Государственный научно-исследовательский психоневрологический институт имени В. М. Бехтерева 11 страница

1 Уч зап ЛГУ, № 119, 1949. 120

высшие формы человеческой психики — сознательную деятель­ность, мы опираемся на ©пределение К. Марксом сознания — «сознание есть мое отношение к моей среде» — и на его опреде­ление сущности человека как совокупности общественных отношений. Считая эти понятия чрезвычайно важными для пси­хологии человека, строящейся на позициях исторического мате­риализма, мы давно занимаемся освещением проблемы психиче­ской деятельности с позиций психологии отношений.2

Борьба с функционализмом в советской психологии является выражением борьбы за содержательную целостность против ато­мизма и формализма. Так как это — общепризнанный у нас ло­зунг, то сейчас речь идет об его последовательном и реальном, а не половинчатом и словесном осуществлении. Борьба с функ­ционализмом в психологии обозначает не полное отрицание функции, но стремление правильно осветить и ограничить роль этого понятия. В плане нашей работы естественно возникает во­прос о связи психических функций и отношений.

Нельзя сказать, чтобы само понятие психической функции было достаточно четко определено. Это понятие выросло из не­скольких корней. В периоде зарождения так называемой есте­ственнонаучной психологии значительную роль сыграло физио­логическое понятие функции как способности органа к специфи­ческой для него деятельности, как условия, лежащего в основе и выражающегося в процессе деятельности органа. В психологии аналогичную позицию занимал, например, один из крупнейших представителей экспериментальной психологии — Титченер. Эта позиция сводилась в сущности только к аналогиям и поясне­ниям, так как ни существа психологической позиции, ни образо­вания новой системы понятий не раскрывалось. Функция в ма­тематике рассматривается как величина, изменяющаяся вслед­ствие изменения «независимой переменной», или «аргумента». Соответственно этому психическими функциями назывались вторичные психические образования, возникающие на основе первичных, элементарных, например суждения и понятия, возни­кающие на основе материала ощущений. Таковы взгляды Д. Миллера, отчасти Калкинс, Бентли.

Одним из виднейших представителей направления функцио­нализма в буржуазной психологии явился Штумпф, вновь выдви­нувший понятие шсихической функции. Согласно Штумпфу, пси­хическая функция, которую он не отличает от акта, состояния переживания, тоже понимается по аналогии с физиологической или органической функцией. Но в его взглядах заслуживает вни­мания ряд моментов, которые в дальнейшем нашли свое отраже­ние и сказались в трактовках авторов.

2 См «Психология отношений и физиология мозга»; «Проблема отноше­ний в психологии индивидуальных различий», «Работоспособность и болезни личности». Наст, сб., стр. 81, 163, 17.

Психические функции, по Штумпфу, представляют прежде-всего переживание психической деятельности, психических актов в отличие от содержания этих актов как психических явлений. Они являются теми факторами сознания, которые необходимы для описания психического процесса и его изменений, поскольку объект, или содержание, психического процесса может быть неиз­менным. Функции представляют собою разные способы отноше­ния к явлениям или предметным содержаниям. Явления реальны, как содержания, к которым относятся функции. Функции ре­альны, «как функции, которые выполняются в явлениях». Явле­ния и функции представляют собой реальное единство. Функции не разложимы на явления, ни один признак мира явлений не от-ьосится к функциям и наоборот. Понятие психической «функции» не связано логически с понятием «явления». Явления и функции в известных пределах независимы друг от друга. Так, если неза­меченное становится замеченным, если воспринимаются ранее не воспринимавшиеся содержания и т. д., то это есть изменение функции без изменения явления. Наоборот, возможны не заме­ченные изменения явлений, когда функции остаются прежними, хотя произошли изменения в объективном содержании.

Явления, по Штумпфу,3 представляют скорлупу или материал, функции являются самым существенным ядром психической жизни. Душа, или психика, представляет целое из функций и предрасположений. Наряду с функциями и явлениями Штумпф выделяет образования; сюда относятся понятия формы, целого, единства, совокупности и т. п. В эмоциональной сфере такими об­разованиями, по Штумпфу, являются ценности, или блага, со всеми их классами и противоположностями (утешительное, же­ланное, страшное, приятное, средство и цель и т. п.).

Критика функционализма, приписывая его последователям гораздо более элементарное понимание, чем это имеет место в действительности, часто бьет в значительной мере мимо цели.

Это «учение» Штумпфа является типичным выражением идеа­лизма и метафизики. Отрыв психики от ее материального содер­жания и субстрата, утверждение изначальной активности психики составляет суть такого понимания «психических функций». И. М. Сеченов разоблачал антинаучность такого подхода, назы­вая эти «функции» психическими фикциями.

В дальнейшем в зарубежной психологии критика функциона­лизма была развернута с позиций психологии целостности, кото­рая, выдвигая это понятие с идеалистических и метафизических позиций, не дала практически новых частных понятий, а внесла только формальный и бессодержательный принцип целостности в трактовку психических процессов, переживаний и функций.

3 К. Ш'туя^пф. Психологические явления и функции. Сб. «Новые идеи в психологии». СПб., 1913.

Прежде чем перейти к освещению вопроса с наших позиций, следует упомянуть о взглядах на психическую деятельность круп­нейшего и для своего времени прогрессивного русского психолога А. Ф. Лазурского. Как известно, А. Ф. Лазурский разделяет пси­хологические качества на две группы- эндопсихических и экзо-психических свойств. Эндопсихические свойства представляют собой как бы внутренний психический механизм; основанный на нервно-физиологической организации, а экзопсихические есть ос­нованные преимущественно на приобретенном опыте отношения человека к окружающему, включая его отношение к самому себе.

Эндопсихические качества соохветствуют понятию психиче­ских функций,*и их связь с механизмами нервной деятельности была понятна Лазурскому,' но вместе с тем совершенно ясно, что для него недостаточно было противопоставления функций яв­лениям. Если говорить об «образованиях» Штумпфа, то и этот вопрос у Штумпфа явно не разработан, и образования в сущ­ности относятся к функциям более интегрального порядка. Од­нако Лазурский, подчеркнув существование двух классов явле­ний, не осветил достаточно вопроса о связи, о соотношении обеих категорий и об их относительной значимости. Во всяком случае, в своей «Классификации личности» он рассматривал их роль настолько независимо одну от другой, что допускал на низшем уровне доминирующую роль эндопсихических свойств, на выс­шем — экзопсихических. Лазурскому не было еще доступно исто-рико-материалистическое понимание; он разрывал здесь метафи­зически форму и содержание, не представляя их в единстве и развитии.

Нельзя сказать, чтобы важный вопрос о таком основном по­нятии, как психическая функция, в процессе формирования на­шей психологии был достаточно освещен. Понятие функций наши психологи справедливо подвергли критике, усматривая в нем ошибки идеализма, формализма и атомизма. Но психологический функционализм в практике глубоко укоренился, и его выкорче­выванию препятствует отсутствие другой разработанной системы психологических понятий.

С. Л. Рубинштейн5 с неправильных позиций критикует функ­циональную психологию; он ограничивает понятие функции только «теми физиологическими проявлениями, которые одно­значно определяются в плане психофизиологического функцио­нирования». Соответственно этому он признает функцию чувст­вительности, мнемическую (закрепляющую и воспроизводящую данные чувствительности) и тоническую, проявляющуюся в тем­пераменте и аффективности. Психофизиологические функции, как предмет психофизиологии, образуют «основание системы психо­логии». К функциям «подстраиваются», как более сложные и

4 А. Ф. Лазурский. Классификация личностей. Пг, 1921.

5 С. Л. Рубинштейн. Основы психологии. М., 1946.

собственно психологические образования, психические процессы

Несомненно, что дальнейшее развитие вопроса невозможно без критического преодоления этих механо-идеалистических по­зиций. Во-первых, функция чувствительности реализуется в про­цессе, например, ощущения, так что нельзя процесс и функцию разделять, как разные виды психической динамики. Во-вторых, функцию чувствительности и процесс восприятия, функцию мне-мическую и процесс запоминания трудно отделить друг от друга. Можно сказать, что структуры рецептивной функции и процесса могут быть более элементарными или более сложными. Поэтому фактически психофизиологические функции рассматриваются вместе с процессами восприятия, а понимание по существу ока­зывается не измененным. В-третьих, нельзя представлять себе отличие процесса восприятия от функции чувствительности только в том отношении, что процессы представляют результат комбинации различных функций. Говоря о процессе восприятия, мы рассматриваем рецептивную деятельность в связи с ее объек­том более синтетически и на более высоком уровне отражения более интегрально, а говоря о чувствительности — более аналити­чески, элементарно и абстрагируясь от предметно-гностической стороны; наконец, мы не можем отказаться и от попыток физио­логического понимания мозговых механизмов процессов восприя­тия, мышления и т. п.

Нам представляется необходимым для дальнейшего, не раз­вивая здесь подробно нашего понимания психических функций, выдвинуть ряд положений, имеющих ориентирующее значение.

Понятие психических функций представляет только логиче­ские абстракции психологического опыта. При бесконечном раз­нообразии процессов психической деятельности, они представ­ляют собою основные компоненты усвоения, понимания, перера­ботки нашего опыта и нашего воздействия на действительность Они являются не столько способами отношений, сколько постоян­ными сторонами психической деятельности, к которым относятся не только чувствительность или мнемическая функция, но и вни­мание, волевая регуляция, обобщение или отвлечение и т. п.

Реальным основанием для этой абстракции является то, что-каждая функция, будучи одним из компонентов сложной психиче­ской деятельности, может в особых условиях становиться цен­тральным звеном процесса психической деятельности. Так, з каждом процессе нашей деятельности участвует восприятие, воспоминание, внимание, мышление и т. п. Но естественно или искусственно могут быть созданы такие условия, когда основным явится процесс восприятия, внимания и т. п. Понятие психических функций, аналитически раздробляющих психическую целостность процесса, является неизбежным следствием необходимости рас­членять в процессе познания сложное целое на менее сложные компоненты. Поэтому психические функции могут быть более или менее элементарны или сложны, причем по мере нарастания

v южноеги расширяется диапазон их изменчивости или убывает их стереотипность. Соответственно этому классификация психи­ческих функций не может сводиться к линейному их перечисле­нию, а представляет собою структурную иерархию от более низ­кого, элементарного уровня и узкого типа интеграции к высокому, сложному и широкому.

Понятие функции сменяет не столько понятие ассоциации, сколько старое понятие способности. Вместе с тем оно выражает стремление психологов к пониманию и раскрытию церебральных механизмов или условий психической деятельности. Если до не­давнею времени методы и опыт позволяли говорить только о пси­хофизиологии органов чувств и о психомоторике, то методические возможности и теоретические достижения в дальнейшем позво­лят расширить позитивное представление о мозговых механиз­мах более сложных видов психической деятельности. В этом смысле, если бы мы даже отказались от понятия функции и го­ворили о восприятии, мышлении, запоминании и т. п., вес равно, думая об их церебральном механизме, мы имели бы дело с той же функцией и спор превратился бы в вербальный.

Связь мозговых механизмов с различными сторонами психи­ческой деятельности позволяет отличать понятие функции и цере­бральных основ от понятие состояния и его церебральных основ, как общего условия функциональной динамики. В этом смысле нам представляется ошибочным утверждение С. Л. Рубинштейна, что в основе темперамента или аффективной возбудимости лежит тоническая психофизиологическая функция. Темперамент яв­ляется динамическим выражением нейро-физиологических явле­ний во всех сторонах психической динамики деятельности.

Психологически правильным, и, следовательно, обязательным, представляется такое изучение психической деятельности или психических функций, при котором психофизиологический инди­видуальный план изучения личности осуществляется в единстве с внеиндивидуальным планом включения индивидуума в действи­тельность. Точно так же правильно и го, что окружающая дейст­вительность социально опосредована, что человек — не только индивид, который взаимодействует со всей действительностью, но является личностью, т. е. субъектом, активно и инициативно отно­сящимся к действительности. При этом важно, что способы его отношения неразрывно связаны с его функциональными возмож­ностями, формируясь и развиваясь в условиях объективной дей­ствительности, т. е. являясь продуктом его истории, сами опреде­ляются отношениями и определяют функции. Отсюда вытекает давно сформулированное нами положение о том, что функции нельзя понимать вне отношений человека.

Если критический анализ и позитивное освещение понятия функции являлось первой задачей данной части нашей работы, то вопрос о роли отношений в функциональной динамике пред­ставляет вторую задачу. Задача преодоления механицизма и фор-

мализма заключается не в замене функций процессом и не только в указании на содержательность процесса. Психические процессы могут изучаться непродуктивно, безлично и механистично. Про-цессуализм — это тот же функционализм, формализм или меха­ницизм при неправильности, неконкретности анализа и при аб­страктности содержания. Поэтому мы здесь не можем остано­виться на полпути, говоря о том, что деятельность направлена на задачу или имеет цель. На первый взгляд мы как будто ре­шаем задачу не абстрактно и содержательно и не механисти­чески. Однако на самом деле, если мы не связываем анализа про­цесса деятельности с вопросом о том, почему человек решает задачу, для чего он ее решает и какое значение она для него имеет, динамика оказывается абстрактной. Только при наличии такой связи жизненная динамика процесса и его результат будут освещены правильно.

Ведущие черты сознательной моральной личности, черпая свою определяющую силу из передовых общественных идей, опре­деляют характер действия в ответ на внешние и внутренние воз­действия, возможность противостоять настойчивому, даже жесто­кому давлению, давать ему героический отпор, 'побеждать его. Они показывают буквально, что убить человека — не значит под­чинить его волю, если он не захочет этого сам.

Исторически причинно обусловленная воля, выражаемая дей­ствием, основанным на сознательном, внутреннем, принципиаль­ном отношении, «свободна» в том смысле, что действие зависит от личности, представляющей сознательный результат индивиду­альной истории. С учетом этой предпосылки можно разделять проблемы генеза волевой структуры психической деятельности, которой мы только что касались, и мотивов, которые приводят в действие сформированную сознательную волю, — той проблемы, которая нас сейчас особенно интересует. Нет надобности гово­рить о том, что этой мотивационной силой обладают цели, при­водящие в действие волю, и волевая энергия, которая при этом возникает тем больше, чем больше значение цели.

Но ^подлинно человеческие цели это — ценности, великие цели борьбы за коммунизм, ради которых лучшие люди жертвовали жизнью, в борьбе за достижение которых они черпали источники «сверхчеловеческой» воли, стойкости, выносливости, мужества и терпения; наконец, идеи, которым они были беззаветно преданы. Идея становится целью человека, когда она, как ценность, вызы­вает у него стремление достигнуть ее реализации. Идея вызывает у человека сознание ценности, долженствования, долга, а пре­данность идее и стремление осуществить ее мобилизуют все силы человека.

Угасание эмоции делает человека безразличным, а безраз­личие, т. е. безразличное отношение ко всему, — тупым и пассив­ным. Хорошо известны болезненные состояния, которые харак­теризуются подавленным состоянием; при этом человек в периоде

подавленности как бы геряет свои способности, но стоит под­няться настроению, как блестяще выявляются функциональные возможности человека. Тяжелая утрата, вызывая реактивную депрессию, может вызвать полную 'потерю эн-ергии, психической активности. Этот факт большого жизненного значения неодно­кратно и ярко показан в художественной литературе. Так, Л. Н. Толстой выразительно характеризует его в словах Анны Карениной: «Вы говорите энергия. Энергия основана на любви. А любовь неоткуда взять. Приказать нельзя». Так один из про­ницательнейших знатоков человеческой души показывает, что один из источников энергии человека лежит в эмоциональном от­ношении любви.

Что касается другого важного фактора или стороны душевной жизни, то, хотя, вслед за Штумпфом, некоторые авторы юворят о волевой функции (М. Я. Басов), но ряд авторов справедливо указывает на то, что воля является аппаратом управления всеми психическими функциями. Во всяком случае сформировавшаяся воля человека определяется его отношениями, которые могут ока­зывать свое влияние на психические функции.

Исключая таким образом эмоцию и волю, которых мы сейчас коснулись и которые занимают особое место, мы обратимся к анализу того, что обычно называют психическими функциями — восприятия, внимания, памяти, фантазии, мышления.

Восприятие. Восприятие, как известно, представляет бо­лее непосредственную чувственную и более элементарную форму отражения действительности, чем мышление.

Значение отношений в функции или деятельности восприятия вытекает из того, что степень развития этой функции зависит от жизненной значимости ее предмета как для животного, так и для человека. Животное тонко различает те раздражения, кото­рые тесно связаны с его жизнедеятельностью. Собака слабо различает запахи веществ ароматического ряда (растений, цве­тов, (плодов) и прекрасно различает запахи органических кислот, связанных с запахами животного тела. Человек, чей опыт опи­рается на культуру функций в их основной форме производствен­ной деятельности, по-разному реагирует на разные раздражи­тели: живописец гораздо тоньше различает цвета, музыкант — звуки, дегустатор — вкус и т. п.

Избирательность восприятия зависит не только от профессио­нальной тренировки, она связана с тем, что различные объекты и их стороны имеют разное значение для человека. Известные примеры этого представляет мать, спящая при шуме и пробуж­дающаяся при легком движении ребенка, мельник — при измене­нии стука жерновов и т. д. Экспериментальные исследования зрительного восприятия проведены у нас А. Россол, которая на основе тахистоскопических исследований показала, что при без­различном отношении испытуемого восприятие имеет бедный, неопределенный, случайный и бессвязный характер; при актив-

ном отношении оно характеризуется, наоборот, четкостью и осмысленностью. Это демонстрируется следующими данными о восприятии деталей, экспонированных в тахистоскопе объек­тов. При безразличном отношении, как показывают эти опыты, количество деталей падает в среднем до двух на одного испытуе­мого; при заинтересованном — вырастает до семи в среднем, т. е. богатство восприятия возрастает с активацией отношений более, чем в три раза.

Нужно подчеркнуть еще, что восприятие значимого объекта осмысленно. Эта осмысленность обозначает не только связь от­дельных объективных компонентов восприятия, но и субъектив­ную значимость содержания восприятия для воспринимающего.

Значение осмысленности восприятия и усвоения учебного ма­териала правильно показано и подчеркнуто у нас в СССР А Н. Леонтьевым и его сотрудниками.

Психология здесь, в сущности, показывает факты, довольно хорошо известные педагогам. Тем не менее это является важным и прогрессивным потому, что раньше педагог, пытаясь найти от­веты на свои вопросы, сталкивался с формальным, бессодержа­тельным, безличным и безжизненным функционализмом, а те­перь встречается с содержательной и живой психологией, созвуч­ной его опыту.

Давно установлено, что в восприятии имеются субъективные и объективные стороны. Субъективное — это отчасти то, что при­вносится субъектом, но отсутствует в воспринимаемом объекте. Иллюзорные болезненные восприятия, о которых будет речь дальше, представляют субъективно обусловленное искажение объективной действительности под влиянием болезненного со­стояния. Иногда это искажение связано не с болезнью, а с при­вычкой, установкой, идущей из прошлого. Так называемое асси­милирующее восприятие опирается на субъективные компоненты, которые, в отличие от болезни, не нарушают процесс восприятия, а облегчают и ускоряют его Наконец, субъективный фактор мо­жет проявляться в интересе к тому, что дано в предмете наблю­дения. Этот субъективный компонент является важным, как мы показали, положительным фактором восприятия.

Память. Запас наших знаний основан на способности на­копления фактов, сведений и т. д., т. е. на памяти. Бесконечное разнообразие запаса знаний у различных людей зависит не только от особенностей опыта, но и от неодинаковой прочности фиксации усвоенного материала как в смысле количества, так и в смысле содержания его. Различие в характере опыта зависит не от особенностей памяти, но избирательный характер в смысле сохранения опыта выражает особенности памяти. Было бы, од­нако, грубой ошибкой обезличенно и механически представлять себе эту избирательную работу, хотя, к сожалению, это имеет место до сих пор. Неправильно было бы отождествлять эту изби­рательность и с типами памяти, как зрительной, слуховой и т. п.

Конечно, эти типы существуют, но и в пределах свойственного этим типам преимущественного восприятия они различны по со­держанию, независимо от характера психосенсорной системы — зрительной, слуховой и т п.

Эта избирательность обусловлена не механизмом, а отноше­ниями личности.

Хорошо известно, что события и факты запоминаются тем прочнее, чем больше впечатления они производят на человека. Можно сказать, чем сильнее впечатление, тем прочнее оно запе­чатлевается. Если воспользоваться методом воспроизведения фактов, уходящих в прошлое, то мы увидим, что количество их суживается в общем тем более, чем дальше мы уходим вглубь этого прошлого, однако детальность, яркость, образность некото­рых из них упорно преодолевают время и оказываются стойкими. Эти стойкие воспоминания и впечатления связаны, как правило, с эмоцией сильной, глубокой и стойкой.

Это положение в настоящее время едва ли требует особой аргументации или иллюстрации. Каждый человек вспоминает ярко минуты своих радостей, страдания, торжества или униже­ния. Это — «незабываемые» часы, минуты или мгновения. Но во­прос о том, что задевает так нашу эмоцию, тесно связан с тем, что говорилось раньше. Мощные эмоции возникают только по пово­дам, по обстоятельствам, имеющим для человека большую зна­чимость. Эта значимость может иметь не индивидуальный или личный характер. Например, всякого человека потрясает разру­шительная картина стихийных бедствий, каждый глубоко пережи­вает и прочно запоминает острые минуты опасности для жизни.

8 обычных условиях эти исключительные переживания редки, а некоторыми людьми совсем не переживаются, но у всех воспо­минания заполнены социально и индивидуально значимым со­держанием.

Любовь, воспетая поэтами, односторонне освещенная и гипер­трофированная психоаналитиками, не сделалась предметом ис­следования в психологической науке. Здесь мы коснемся ее исключительно в связи с вопросом о памяти. Хотя в учебниках психологии в главе о памяти вопрос о любви и памяти не разра­ботан, но не нужно быть особенно тонким или образованным психологом, чтобы видеть здесь тесную связь. Любящий помнит и вспоминает любимого и любимое. Любимое — в данном слу­чае дело, которое любят; не только забота о любимом деле есть память о нем, но и знание малейших деталей дела, сохранение их в памяти являются выражением любви к делу. Едва ли нужно говорить о том, какие детали, относящиеся к ее ребенку, прочно хранит память любящей матери. О том, что мать неодинаково любит двух детей, не трудно узнать по тому, насколько при про­чих равных условиях богата ее память по поводу одного и как сравнительно бедна по отношению к другому. Можно сказать, что не только эмоция является условием памяти, но память яв-

9 В Н Мясищев 129

ляется мерой отношения — любви, дружбы, интереса и т. п. Оныг школьной работы учит, как известно, тому, что материал, воспри­нятый учащимся с интересом, оказывается гораздо более бога­тым и прочнее усвоенным.

В опытах А. Россол, о которых говорилось, при экспозиции картин различного содержания обнаружилось совершенно раз­личное воспроизведение в зависимости от отношения к картине. Это отношение характеризовалось как положительное, отрица­тельное и безразличное. Результаты приведены в таблице.

Характер отношения	Количество воспроизведенных деталей объектов	Количество объектов '
после первой экспозиции	после второй ЭКСПОЗИЦИИ	воспроизве­денных	забытых
Положительное.... Отрицательное.... Безразличное.....		167 124 81	28 7	22 43

Как видно, при положительном отношении воспроизведение наиболее богато — все воспроизведено и ни один объект не забыт; при отрицательном отношении воспроизведение несколько бед­нее: забыто 22 объекта из 50; наконец, при безразличном отно­шении воспроизведение оказалось вдвое беднее по количеству деталей- 67 и 81 против 133 и 167 при положительном отноше­нии. При безразличном отношении объектов воспроизведено 7, а забыто 43.

К памяти можно подойти и с другой позиции, говоря, что жи­вой материи свойственно, как правило, утрачивать следы впечат­лений и опыта; при этом понимании оказывается, что чем боль­шее значение имеют для человека события или лица, тем более их образы преодолевают закон забывания. Отсюда понятны эпитеты «неизгладимое впечатление», «незабываемые минуты» и т. п. Изу­чение старческого регресса памяти показывает недостаточную правильность положения о том, что старики, не запоминая нового материала, помнят хорошо старый. Воспоминание старого у них богаче, но также полно пробелов. При этом воспроизводимые в преклонном возрасте переживания и факты раннего детства относятся к любимым лицам, к острым (радостным или тягост­ным) эпизодам детства, к переживаниям стыда, обиды, раская­ния, к эпизодам, связанным с переломными моментами в жизни. Все прочно запомнившееся оказывается не случайным, а имею­щим индивидуальный смысл, связанный с тем значением, которое оно имело для человека, сохранившего воспоминание.

Некоторые воспоминания приобретают, в силу неразрешенно-сти лежащего в основе их переживания, навязчиво прочный ха-

paKicp, что является предметом нашего рассмотрения в другом месте.

Внимание. Внимание — это сосредоточение психической активности. Заинтересованный ребенок весь «захвачен» интерес­ным предметом, рассказом, делом. Внимание голодного неотра­зимо привлекается запахом пищи. Человек с потребностью в чте­нии не может оторваться от книги. Увлеченный работой человек поглощен ею. Он ничего не слышит, не видит, не чувствует голода и усталости. Учащийся, рабочий, воин на посту, утомленные тру­дом, не ослабляют внимания, преодолевая усталость вследствие сознания долга и необходимости.

Внимание — важнейший механизм упорядоченной нервной деятельности, физиологические основы которого освещены И. П. Павловым и В. М. Бехтеревым и соответствуют учению о доминанте Ухтомского. Но здесь для нас важно подчеркнуть не это хорошо известнее значение внимания, не его физиологиче­скую природу, но ту движущую силу и источники внимания, которые показаны в приведенных примерах. В школьной психоло­гии до последнего времени больше говорилось об объеме, устой­чивости, отвлекаемости, лабильности, концентрации и т. п. фор­мальных признаках внимания; вопрос же о его движущих силах оставался в тени, в пренебрежении. Только в последнее время психологи заговорили об этом. Не трудно показать, что источни­ком внимания является избирательное отношение личности к различным сторонам действительности в процессе ее деятель­ности. Так именно вопрос и был сформулирован нами в начале 30-х годов.

Говоря о том, что отношения определяют психические функ­ции, мы имели в виду, конечно, и внимание. Примеры, приведен­ные здесь, говорят об интересах, о потребностях, увлечении, со­знании долга. Эту позицию принимают и другие советские пси­хологи.

Мы говорили выше о доминирующем отношении. Внимание, так же как и воля, является в каждый данный момент выраже­нием в структуре психического процесса динамического соотно­шения различных предметов или содержаний сознательной деятельности, и в них выражено доминирование одного из содер­жаний, овладевающего нашим сознанием и становящимся цен­тральным пунктом внимания и нашей деятельности, а также целью нашего волевого усилия. Внимание связано с волей, потому что оно выражает, как и воля, целевое отношение к своему предмету. Внимание, как выразитель и показатель активного отношения, характерно изменяется >в процессе развития. Непосредственный, конкретно-эмоциональный характер отношения на более элемен­тарной ступени соответствует непосредственному, эмоциональ­ному, непроизвольному, привлекаемому интересом вниманию.

Дата добавления: 2015-08-29