь, когда ужин был окончен и шло активное обсуждение боевых действий подпольной организации, явился Моллер.
— Я вам не помешал? — спросил Оскар Фридрихович, стряхивая снег с шапки и оглядываясь на следы, которые он оставил за собой.
Все промолчали.
Не ожидая приглашения и растянув губы в улыбку, Моллер уселся на стул и, засунув руку во внутренний карман пальто, извлек оттуда какой-то листок.
— Вы отлично читаете по-немецки, — сказал он, подавая листок Ожогину, — прочтите. Это же комедия!
Никита Родионович взял листок и сразу определил, что это одна из листовок подпольной антифашистской организации. Об этом свидетельствовали формат, шрифт, бумага и обычная подпись в конце.
Сохраняя спокойствие на лице, Ожогин стал про себя читать листовку. С той поры, как не стало тайн между ними и Вагнером, все листовки проходили через его руки, часть из них он составлял лично, часть редактировал, но этой листовки он не знал. В ней сообщалось, что за связь с русскими гестапо арестовало и осудило видного немецкого разведчика Марквардта. В конце делался вывод, что даже такой оплот нацизма, как разведка, имеет в своих рядах лиц, непокорных фюреру, не желающих служить существующему режиму и идущих на предательство. Сообщались детали биографии Марквардта, называлась дата приведения в исполнение смертного приговора.
Присутствующие невозмутимо смотрели на Никиту Родионовича, и на их лицах Моллер ничего прочесть не мог, хотя глаза его суетливо перебегали с одного на другого.
— Я прошу вслух прочесть... это же очень интересно, — попросил Моллер.
— Ничего в этом интересною я не вижу, — резко ответил Никита Родионович. — За чтение, а тем более за распространение таких штучек вас может постигнуть судьба человека, о котором идет здесь речь. Я удивляюсь вам, господин Оскар. Вы всегда передавали новости, о которых никто, кроме вас, не был осведомлен, а теперь вы притащили какую-то дрянь. Как она к вам попала? — Ожогин швырнул листовку Моллеру.
Все заметили, как Моллер смутился и учащенно заморгал глазами.
— Я нашел ее на ступеньках вашего дома... — неуверенно проговорил он после некоторого замешательства.
Никто ничего не оказал. Только Вагнер встал и, демонстративно загремев стулом, вышел из комнаты. Он не мог переносить присутствия Моллера и считал ниже своего достоинства разговаривать с ним. Даже совет Никиты Родионовича, терпеливо относиться к визитам Моллера и сдерживать себя, не помог. В этом вопросе Вагнер не шел ни на какие компромиссы и считал, что изменять тактику по отношению к Моллеру ему невыгодно, поскольку он до этого много раз говорил в лицо управляющему гостиницей то, что думал о нем.
Но и это не смутило Моллера. Он тотчас, со свойственной ему болтливостью, принялся излагать городские и международные новости.
Тогда Никита Родионович, подмигнув Моллеру и выйдя из-за стола, поднялся к себе в мезонин.
Окончив рассказывать очередную сплетню, управляющий гостиницей тоже побежал наверх.
— Я вас правильно понял? — спросил он, войдя в комнату. — Вы хотите остаться со мной тет-а-тет?..
— Совершенно верно. Присаживайтесь... Я хочу с вами серьезно поговорить...
Сделав удивленную мину и пододвинув под себя стул, Моллер уселся против Никиты Родионовича.
— Скажу откровенно, — начал он, — я не люблю серьезных разговоров.
— Придется полюбить, — коротко бросил Ожогин и закурил.
— Если это вам доставит удовольствие, — рассмеялся Моллер и хлопнул рукой по колену Никиту Родионовича. — Но только с вами, а ни с кем другим...
— Я считал и считаю вас человеком умным, — начал Ожогин. Моллер кивнул головой в знак согласия. — Но ведете вы себя, по меньшей мере, глупо...
Моллер насторожился.
— Очень глупо, — продолжал Никита Родионович, — и если вы не измените своего поведения, я, как хотите, вынужден буду сообщать в то учреждение, где мы с вами недавно встретились... Вы, надеюсь, поняли меня?
Моллер отрицательно замотал головой и оглянулся на дверь.
— Дурака не валяйте, — резко сказал Ожогин. — В серьезных делах я шуток не люблю...
— А я разве шучу? — спросил Моллер.
— Да, но заметьте, что я бы на вашем месте не шутил... Нам друг перед другом кривить душой нечего. Вы знаете, кто мы. Но, возможно, только вы один об этом знаете. А о том, что вы сотрудничаете с гестапо, знают все.
— Этого не может быть, — мотая головой, пробормотал Моллер и еще раз оглянулся на дверь.
— Как же не может быть, когда старик Вагнер намекнул вам на это еще в первый ваш визит в этот дом... Или до вас это не дошло?
— Неужели он намекнул на это?
— А на что же другое?
Моллер побледнел.
— Вас интересует человек, который и нас интересует не в меньшей мере... Даже глупец может понять, что вы ходите сюда из-за Гуго Абиха, а не почему-либо другому...
— Абих сволочь... тип... Он определенно имеет связи с коммунистами, — прошептал, задыхаясь, Моллер. Губы у него пересохли.
— Если бы это было определенно, — прервал его Никита Родионович, — то он бы не сидел сейчас внизу в столовой, а сидел бы... там. Это нужно доказать.
— И я докажу, докажу...
— Ничего вы не докажете, — грубо оборвал Ожогин. — Вы только срываете работу других. Вы провалите все дело, если уже не провалили. Завтра я буду там и скажу свое мнение майору. Вы не только мешаете, вы бросаете тень на нас с Грязновым. Прикрывая свои визиты сюда дружбой с нами, вы настораживаете и Вагнера, и Абиха. Если вас считают сотрудником гестапо, то станут считать и нас. Вот чего вы добьетесь своими нахальными посещениями...
Моллер извлек из кармана грязный носовой платок и как-то грустно сморкнулся.
— Вы этого не сделаете, — пробормотал он.
— Почему вы так уверены?
— Я вас считаю нашим человеком...
— Это не значит, что вы можете гадить мне и ставить меня под удар.
— Нет. Будь он проклят, этот Абих! Стоит он у меня поперек горла. Вожусь я с ним сколько лет... Но если дело принимает такой оборот, я готов последовать вашему совету. Но учтите, это хитрая бестия...
— Тем более, — заметил Ожогин. — И если вы нарушите свое обещание и начнете вновь совать сюда свой нос, то пеняйте на себя.
Моллер медленно поднялся со стула и прошелся по комнате.
— Хорошо... хорошо... Я сделаю так, как вы говорите, но меня обижает ваш тон. Зачем так грубо, резко? Разве это вызывается необходимостью? Ведь мы же культурные люди.
— Коль скоро мы договорились и нашли общий язык, я могу принести вам свои извинения.
— Ради бога, что вы... Это я между прочим... Мне очень неприятно было все это слышать. Останемся друзьями. Вашу руку... Вот и отлично.
Пожав руку Ожогина, Моллер окончательно успокоился и пришел в себя. Он подошел к двери, ведущей на лестницу, и, приложив к ней ухо, прислушался. Ожогин молча наблюдал за ним.
— Я вот что хочу сказать, — заговорил Моллер вновь, — эту листовку дал мне майор и попросил понюхать... Понимаете, понюхать...
— Кстати, вы оставьте ее мне, я тоже попытаюсь понюхать.
— Пожалуйста, — изъявил готовность Моллер и, вынув листовку, передал Никите Родионовичу.
— А я хочу сказать вам вот что, — пряча в карман листовку, произнес Ожогин. — Когда нужна будет ваша помощь в деле Абиха, я обращусь к вам... Возможно, вам легче будет завершить всю эту длинную историю. Не возражаете?
— Нисколько. Всегда готов...
— Вот и договорились...
Полчаса спустя после ухода управляющего гостиницей все собрались в мезонине. Никита Родионович передал происшедший разговор с Моллером.
— Скажу откровенно... — заговорил Вагнер. — За всю свою жизнь я не лишил жизни ни одного человека, о чем я, конечно, не сожалею. Но его, поверьте мне, я готов в любую минуту вздернуть на виселице... Это чудовище в облике человека. Сколько он загубил жизней, сколько вреда нанес он невинным людям...
— Это можно доказать? — спросил Никита Родионович.
— Для чего? — поинтересовался Вагнер.
— Для того, чтобы быть окончательно убежденным при решении его судьбы...
— Вы имеете в виду документальное подтверждение?
— Совсем нет. Я неправильно выразился, — поправился Никита Родионович. — Мне интересно было бы просто знать перечень его преступлений, и только.
— Это мы сделаем. — сказал Альфред Августович и посмотрел на Абиха. — Как, Гуго, сделаем?
— Постараемся, а если постараемся, то можно считать, что сделаем...
— Прошу, очень прошу, — сказал Никита Родионович и вынул листовку. — Теперь давайте разберемся с нею... В нашу бытность здесь она не могла выйти по той простой причине, что Марквардт преспокойно здравствовал и находился в почете. Значит, она вышла без нас.
Старик Вагнер, прочитав вслух листовку, удивленно вскинул плечи и застыл на мгновение в такой позе. Постом он еще раз внимательно прочитал ее, посмотрел на свет и твердо сказал:
— Наша организация такой листовки не выпускала...
— А кто же?
Вагнер опять поднял плечи и развел руками.
— Даже сказать ничего не могу...
Гуго, к которому листовка перешла из рук Альфреда Августовича, также заверил, что их люди ничего о Марквардте не знали, а потому и не в состоянии были выпустить посвященную ему листовку.
— Вот задача, — потирая лоб, сказал Ризаматов.
— А что, если параллельно с вашей организацией существует другая? — высказал предположение Андрей.
— Я тоже об этом подумал, — поддержал Ожогин.
— Другого не придумаешь. Разве только сами гестаповцы решили помогать нам, — пошутил Гуго.
Все улыбнулись.
— Какую же они преследовали цель? — спросил Ожогин.
— Это глупость, конечно, он шутит, — сказал Вагнер.
— Безусловно, шучу, — согласился Гуго.
Друзья еще долго высказывали догадки и предположения, но ни к чему определенному не пришли. Большинство склонилось к тому, что в городе есть еще организованно работающие антифашисты, как и они, располагающие типографией.
Тайна появления листовки так и осталась тайной.
К концу января советские войска овладели Тильзитом, Танненбергом, Алегендорфом, ворвались в Силезию, Померанию, Пруссию, Бранденбургскую провинцию, вышли к Данцигской бухте и отрезали восточную группировку немецкой армии.
На улицах Варшавы, Кракова Лодзи, Кутно развевались победные знамена...
В городе творилось что-то невообразимое, как сказал Абих, — «Содом и Гоморра». Смятение царило среди торгашей, спекулянтов, завсегдатаев «черной биржи». Крупные дельцы, собственники, видные гитлеровские чиновники вывозили все, что только могли. Центр города почти опустел. Богатые кварталы казались вымершими, дома стояли с забитыми окнами и дверями. Хозяева исчезли. Остались кое-где дворники, прислуга, доверенные. Притихли и окраины города. Рабочий люд, беднота держались молчаливо, ожидая приближающейся развязки.
Эсэсовцы неистовствовали. В середине января на базарной площади впервые появилась виселица. На ней целую неделю висели окостеневшие трупы. В надписи, прибитой к столбу, сообщалось, что повешенные — предатели интересов германского народа. Но кто они были в самом деле и за что их казнили — оставалось тайной. Фамилий повешенных гитлеровские палачи не назвали, не узнал их и народ.
В городе хозяйничали солдаты отдыхающих частей, полицейские и аферисты всех мастей и оттенков. Появляться на улицах с наступлением темноты даже при наличии специальных пропусков было рискованно. Как-то ночью обитатели дома Вагнера услышали треск автоматной очереди. Выйдя чуть свет на улицу, они обнаружили в замерзшей луже крови труп мужчины. Труп пролежал двое суток. Его убрали сами горожане. Перепуганные смелыми воздушными десантами Советской Армии, немецкие патрули в каждом встречном готовы были видеть парашютиста и зачастую стреляли в прохожих без предупреждения.
Как-то ночью Ожогин и Грязнов шли по вызову к Юргенсу. Едва они достигли его особняка, как сзади раздались выкрики: «Стой! Руки вверх!». И сразу последовали выстрелы. Друзья решили, что стреляют по ним, и укрылись за углом. Но с противоположного конца квартала также блеснули огни. Рассыпалась автоматная очередь. Лишь позднее выяснилось, что десятиминутная перестрелка произошла между двумя патрулями: военного коменданта и полиции.
Резиденция Юргенса охранялась автоматчиками: один располагался в передней комнате, у самых дверей, второй — у входа в дом со двора.
В особняке царил прежний невозмутимый покой, и он напоминал собой островок тишины и порядка среди бушевавшего моря. Попрежнему внешне невозмутимым оставался и сам Юргенс, но теперь друзья замечали иногда на лице его еще и признаки тупого равнодушия.
Во время очередной встречи разговор носил не совсем обычный характер. Убедившись в том, что участники группы обеспечены всем необходимым и не терпят ни в чем особенной нужды, Юргенс попросил их произвести подсчет, сколько потребуется им продуктов питания на длительный период.
— Исходите из пяти — шести месяцев, не меньше, — добавил он.
На удивленные взгляды друзей Юргенс ответил по-русски:
— Привыкайте, привыкайте. В нашей работе встречается подчас много недоуменного, но это не должно вас пугать... В недалеком будущем вы сами узнаете, чем это вызвано.
— И когда вам нужны эти данные? — спросил Никита Родионович.
— Сейчас. Берите бумагу, карандаши и подсчитайте.
С наметками друзей Юргенс согласился и сказал, что оставит их у себя. Затем, помолчав немного, он предупредил:
— Прошу иметь в виду следующее: клички, вам присвоенные, являются одновременно и паролями, поэтому тот, кто назовет их вам, независимо от того, кто он, находится в курсе всех дел, и вы обязаны будете выполнять все, что он прикажет. Буквально все. Говорю вам это потому, что всякое может быть...
— Простите, — сказал Ожогин, — как это понимать?
Юргенс усмехнулся.
— Время военное, напряженное. Мало ли что может случиться с человеком. Сегодня я здесь, завтра нет, сегодня я жив, а завтра меня убьет шальная пуля. Вот так. Забывать об этом нельзя. Как я говорю по-русски? — вдруг спросил он.
— Лучше, чем мы по-немецки, — сказал Никита Родионович. — Вас можно принять за русского.
— Даже?
— Конечно.
— Это хорошо. Никто из нас не знает, на каком языке и когда придется изъясняться. Вы думали над тем, что я вам поручал?
Ожогин и Грязнов ожидали, что сегодняшняя беседа начнется именно с этого вопроса. К нему они подготовились.
— Думали, — ответил Никита Родионович.
— Ну и как?
Ожогин изложил свою точку зрения. Возвращаться в Советский Союз под видом военнопленных невыгодно и нежелательно. Нецелесообразно также говорить о том, что они вообще были на территории Германии, так как это может навлечь на них подозрения...
— Довольно! — прервал Никиту Родионовича Юргенс.
Мысль ему ясна, но Ожогин кое-что не учитывает. От плена им никак не открутиться. Раньше можно было сказать, например, что они жили на территории, временно оккупированной немцами, или были в партизанах, но теперь такие варианты исключаются. Остается плен. Плен и побег из плена. Обязательно побег, причем групповой. Бежало пять, шесть, семь человек, в живых осталось трое. Вопрос: куда бежали? Где скрывались? Чем жили? Что делали? Вот это надо серьезно обдумать. Фамилии пленных, бежавших из лагерей и погибших, им дадут. Дадут также наименование лагеря здесь, в Германии. Не исключена возможность, что придется съездить и посмотреть этот лагерь, чтобы можно было потом привести для убедительности кое-какие детали. Допустим и такой вариант, что до лагеря их не довезли, и они по дороге сбежали. Такие факты имели место. Совсем недавно местные власти выловили четырех русских, бежавших с завода и скрывавшихся в лесах в течение двух лет. Такой вариант тоже подходит.
— Понятно, — кивнул головой Ожогин.
— У меня вопрос, — заговорил Андрей.
— Пожалуйста...
— Сейчас, мне кажется, следует выяснить, будет ли выдана нам радиотехника.
— Ни в коем случае, вы сами обеспечите себя техникой на месте, после окончательного упрочения своего положения. Вы убедились, что все не так сложно, как кажется на первый взгляд.
Беседа затянулась. Ожогин и Грязнов сделали из нее вывод, что Юргенс после ареста Марквардта чувствует себя непрочно, хотя и старается это тщательно скрыть.
— Может получиться так, что мы окажемся не у дел. Вот будет номер, — сказал Андрей по дороге домой.
— Все может статься, — согласился Никита Родионович. — В панике могут забыть не только нас...
— А я смотрю так: не забудут — хорошо, забудут — еще лучше...
Никита Родионович на это ничего не сказал. Ему показалось, что впереди в одну из подворотен шмыгнула человеческая тень. Придержав Грязнова рукой, он едва слышно шепнул ему:
— Впереди кто-то прячется. Ты иди, а я посмотрю...
Андрей пошел вперед, а Никита Родионович, прижавшись к высокой каменной стене, решил выждать несколько минут, в надежде выяснить, кто следит за ними. Но тень исчезла. Не желая оставлять друга одного, Никита Родионович поспешил за Грязновым.
— Ну что? — не оглядываясь, спросил Андрей.
— Никого нет... Наверное, какой-нибудь перепуганный горожанин увидел нас и шарахнулся в первый попавшийся двор.
Но в это время сзади, на большом расстоянии, послышался характерный скрип шагов по снегу. Друзья остановились и начали закуривать. Неизвестный тоже остановился и укрылся в затемненном месте. Как только Ожогин и Грязнов двинулись дальше, он тотчас пошел за ними, не уменьшая дистанцию.
— Что это за новые фокусы? — возмутился Никита Родионович. — У меня кулаки начинают чесаться.
— Мне кажется, что наблюдают не за нами, а за домом Юргенса, и мы просто попали в поле наблюдения.
— Вполне возможно, но не исключено, что проверяют и нас. Надо проучить этого не в меру усердного соглядатая. Вернемся к Юргенсу...
Когда друзья повернули обратно, неизвестный снова исчез в одном из темных дворов, а когда они миновали ворота и отошли на некоторое расстояние, он вновь показался. Ему, вероятно, тоже стало ясно, что от него пытаются отделаться.
Юргенс был удивлен, когда увидел, что Ожогин и Грязнов вернулись, но, узнав, в чем дело, одобрил их действия и сказал, что даст машину.
— Один шел за вами? — спросил он.
— Да, видели одного.
Юргенс снял трубку, набрал номер гаража. В ожидании машины друзья вышли к подъезду. Неизвестного не было видно, но как только Ожогин и Грязнов сделали вид, что направились в противоположную сторону, он выскочил на тротуар. Они возвратились к крыльцу, и в это время подкатила автомашина.
Никита Родионович пропустил вперед Андрея и, прежде чем закрыть дверцу, посмотрел по сторонам. Неизвестный стоял в замешательстве посреди улицы. Ожогин громко рассмеялся и хлопнул дверцей.
В доме никто не спал. Вагнер, Абих, Алим сидели в кабинете над картой.
Ожогин и Грязнов рассказали о визите к Юргенсу и о слежке за ними, а потом заговорил старик Вагнер:
— Ну, послужной список Моллера составлен. Нате, любуйтесь, — и он подал исписанный листок бумаги. — Неточными могут быть лишь даты, а за все остальное ручаюсь головой...
Вагнер пошутил, конечно, назвав листок послужным списком Моллера. Это был страшный список, список жертв, список честных людей, коммунистов, антифашистов, преданных и загубленных Моллером. И список этот был велик. Вот коммунист-рабочий Сеймер, по делу которого выступало всего лишь двое свидетелей: полицейский и Моллер. Сеймера наклеивающим листовки заметил только полицейский, а Моллер дал показания за плату. Сеймера больше никто не видел. Вот адвокат Брандт. Он появился в городе перед войной и поселился у Моллера в гостинице. Брандт был активным бойцом интернациональной бригады в Испании. Как-то уже во время войны в кругу друзей Брандт смело сказал, что готов сражаться за Москву так же, как сражался за Мадрид. На другой день его арестовали. Среди свидетелей был и Моллер. Вот зубной врач — старик Лернер; он заменил в течение года Моллеру почти все гнилые зубы. Однажды доктор между прочим показал портрет Тельмана, который он хранил несколько лет. Этой же ночью явились гестаповцы и арестовали доктора. Старик Лернер умер в тюрьме. Портной Келлер. У него была дочь Роза, находящаяся на нелегальном положении, — ее преследовали за участие в первомайской забастовке. Будучи заказчиком Келлера, Моллер под предлогом оказания помощи Розе выведал у отца место, где скрывается дочь, и выдал ее гестаповцам. Вслед за Розой арестовали и семью Келлера. В списке значились двенадцать человек, погубленных Моллером.
— Это лишь известные мне и друзьям, — сказал Вагнер, когда Ожогин прочел список. — А скольких мы не знаем... Как видите, этот тщедушный, прилизанный и скользкий человек страшнее и опаснее любого гестаповца.
— С этой гадиной надо кончать, — сказал Ожогин.
— И чем скорее, тем лучше, — поддержал его Гуго Абих. — Я прошу поручить его мне. У меня имеются некоторые соображения...
— Какие, интересно? — спросил Никита Родионович.
Гуго объяснил. В организации состоит инвалид войны Пауль Рот. Он проживает на территории бездействующего кирпичного завода. Кроме Рота, никого на заводе нет. Гуго считает, что неплохо бы заманить туда Моллера и оттуда не выпустить. Завод, находящийся на окраине города, — самое удобное для этого место.
— Пауль Рот надежен? — поинтересовался Никита Родионович.
— Вполне, — ответил Гуго.
— Я тоже так считаю, — подтвердил Вагнер.
Пауль Рот внимательно выслушал Абиха, затянулся несколько раз сряду окурком сигареты и, обратившись к Андрею, сказал:
— А ты, душа моя, здорово щебечешь по-нашему, прямо немец да и только.
Андрей улыбнулся. Новый знакомый ему явно нравился. Идя сюда, Грязнов предполагал увидеть старого солдата, безногого или безрукого, пасмурного, злого. А перед ним стоял сравнительно молодой человек, не старше тридцати пяти лет. По внешности он не был похож на инвалида. Только позже Андрей узнал, что Пауль перенес очень серьезную операцию после тяжелого ранения.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |