Мерзкая ситуация!
Хорошо хоть, что их нет поблизости. Они находятся пока в другой палате. Здесь же все тихо.
Он перехитрил их! Чувство злорадного триумфа вмиг наполнило его.
Но ему нужно было выйти, и как можно скорее, потому что смертельный холод уже начинал охватывать его.
Дух его прекрасно мог противостоять этому. Но теперь Тенгель был живым, телесным существом — особым, но все же телесным. А всякое живое существо поддается внешним воздействиям. Холоду смерти, угасанию.
Нет, так дальше нельзя! Он должен выйти!
Все четверо — Суль, Дида, Странник и Тенгель — стояли, не шелохнувшись. Они сделали себя максимально незаметными для того, кто находился в постели.
Суль стояла и сгорала от любопытства, каким образом Тенгелю Злому удастся выйти наружу. Она не заметила его молниеносный переход в коридоре, поэтому и не знала, как это происходит.
Тот, кто лежал в кровати, был явно не средневековым человеком. Одежда его, висевшая в палате, свидетельствовала о том, что он был солдатом. Раны, полученные на войне, были перебинтованы, но от этого вид трупа не становился более приятным.
Напротив, он становился все хуже и хуже.
Они видели, как он медленно меняется. «Скорее, скорее!» — мысленно поторапливала его Суль. Ведь медперсонал скоро обнаружит, что тревога ложная, и тогда все быстро вернутся на свои места, в палату протектора и, возможно, сюда тоже.
Труп уменьшался в размерах, словно усыхал.
И вот мертвец открыл глаза.
Отвратительные, желтые щелочки с вертикально стоящими зрачками, как у рыси, открылись!
И не успели они закрыться снова, как прозвучал первый тон флейты Странника.
Это было лицо пациента, но глаза Тенгеля Злого. И когда это существо открыло рот, яростно шипя и протестуя, все увидели отвратительную черную пасть, с черным языком и острыми змеиными зубами.
И в следующий миг Тенгель Злой выскочил из постели, в которой осталось лежать человеческое тело, на вид такое же, как и прежде, но внутри пустое.
Скорее всего, и тело протектора было теперь таким же пустым, поскольку Тенгель Злой пользовался им гораздо дольше.
Страшное зловоние наполнило палату, словно прорвался какой-то застарелый нарыв.
Звучание флейты Странника остановило маленькую, страшную, похожую на мумию фигуру, направлявшуюся к двери.
Звуки флейты парализовывали Тенгеля Злого, приковывали его к месту. Стоя у двери, он в ярости повернул свое лицо к четырем неподвижно стоящим духам, но ничего не мог поделать. Сон начал уже заволакивать его отвратительные глаза-щелки.
— Ты переправишь его обратно в пещеру? — спросил Тенгель Добрый.
Доведя устрашающую фигуру до безопасного состояния, Странник оторвал от губ флейту и сказал:
— Нет, это слишком далеко, и к тому же в пещерах всегда столько людей. Для него есть отличное местечко в лесах Гарца.
Тенгель Добрый кивнул.
До того как люди вернулись из бомбоубежища, все пятеро покинули палату. И из всех пяти представителей рода Людей Льда видимым был только один — тот, кто был неумирающим, живым. Если бы охранник, стоящий в коридоре, и увидел маленькую, жуткую фигуру, вышедшую, словно в лунатическом сне, из палаты и прошедшую по коридору, ему бы все равно никто не поверил. Так оно и получилось: через несколько дней охранника определили в дом умалишенных.
Но сколько бы потом ни проветривали и не дезинфицировали палату и коридор, все равно там оставалась удушающая вонь, которая, казалось, пропитала собой все стены.
Так и не удалось установить, что явилось источником этой вони.
— Спи, спи, — гипнотизировал Странник Тенгеля Злого, лежащего теперь в глубокой, никому не известной пещере в Гарце, скрытой в зарослях лещины. — Спи, тварь, и оставь в покое Людей Льда и всех остальных людей на земле!
«Здесь его никто не найдет, — подумал Странник. — Здесь ему придется лежать до самого Судного дня!»
Для большей уверенности он еще раз сыграл усыпляющую мелодию, наклонившись над лежащим в пещере существом, так, чтобы звуки лучше проникали в большие, заломленные назад, как у летучих мышей, уши.
Собрав свои последние силы, перед тем, как заснуть, злобный предок сказал:
— Я не забуду, что с вами в больнице был еще один… Тот… тот, который разрушил все. Тот, до которого я никак не могу добраться. Тот, который всегда становится на моем пути и нарушает мои планы. Я… отомщу за себя. Отомщу тому, кто играл на флейте. Отомщу всем тем, кто решил, что смог одолеть меня!
Тенгель Злой еще не был побежден. Он знал, что сон его может продолжаться вечно, если сейчас упустить момент…
Как близко стоит от него этот идиот! Неужели он не понимает, как это глупо с его стороны? Но это как раз и нужно Тенгелю Злому!
Последним волевым усилием это злобное существо, явившееся когда-то из пустых азиатских тундр в горы Норвегии, высвободило из небытия одну свою когтистую руку, подняло ее… и одним молниеносным движением выхватило флейту из рук Странника.
Новая концентрация мысли…
И флейта навсегда была уничтожена в когтях этого дьявольского существа.
Странник ничем не смог помешать этому, все произошло слишком быстро. Тенгель Злой спал теперь вечным сном — если, конечно, ничто не разбудит его…
Но если снова будет сыграна пробуждающая его мелодия, ничто в мире не сможет усыпить его.
Ведь флейта, полученная Странником в 1200-х годах от Крысолова из Хамельна, теперь навсегда утеряна.
Немцы жестоко отомстили за покушение на Гейдриха. Небольшая деревня Лидице с населением в пятьсот человек была полностью стерта с лица земли. Мужчины, женщины и дети — все были убиты, все дома были сожжены, все сравняли с землей.
Так зверски был отомщен этот зверский человек.
Смерть Гейдриха означала для Ионатана большие перемены. Немецкие и чешские охранники уже не обязаны были отравлять ему жизнь в течение месяца. Теперь они могли просто прикончить его.
Через день после смерти Гейдриха он лежал, привязанный к скамье, ожидая пока его палачи решат, какую пытку для него придумать. Ионатан знал, что у него больше нет никаких надежд. Он снова подумал о своем доме и о своих близких, и больше всего он думал о старом Хеннинге, с которым так любил спорить. Ему хотелось теперь попросить у него прощения за все свои ребячески высокомерные утверждения. Ему хотелось сказать этому почтенному старцу, как он любит его.
Но теперь было уже поздно.
Ионатан не плакал. Ледяной панцирь, покрывший его чувствительную душу, предохранял его от слез. Руне умер ради него. Он увлек на опасный путь свою сестру Карине. Что теперь с ней? На нее напали и она, в страхе и одиночестве, совершила убийство. Просто непостижимая трагедия.
Но он не мог больше плакать.
Внезапно дверь открылась, палачи разом повернулись и уставились на вошедшего.
Подобных людей они никогда не видели. Это был высокого роста молодой человек с темно-рыжими волосами и сияющими, как звезды, добрыми глазами. Палачи стояли, молча уставившись на него.
Подойдя к скамье, человек развязал ремни, которыми был опутан Ионатан. Один из охранников хотел было воспрепятствовать этому, но человек только посмотрел на него, и на его красиво очерченных губах появилась мягкая улыбка. Охранник растерянно отпрянул назад.
Ионатан тоже уставился на него.
— Я — Ганд, — тихо сказал ему молодой человек. — Сын Имре. Тебе пора уходить отсюда.
С этими словами он помог Ионатану встать.
Оба вышли из комнаты. Ганду пришлось поддерживать его, потому что юноша сильно хромал.
Когда они вышли во двор, Ионатан почувствовал, как рука Ганда прикоснулась к его лицу. Медленно и осторожно рука погладила его, и больше он ничего не помнил.
Простояв еще с полминуты без движения, палачи опомнились.
— Какого черта! — крикнул один из них остальным. — Как вы могли позволить этому норвежскому ублюдку уйти?
Ему хотелось свалить вину на остальных, хотя он сам тоже был здесь.
Все разом бросились к двери, теснясь и толкаясь, и так же разом выскочили за дверь, словно крем из тюбика.
Во дворе никого не было.
— Но не мог же он просто так исчезнуть! Ищите его, черт возьми!
— Охрана! — крикнул один из них, подойдя к сторожевой будке. — Вы видели, как отсюда вышли двое?
Охранник с автоматом на плече только пожал плечами.
Словно перепуганные куры, палачи разбежались во все стороны. Завыла сирена тревоги.
Но нигде они не могли найти «норвежского ублюдка» и его мистического спасителя.
***
В автомастерской Андре, устроенной в старой кузнице в Липовой аллее, работал один механик. Это был добродушный и приветливый молодой человек, приехавший в Осло из Гудбрандсдалена, чтобы «выбиться в люди». Несколько лет назад он явился по объявлению Андре, которому нужен был помощник в мастерской. С тех пор он и работал здесь, став автомехаником. Он был солидным, толковым, работящим.
Но он был немного медлительным. Не бездарь, вовсе нет. Просто ему свойственна неторопливая манера разговора, так характерная для деревенских жителей. Ему давно уже нравилась Мари, жившая по соседству, и он был очень огорчен, когда она со своей сестрой переехала в дом Кристы, жившей на другом конце Осло.
И вот Мари снова вернулась домой. Притихшая и присмиревшая. Пострадавшая от одного бессердечного негодяя.
Автомеханик Уле Йорген страдал вместе с ней. Всякий раз, когда она бывала в Липовой аллее, он осторожно и вежливо здоровался с ней. Она была бледной и пристыженной, хотя все относились к ней так же приветливо, как и раньше. Но она никак не могла отделаться от чувства стыда.
Однажды Уле Йоргену удалось поговорить с ней о каких-то пустяковых вещах. Она была стыдлива, как лань, потому что ее положение было уже заметно.
После этого Мари заметила, что он существует. Она просто впитывала в себя его внимание и интерес к ней. Они начали смущенно улыбаться друг другу, перебрасываться словами, и вот однажды она по собственной инициативе навестила его в мастерской. Ей и в самом деле нужно было починить велосипед, и это положило начало их прекрасной дружбе. Большего она себе позволить не могла, но серьезность намерений Уле Йоргена и его откровенная увлеченность ею были для всех очевидны. Вся родня только и думала, что о будущем Мари. Только бы сама Мари пошла ему навстречу!
Но Бенедикта предостерегала всех от слишком большого оптимизма. «Не следует навязывать девушке замужество, если она его не любит», — говорила она.
И вот у Мари родилась дочь, которую она назвала Кристель в честь Кристы. Абель мог говорить все, что хотел, по поводу традиции называть детей библейскими именами. Мари хотелось забыть о том, что отцом ребенка был его сын.
Уле Йорген признался Мари, что охотно взял бы на себя заботу о ребенке и был бы девочке отцом, если бы…
Мари тут же ответила согласием. У нее уже было время все обдумать и разобраться в своих чувствах. Бурной страсти к Уле Йоргену она не испытывала, но ведь и преданная дружба — почти столь же прочная основа для брака, как и любовь. Страсть может быстро пройти. Дружба более долговечна.
Вся родня облегченно вздохнула. Мари и Уле Йорген поженились без всякого шума, а в середине лета Мари снова была беременной. Девочке было тогда всего несколько месяцев. И получилось так, как предсказывал Ветле. Его ветвь рода оказалась многочисленной, и у Людей Льда появился шанс в будущем приумножить свои ряды.
Мари была теперь в спокойной, надежной и счастливой гавани, и она с радостью ухаживала за своей маленькой дочкой. Такой человек, как Уле Йорген, был для нее просто находкой — именно такой муж требовался ей, с ее непостоянством чувств. Если бы она вышла за человека, превосходящего ее во всем, она бы еще острее чувствовала свою униженность.
Так что проблемы Мари были теперь решены.
Труднее было с Карине.
Известие о том, что Ионатан находится в Германии, совершенно сразило ее. Все — неизвестная судьба брата, воспоминания о мертвом человеке в лесу, ее отчужденность от парней и в особенности от Йоакима, ее терпеливого друга и идола — все это прижимало ее к земле.
И если бы не Шейн, она вообще не знала бы, как ей жить дальше. Подобно многим женщинам, попавшим в трудную ситуацию, она брала всю вину на себя.
Присутствие Шейна спасало ее. Он нуждался в ее внимании, его привлекало все новое и необычное, и он был таким проказливым, что Карине невольно забывала все дурное, находясь с ним рядом.
Шейн питал слабость к старому шерстяному свитеру. Он, конечно, стеснялся этого, понимая, что это не солидно для взрослой собаки, которой скоро исполнится год. Свитер по рассеянности забыли убрать, когда распускали старье на нитки, и он стал добычей Шейна. Как ему нравился этот свитер! Он обхватывал его передними лапами, кусал, по-кошачьи драл когтями, а потом, наигравшись, засыпал на нем. При этом он был очень чувствителен к критике Эфраима и всегда уходил прочь, обиженно глядя на него.
У соседей появился щенок ньюфаундленда, и они охотно играли вместе. Но Шейн был озабочен тем, что происходило с Руссом (так звали вторую собаку). Русс рос и рос, очень быстро догнав Шейна, а потом и перегнав его. Русс стал широким и тяжелым, как паровой каток, играть с ним становилось просто невозможно, так что радость Шейна оказалась непродолжительной. Ему не нравилось, когда его придавливали к земле и расплющивали всей своей тяжестью.
А как Русс ел! Шейн с удивлением смотрел, как тот бежал со всех ног, с развевающимися от радости ушами, когда ему кричали «Кушать!», и, прежде чем Шейн успевал пронюхать, что это была за еда, кормушка была уже пуста.
Приходя к нему в гости, Русс, прежде всего, отправлялся на кухню и опустошал миску Шейна. Шейн очень обижался. Он так не вел себя, приходя в гости к Руссу. Кстати, у него и не было такой возможности, потому что Русс неизменно заботился о том, чтобы его миска была пустой.
Во всем же остальном ньюфаундленд вызывал восхищение Шейна. Русс был очень находчивым, особенно, гуляя в саду. Когда его хозяева сажали на клумбах цветы, Русс подходил и выкапывал их. Шейну это очень нравилось, но люди никак не могли оценить трудолюбие их собаки. Что же касается Шейна, то он в саду не работал. Он специализировался исключительно на домашних вещах. Он таскал в дом ветки и целые поленья, а потом крошил их зубами на белом, пушистом ковре Кристы. Впрочем, ковер этот был уже не совсем белым. И люди, по своему недомыслию, жаловались, что в ворсе ковра так много щепок. Такой глупости Шейн понять не мог.
Ему разрешили ежедневно приносить газету. Местную газету, которая была достаточно прочной. Он приносил ее на свою овечью подстилку, после чего у него с хозяевами начиналась забавная борьба за нее. Людям, конечно, доставались лишь обрывки бумаги.
Хозяева утверждали, что Шейн неправильно представляет себе свою задачу, с чем он был совершенно не согласен.
Однажды к ним пришли гости. С ними была взрослая собака, к тому же сука. Шейн был совершенно сбит с толку и вел себя просто неприлично. Подняв торчком хвост и заломив уши, он прыгал вокруг нее на прямых, пружинистых ногах. Карине просто покатывалась со смеху, так что ей пришлось отвернуться, потому что не следует смеяться над собакой, у которой серьезные намерения.
«Даме» это не понравилось. Сначала она была очень терпеливой, но после того, как Шейн проявил слишком уж большое рвение, желая угодить ей, она бросилась на него. Это был быстрый и точный бросок. Шейн в страхе отскочил назад, обиженный до глубины души, и принялся тереть лапой нос.
И тут пришли еще другие гости, поскольку в доме праздновали день рождения, и привели с собой еще одну собаку. Это был вполне зрелый «господин», знавший, что почем. Для начала он поднял ногу возле куста роз, растущего у ворот. Потом задними ногами забросал розовый куст землей. Шейн онемел от восхищения. Его черные глаза округлились. Кобель подошел к следующему кусту и проделал ту же процедуру Шейн шел за ним по пятам, впитывая в себя новые знания. Вот бы ему так научиться! И когда чужой пес поднял лапу в третий раз, Шейн не удержался и решил сам попробовать. Бумс! И он повалился на траву. Держать равновесие на трех ногах он еще не мог. Но он тут же вскочил, опасаясь, как бы чужой пес не заметил его промаха.
Потом все собаки уселись вокруг кофейного столика, пристально следя, не упала ли где крошка. И крошки падали — рядом с Карине, Йоакимом и Натаниелем.
Это был великий день для Шейна! Ночью он спал без задних ног, лежа, как убитый, посреди ковра.
Карине очень любила свою собаку. Она могла часами наблюдать за Шейном, хорошо понимая, что он ее спасение.
И в тот вечер она легла спать такой же счастливой, как и Шейн, вспоминая подробности собачьего визита. Вспоминала, как Шейн наелся кислых яблок и вынужден был присесть, как это делали сучки, потому что он сам был почти щенком. И тогда взрослый кобель, с нарочитым безразличием взглянув на него, высокомерно поднял лапу и обдал струей Шейна. Поднялся настоящий переполох, Шейна посадили в корыто. Натаниель с Йоакимом вымыли его, тогда как чужой кобель получил нагоняй от своих хозяев.
Вспоминая об этом, Карине мысленно хохотала. Они были такими хорошими друзьями, она, Йоаким, Натаниель и маленький Шейн. И Криста. Всех их объединяло взаимопонимание. Они вовсе не отгораживались от остальных, просто инстинкт подсказывал им, что они составляют единое целое.
Так протекала жизнь Карине, легко и спокойно на поверхности, но с глубинными потоками страха и депрессии.
Однажды летом 1942 года Абель сказал:
— В Эстланде снова началась эпидемия чумки. А ведь Шейн не привит?
— Я… не знаю, — неуверенно ответила Карине.
— Нет, он не привит, — озабоченно произнесла Криста. — Это просто небрежность с нашей стороны. Наверное, мы должны сделать ему прививку?
— И немедленно! — воскликнула Карине.
— Сегодня мы не сможем, — напомнила ей Криста. — У меня большая стирка, и мне нужна твоя помощь, Карине.
— Давид собирается в город, — сказал Абель. — И Эфраим тоже. — Может быть, поручить это им?
Так они и сделали. Шейн уселся в машину Давида, на которой он очень любил ездить, а Карине только тревожно смотрела им вслед. Что, если они попадут в аварию? Или Эфраим будет дурно обращаться с собакой, ведь он терпеть ее не может.
Но Давид хорошо относился к Шейну, он всегда ласкал его.
Во второй половине дня Эфраим вернулся домой. Один.
— У Давида оказалось много дел, так что я поехал автобусом, — обычным своим недовольным тоном произнес он.
— А Шейн? — тревожно спросила Карине. — Он с Давидом?
Эфраим неприязненно посмотрел ей прямо в глаза. На его лице было агрессивное выражение. В это время из ванной вышла Криста, неся на просушку белье.
— Шейн? — презрительно, словно выплюнув это слово, сказал Эфраим. — Нет, он оказался зараженным.
Улыбка умерла на лице Карине.
А он продолжал с плохо скрываемым триумфом:
— Поэтому ветеринар просто сделал ему последний в его жизни укольчик! Ведь он ничего особенного из себя не представлял и к тому же мог заразить других.
— Нет, это не правда, — сказала Карине, глядя на него глазами раненного животного. Слова ее возмутили Эфраима.
— Ты думаешь, я вру? — спросил он.
Отчаяние Карине вызвало злорадство у младшего сына Абеля от первого брака. Он с триумфом смотрел на нее.
— Нет, нет, — беспомощно произнесла Карине, уходя из кухни. Ничего не видя на своем пути от безутешной скорби, она поплелась в свою комнату.
Бросилась на постель. Она даже не могла плакать. Лицо окаменело от горя, она едва дышала, мысли ее путались, путались…
Она сама должна была отвести его к врачу. В этом ее вина. Ей следовало сделать ему прививку еще несколько месяцев назад. Как бездумно она вела себя! Шейн, маленький Шейн, он был совершенно один у ветеринара, не подозревая о том, что происходит, и с ним не было никого из его близких друзей, хотя Давид и относился к нему хорошо. Шейн погиб… Нет, ей была совершенно невыносима мысль об этом. У нее не было в жизни ничего ценного, кроме этой собаки. Она виновата в том, что Ионатана схватили, ведь если бы она не натворила дел в лесу, Руне не пришлось бы идти туда с ней, и он спас бы Ионатана, как он делал уже много раз.
Руне погиб, об этом узнал Йоаким в Осло от одного из товарищей Ионатана по группе сопротивления. Руне схватили и отправили в Германию. А там его ждала верная гибель, ведь нацисты не любили оригинальные экземпляры человеческой расы, а Руне был по-настоящему оригинален.
О, Господи, что же она наделала?
А тот человек, которого она убила в лесу? Возможно, у него есть семья… Газеты писали о его мистическом исчезновении и поисках. Но Карине так и не осмелилась сама прочитать заметку.
Она погубила человеческую жизнь… возможно даже несколько.
Йоаким. Йоаким желал ей только добра, и она любила его так, как можно любить только в шестнадцать лет. Но она никогда не будет принадлежать ему, потому что она никогда не решится на близость с ним.
Она не могла даже принимать знаки его внимания, это пугало ее, она казалась отвратительной самой себе. Ведь она вела себя в детстве так ужасно! Конечно, она сама виновата в том, что двое мужчин изнасиловали ее.
Шейн…
Она никогда больше не увидит своего маленького Шейна.
Дальше Карине уже не размышляла. Она делала все автоматически: пошла в ванную, открыла аптечку, где, как она знала, Абель хранил свое снотворное.
У Абеля пошаливали нервы, потому что Господь не дал ему способности говорить на чужом языке. И его по ночам мучила бессонница. Криста не сказала ему, что это просто высокомерие. Почему именно он не должен говорить на чужом языке, чем он лучше других?
Пузырек с таблетками стоял на месте. Карине, не задумываясь о последствиях своего поступка, положила в рот целую пригоршню таблеток и запила водой из-под крана.
После этого она вернулась в свою комнату и легла. Она никогда уже не погладит свою собаку, никогда не расскажет своему песику, как она любит его.
Шейна, ее последней спасительной соломинки в этом жестоком мире, больше не было в живых.
Это было последней каплей в чаше горечи и несчастий Карине. Она не могла этого пережить.
***
Ионатан очнулся на опушке леса. Сев, он увидел перед собой колосящееся поле пшеницы. Вдали виднелась деревушка с красными черепичными крышами.
«Германия, — подумал он. — Типично немецкая картина. Но как я попал сюда?»
И тут он вспомнил, где он до этого был. Разве он уже не…
Да, каким-то дьявольским образом он снова очутился поблизости от этого проклятого имения!
Неужели ему придется вернуться туда, на эту жуткую ферму, производящую совершенный, нордический тип людей?
Ему чуть не стало дурно.
— Я вижу, тебе это не нравится, — констатировал смеющийся голос сзади него. Он повернулся.
— Ганд… — улыбнулся он в ответ. — Спасибо за помощь! Я совершенно не понимаю, как я попал сюда и почему ты привел меня именно на это место, но я очень рад снова видеть тебя. Я был болен? Я был без сознания?
— Слишком много вопросов сразу, — засмеялся фантастически прекрасный юноша. — Но я попытаюсь ответить на них. Я усыпил тебя, чтобы ты не увидел того, что происходит, и я переправил тебя сюда вовсе не потому, что хочу бросить тебя здесь, а потому, что ты сам хотел попасть сюда.
— Я? Хотел? Что-то я в этом сомневаюсь!
— Во всяком случае, ты бормотал что-то о девушке, которой пришлось туго, которую прогнали с фабрики Лебенсборн, потому что она не справилась со своим заданием. Поэтому наше возвращение домой несколько осложнилось, но, поскольку ты человек добросердечный, я решил заглянуть сюда.
— Я уже больше не добросердечный, — сурово произнес Ионатан. — Я стал холодным и жестоким после того, как они убили моего лучшего друга.
— Руне мог быть куда более жестоким, чем ты думаешь, — серьезно ответил Ганд. — И твой душевный холод не так глубок, как ты думаешь. Но пока ты здесь отдыхал, я отправился на поиски той девушки, которую они выставили, и нашел ее. Она живет в ближайшем городке, и ей приходится туго. Ее семья тоже отвернулась от нее, когда она вернулась из Лебенсборна как ни к чему не пригодная.
— Хорошо, что ты нашел ее, — сказал Ионатан. — И что ты сделал с ней?
— А это уж тебе решать. Теперь ты отвечаешь за нее.
— Но я же… — растерянно начал Ионатан, никак не ожидавший такого поворота дела. — Но сначала я должен встретить ее. Ведь я даже толком не знаю, как она выглядит, я видел ее лишь мельком в ту ночь.
— Но ведь образ ее прочно осел в твоих воспоминаниях!
— Очевидно, так. Да, я много раз думал о ней. Я настолько возненавидел ту, вторую, которая появилась на следующую ночь, что стал хорошо относиться к первой.
— Хорошо, в таком случае мы навестим ее. Начинать придется тебе самому, так что будь добр!
Дойдя до ближайшего городка, Ганд покинул его, решив переждать в каком-нибудь укромном месте, чтобы не привлекать к себе внимания. Он только показал Ионатану дом, в котором она жила.
Трясущейся рукой Ионатан постучал в маленькую дверь чердачной комнаты.
Они с Гандом заранее обсудили имеющиеся у них возможности.
«Если ты решишь взять ее с собой в Норвегию, у нас будут большие трудности, — сказал Ганд. — В противном же случае наше возвращение домой будет очень простым. Но пусть решает твое сердце».
Дверь приоткрылась, оставаясь на цепочке. Показалось девичье личико.
— Прошу прощения, — начал было Ионатан, но дверь тут же снова захлопнулась.
Он продолжал растерянно стоять, не зная, что ему делать. Уйти ему или снова постучать?
Он так ничего и не придумал, когда девушка, приняв решение, убрала цепочку и открыла дверь.
— Входи, — лихорадочно прошептала она и почти втащила его в комнату.
Они уставились друг на друга, стоя в тесной, убого обставленной каморке. При дневном свете она выглядела иначе, она уже не казалась дурнушкой, хотя ничего особенного из себя не представляла. Волосы у нее были такого цвета, какой требовался в Лебенсборне, во всем же остальном она ничем не привлекала к себе внимания.
— Я… я… — пытался что-то сказать по-немецки Ионатан, но у него ничего не получалось. Наконец, ему удалось собраться с мыслями. — Я так беспокоился за тебя, я так боялся, что с тобой что-то случилось.
Его приход совершенно сбил ее с толку.
— Значит, ты… — начала она, сделав неопределенное движение рукой.
— Что я?.. Что ты хотела сказать?
— Что ты… жалеешь об этом?.. Но я уже больше не обязана…
— Нет, нет, — испуганно произнес он. — Ты совершенно неправильно поняла меня. Я почувствовал симпатию к тебе в ту жуткую ночь и считаю себя виноватым в том, что тебя выставили вон. Мне хотелось убедиться в том, что у тебя все в порядке. Ведь они могли жестоко обойтись с тобой.
В ее наивных глазах сверкнула искорка жестокости.
— Фюрер никогда не ошибается, — сказала она. — Меня выгнали потому, что я была недостойна служить ему.
«Господи, — подумал Ионатан. — Какие они все фанатики!»
Теперь он знал, что ему делать. Было бы просто безумием брать эту девушку с собой в Норвегию, где все так ненавидели оккупантов. И он знал, что никогда не будет испытывать к этой девушке каких-то особых чувств, кроме сострадания и слабой симпатии. Это была девушка не его типа, и с ее отношением к нацизму им не о чем говорить.
Но он совсем не жалел о том, что навестил ее. Он был благодарен Ганду за то, что тот доставил его сюда, он понимал, что со стороны Ганда это было проявлением внимания, потому что он говорил о ней во сне или в забытьи, в которое его погрузил Ганд. Его и в самом деле тревожила судьба девушки.
— Послушай, — решительно произнес он. — Я вижу, что ты живешь не слишком богато. Я бы охотно помог тебе материально, если бы ты позволила. Но у меня с собой нет денег…
Что за нелепость! Он не видел денег с тех самых пор, как покинул Норвегию. И к тому же он выглядел теперь как последний оборванец, как настоящее огородное пугало!
Но девушка просияла.
— Если хочешь… ты можешь получить кое-что за деньги, — опустив глаза, сказала она.
Господи, неужели она ничего не понимает? Неужели она никогда не слышала о дружеской взаимопомощи?
— Об этом не может быть и речи, — с достоинством произнес он. — Я никогда не стану злоупотреблять ситуацией! Об одном я только прошу тебя: обещай никому не говорить о моем визите!
Девушка оказалась настолько глупой, что даже не задумывалась о том, что ждет беглого норвежца в этой стране. Она энергично кивнула.
— Клянусь, я никому о тебе не скажу!
— Прекрасно! Могу я узнать твое имя и адрес?..
Ганд ждал его.
— Я уже знаю, каково твое решение, — с улыбкой произнес он. — Но теперь я снова должен усыпить тебя, потому что нужно как можно скорее попасть домой. Там кое-что произошло, и мы должны немедленно вмешаться в это.
— Но мы ведь теперь так далеко от дома, — с волнением в голосе произнес Ионатан.
— Об этом можешь не беспокоиться, — со смехом ответил Ганд.
Он провел рукой по лицу Ионатана — таким движением, каким закрывают глаза покойнику, и сознание покинуло юношу.
Ганд, потомок черных ангелов, взял его на руки и поднял над землей…
Давид вернулся домой на машине.
— Где же Карине? — растерянно спросил он, входя в большую, уютную кухню, в которой обычно собиралась вся семья. — Я-то думал, что она выйдет встречать нас.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |