— Понятно. Сопляк оказался крепким орешком... не по нашим зубам.
Юргенс хотел сказать «не по вашим зубам», но на ходу понравился.
Марквардт покраснел. Чтобы скрыть смущение, он заговорил в почти извинительном тоне и попрежнему на «ты».
— Я виноват перед тобой, что не рассказал тогда всей истории сразу. Я допустил излишнюю, необоснованную осторожность... Ради бога, не расцени это, как недоверие к тебе. Я понимал и понимаю, что на тебя можно положиться полностью. Дальше, в интересах дела, между нами не должно быть никаких тайн. Всё... довольно... Иначе нельзя... Давай лучше подумаем сообща, как нам...
«То-то, — подумал про себя Юргенс, — это совсем другое дело.» И он изложил шефу только что возникший в его голове план.
Марквардт был в восторге.
— Ты просто гений! — воскликнул он.
Юргенс сдержанно улыбнулся.
— Завтра, — сказал он и, посмотрев на часы, поправился, — вернее, сегодня вы будете в полной безопасности....
— Желаю успеха, отдыхай... Я поеду. Можешь не сомневаться, что я этого не забуду. Да, еще одно не относящееся к этой грязной история обстоятельство, — пожимая руку, говорил Марквардт. — Тебе надо усиленно совершенствовать себя в русском языке. Я подчеркиваю — усиленно...
Юргенс сделал удивленное лицо.
— Да, да, таково указание оттуда.
— Значит, есть связь?
— Тоненькая, как ниточка, чрезвычайно тоненькая, но есть. Будем надеяться, что она скоро окрепнет, — Марквардт рассмеялся. — Поэтому учти, что я сказал... Ну, поехал, поехал... Кажется, я сегодня засну спокойно...
Было очень жарко. Перед Юргенсом сидел обрюзгший, золотушный немец и, непрерывно подливая себе в стакан из сифона холодный напиток, то и дело обтирал платком свою начисто лысую, шишковатую голову. Это был Вильгельм Блюм, владелец двух магазинов часовой фирмы «Ланжин». Он жаловался Юргенсу на то, что медики обнаружили в его ушах какое-то дикое мясо и что ему в ближайшее время придется перенести неприятную операцию.
Юргенс пригласил к себе старого друга не для того, конечно, чтобы выслушивать его жалобы на прогрессирующую глухоту.
— Тебе сколько уже лет, Вильгельм? — спросил он гостя.
— Забыл? А еще другом считаешься. Пятьдесят шесть. Не шутка...
— Но ты выглядишь бодро.
— Спасибо за комплимент. От друга это приятно услышать.
— А сколько лет Елене? — вновь спросил Юргенс.
Блюм моментально изменился, побледнел, рука, державшая стакан с водой, задрожала. Три года назад он женился в четвертый по счету раз на молодой, красивой женщине, и с той поры его мучили бурные приступы ревности. Когда мужчины в его присутствии называли имя жены, он приходил в невменяемое состояние.
— Зачем это тебе? — настороженно и зло спросил Блюм.
— Ты превратился в трусливого, сладострастного павиана, — резко сказал Юргенс. — Глохнуть начинаешь, а скоро и ослепнешь. Я тебя окончательно не узнаю. Таких вопросов ты мне можешь не задавать. Если спрашиваю, значит, надо!
Блюм судорожно и громко глотнул воздух.
— Двадцать восемь, — пробормотал он совсем тихо.
Юргенс криво усмехнулся.
— Здорово! Как раз вдвое! Значит, когда при моей помощи ты вогнал в гроб свою вторую жену, Елены еще не было на свете?
Блюм молчал, тяжело дыша.
— Ты счастлив... — как-то неопределенно сказал Юргенс, не то констатируя, не то спрашивая. — Завидую людям, которые живут беззаботно, наслаждаются семейными радостями и смело глядят в завтрашний день... — Юргенс сделал паузу, и «завтрашний день», подчеркнутый и настораживающий, повис в воздухе.
Блюм почувствовал, что фраза не окончена, что старый друг на что-то намекает, хочет что-то добавить. Он прекрасно сознавал, что Юргенс слишком много знает, и боялся его. Всегда боялся и мучительно переживал такие беседы. Слишком тяжело досталось все, чем он сейчас владел, слишком опасные пути лежали к этому, много следов приходилось стирать деньгами и просто собственными руками, не гнушаясь сомнительными средствами. Но многие следы где-то затерялись, кем-то скрыты и нет-нет — неожиданно давали о себе знать. И тогда приходилось испытывать ужас, бросать деньги, итти на новые авантюры и выпутываться правдами и неправдами из создавшихся трудностей. Прошлое преследовало Блюма, как зловещая тень, оно отравляло радость наслаждения тем, что имел сейчас он — богатый человек, муж красивой женщины.
— Что случилось? — почти со стоном спросил Блюм. — Что опять таксе, мой бог...
Юргенс с удовлетворением и злорадством отметил про себя, что удар нанесен прямо в точку и достиг цели.
— Твое будущее в опасности, — заговорил уже тихо Юргенс. — Несколько документов попало в руки лицу, не очень-то к тебе расположенному.
— Кто это? — прохрипел Блюм.
Юргенс усмехнулся.
Многое хочет знать Блюм. Но не сразу. Надо иметь выдержку. Он подошел к одному из сейфов и вынул папку с делами. Вернулся к столу и стал перелистывать документы. Прошло несколько томительных минут. Блюм растерянно, с испугом следил за каждым движением своего друга. Наконец, Юргенс вытянул лист из папки и передал его Блюму.
Тот схватил бумагу и принялся жадно читать ее.
— Я не понимаю... Я ничего не понимаю, — побледнев, пролепетал Блюм, — я не продавал бумагу и шрифты заговорщикам... Я их сбывал Шрайну...
Юргенс улыбнулся.
— А вот посмотри, кто этот твой Шрайн, — и он протянул второй листок насмерть перепуганному другу.
Сообщение подтверждало, что некий Шрайн занимался снабжением подпольной группы в Гамбурге шрифтами и бумагой для листовок. При аресте гестаповцы нашли у него счет от лица, фамилия которого не установлена.
— Не установлена... — с дрожью прошептал Блюм. — Фамилия не установлена...
На губах у Юргенса заиграла злорадная улыбка.
— Да, в Гамбурге не установлена... Но здесь ее установил один... человек. Твоя подпись сличена с подписью на счете и полностью совпала. Ты в руках у этого человека, находящегося сейчас в городе. Сегодня он вылетает на самолете в Берлин для доклада о результатах расследования. А послезавтра...
Блюм съежился в ожидании удара.
— Молчи, молчи... — прервал он Юргенса. — Что же делать, скажи, что делать... И можно ли что-нибудь еще сделать?
— Безвыходных положений нет. В крайнем случае, можно прибегнуть к самоубийству...
Блюм вздрогнул. Болезненная судорога исказила его лицо.
— Но... — выдавил он.
— Или... убить другого, — тихо добавил Юргенс. — Я снял копии, чтобы лучше ознакомиться с ними. Подлинник у лица, ведущего расследование. У него же и счет с твоей подписью, изъятый у Шрайна. На этом человеке оканчивается цепочка. Ты понимаешь меня?
Блюм утвердительно кивнул головой. Юргенс начал как бы думать вслух.
Сегодня вечером этот человек поедет на аэродром. По дороге машина закапризничает, потом испортится вовсе. Ему понадобится машина, и таковая должна через минуту пройти мимо. Он воспользуется ею. Об этой машине должен позаботиться Блюм. Ну и, конечно, обо всем остальном. Объяснять излишне...
Юргенс подошел к Блюму и похлопал его по плечу. Потом все пойдет по-старому, спокойно и хорошо.
— Дай бог, — вздохнул Блюм, — лишь бы он не раздумал ехать сегодня...
— Об этом позабочусь я, — засмеялся Юргенс. — Друзья познаются в несчастье. — добавил он многозначительно. — Итак, до вечера. До одиннадцати часов вечера. Его машина отойдет от дома номер восемь по Альтенштрасое, лимузин с багажником № 33-64.
Блюм поднялся с кресла, вытер пот с лица и протянул Юргенсу руку.
— Все будет сделано...
— Как всегда... — добавил Юргенс.
Когда Блюм ушел, Юргенс собрал со стола бумаги и, ухмыляясь, понес их в сейф.
— Неплохо сработано. Старый осел попался.
Юргенс понимал, что действовать надо быстро, уверенно, напористо. Нельзя дать возможности Гельмуту опомниться, прийти в себя.
Осталось выяснить одну очень важную деталь, и тогда все само собой пойдет по намеченному плану. Но выяснить надо обязательно. Она может разрушить весь замысел, как карточный домик.
Невзирая на духоту, Юргенс покушал плотно, с аппетитом. В восемь часов он позвонил Марквардту.
— На десять тридцать вызовите меня к себе, — попросил он шефа. — Пусть объявит мне об этом Гельмут по телефону. Желательно, когда вы будете давать ему это поручение, чтобы кто-нибудь слышал.
— Ясно, ясно... Ты молодчина, старина... Обеспечу...
Юргенс посмотрел на часы и распорядился подать к подъезду машину. По его соображениям, ему сейчас не следовало быть дома. Он хотел уже покинуть кабинет, как зазвонил телефон. «Неужели он? — мелькнула мысль. — Неужели Марквардт опять оказался болваном и поторопился?»
Трубку он поднял не без колебаний, но сразу успокоился.
Говорил Блюм. Он интересовался, не произошло ли каких изменений.
Нет, не произошло. Все будет так, как договорились. Юргенс еще раз уточнил. В одиннадцать ровно.
Теперь ничто не задерживало. Надо было скорее уйти, пока не позвонил Гельмут. Он сел в открытую машину, и она понесла его по затемненным улицам за город. Светила полная луна. Дышалось легко, свободно. Встречные потоки воздуха обвевали лицо, шею приятной прохладой. Юргенс расстегнул пиджак, откинул борта и подставил грудь под струистый воздух. Надо было отвлечься, забыться. Он сумел добиться этого только за городом, при быстрой езде. Но как только стрелка на часах начала приближаться к цифре десять, он заторопился домой.
— Вам, мой господин, все звонят и звонят, — доложил служитель.
Шагая по залу, Юргенс услышал дребезжание телефона и ускорил шаг Звонил аккуратный Гельмут.
— Я вас слушаю...
— В половине одиннадцатого вы должны быть у шефа.
— Проклятие!.. — зарычал в трубку Юргенс. — Это невозможно. Все проваливается. Спросите его, точно ли с это время я ему нужен.
— Сию минуту.
Настала пауза. Через несколько секунд Гельмут вернулся.
— Ровно в половине одиннадцатого... — повторил он*
— Что там произошло?
— По-моему, ничего особенного.
— Как он держит себя с вами?
— Прекрасно.
— Но вы понимаете, что все рушится? Он ломает все планы. В одиннадцать, во что бы то ни стало, я должен быть в другом месте... Я должен разговаривать с человеком Шурмана. Вы понимаете?
— Неужели?
— Да, да, да! Спросите его еще раз, как долго он меня задержит. Может быть, я успею. Удобно вам это сделать?
— Сейчас... это мелочь.
Вновь настала пауза. Юргенс не мог сдержать злорадной улыбки. Она скривила его лицо. Все развертывалось по плану.
— Минимум на два часа, — доложил Гельмут.
— Нет, нет, второй такой возможности мы не получим... Я теряю голову... Что делать? Что делать, скажите? Хорошо, сейчас я буду у вас. Встречайте меня у подъезда.
Юргенс положил трубку и облегченно вздохнул.
Ну, запутал он этого сопляка. Теперь Гельмут не выкрутится.
...За пять минут до назначенного времени машина Юргенса остановилась у резиденции Марквардта. Гельмут уже ожидал, и по его виду можно было определить, что он волнуется.
Юргенс подошел, взял его под руку и быстро заговорил.
Гельмут заинтересован во всем не меньше, а даже больше его. Он должен поехать и встретиться вместо Юргенса с человеком Шурмана. Он прилетел на самолете. Надо рассказать ему все откровенно. Он находится на аэродроме и должен в половине двенадцатого улететь дальше, в Берлин. Он будет одет в серый пиджак, в руках тросточка и желтый чемодан. Место встречи — у правого входа в зал. Пароль: «Вы не видели здесь девушку с собачкой?». Ответ: «Она прошла мимо».
Гельмут мысленно повторил условия встречи и вдруг спохватился: а как он отлучится? Ведь он, пожалуй, нужен будет шефу.
— Это я беру на себя, — сказал Юргенс. — Еще одна деталь — вы кого-нибудь, кроме меня, информировали об этом?
— Вы что? — возмутился Гельмут.
— Тогда зайдемте к нему вместе. Говорить буду я, — и оба вошли в дом.
Марквардт сидел один. Увидев вошедших, он сухоофициально обратился к Юргенсу:
— Что у вас за горячка? Чем вы заняты и куда торопитесь?
Юргенс доложил. У него деловое свидание в одиннадцать часов на аэродроме. Человек приезжий. Срывать встречу нельзя.
— Ерунда! Пошлите кого-нибудь из своих сотрудников. Вы нужны мне...
Но ему некого послать. Поездка займет полчаса. Он бы очень просил шефа поручить встречу господину Гельмуту.
— Не возражаю. Введите его в курс дела... Пожалуйста...
Юргенс и Гельмут вышли.
— Слава богу, — вздохнул Юргенс, — мы спасены... Вы все помните?
— Помню.
— Подъезжайте прямо к аэродрому, в вашем распоряжении пятнадцать минут... Торопитесь, другой такой возможности мы уже не получим, — и Юргенс скрылся в кабинете шефа.
Утром полицейские доставили в резиденцию Марквардта труп Гельмута.
— Я не мог понять, куда он исчез, и вот пожалуйте, — тихо сказал Марквардт.
Полицейский инспектор осмотрел труп, лежащий на полу приемной.
Вместо единственного глаза на лице Гельмута зияла дыра. Вторая пуля застряла в кишечнике.
— У нас в городе происходят невероятные вещи, — сказал инспектор, — что ни ночь — новость. Ну что же, чадо везти тело в морг. Вам оно теперь, пожалуй, больше не нужно...
Альфред Вагнер и его работник склонились над небольшой картой Европы.
Подчеркнув города, освобожденные Советской Армией, работник обратил внимание Вагнера на запад, на Францию. За июнь и часть июля союзники овладели городами Байе, Форминьи, Лизон, Гранкан, Карантан, Шербур, Кан, Ла-э-Дю-Пюи, Сен-Ло. Пришлось подчеркнуть и их.
— Часы истории отбивают свое время, — проговорил Вагнер, — дело идет к развязке. Это понятно даже мне, невоенному человеку. — Шлепая по полу ночными туфлями, он подошел к этажерке и, взяв пачку газет, положил ее на стол.
В каждую газету были вложены листки разноцветной бумаги, указывающие отмеченные места. Вагнер стал просматривать статьи.
— Господам, которые пишут, мало дела до народа, — заметил он. — Они рассуждают, говорят красивые фразы, высказывают свои мысли. — Вагнер вздохнул и приблизил к глазам страницу. — Эти писаки думают, что они в состоянии успокоить людей и вселить веру. Они горько ошибаются. Люди думают о завтрашнем дне. — Вагнер посмотрел поверх страницы на Алима. — Ты, конечно, понимаешь, что значит для народа завтрашний день. Это трагический момент.
— Скажите, Альфред Августович, — спросил тихо Алим, — вам жаль свою страну, которая на ваших глазах идет к гибели?
Вагнер задумался. Вопрос собеседника своей прямотой причинил острую боль сердцу. Он, старик, часто сам мучился этим вопросом и не раз задавал его себе; ведь он немец, разве мог он не спросить себя об этом в такие тяжелые дни. Вагнер с грустью посмотрел на Алима.
— Мне жаль мой народ, — сказал он просто и искренне. — Нравственная кабала достигла у нас невиданных размеров. Гитлеровцы отбросили нас на тысячи лет назад, они грубой силой столкнули с правильной дороги целый народ... и не только столкнули, но и заморили его... и народ отупел, начал умственно вырождаться... Такие пороки, как разврат, кровосмешение, раболепство, угодничество, ложь, насилие, стали обычным явлением. Сотни тысяч изнывают в лагерях. Кровью народа пропитана вся Германия. Тяжело! Очень тяжело быть свидетелем таких страданий людей.
— Я думал почему-то, что немцы не дадут Гитлеру поднять руку на советскую страну, а вышло совсем другое, — сказал Алим.
— Ты прав, — согласился Вагнер, — мы много думали, а мало делали. Точнее сказать: мы думали одно, а делали другое, а вы, русские, советские люди, делали то, что думали. Вы меньше говорили, больше делали. В этом ваше преимущество. К немцам можно предъявить много претензий...
Во дворе послышалось тихое кошачье мяуканье. Вагнер и Алим переглянулись. Мяуканье повторилось.
— Смотри тут, — сказал Вагнер, показав кивком головы на винтовую лестницу, ведущую в мезонин, — я сейчас вернусь.
Выйдя во двор, старик остановился и прислушался. До его слуха долетел едва слышный шорох, идущий из глубины сада. Вагнер опустился со ступенек и уверенно зашагал по тропинке. Около кирпичной стены на корточках сидел мужчина, лицо которого в темноте разглядеть было невозможно. Когда к нему приблизился Вагнер, он поднялся и протянул старику руку. В руке был небольшой сверток.
— Это надо передать Генриху... Пока все. Я пошел..
— Ну, как? — поинтересовался Алим, когда Вагнер возвратился в дом.
— Все хорошо. — Старик, подойдя к лестнице, ведущей наверх, прислушался. — Улеглись, наверное, — что-то тихо. Пойдем и мы на покой...
...Алим, молодой, здоровый, давно уже спал, сладко похрапывая, а Вагнер все ворочался. Ему не спалось. Он думал о своих новых квартирантах.
В их распоряжение был предоставлен мезонин, состоящий из двух небольших, но очень удобных комнаток. Квартиранты вели себя хорошо, старались ничем не стеснять хозяина. Но Вагнера многое в них удивляло. Прежде всего, он вскоре догадался, что они не немцы. Правда, они хорошо владели языком, но по нескольким выражениям, фразам он установил, что квартиранты — русские. Так именно говорят русские, овладевшие немецким языком не в Германии, а в России. И это открытие взволновало старика. Что заставило этих молодых, видимо, образованных людей изменить своей родине и связать свою судьбу с нацистами? Зачем они забрались так далеко? Что хочет из них сделать Фохт? Вопросов было очень много, и ни на один из них Вагнер не мог ответить.
Но, как бы то ни было, одно казалось Вагнеру несомненным — в его доме изменники, предатели. А такой сорт людей требует прежде всего осторожности, бдительности. Старик в первый же день предупредил об этом Алима, и тот полностью согласился со своим хозяином.
Сейчас, когда в доме наступила тишина, старик настороженно вслушивался в каждый шорох, в каждый звук. Разгоряченный опасениями мозг строил самые фантастические предположения.
Вагнер встал и на цыпочках вышел в переднюю, к лестнице, ведущей в мезонин. Здесь ой остановился. Наверху было тихо. Где-то пел неугомонный сверчок.
«Спят, наверное, — подумал старик и вернулся в свою комнату. — И все это мне, наверное, только кажется, может быть, они и не русские, и самые обыкновенные люди, и никакой тут нет тайны.» Вагнер лег на кровать, улыбнулся и потянул на себя одеяло.
Но квартиранты и не думали спать. Три окна мезонина были плотно завешены ковром, одеялами, бархатной скатертью, верхней одеждой и не пропускали наружу света. За освещенным яркой лампой столом, с наушниками на голове, сидел Грязнов. Сегодня четверг — условное время, он жадно, настороженно ловит позывные «большой земли».
Ожогин внимательно следил за своим другом, за положением его руки, за выражением лица. Ему казалось, что когда связь будет установлена, он определит это по виду Андрея. Так и произошло. Грязнов вдруг весь напрягся, посмотрел на Никиту Родионовича с плохо скрытой радостью в глазах и начал отстукивать ключом.
Работа на ключе продолжалась совсем немного, на первый раз — пять-шесть минут. В телеграмме коротко сообщалось, где находятся друзья, чем занимаются. А потом Андрей перешел на прием. Он заносил на листок бумаги цифры, а Никита Родионович, высматривая из-за его спины, переписывал их, чтобы поскорее расшифровать. Очередную связь обусловили на субботу, на это же время. Оно было тем удобно, что через каких-нибудь пять-десять минут подходил сеанс с Долингером.
Пока Грязнов свертывал радиостанцию и укладывал ее в чемодан с бельем, Ожогин расшифровал первую радиограмму «большой земли».
— На, читай, — протянул он листок бумаги Андрею.
В телеграмме говорилось:
«Сообщите, как устроились, чем занимаетесь, имеете ли возможность передавать разведданные, интересующие фронт, и поддерживать регулярную двухстороннюю связь».
— Здорово, вот это здорово, — обрадованно проговорил Грязнов. — Теперь мы не одни, вы понимаете, Никита Родионович, опять вместе со всеми. — И Андрей обнял Ожогина.
— Да, хорошо, — вздохнул облегченно Никита Родионович, — хорошо услышать голос родины... Ведь никогда еще я не испытывал такой тоски, как здесь, на чужбине.
Ожогин потушил свет и распахнул настежь окно. В комнату хлынула ночная прохлада, глянула бледная голубоватая луна.
— Постоим так, помечтаем, — сказал тихо Ожогин и привлек к окну своего юного друга, — помечтаем о будущем.
Рано утром Никита Родионович через окно вылез на крышу дома и стал устанавливать антенну. Потоки солнечного света били в лицо, в глаза, нестерпимо ярко отражались на оцинкованном баке душевой комнаты, мешали работать. Ожогин повернулся спиной к солнцу, уселся около стенки мезонина и начал соединять два куска провода. Внизу под ним лежал двор, дальше соседний сад, а еще дальше начинался лес. Никита Родионович хотел уже подняться и подвесить антенну, как вдруг увидел в саду фигуру работника. Тот подошел к большой яблоне, осмотрелся вокруг, быстро сунул руку в дупло, извлек оттуда не то сверток, не то узелок небольшого размера и быстро спрятал его в карман. Потом быстро вернулся в дом.
«Вот это номер... — сказал про себя Никита Родионович и постарался запомнить яблоню. — Что же он там прятал?»
Закончив установку антенны и возвратившись домой, он посвятил в свое открытие Андрея.
— Давай понаблюдаем, — предложил Никита Родионович.
Андрей согласился.
В течение этого и следующего дня друзья поочередно с крыши дома вели наблюдение за яблоней. К ней трижды подходил Вагнер и один раз его работник. Каждый раз они извлекали что-то из дупла и уносили в дом.
Характерно, что появление хозяина или работника в саду около яблони совпадало с приходом в дом кого-либо из посторонних. Один раз пришел нищий, второй раз — мастер-водопроводчик, третий — скупщик старых вещей, четвертый — электромонтер, подвергший осмотру проводку в доме и мезонине.
— Тут определенно что-то нечисто, — рассуждал Никита Родионович.
— И единственный выход — самим залезть в дупло и убедиться воочию, что там хранится. Как вы смотрите? — спросил Андрей.
Никита Родионович не возражал.
Поздно ночью, после работы с Долингером, когда в доме все успокоилось, Андрей вышел в сад и запустил руку в дупло. Вначале он извлек объемистый сверток, перетянутый шпагатом, а затем что-то тяжелое, обвернутое в тряпку. Спрятав все в карманы, Грязнов заторопился в мезонин, где его с нетерпением ожидал Никита Родионович.
В свертке оказалось более двух сотен листовок, размером в почтовую открытку, а в тряпке — яйцевидная граната неизвестной друзьям конструкции.
В листовках говорилось о том, что на гитлеровскую Германию надвигается катастрофа, неизбежная, невиданная в истории, и что честные немцы призываются ускорить приближение катастрофы, расправиться с нацистами, уничтожить гестаповцев, эсэсовцев — подлинных врагов любого честного человека.
— Ты понимаешь, в чем дело? — спросил Ожогин, вынимая из свертка одну листовку. Грязнов кивнул головой. — Быстренько пойди и положи все на место. Возможно, что и то и другое понадобится раньше, чем мы думаем.
Андрей положил в один карман листовки, в другой гранату и тихо, стараясь не производить шума, отправился вниз.
В эту ночь друзья долго не могли заснуть.
— Что же это получается, Никита Родионович? — спросил Андрей. — Куда мы попали?
— В очень интересный дом, — ответил, улыбаясь, Ожогин. — И, кажется, в нем мы можем найти друзей. Как ты думаешь, Андрей?
— Пожалуй, так... — согласился Андрей. — Оказывается, и здесь, в Германии, есть честные люди.
— Только осторожность, осторожность и еще раз осторожность.
Днем поголовно все население города выгнали на земляные работы. В садах, скверах, парках — в тенистых аллеях спешно рылись длинные и короткие зигзагообразные щели и окопы. Во дворах и на площадях оборудовались крытые, с несколькими выходами бомбоубежища.
Солнце палило немилосердно, но от работ никто не освобождался. Вместе со всеми копали сухую землю недалеко от гостиницы старик Вагнер, его работник Алим, Ожогин и Грязнов. Немцы работали нехотя, как будто делали укрытия не для себя, а для кого-то другого. Провожая равнодушными взглядами пролетавшие в небе свои и чужие самолеты, они, казалось, хотели сказать: «К чему вся эта затея? При чем здесь мы? Воина сама по себе, а мы сами по себе».
На город за все годы войны не упало ни одной бомбы, и у горожан еще не было горького опыта. А тому, о чем рассказывали заполонившие город берлинцы и мюнхенцы, необязательно было верить. Мало ли что болтают люди со страху.
К радости всех, работы прекратились внезапно из-за надвинувшейся грозы. Налетел порывистый ветер, поднял столбы пыли к небу, затмившие солнце, и тут же грозно и раскатисто загрохотал гром.
Все бросились врассыпную. Ожогин и Грязнов, потеряв хозяина и его работника, хотели успеть добежать до начала дождя домой, но на полпути убедились, что им это не удастся. Пришлось забежать в гостиницу
Моллер был несказанно рад неожиданному появлению бывших жильцов и тотчас провел их в свою контору.
— Как не стыдно, — начал с укором в голосе хозяин, — я вас считал друзьями, а вы, как съехали из гостиницы, так и забыли о нас.
Ожогин и Грязнов оправдывались занятостью. Но Моллер не хотел верить, — как бы ни были заняты друзья, всегда можно урвать часок-другой, чтобы поболтать.
А ведь сколько интересного и непонятного происходит в городе, голова идет кругом, — Моллер быстрыми движениями кончиков пальцев усиленно потер лоб.
— Да, я совсем упустил из виду спросить: к кому на квартиру определили вас?
— К какому-то Вагнеру, — ответил Никита Родионович.
Оскар Фридрихович почесал за ухом и, прищурив глаз, посмотрел в потолок, что-то, видимо, припоминая.
— Это у которого большой сад? — спросил он.
Друзья подтвердили.
— Самая крайняя улица, около леса?
— Совершенно верно, — сказал Грязнов.
Управляющий загадочно улыбнулся и подмигнул Ожогину.
— Хозяин у вас того...
— Что «того»? — поинтересовался Никита Родионович.
— Птичка!
— Не понимаю, — пожал плечами Ожогин. — Вы его знаете?
— Как же, как же, знаком, хотя такие знакомства афишировать в наше время небезопасно. Сам-то Вагнер, собственно говоря, ни рыба, ни мясо, а вот старший сын — дело другое. Он у него коммунист был... фанатик настоящий, а кончил тем, что был убит во время демонстрации.
Ожогин и Грязнов незаметно переглянулись.
— Вы сказали — старший сын, — как бы не придав значения услышанному, заметил Никита Родионович, — значит, у него были еще сыновья?
— Обязательно! — ответил Моллер. — Был еще один — младший, но этот окончил лучше: погиб в сорок первом году, кажется, под Москвой. Тоже был связан с коммунистами одно время. Известно — молодежь. И осуждать нельзя. Сами мы были такими. Рискованно, конечно, и последствия бывают неважные, но что поделаешь, когда в тебе бурлит кровь. — Управляющий наглядно воспроизвел, как она бурлит: он сжал кулаки, прижал их к груди и встряхнул свое тщедушное тельце. — А вы сегодня тоже работали? — спросил он друзей.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |