Провожатый ввел друзей в дом, где уже горел свет, и, оставив в комнате, походящей на зал, удалился.
Все это произошло так быстро, что друзья не имели даже возможности обменяться мнениями. И только сейчас, оставшись одни, они перебросились несколькими словами.
— Ты полагаешь, что нас освободили в связи с победой? — тихо спросил Андрей Алима.
— Уверен.
— Гм... Интересно. Почему же тогда освободили только нас? Почему не освободили Тимошенко, например, да и остальных пленных? А?
Алим задумался.
— А что же ты думаешь? — сказал он.
— Даже не знаю, что думать, — сознался Андрей.
Послышались шаги, и в комнату быстро вошел маленький, кругленький господин. Окинув друзей взглядом и потирая руки, он произнес на чистом русском языке, без акцента:
— Здравствуйте...
Грязнов и Ризаматов поднялись с мест и ответили на приветствие. У них мелькнула мысль, что перед ними стоит представитель советского командования, благодаря заботам которого они оказались на свободе. Но мысль эта сразу же исчезла, как только незнакомец заговорил вновь.
— «Марс», «Сатурн»?.. — отрубил он.
Это были клички-пароли, присвоенные друзьям Юргенсом.
Друзья от неожиданности не знали, что ответить.
— Не смущайтесь, — сказал незнакомец, — все идет так, как должно итти. О том, что вы люди Юргенса, осведомлены немногие. Я с трудом отыскал вас. Я не предполагал, что вы окажетесь в лагере. Но это не плохо, это даже лучше, что так случилось. Давайте познакомимся, — и он пожал поочередно им руки. — Завтра мы соберемся и обменяемся мнениями. Я чувствую, что вам надоело уже торчать здесь без дела.
— Да, — ответил Андрей и тут же спросил: — С нами был еще «Юпитер», но он бесследно исчез накануне прихода американских войск. Мы бы хотели узнать его судьбу.
Незнакомец улыбнулся.
— Более крупные планеты, — сострил он, — легче обнаруживаются... «Юпитер» уже дома.
Друзья переглянулись — известие обрадовало и взволновало их.
— Надеюсь, вы намерены тоже последовать его примеру?
— Безусловно, — поспешно ответил Андрей.
— Вот и прекрасно... Если нет никаких просьб ко мне, не стану вас задерживать.
В это мгновение у Грязнова мелькнула мысль, которую он сейчас же высказал.
— С нами поступили по-свински, и виной всему некий майор Никсон, — доложил он незнакомцу. — Из-за глупейшей ссоры, затеянной им, пострадали не только мы, но хозяин квартиры и его жилец...
— То есть? — подняв брови, спросил господин.
— Нас отвезли в лагерь, а их в тюрьму.
— Это бывает, — улыбнулся незнакомец. — Что вы хотите?
Свое желание Андрей изложил с предельной ясностью. Он заявил, что разговор о делах может иметь место лишь при условии освобождения из тюрьмы Вагнера и Абиха.
— Этим людям мы многим обязаны. Помимо этого, если мы окажемся на свободе, а они будут под арестом, то и Вагнер и Абих могут подумать о нас что-нибудь нежелательное.
Незнакомец воспринял это очень спокойно и даже не придал никакого значения тону Грязнова, который носил несколько ультимативный характер.
— Если для вас это имеет какое-нибудь значение, — оказал он, — то не может быть никаких препятствий.
— Значение большое, — подчеркнул Грязнов. — У нас сложились определенные отношения с этими людьми.
Алим с восторгом наблюдал за Андреем, который так быстро нашелся.
— Ясно, — прервал незнакомец. — Завтра вы получите удовольствие беседовать со своим хозяином и этим, как его... Повторите их фамилии, я запишу...
Андрей назвал фамилии и адрес. Незнакомец занес их в маленькую записную книжку.
— До завтра... Счастливо. За вами я пришлю машину, — сказал он, прощаясь.
— Еще вопрос, — уже на пороге проговорил Грязнов. — Мы не окажемся еще раз в лагере, если поскандалим с майором Никсоном?
— Нет. Можете послать своего Никсона ко всем дьяволам и плюнуть ему в физиономию. А если к вам кто-либо станет придираться, вы скажите: «Мы люди Голдвассера».
— То есть ваши люди? — попытался уточнить Андрей.
— Голдвассера, а не мои. Я ношу другую фамилию и на господина Голдвассера похож очень мало...
Дома были Ожогин и Аллен. Никита Родионович мылся в ванной, и дверь открыл Джек Аллен.
Он был несказанно рад появлению друзей и еще более обрадовался, узнав, что завтра возвратятся Вагнер и Абих.
— Я не представляю себе, как вам в глаза будет смотреть эта скотина Никсон.
— Как скотина и будет смотреть, — пошутил Грязнов.
Друзья сложили вещи и в ожидании Никиты Родионовича сели в столовой.
— Он вам лично говорил, что это дело его рук? — спросил Андрей.
— Конечно. Причем восторгался своим поступком.
— Хорошо... Все это мы учтем. Будет и на нашей улице праздник.
Аллен рассказал, как они с Никсоном еще раз разругались и теперь живут в разных комнатах. Никсон остался в спальне, а Аллен перебрался в кабинет Вагнера. Никсон загадил не только спальню, но и столовую, и зал. Эти комнаты за девятидневное отсутствие друзей трудно было узнать. Никсон ежедневно вечером приводил в дом женщин, устраивал оргии, продолжавшиеся иногда до утра. Аллен уверял, что обычные ночные гости должны пожаловать в скором времени.
— Сегодня я попробую их встретить, — сказал Андрей.
— А не получится опять скандал? — высказал опасение Аллен.
— Возможно, и получится...
— Смотрите, я бы не советовал, — предостерег Аллен. — Через три-четыре дня нас не будет. Это уже точно. Дивизия пойдет дальше...
Друзья поднялись в мезонин, где почти все осталось на местах, по-старому. Правда, на полу валялась масса окурков; майор Никсон побывал, видимо, и тут.
Грязнов и Ризаматов развязали узлы, уложили одеяла и подушки на кровати, убрали и проветрили комнату. В ней стало попрежнему чисто и уютно.
Никсон явился один. Встретивший его Аллен сообщил, что хозяева вернулись. Майор вначале удивился, испытующе посмотрел на коллегу, потом зло выругался и направился в спальню. Оттуда он весь вечер уже не выходил.
Никита Родионович, умывшись и переодевшись, поднялся наверх. Здесь его ожидала радостная встреча. Друзья набросились на него с приветствиями, вопросами, упреками. Ожогин не успевал отвечать. Андрея и Алима интересовало прежде всего главное — где пропадал Никита Родионович. Однако, в присутствии Аллена Никита Родионович воздержался от прямого ответа и ограничился лишь намеками и шутками. Аллен почувствовал, что он лишний, и под предлогом, что хочет почитать свежий журнал, удалился.
Тогда Никита Родионович подробно рассказал обо всех своих злоключениях. Он находился в тюрьме, в одной камере с политическими заключенными, два раза на прогулке встречался с майором Фохтом, который ему поклонился и даже бросил фразу: «Не падайте духом!».
— Так мы же его видели на улице, — прервал Ожогина Андрей.
— Когда? — спросил удивленный Никита Родионович.
Грязнов назвал дату. Ожогин начал вспоминать.
— Да, позавчера на прогулке Фохта уже не было, — сказал Никита Родионович, — возможно, его выпустили раньше, чем меня.
— Странная история, — заметил Андрей.
— Да, я притом не первая, — добавил Ожогин, — многое непонятно и необъяснимо.
Выяснилось также, что прямо из тюрьмы Никита Родионович попал в особняк за городом, откуда только что приехали Андрей и Алим. И беседовал с ним тоже маленький, кругленький господин.
Друзья решили поужинать и спустились вниз. Андрей постучал в кабинет и вызвал Аллена.
— Прошу к столу!
Видимо, скучавший, Аллен не замедлил появиться. Он захватил с собой бутылку спирта и предложил осушить ее по случаю возвращения друзей. Предложение было принято. За столом Аллен посвятил всю компанию в события, происшедшие в их отсутствие.
Оказывается, на второй день после их ареста приходили два человека в штатском. Когда впустивший их в дом Аллен потребовал предъявить документы, они вынуждены были показать удостоверения американской разведывательной службы. Никем персонально разведчики не интересовались, но попросили Аллена рассказать, кто жил в доме, фамилии жильцов, как и при каких обстоятельствах они покинули его. Можно было догадаться, что после этого и начались розыски друзей. После разведчиков приходил пожилой немец, отказавшийся назвать свою фамилию.
— Каков он собой? — поинтересовался Алим.
Аллен обрисовал: высокий, немного сутулый и мрачный с виду.
— Но у нею, как мне показалось, — добавил Аллен, — очень приятные глаза.
— Наверное, старый Генрих, — высказал предположение Андрей. — Надо его обязательно навестить. Он узнал, что нас заключили в лагерь?
— Конечно... По выражению лица я понял, что мое сообщение причинило ему большое огорчение.
Никита Родионович участия в беседе почти не принимал. Сидя в углу комнаты, он ломал голову над вопросом: как стало известно американцам о принадлежности друзей к германской разведке и почему они освободили их?
Сначала Никита Родионович допускал мысль, что архивы секретной службы немцев, и в частности Юргенса, попали в руки американцев. Из них они могли узнать пароли друзей, условия связи. Но тут же Ожогин отказался от такого предположения. У немцев было достаточно времени для того, чтобы заранее побеспокоиться об архивах. Притом, чем можно объяснить либеральное отношение американцев к выявленным гитлеровским агентам, за которых их должны принимать? Ни следствия, ни допросов, ни объяснений. Наоборот, незнакомец, разговаривавший вначале с Ожогиным, а потом с Грязновым и Ризаматовым, постарался даже успокоить друзей.
Не в силах сдержать волнение, охватившее его, Никита Родионович встал с места.
— Фу!.. Какая духота, — сказал он. — У меня голова начинает побаливать, пойду пройдусь...
На дворе было прохладно Воздух наполнял нежный аромат распускающейся сирени. Луна разливала бледный свет и отражалась в окнах. Легкий ветерок доносил со стороны вокзала лязгание буферов и неугомонные гудки маневровых паровозов.
Никита Родионович спустился с крыльца в сад и зашагал по аллее.
Если все так, то зачем же Юргенс покончил с собой. Он мог бы преспокойно ожидать американцев, прийти к ним с повинной и разложить все карты... С другой стороны, возможно, что с видными кадровыми разведчиками из аппарата гитлеровской секретной службы американцы вынуждены будут расправиться. Для них невыгодно заигрывать с ними Юргенс так или иначе мог бы пострадать, а вот такие невидимые никому, кроме немцев, неизвестные кадры, как тройка друзей, могут быть использованы безо всякого риска и последствий.
Но против кого же? — задавался вопросом Никита Родионович. Против Советского Союза? И это сейчас, когда руководители трех держав договорились о ликвидации раз и навсегда очага войны в Европе! Когда решен вопрос о предании суду народов виновников войны! Когда советские воины штурмуют логово гитлеровского зверя — Берлин! Когда честные американцы стремятся поскорее встретиться с солдатами Советской Армии и обнять друг друга...
Никита Родионович все больше приходил к заключению, что оправдать случайностью интерес американцев к ним троим нельзя. Дело тут не в том, что Юргенс и ему подобные растеряли архив и секретные документы. Тут есть какая-то последовательность, закономерность.
Интересно, что принесут ближайшие дни. Интересно, что предпримут господа американцы, так называемые союзнички... Посмотрим, кто кого!
Никита Родионович почувствовал новый прилив сил, появилась потребность действовать. Ему захотелось поскорее поделиться своим открытием с Андреем и Алимом. Безразличие, охватившее его после смерти Юргенса, как рукой сняло. Возбужденный, в приподнятом настроении он поспешил в дом.
Аллен, Андрей и Алим продолжали беседу. Никите Родионович уселся на прежнее место.
Шел разговор о том, что ожидает каждого после войны, кто и что будет делать.
Вопросы мирной послевоенной жизни, вокруг которых велись споры, выплывали один за другим.
Бурную радость вызвало появление поздно вечером Вагнера и Абиха. Вся ночь ушла на разговоры...
Машина, как и обещал незнакомец, пришла рано утром. Ожогин, Грязнов и Алим уже ожидали ее и поспешно вышли на сигнал шофера. У дверей уже знакомого домика их встретили и провели в кабинет. Здесь стояли большой письменный стол, полумягкие стулья, этажерка с книгами, радиоприемник «Телефункен». В кабинете никого не было.
Друзья услышали, как в передней послышались голоса, потом шаги, и в кабинет вошел, в сопровождении уже знакомого толстяка, высокий, лет сорока пяти, в штатском костюме мужчина с совершенно гладкой, как колено, головой и чисто выбритым лицом. Окинув друзей внимательным взглядом, он поклонился и сказал что-то по-английски.
Теперь стало ясно, что толстяк является лишь подчиненным. Он пригласил гостей сесть, а сам продолжал стоять, не сводя глаз со своего начальника. Тот опустился в кресло за столом и, вынув из кармана пиджака длинный и узкий блокнот, начал его перелистывать. Несколько минут прошло в молчании. Затем он заговорил опять по-английски, и толстяк предупредил друзей, что разговор будет происходить через него, так как его патрон не знает русского языка.
Пользуясь этим, Никита Родионович спросил переводчика:
— Мы имеем честь беседовать с господином Голдвассером?
Сидящий за столом американец резко вскинул голову и удивленно посмотрел на Ожогина.
— Какой Голдвассер вас интересует? — спросил американец.
Никита Родионович объяснил, что тот Голдвассер, о котором они вчера впервые услышали в стенах этого дома.
Переводчик покраснел до самых ушей. Не трудно было догадаться, что он допустил оплошность, назвав фамилию, которая, очевидно, должна была остаться в тайне.
Патрон сказал ему что-то коротко, но очень грубо. Толстяк предпочел эти слова друзьям не переводить.
Но из этого еще нельзя было понять, с кем друзья имеют дело, и чтобы окончательно рассеять сомнения, Никита Родионович спросил:
— Простите за любопытство... Мы вправе знать, с кем имеем дело?
Сидящий за столом прямого ответа не дал, а в свою очередь спросил:
— Разве господин Юргенс вас не проинструктировал, что лицо, назвавшее пароли, находится в курсе всех дел?
— Проинструктировал, — ответил Ожогин, отлично понимая, что иначе ответить нельзя.
— Так что же? — спросил американец, и на лице его появилась едва заметная улыбка. — Никакого Голдвассера здесь нет и этот господин, — он кивнул в сторону переводчика, — что-то напутал. Если вы хотите знать мое имя, я вам могу его назвать, это не составляет тайны. Меня зовут Албертом...
По тону, каким это было сказано, друзья поняли, что американца с таким же успехом можно было назвать и Черчиллем, и Рокфеллером, и кем угодно.
— Кто из вас Ожогин? Грязнов? Ризаматов? — спросил далее Алберт. — Давайте приступим к делу... Вы уже обдумывали вопрос, чем оправдаете перед Советами свое пребывание за границей?
Пользуясь правами старшего, Ожогин доложил о разговоре, имевшем место у Юргенса, и о вариантах, выдвинутых в связи с этим.
— Все это не годится, — безапелляционно отрезал Алберт. — Слишком глупо: попали в плен, бежали... Ну, а дальше что — где были все это время, чем занимались? Не то, не то... Так не пойдет. Мы изобретем что-нибудь поумнее. Нам не интересно, да и вам тоже, чтобы вас заподозрили в чем-либо. Это к хорошему не приведет. Вас трое, начнете врать и обязательно запутаетесь. А вот если вы явитесь с документами югославских партизан? Как на это у вас посмотрят?
— В зависимости от того, откуда мы явимся, — ответил Ожогин. — Если отсюда, то можно не сомневаться, что посмотрят косо.
— А если из Югославии? — спросил Алберт.
— Тогда это, по-моему, не вызовет подозрений.
Американец самодовольно закивал головой и пространно изложил свои соображения о том, как он мыслит оправдать пребывание их за границей. Они попали к немцам в плен в разное время. Одного вывезли в Югославию с немецкими войсками в качестве грузчика на машине; второго заключили в лагерь где-нибудь в Австрии, на границе с Югославией, он бежал из лагеря и попал к партизанам; с третьим произошло тоже что-нибудь наподобие этого. До партизанского отряда они друг друга не знали совершенно и встретились лишь там. В таком случае каждый отвечает за самого себя.
— А если соответствующие органы поинтересуются нами?
— Именно?
— Обратятся к Югославии и попросят подтверждения наших слов, документов...
— Ах, вы вот о чем, — махнул рукой Алберт. — Это вас не должно волновать. Все будет организовано так, что возможность разоблачения и провала по нашей вине будет исключена. Поняли?
Друзья утвердительно закивали головами.
— Я думаю, что такой вариант самый приемлемый. Не возражаете?
Никто не возразил.
— К этому вопросу возвращаться больше не будем, — и Алберт, как можно было заключить по движению карандаша, вычеркнул его из числа других вопросов, занесенных в блокнот. — Пойдем дальше...
Алберт объявил, что по приезде в Москву друзья должны будут отыскать по адресу, им данному, надежного доверенного человека по фамилии Блюменкранц.
Когда они убедятся, что перед ними именно он, надо попросить его одолжить восьмой номер журнала «Война и рабочий класс» за этот год. Если он принесет журнал и порекомендует прочесть статью «Советско-югославский договор», можно говорить с ним откровенно.
— О чем? — поинтересовался впервые за всю беседу Грязнов.
О чем они сочтут нужным. Можно отвечать на все его вопросы. И ему можно задавать любые. Но главная цель визита заключается в том, чтобы разработать условия дальнейшей связи. Блюменкранц будет обеспечивать их средствами для жизни и устроит их на работу, если это потребуется. Адрес и фамилию его надо запомнить. Алберт черкнул еще раз в своем блокноте.
Он считал правильным, если по возвращении в Советский Союз друзья займутся в первую очередь устройством своих личных дел, выбором местожительства и работы. Он не ограничивал их никакими сроками. Не ставил также никаких условий в той части, где лучше определиться на жительство. Он предоставлял в этом вопросе полную инициативу им самим. Алберт считал, что лишь после того, как они окончательно осядут, можно будет говорить о практической разведывательной работе. Поэтому в данный момент он не видел необходимости ставить перед ними какие-то задачи. Время и международное положение подскажут, чем и когда придется заниматься. Следует помнить основное: война почти окончена и то, что было хорошо в военное время, будет не нужно и неуместно в мирное. Алберт достал большую застекленную коробку сигар, угостил всех и закурил сам. Следует помнить также, что война с советской Россией неизбежна. Ни американцы, ни англичане не допустят дальнейшего роста коммунистической агрессии. Насколько это реально, они убедятся в самое ближайшее время. Поэтому следует активно приобретать связи среди созвучных сил, среди лиц, недовольных коммунистическим режимом. Приобретать и учитывать. Дальнейшее покажет, как их использовать и как с ними поступить. Себя с антисоветской стороны ни в коем случае не проявлять. Это никому невыгодно. Пароли остаются прежними.
— Когда вы намерены нас отправить? — поинтересовался Ожогин. — Хотя бы ориентировочно.
— Я окажу точно — первого мая.
— Мы имеем право взять с собой личные вещи?
— Пожалуйста... возьмите каждый по чемодану, мало — берите по два.
— Вы с нами еще будете беседовать?
Алберт пожал плечами, как бы раздумывая.
— Не вижу в этом нужды. Если у вас есть какие-либо вопросы, давайте решим сейчас.
— Мы сами выедем?
— Нет.
Алберт пояснил, что первого мая рано утром, часов в шесть-семь, к ним приедет его человек, в военной форме, в звании лейтенанта, который будет сопровождать их, обеспечит отъезд, свяжет в Югославии с необходимыми людьми. Этим его функции ограничатся.
Из Югославии на родину друзья последуют самостоятельно, без провожатых. Но это определится окончательно уже на месте.
Беседа окончилась.
Дома друзей встретили Вагнер и Гуго. Они рассказали, что спустя час после их ухода Аллен и Никсон покинули город — их часть двинулась на северо-восток.
Окраины города оделись в праздничный наряд. Цвели сады. Цвел и сад Вагнера. Он стал нарядным, густобелые яблони красовались своим весенним убором, весь день над цветами звенели в прозрачном воздухе пчелы, прилетели и начали хозяйничать скворцы.
Наконец, старик Вагнер вышел в свой сад — буйная весна сманила его. Вооружившись лопатой, он принялся очищать дорожки, рыхлить землю, но делал это без увлечения, с грустью. То и дело он останавливался и, опершись на лопату, задумывался. Его, уже старого человека, пугало предстоящее одиночество.
Они — его друзья — возвращаются на родину. Счастливые люди! Вот если бы он мог вернуться на родину, такую родину, где бы жил сын, где бы смеялись внуки, где бы каждую весну цвели для них эти белые яблони!
«Почему не русские пришли сюда? — сожалел Вагнер. — При них все было бы иначе.»
Состояние Вагнера было понятно друзьям, и они старались делать все зависящее от них, чтобы вселить чувство уверенности, укрепить дух старика.
В последние дни произошло несколько событий, Узнав о смерти брата Адольфа Густа — Иоахима, Вагнер решил отыскать его дочь, Анну. Он потратил полных два дня на поиски девушки, наводил справки у знакомых, связался с бывшими участниками подполья и, наконец, набрел на след. Придя под вечер домой, уставший от ходьбы и розысков, но возбужденный, и радостный, старик объявил:
— Ну, Гуго, теперь очередь за тобой. Для меня это слишком далеко... — Он протянул Абиху клочок бумаги, на котором был написан наиболее вероятный адрес Анны. — Докажи, что ты мужчина. Отправляйся с утра, чтобы застать ее дома, и, если ей тяжело, — а ты должен будешь это понять, — веди ее сюда... Ты должен это сделать для меня.
Гуго взял бумажку, поднес к своим близоруким глазам, внимательно всмотрелся в нее и сказал:
— Сделаю все, что будет от меня зависеть.
Абих нашел девушку в двух километрах от города, на разоренной американскими солдатами молочной ферме. Тут жил отец ее подруги, ветеринарный врач. Он был одинок, дочь и жена находились где-то под Лейпцигом. Тронутый горем девушки, он дал ей приют в своей маленькой квартире. Гуго стоило немало усилий убедить Анну, что он явился от друзей, что ей хотят сделать только лучше, что она должна согласиться отправиться с ним в город. Вначале он уговаривал девушку, применяя все доводы, которые внушил ему Вагнер. Но чем больше он говорил, тем яснее ощущал, что начинает говорить уже от себя. Ему и самому хотелось видеть Анну в их доме.
Так за три дня до отъезда друзей в доме появилась женщина.
Гуго стал неузнаваем. Он предупреждал каждое движение девушки, он помогал ей в роли хозяйки дома, старался делать все то, за что бралась она: убирал со стола, разжигал печь, стирал пыль с мебели, таскал воду, даже протирал оконные стекла.
Никита Родионович сказал Вагнеру:
— Посылая Гуго на поиски Анны, вы сказали, что он должен сделать это для вас...
— Понимаю, понимаю, — прервал его старик. — Я от всего сердца буду рад, если Анна станет настоящей подругой Гуго. А дело идет к этому...
Накануне отъезда пришел Генрих Фель. Друзья не могли покинуть город, не простившись с ним. За Генрихом специально ходил Алим.
Фель осунулся, похудел. Когда Ожогин завел речь о том, как ему живется, Генрих уклонился от ответа и заговорил на другую тему.
— И радостно и печально, что скоро вы будете в Советском Союзе, — сказал он. — Радостно, что вы увидите родные края, печально, что нас покидаете.
Никита Родионович заметил:
— Не унывайте. Придут и для вас другие дни.
— Сомнительно, — возразил Генрих. — Что-то и намеков на это не видно.
— Еще рано предрешать, — заметил Грязнов, — и трудно предсказать, как повернутся события.
Андрей сознавал, что говорит неубедительно.
Воцарилось неловкое молчание, которое почувствовали все. Первым заговорил Абих:
— А я так смотрю, что здесь нам торчать нечего.
— То есть как? — удивился Вагнер.
— Очень просто, Альфред, — ответил Гуго. — Согласись со мной, что один дом и сад счастья тебе не дадут. Для тебя, как и для всех нас, этого недостаточно...
Вагнер склонил голову и задумался. Гуго затронул больной вопрос. Конечно, дом и сад — это не все для человека и ими одними жить не будешь, но когда с местом связано все дорогое, близкое, значительное, такое место бросать больно, очень больно. Но Гуго, конечно, прав. И дом, и сад, и память о тяжелых и светлых днях, проведенных здесь, не смогут еще дать веры и силы для того, чтобы жить. Прав Гуго. Прав. В известных обстоятельствах не мил станет родной дом. Рад будешь каморке.
— Что же ты предлагаешь, друг мой? — с грустью спросил Вагнер.
Вместо Гуго ответил Фель:
— Я лично здесь не останусь и не найдется сил, которые в состоянии удержать меня. Я привык ездить, и я проберусь на восток. С русскими я найду общий язык, они поймут старого Генриха. Да, поймут...
Сказал это Фель медленно, с расстановкой, твердо, и все поняли, что он уже окончательно все решил.
К Генриху присоединился и Абих.
— Я придерживаюсь такого же мнения, — сказал он.
Альфред Августович покачал головой, а потом сказал:
— Скажу и я. Я бы не хотел большего, чем попасть в Россию, но решу окончательно, когда приедет Карл. Вернее, не я буду решать. Пусть решает он. Карл приедет и расскажет многое. Как он захочет, так и будет. Может, именно тут мы принесем больше пользы... Подожду сына. У него вся жизнь впереди, за ним останется и последнее слово.
Долго и много беседовали друзья в эту последнюю встречу.
Поздно ночью, когда Ожогин, Грязнов и Ризаматов занялись укладкой вещей, в мезонине появился Вагнер с чемоданом в руке.
— А про это забыли? — сказал, он, улыбнувшись.
Совершенно неожиданно встал вопрос о ценностях, оставленных на хранение Вагнеру его племянником. Завязался спор. Никита Родионович категорически отказался брать золото. Старик настаивал.
— Эти ценности принадлежат России, — сказал Вагнер. — Воры воспользовались ее бедствиями и выкрали их. Долг всякого честного человека — вернуть украденное...
В спор вмешался Грязнов:
— А что вы скажете племяннику, когда он возвратится?
Андрей и сам понял, что вопрос неудачный. Старик нахмурился.
— А вы думали, что я берегу это для него? — спросил в свою очередь он. — Или вы считаете, что лучше это передать господам американцам?..
— Господам грабителям, — заметил Абих.
— Будь они прокляты, эти янки! — отрезал Генрих.
Все трое настаивали на том, чтобы ценности были вывезены в Советский Союз. К ним присоединился Алим.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |