Моей жене, за ее терпение и прочие восхитительные каче­ства, из-за чего мне порой кажется, что она — продукт моего воображения 26 страница

Бац!

...телевизор задрожал. Я чуть не обмочился. Человек сно­ва отвел кулак (по пальцам текла кровь) — и еще раз ударил по экрану. Телевизор подпрыгнул на полке, аудиовидеоцентр сдвинулся на дюйм ближе к краю. Кулак отлетел назад в пос­ледний раз — и тут телевизор отключился. Экран погас.

Телетрансляции из Говно-Нарнии прекратились. Заснул я только через четыре часа.

На самом деле посадить Эми в самолет удалось только через пару дней. На следующий день буран утих, но непого­да сбила все расписания рейсов, и еще день ушел на то, что­бы получить ответ от лесбиянок. Правда, они чуть с ума не сошли от счастья и, похихикав около часа по телефону, до­говорились о том, что встретят Эми в аэропорту Солт-Лейк- Сити. Девушки жили в Миллкрике, а это, кажется, совсем рядом.

Эти два дня до того момента, когда Эми уехала — по-ви­димому, навсегда, — мы были заняты, и поэтому серьезных разговоров с ней я избежал. Я убрал кучу снега с тротуара, даже расчистил тропинки вокруг дома для Молли. Мы по­везли Эми по магазинам, и она купила сумки и несколько свитеров: убедить ее в том, что Юта не гористая обледенелая пустошь и что зима там длится не круглый год, мы не суме­ли. Я вернулся на работу в «Уолли» и закончил проект, кото­рый долго откладывал — наклеил ярлычки от воров на все наши DVD: не хотелось, чтобы эта монотонная, страшная работа досталась кому-нибудь другому после того, как я по­кончу с собой.

В среду Эми собрала вещи и я повез ее в международный аэропорт города Неназванный, который находился в трех ча­сах езды от центра. Я умолял Джона поехать с нами, изба­вить нас от неловких ситуаций, но его бригада ремонтирова­ла стену местного ресторанчика, которая обрушилась под весом упавшего на нее дерева. Несколько раз во время поез­дки Эми спрашивала, всели у меня в порядке; я отвечал: «Ра­зумеется!» — и делал музыку погромче.

Мне почти это удалось. Я внес ее сумки, и началась бес­конечная аэропортовская канитель. Эми взяла посадочный талон, мы сдали вещи в багаж, и охранники разъяснили нам, что дальше могут идти только счастливые обладатели поса­дочных талонов. Я попрощался с Эми, пожелал ей счастли­вого полета, и тут она психанула: обхватила меня за шею, стала плакать мне в рубашку, говорить, что я спас ей жизнь, и если со мной что случится, то она не знает, что с собой сде­лает — и прочую чепуху. А потом она взяла с меня слово, что я буду беречь себя. И я пообещал — слова сами с языка со­рвались.

Эми сделала шаг назад, вытерла слезы и спросила:

— Обещаешь?

— Да.

— Не забывай это. Запомни — ты обещал.

Я ткнул в нее пальцем.

— Эй, говори про меня что хочешь, но слово свое я держу.

— А вы навестите меня в Юте? Я серьезно. Если не при­едете, я разозлюсь.

— Конечно, приедем, Эми. Мыс тобой будем жить в од­ной комнате, а Джон может спать с лесби...

— А за Молли присмотришь? А о моем доме позаботишься?

Под словом «позаботишься» она подразумевала «унич­тожишь». Мы поговорили с ней об этом и пришли к выводу, что дом нужно сжечь. Не сошлись мы только в одном: я хо­тел представить пожар как несчастный случай, чтобы полу­чить деньги по страховому полису. А Эми, наоборот, хотела аннулировать страховку и в открытую спалить дом.

Мы поцеловались и наговорили другу другу разных сен­тиментальностей, которые показались бы глупыми всем, кто там ни был. Потом я ждал, пока она сядет на самолет. Она прошла через рамку металлоискателя, сняла обувь, позволила себя обыскать, и все такое. Потом она ушла, самолет взлетел и превратился в точку в небе — а я все смотрел и смотрел из окна терминала. Я не плакал. Попробуй доказать, что это не так, кретин.

Я побрел к выходу и тут заметил, что за мной увязалась какая-то девочка лет пяти, не больше, пухлая, с длинны­ми светлыми волосами по пояс. Я шел, она не отставала; я остановился — и она тоже. Она не сводила с меня глаз. В кон­це концов я повернулся и уже хотел спросить, не заблуди­лась ли она, но тут девочка встала на четвереньки, а затем легла на живот.

Я недоуменно пожал плечами и уже собирался уйти, но в эту секунду она змеей скользнула к ближайшей стене, шеве­ля плотно сжатыми ногами, словно хвостом, открыла голо­вой дверь и протиснулась в мужской туалет.

Я, конечно, пошел за ней. В туалете девочка растаяла, пре­вратившись в лужицу черной маслянистой жидкости. Мрак поднялся, обрел форму, и я понял, что допустил ошибку.

Увидев, что два парня у писсуаров не обращают внима­ния на происходящее, я попятился к выходу. Внезапно чер­ный силуэт прыгнул на меня, и на секунду глаза мне застила тьма.

Воздух вонял. Я стоял в хлюпавшей холодной жидкости, которая доходила мне до лодыжек. Вытянув руку, я коснул­ся металлической стены. Вокруг все грохотало, пол кренил­ся, и я с трудом устоял на ногах. Я моргнул. Мне показалось, что я нахожусь в комнате без дверей, но все, что я видел — это две крошечных оранжевых точки. Глаза тени. С ужасом я понял, что из противоположного конца комнаты на меня таращится черная тварь.

— Где мы? — спросил я скорее для того, чтобы выяснить, может л и существо говорить.

Ответ я получил — но в виде картинки, а не фразы. За долю секунды в моем мозгу возникло идеально четкое изоб­ражение авиалайнера и той точки под салоном, где распола­гался огромный бак с топливом. Я стоял в центральном топ­ливном баке пассажирского самолета. Жидкость под нога­ми — топливо. Кроме того, я точно знал, что на этом само­лете летит Эми и что я нахожусь всего в нескольких футах от нее и того пассажира, с которым она скорее всего по-дру­жески беседует.

Странно, что моей первой мыслью было не «Я действи­тельно нахожусь здесь?», а «В бак забыли залить горючее». Затем я получил ответ — этот бак часто оставляют пустым, все зависит от расстояния и загрузки. Потом я подумал, что вести телепатические переговоры с тварью — мерзко, и по­пытался скрыть от нее свои мысли.

Тень, словно облачко дыма, подгоняемое ветерком, под­плыла к здоровому аппарату, свисавшему с потолка, — на­верное, это был инструмент для измерения количества го­рючего. Пары топлива обжигали глаза, нос и легкие. У меня закружилась голова. Тень обвила черную конечность вокруг черной составной трубки, внутри которой, вероятно, находил­ся провод. Затем существо почти любовно погладило трубку, и из нее полетели искры.

Я завопил.

— Помню свет, жару и шум — такой звук, словно с горы падает свалка, — сказал я, повернувшись к Арни.

Я сосредоточился, пытаясь вспомнить весьма реальное ощущение того, как за миллисекунду моя плоть испаряется, и кости превращаются в уголь. Но, если честно, не смог. Ощу­щение казалось призрачным, зыбким — словно воспоми­нания о хомячке, который жил у меня, когда мне было пять лет, — том самом сбежавшем хомячке, которого сожрала че­репаха. Я не могу представить себе этого хомячка, но точно знаю, что он существовал. Бегал он не очень быстро.

— А потом, — продолжал я, — все стало прежним. Я сно­ва оказался в темноте, в ледяной вонючей жидкости, кото­рая впитывалась в ботинки и носки. Ощущение было, мягко скажем, странное — ведь в ту секунду я отчетливо помнил, что взрыв произошел, и точно так же ясно осознавал, что его не было.

Кажется, это сбило Арни с толку — и понятно почему.

— Так самолет упал или нет? — спросил он.

— Нет. — Я помолчал, а потом добавил: — Не упал. Пока.

Арни еще больше запутался, но терпеливо ждал, пока я

все разъясню. Хорошие репортеры держатся до последнего.

— И когда я стоял там, во тьме и смраде, в моей голове возникла одна четкая и ясная мысль — голос твари, тени. «Эта секунда — вечность», — сказала она. И я понял, что каждая секунда — это вечность и что твари могут в любое время вер­нуться туда, во влажное, вонючее брюхо самолета, закоро­тить провод или открутить какой-нибудь вентиль, и взорвать Эми вместе с двумя сотнями пассажиров. Но это не так уж и странно, да? Вы едете на прием к врачу, чтобы узнать резуль­таты рентгена, и молитесь о том, чтобы это был не рак. На самом деле вы просите Господа о том, чтобы Он изменил прошлое, вернулся на несколько месяцев назад — втот день, когда снимок еще не сделан, в тот день, когда вы даже не обращались к врачу, — и помешал опухоли образоваться.

— Только здесь все наоборот, да? — спросил Арни, кив­нув. — Это угроза: они говорят вам, что могут вернуться в прошлое и сделать что-то плохое, вычеркнуть девушку из уравнения. В любое время. А вы потом просыпаетесь, смот­рите на пустую постель и говорите: «Ох, какая жалость, что много лет назад Эми погибла в авиакатастрофе». И видите, что заголовки газет изменились, что все эти люди исчезли, что историю подправили — изменили так, как нужно этим существам.

— А до вас доходит, Арни, — сказал я. — Пусть и не сра­зу, но доходит.

— И смысл этого послания, — продолжал он — в том, что­бы вы отвязались от них. А иначе зачем угрожать? Вы не дол­жны мешать их планам, иначе тени вернутся и вырежут Эми из потока времени.

Я попытался что-то сказать, сглотнул и наконец выдавил:

— Понимаете, я облажался. Вначале я все делал правиль­но — у меня не было ни родных, ни денег, ни карьеры, вооб­ще ничего. Что они могли мне сделать? Что они могли у меня отобрать? С появлением Эми все изменилось. Теперь я у них на крючке, теперь я у них в руках. Когда она смотрит на меня своими зелеными глазами, мне кажется, что спасение мира — это просто голливудский бред. Все, что я могу — спасти толь­ко этот крошечный кусочек, уголок, в котором нахожусь я и эта девушка. И каждый раз, когда мне в голову приходит эта мысль, откуда-то доносится смех. Твари смеются. Типа, шах и мат, игра окончена.

— Значит, вы ее не съели? — спросил Арни.

— Что?!

— Значит, вы так и не стали монстром и не съели ее?

— Нет, в монстра я так и не превратился. — Я подумал немного и добавил: — Насколько мне известно.

— Но превратитесь?

Я пожал плечами. Арни выдохнул, затем встал и отрях­нул брюки.

— Не знаю, как это прозвучит после того, что вы только что рассказали, но мне кажется, что вы должны это услы­шать, — сказал он.

— Арни, неужели на этот раз вы расскажете мне все? На­зовете причину, по которой приехали сюда? Я вам честно скажу: если вы напишете обо всем этом статью, это будет полный отстой.

— Давайте предположим, — начал Арни, — что эти тени действительно существуют. Я в этом сомневаюсь, но допус­тим, что это так.

— Ага-ага.

— Предположим также, что время не является одним и тем же для них и для нас с вами. И то, что — по вашим сло­вам — они могут выдернуть вас из прошлого и настоящего так, что все будет шито-крыто.

— Так-так. — Я нетерпеливо помахал рукой, подгоняя его.

— Насколько, по-вашему, они могут углубиться в про­шлое? Могут ли они убрать того, кто нашел лекарство от по­лиомиелита?

— Ой... Не... не думаю.

— Допустим, что все события, словно звенья одной цепи, взаимосвязаны. Тени действуют на парня, который тридцать лет назад вытащил Билла Гейтса из разбитой машины. Дела­ют так, что этот парень не появляется на свет и поэтому не может спасти Гейтса. Билл Гейтс умирает в детстве, а завтра мы просыпаемся в мире, где все работают на «макинтошах»?

Я содрогнулся.

— Ой. Не знаю, Арни. А вы знаете?

— Ранее вы упоминали о том, что на телевизоре у вас есть коробка, с помощью которой вы играете в игры, где нужно бродить и стрелять в людей?

— Ну, она есть у Джона — целых шесть, если считать те, что лежат в шкафу. «Playstation», «ХЬох» и все остальные.

Арни кивнул.

— Эти названия мне ничего не говорят. Скажите, эти штуки не кажутся вам странными? Когда вы играете на них, у вас не возникает странное ощущение?

Я пожал плечами..

— Не знаю. В общем, нет.

— Впервые одну из этих игровых машин я увидел месяц назад, — сказал Арни. — И внезапно они появились у всех.

Он сделал паузу, но я ничего не ответил.

— У меня есть племянник, — продолжил Арни. — Ему одиннадцать лет, он любит комиксы, радиоуправляемые ма­шинки и фильмы с Робом Шнайдером. Пару недель назад я прихожу домой и вижу, что он сидит на диване, наклонив­шись вперед, словно в трансе. Я никогда еще не видел тако­го сосредоточенного ребенка. Никогда. А в руках у него пла­стиковая штука с кнопками, и он молотит по ним изо всех сил. Я поворачиваюсь к телевизору, и меня едва не вывора­чивает наружу. В нижней части экрана — ствол пушки; из дула вырываются вспышки, выстрелы рвут людей в клочья. Все залито кровью. И вдруг я понимаю — и при этом у меня такое чувство, будто я съел что-то тухлое, — что пушкой уп­равляет мой племянник. Черт побери, он сидит и играет в симулятор убийцы. Тут заходит его мама и говорит сыну: «Поздоровайся с дядей Арни». Она смотрит на телеэкран как ни в чем не бывало, словно это нормально, когда ребенок делает то, отчего новобранцы на войне блевали. Смотреть на человека — а люди на экране выглядели такими же, как и мы с вами, — смотреть на человека, нажимать на спусковой крю­чок, видеть, как он падает, и даже не содрогнуться при мыс­ли о том, что ты кого-то убил...

Арни вытер пот со лба.

— На войне со мной служили несколько бессердечных ублюдков — таких, знаете, уличных парней, которые смот­рят по-особому, парней, которых в детстве каждый день лу­пили перед сном. Даже они, эти жестокие ребята, застывали на месте, когда им впервые приходилось нажать на спуско­вой крючок и выстрелить в живое существо.

— Ну да, там хватает насилия, но ведь это же просто игры... — начал я.

— Прочистите уши, Вонг. Я не говорю, что эти игры по­явились давно, а я, старый пердун, их просто не замечал. Эти игры, эти устройства, на которых в них играют, месяц назад еще не существовали, а теперь они повсюду, на каждом те­левизоре — спросите у людей, и вам скажут, что эти штуки появились много лет назад. Я журналист, я путешествую, у моих родственников есть дети, я повидал мир и точно знаю, что раньше этих игровых ящиков в продаже не было, потому что продавать их — безумие. Но я начинаю замечать, как дви­жутся тени, а в один прекрасный день обнаруживаю, что каж­дый ребенок приклеился к коробке, которая обучает его. И только скажите, что это не так. Эти дети есть в каждом уголке страны, в каждом уголке мира — миллионы детей ча­сами учатся все быстрее нажимать на курок, все точнее стре­лять и становятся все более черствыми. Если это не обуче­ние, если это не промывание мозгов, то я уж и не знаю, как это назвать. А в вашем мире, в этом мире, в этой версии ре­альности, это никому не кажется странным? Серьезно?

— Ну...

Сказать мне было нечего. При мысли о том, что эти тва­ри обладают такой силой, я просто выпал в осадок, потерял дар речи. Хуже всего то, что я не мог принять слова Арни за бред сумасшедшего — ведь репортер потратил на меня по­чти целый день. Кроме того, с моей стороны это было бы нечестно.

— И вся штука в том, — сказал Арни, — что постепенно это чувство слабеет — тает, словно сон. Я привыкаю к этим штукам, говорю себе — ну да, конечно, эти игры были все­гда, все дело во мне, это стресс, это возраст, это наркотики, которые я когда-то принимал. Но тут я включаю новости и замечаю расхождения в деталях. Папа Римский, например Иоанн Павел II, ему на вид лет сто, папствует себе как ни в чем не бывало. А я помню, что в начале девяностых его уби­ли и на смену ему пришел парень по имени Лев — черноко­жий, на шестом десятке. И если я прищуриваюсь, то почти могу представить себе его лицо. Но его нигде нет — и это еще одна деталь, которую кто-то изменил. Сама мысль об этом такая огромная, такая невероятная, что я чувствую себя чер­вем, который застрял между протекторов на шине грузови­ка. Понимаете, о чем я?

Я медленно кивнул.

— Да. Да, Арни, понимаю.

— Так что будем делать? Если это происходит на самом деле, что мы предпримем?

— Мой ответ — «ничего».

Он повернулся ко мне.

— Потому что вы боитесь, что они заберут Эми. Послу­шайте, если эти твари действительно существуют, если этот Коррок в самом деле вмешивается вдела нашего мира — и, наверное, не для того, чтобы сделать его лучше, — то мы, конечно, можем...

— Конечно, можем, Арни. Несомненно. Это называется «готовность пожертвовать окружающими ради великой цели». Почему бы и нет? Ведь так поступают все великие люди. На строительстве пирамид умерли десятки тысяч людей — и все ради того, чтобы возвести эти громадины. Ничего не попи­шешь — только так можно победить врагов. Просто будьте готовы к тому, что придется жертвовать близкими друзьями. Вы меня спрашивали, не социопат ли я. Молитесь, чтобы я им оказался. Ведь этот мир построили социопаты — люди, готовые послать в бой миллион невинных парнишек, кото­рых превратят в орущие благим матом куски мяса только для того, чтобы над еще одним куском земли с домами, рынка­ми и дорогами взвился чей-то флаг.

Я заметил, что говорю все быстрее, и прикусил язык, за­ставляя себя успокоиться. Соберись. Проклятый синдром де­фицита внимания.

— Женщина-психолог в школе заставила меня пройти тест, где тебя оценивают по шкале от нуля до сорока, выяв­ляя признаки социопата — разговорчивость, манию величия, агрессивность, подростковое хулиганство, — всю эту хрень, которая есть у серийных убийц. Если набрать тридцать бал­лов или больше, вам ставят диагноз «социопатия». Я набрал двадцать девять. По иронии судьбы, мне пришлось выкрасть папку из шкафа, чтобы узнать результат. Вам не кажется, что за это следовало накинуть еще один балл?

Он медленно покачал головой.

— Я вас не понимаю.

— Что является доказательством того, что я монстр: го­товность жертвовать любимыми людьми ради победы? Или отказ от боя ради того, чтобы спасти их?

Ввязываться в дискуссию на эту тему Арни не захотел.

— Выслушайте меня. Давайте просто опубликуем вашу историю — и мою тоже.

— Зачем, Арни? Что это даст?

— Нашему примеру последуют другие — те, кто чувству­ет неладное. Вместе мы — сила. Черт побери, верят же люди в ангелов, НЛО и все прочее. К нам прислушаются. Тени не смогут удалить нас всех, верно? Их силы не беспредельны. Иначе и быть не может.

— Зачем?

Арни снова вскинул руки к небесам, словно баскетболист, притворяющийся, что удивлен решением судьи.

— Это все, что у меня есть, Вонг. У меня нет ни веры, ни скрытых талантов. Я верю только в то, что знание — это сила, во всю эту чепуху, которую преподают на факультете журна­листики. Я верю только в это. Другого оружия у меня нет. Впрочем, я знаю еще вот что: вы не случайно ответили на мой звонок. Значит, у вас была та же идея, что и у меня.

— Это была идея Эми — встретиться с вами.

— Она все еще в Юте? — спросил Арни.

— Кто?

— Эми.

— Просто проверяю. Да, она все еще там, с лесбиянка­ми. После ее отъезда было несколько случаев. На меня на­пал ужасный громила, и я его убил. Дважды. Пришлось от­резать ему голову. В кухне я нашел огромную тварь, похо­жую на слизня. Мы сражались с монстром, сделанным из мяса. Эти твари все еще пытаются нас достать. Мне не хо­чется, чтобы Эми участвовала в этом. Я вроде как пытался порвать с ней, думал, что заставлю ее начать новую жизнь — свою собственную. Но она звонит и звонит мне — постоян­но, с того самого дня, как уехала. Однажды мой счет за теле­фон составил четыреста долларов. Я сообщил ей, что вы хо­тите со мной встретиться, и она сказала, что мне нужно это сделать, что у нее предчувствие.

— Видите? Она знает — и вы тоже, — что мы должны про­лить свет на этих тараканов. Тени ненавидят свет, так давай­те прольем мой свет на этих ублюдков. Пусть все узнают, что происходит на их планете.

— Если мы просто расскажем об этом, ни фига не вый­дет, — сказал я. — Нас запишут в сумасшедшие, причислят к тем, кто верит в инопланетян, к фрикам-активистам, кото­рые общаются в интернете с такими же безумными и одино­кими людьми, как и они сами.

— Тогда что вы хотите...

— Мы покажем людям вот это.

Я вытащил из кармана серебряный контейнер.

— Это — реальность, Арни, вещественное доказательство. Кроме того, наверняка это не последний «соевый соус». Два контейнера у нас уже есть. Может, «соус» снова появится в этой бутылочке — может, она сама его производит. Эми на­деялась, что вам удастся передать его в какую-нибудь лабо­раторию или еще куда. Не знаю. Для этого нужны знакомые в университете, кто-нибудь с электронным микроскопом. У того, кто впервые посмотрит на «соус» при большом уве­личении, на штанах появится коричневое пятно. — Я немно­го подумал и добавил: — Только скажите им, чтобы держали его в холоде.

Арни кивнул.

— Да-да. Пусть статья будет об этом. Черт возьми, пусть скормят это дерьмо лабораторной крысе и посмотрят на по­бочные эффекты. Вот будет весело, когда эта зверюшка нач­нет левитировать и болтать по-французски.

Меня накрыла пьянящая волна надежды. Я попытался подавить ее, остановить и уничтожить, вспомнить о реаль­ном положении дел. Но не мог. Я чувствовал себя как ребе­нок, который видит снегопад поутру. Появилась надежда на то, что все будет хорошо, что нам каким-то образом уда­стся обратить вспять огромный черный лоток — надежда, похожая на лесной пожар, на рассвет, на мысли о подарках под елкой, на запах выпечки, доносящийся из кухни, и на тот особый взгляд девушки, от которого все вспыхивает внут­ри; надежда на прекрасную границу между ночным кошма­ром и утром, когда понимаешь, что все монстры исчезли как дым и остались лишь теплые одеяла и бледная суббот­няя заря.

Эми Салливан. Ее зовут Эми Салливан. Ее самолет при­землился в Солт-Лейк-Сити; она звонила мне два дня назад, и мы разговаривали четыре часа. Она купила новый альбом и за­ставила меня прослушать его целиком по телефону. Эми Сал­ливан. Она все еще там. Эми...

— И вы готовы рискнуть всем — семьей, жизнью? — спро­сил я. — В лучшем случае ваша карьера журналиста на этом закончится, ведь отныне вас будут связывать только с этой историей. Не забывайте: возможно, есть люди — живые люди, — которые не хотят, чтобы эта история всплыла: те, кто обыскал мою квартиру, люди с завода, ЦРУ, Агентство национальной безопасности, «люди в черном». Вы готовы к этому, Арни?

— Черт побери, Вонг, я же не вчера родился. В 1964-м, когда я только окончил колледж, меня отправили в нокаут на митинге против сегрегации. Я прихожу в себя: фотоаппа­рат разбит, по рубашке течет кровь — и тут какой-то толстяк перешагивает через меня и говорит: «Лежать, ниггер». В то время я знал, почему я занимаюсь этим. Прошли годы...

Увидев выражение моего лица, Арни умолк.

— Что такое?

Я не ответил. Не мог ответить.

— В чем дело, Вонг?

— Вас называли «ниггер» несмотря на то, что вы — бе­лый?

— Это что, шутка? Над чем... Эй! Над чем вы смеетесь?

Я не мог ответить — на этот раз потому, что меня душил

смех. Арни пришел в ярость.

— В чем дело? Отвечай, придурок!

Я не мог издать ни звука: приступ смеха вызвал спазм в легких. И в мозгу. Меня скрючило. Арни подошел ко мне, схватил за рубашку и прижал к стене.

— В чем дело?.

— Арни, опишите вашу внешность. Расскажите мне, как вы выглядите.

Арни сделал шаг назад. От ужаса его лицо превратилось в пустую маску. Он прекрасно понимал, о чем я его спра­шиваю.

— Нет... Ты издеваешься надо мной?!

— Ну же, Арни. У меня дела, нужно еще заехать кое-куда.

— Нет...

— Арни, для меня вы не черный. Я вижу белого толстяка с седыми усами и галстуком, который завязан огромным узлом.

Глаза Арни расширились, затем сузились от отвращения. Он еще раз приложил меня к стене и попятился.

— Когда я увидел вас, Арни, то прежде всего подумал, что именно таким вас себе и представлял. Эх, ошибочка выш­ла. Целый день коту под хвост.

Блондстоун пробормотал какое-то грязное ругательство, развернулся и выбежал из комнаты. Я остался сидеть на ме­сте; внутренности содрогались от приступов подавленного смеха. Нужно с этим завязывать: беспричинный смех во всем мире считается первым признаком безумия. Я сделал не­сколько глубоких вдохов. Целый день пропал. Внезапно не­лепость ситуации перестала казаться смешной, и я разозлил­ся. Если Арни уехал, то мне придется возвращаться пешком. Я поднялся и пошел на звук шагов, раздававшийся по торго­вому центру.

Я догнал Арни на темной стоянке. В руке журналист сжи­мал ключи, резвым шагом направляясь к взятой напрокат ма­шине. Внезапно он остановился и посмотрел на ее багажник.

Я медленно подошел и замер футах в десяти позади него, не зная, что он будет делать дальше. Никогда не угадаешь, как поведет себя человек в данной ситуации. Судя по тому, как он смотрел на багажник, ему что-то известно. Как Арни поступит, когда узнает правду? А вы бы что сделали на его месте?

— Арни, по-вашему, там что-то лежит?

Он молча разглядывал ключи от машины.

— Ну же, Арни, открывайте. Чем раньше вы это сделае­те, тем скорее мы двинемся дальше.

Дрожащими руками Арни повернул ключ в замке, под­нял крышку багажника и с минуту безмолвно смотрел на то, что лежало перед ним. Ключи выпали у него из руки и, звяк­нув, упали на гравий. На секунду мне показалось, что сейчас Арни упадет в обморок. Может ли потерять сознание тот, кто уже мертв? Интересный вопрос.

Я подошел к Арни: в багажнике лежал худой чернокожий человек лет шестидесяти. Пышные курчавые седые волосы, огибавшие лысину, словно подкова, залиты кровью.

Голова лежала отдельно от тела: ее аккуратно отрезали, так быстро и эффективно, что окровавленный галстук не раз­вязался и не покосился. Человек в багажнике совсем не на­поминал Арни Блондстоуна, которого я знал, однако, несом­ненно, был настоящим.

— Арни, я вам сочувствую, — сказал я. — Правда, сочув­ствую. Я, наверное, один из немногих людей, которые дей­ствительно понимают, каково вам сейчас.

Арни набросился на меня так, словно я сам дьявол.

— Это твоих рук дело! Ты убил меня, сукин сын! — орал он, тыча в меня пальцем.

— Арни, посмотрите на свое тело — то есть на тело, кото­рое лежит в багажнике. Взгляните на засохшую кровь. Вы умерли несколько дней назад. Кто-то пронюхал, что вы выш­ли на связь со мной, и решил вас убрать. Примите мои собо­лезнования. Наверное, это моя вина.

— Я не какой-то там долбаный призрак! Это бред! Бред! Я вез тебя по всему городу! Я могу прикоснуться к тебе! — Он схватил меня за рубашку. — Что за фокусы, кретин? Это что, игра? Как и тогда, у твоей машины? Ты подсыпал мне наркоту?

Я осторожно снял руку Арни с рубашки, затем припод­нял его под мышки. Он весил не тяжелее манекена. Даже если вы никогда не поднимали манекен, наверное, можете пред­ставить, сколько он весит.

Глаза Арни снова расширились. Я осторожно поставил его на землю.

— Арни, вы — астральное тело, — сказал я. — Знаете, что это такое?

Журналист не услышал меня. Схватившись за грудь, он смотрел на мир так, словно в каждом камешке и травинке притаилась какая-то новая опасность.

— Это переходный этап между физическим и духовным миром. Тело, которое присутствует здесь лишь наполовину.

Арни метнулся в сторону, распахнул дверцу и бросился на сиденье водителя. Затем попытался найти ключи, понял, что их у него нет, закрыл лицо руками и прижался к рулевой колонке.

Я подошел к его двери.

— Это моя вина, Арни, — сказал я через окно. — И то, что вас убили, и то, что вам приходится вести эту полужизнь. Я сделал это, я спроецировал вас. Это одна из тех штук, ко­торые позволяет делать «соевый соус». Мне кажется, что вас убили сразу после нашего разговора по телефону. Знаете, иногда разговариваешь с человеком и пытаешься по голосу угадать, как он выглядит? Ну вот, как только вас убили, вы немедленно приняли облик...

— Это невозможно. Невозможно. Я не могу смириться с этим. У меня... у меня внуки. В июне у меня отпуск, я поеду в Атлантик-Сити. Я уже билеты купил.

— Да, Арни, сейчас у вас фаза отрицания. Это нормаль­но. Ну, я пошел, ладно? Нужно позвонить Эми и сказать, что она должна мне пять баксов.

— Заткни пасть, Вонг. Прямо сейчас. Я отказываюсь ве­рить в то, что нахожусь здесь только потому, что ты меня приду...

Журналист исчез.

— Мои соболезнования, Арни. Искренние соболезнова­ния, — сказал я, обращаясь к пустой машине.

Я пошел к багажнику и чуть было не закрыл его, но по­том подумал, что не стоит оставлять отпечатки пальцев на багажнике, в котором лежит труп. По этой же причине мне пришлось отказаться от мысли о том, чтобы вернуться в рес­торан на машине. Я посмотрел на затянутое облаками вечер­нее небо и прики нул, успею л и добраться до своего «бронко» раньше, чем пойдет дождь.

Я двинулся сквозь ночь, миновал заросший сорняками участок, «Бургер кинг» и церковь, находившуюся в здании, ко­торое раньше занимал боулинг. Я прошел мимо тощего как щепка парня, похожего на бездомного, и с удивлением посмот­рел на его заляпанную белую майку с моим именем. С трафа­рета на майке скалился желтый азиат с крупными зубами, а под ним красовалась подпись: «МИСТЕР ВОНГ». Персонаж показался мне знакомым, и поэтому я про него забыл.

Через пол квартала я увидел двух мальчишек лет тринад­цати — они курили и с подозрением косились на меня. На черной майке парнишки слева виднелось изображение какой- то глэм-рок-групы. Надпись под рисунком гласила: «ТЬМА». Из-под расстегнутой фланелевой рубахи мальчика справа виднелся кусок майки со словом «ГОЛОДНА».

Мне показалось, что эти слова складываются в предло­жение; впрочем, учитывая все события моей жизни, это не так уж и странно. Потом я прошел мимо старушки, выхо­дившей из магазина рукоделия; на ее блузке надписей не было. Затем я встретил пышногрудую девушку в оливковой майке с надписью: «НЕ ЛЕЗЬ В ИРАК», и подумал, что этот совет может относиться и ко мне.

Дата добавления: 2015-08-29