Сергей Григорьевич Максимов 13 страница

Глава 4

Крымская карусель

год. Ноябрь. Крым Военно-судная комиссия севастопольского гарнизона, состоявшая из председателя, пяти человек заседателей и делопроизводителя, слушала дело поручика Никонова, обвиняемого в покушении на жизнь генералов от инфантерии Батюшина и Мирка. Изначально предполагаемое короткое разбирательство становилось совсем кратким. Несмотря на представительный состав, комиссия работала со скоростью полкового военно-полевого суда.– Поручик, признаёте ли вы себя виновным? – спросил председательствовавший генерал.– Целиком и полностью, – бесцветным, лишённым каких бы то ни было эмоций, чуть хрипловатым голосом ответил офицер в чёрной гимнастёрке и с перевязанным горлом.– Что вы можете сказать в своё оправдание? – поинтересовался председатель.– А кто вам сказал, что я собираюсь оправдываться? – в свой черёд поинтересовался офицер.– Следует ли понимать ваши слова, подсудимый, как ваш отказ и от последнего слова? – не обращая внимания на неуважительный тон подсудимого, спросил председатель.– Как хотите, так и понимайте, – дерзко ответил подсудимый, – и довольно ломать комедию.Суд, и без того напоминавший представление, действительно превращался в нелепый фарс. Председатель поочерёдно наклонился головой к одним и другим членам суда, находившимся по разным от него сторонам. Покивал, выслушивая мнение. Театрально вздохнул. И, не дав себе труда даже встать, заученно, громко и монотонно заговорил:– За покушение на достоинство и саму жизнь вышестоящих начальников и за действия, несовместимые с честью офицера, согласно Уложению о наказании, руководствуясь Правилами о военно-полевом суде, военно-судная комиссия севастопольского гарнизона постановляет, – председательствующий заглянул в документы, – поручика Никонова Павла Вениаминовича, православного, 1900 года рождения, из дворян, лишить воинского чина и всех знаков отличия за предыдущую воинскую службу с увольнением из рядов Русской армии.Два караульных офицера крепко взяли подсудимого за руки. Неизвестно откуда появившийся третий офицер встал перед поручиком и быстро перерезал перочинным ножом завязки чёрных с белым просветом погон. Сорвал погоны с плеч офицера. Отошёл в сторону.– И приговаривает, – продолжал председатель, – к смертной казни через расстрел.Подсудимый невольно вздрогнул и заметно побледнел. Председатель суда, привыкший заканчивать свою речь заученными словами «приговор окончательный и обжалованию не подлежит», в этот раз опять картинно вздохнул и продолжил:– Учитывая прошение о помиловании подсудимого от генерал-лейтенанта от инфантерии Батюшина и генерал-майора от инфантерии Мирка на имя командующего Русской армии генерал-лейтенанта Врангеля, а также в соответствии с резолюцией командующего Русской армии военно-судная комиссия севастопольского гарнизона постановляет, – сделал паузу, чтобы перевести дыхание председатель, – считать бывшего поручика Никонова Павла Вениаминовича, как гражданское лицо, не подлежащим военно-полевому суду. Освободить подсудимого из-под стражи в зале судебных заседаний. Передать дело для дальнейшего рассмотрения в гражданский суд.Даже человеку, незнакомому с тонкостями судебного делопроизводства, было понятно, что при рассмотрении дела допущены самые серьёзные нарушения. Но никого из присутствующих это даже просто не заинтересовало. Строгость закона военного времени была нарушена в сторону смягчения приговора до фактической его отмены. Случай редкий, но не исключительный, если влиятельная пострадавшая сторона не только не требует возмездия, а настаивает на его неприменении с целью не разглашать обстоятельства совершённого преступления. Которые, впрочем, суд рассмотрел до начала заседания.– Конвой, – скомандовал офицер с чужими погонами в руке, – на-пра-во! На выход… Шагом марш!Начальник конвоя легонько подтолкнул только что помилованного в спину. Придерживая эфесы сабель, конвоиры двинулись к выходу. Остановились в дверях, пропуская в зал другой офицерский конвой, который сопровождал следующего подсудимого.– Военно-судная комиссия севастопольского гарнизона слушает дело штабс-капитана, – без всякого перерыва продолжал председатель суда, – сто тридцать третьего Симферопольского пехотного полка…– Чёрт-те что, – закуривая на пронзительном ветру папиросу, проговорил капитан второго ранга Серов. – Какое-то массовое помешательство. Покушения. Убийства старших офицеров. Самоубийства. Суды.– А что вы, собственно говоря, так волнуетесь? – ехидно заметил Новотроицын. – Может быть, поручик решил так покончить с собой? Почему бы нет? Весьма оригинально. Грех бы на душу не взял. Не сам же на себя руки наложил… А теперь что? Конфуз вместо самоубийства.– Что с другими генералами и офицерами? – спросил Мирк-Суровцев.– Все предупреждены, – кратко доложил Серов. – Но выловить всех стрелков не представляется возможным из-за складывающейся обстановки. Фронт уже не трещит по швам. Фронт просто рухнул. Очевидно то, что покушения и убийства будут продолжаться.– Да растолкуйте в конце-то концов, кто стреляет? И главное – почему? – взорвался Новотроицын. – Если есть списки людей, которых собираются убить, кто-то же эти списки составлял…– Всё проистекает оттого, что наш брат-офицер оказался удивительно бестолков, – горестно заметил Серов.– Он не бестолков, – возразил Мирк-Суровцев. – Он доверчив. Порою даже наивен.– Не надо по одному-двум судить обо всех, – злился Новотроицын. – Я, например, никому не верю, кроме себя самого. Впрочем, себе тоже не верю.Перемены, поразившие Севастополь в последние дни, были горестны и разительны одновременно. Недавняя летне-осенняя праздничность и нарядность красивейшего города разом посерела под осенними дождями и снегом. Переменный ветер, точно гигантский маляр, стремительно перекрашивал город в серо-белые тона. Заодно, уже как дворник, широкими взмахами сметал последнюю жёлтую листву с деревьев, посыпал колючим снегом парки и аллеи.Температура воздуха опустилась ниже минус пятнадцати градусов. И эти минус пятнадцать с северным ветром способны были за несколько минут высосать тепло из всего живого. Все, кто имел опыт прошлогодней эвакуации из Новороссийска, жались к порту и к пристаням. По всему городу на тумбах поверх недавних объявлений о лекциях и концертах известных столичных артистов было расклеено официальное сообщение правительства Юга России. Возле этих сообщений постоянно толпились люди. В который раз перечитывая текст, они тщетно пытались найти в нём хоть какой-нибудь утешительный для себя подтекст или смысл:«Ввиду объявления эвакуации для желающих – офицеров, других служащих и их семей – правительство Юга России считает своим долгом предупредить всех о тех тяжких испытаниях, какие ожидают выезжающих из пределов России. Недостаток топлива приведёт к большой скученности на пароходах, причём неизбежно длительное пребывание на рейде и в море. Кроме того, совершенно неизвестна дальнейшая судьба отъезжающих, так как ни одна из иностранных держав не дала своего согласия на принятие эвакуированных. Правительство Юга России не имеет никаких средств для оказания какой-либо помощи как в пути, так и в дальнейшем. Всё это заставляет правительство советовать всем тем, кому не угрожает непосредственной опасности от насилий врага, оставаться в Крыму. Севастополь, 29 октября / 11 ноября 1920 г.».Даже стилистические ошибки в тексте сообщения свидетельствовали о поспешности, с которой этот документ был написан и отпечатан. Характерной оказалась и дата – и по новому и по старому стилю.– Спасайся, кто может! – в своей манере, коротко, охарактеризовал это сообщение генерал Слащов, так и не нашедший своё место в рядах защитников Крыма. Яков Александрович не раз и не два горько пожалел о своей добровольной отставке после летних боёв под Каховкой. Теперь без должности, без какой-нибудь вооружённой команды под своим началом он ничего не мог предпринять. Не мог даже слабо влиять на происходившие события, переезжая от штаба к штабу, раздражая своим присутствием в войсках сами эти штабы, командиров частей и соединений, как правило, не имевших его авторитета.На парадное крыльцо здания Севастопольского окружного суда в распахнутой шинели без погон вышел недавний подсудимый, разжалованный поручик Никонов. По его растерянному виду действительно можно было понять, что он решительно не знает, как ему поступать и жить дальше. Новотроицын помахал ему рукой. Поручик на плохо гнущихся ногах спустился по ступеням лестницы и подошёл.– Вы вольны дальше распоряжаться своей судьбой сами, – сказал ему Серов. – Постарайтесь распорядиться и судьбой, и самой жизнью с большей пользой для отечества.Мирк-Суровцев, придерживавшийся того мнения, что любой допрос сам по себе не является надёжным инструментом в деле отыскания истины, молча смотрел на человека, который, возможно, пытался его убить. Вспомнил изуродованного польским снарядом бывшего штабс-капитана Ряшенцева. Прошло всего три месяца, а казалось, что целая жизнь. Глядя в глаза Никонову, Сергей Георгиевич сделал масонский знак порядка. Левая рука оставалась опущенной вниз. Ладонь правой руки он поднёс к горлу и выровнял локоть на уровне плеча. Четыре пальца были плотно прижаты друг к другу. Большой палец образовывал по отношению к четырём сжатым перпендикуляр. «Никонов не понимает масонских знаков», – опустив руку, понял Сергей Георгиевич. Точно вспомнив о ранении в шею, незадачливый убийца стал кашлять в кулак. Ни спрашивать, ни даже видеть этого человека Сергей Георгиевич больше не хотел. Но выяснить, в кого конкретно, в Батюшина или в него, стрелял Никонов, всё же было нужно. Серову в морской контрразведке этого сделать так и не удалось.– Вам предстоят непростые объяснения с вашими товарищами, – по-прежнему глядя в глаза разжалованному офицеру, говорил Сергей Георгиевич. – Вас спросят о причинах неудачи. Спросят вас и о чудесном избавлении от наказания за содеянное преступление. Я рекомендую вам объяснить эти факты проявлением доброй воли со стороны последних представителей Контрразведывательного отделения русского Генштаба. Меня же интересует: в кого вы конкретно целились?– А как вы сами думаете? – в ответ поинтересовался Никонов.– Поскольку вы представитель дроздовской дивизии, а значит, монархист, – рассуждал вслух Мирк-Суровцев, – вы скорее всего хотели убить меня.– Почему? – как будто искренне удивился Никонов.Он только сейчас узнал в этом незнакомом капитане Мирка-Суровцева. Без черкески, без бороды, облачённый в офицерскую тужурку, Сергей Георгиевич действительно был не похож на себя прежнего.– Потому что монархисты пока ничего умнее не придумали, кроме как винить во всех русских бедах евреев и масонов, – сделал своё пояснение он. – Батюшин, должно быть, по вашему мнению, жертва названных господ. А что до меня – всё очень даже просто. Если я не еврей – то, в глазах монархистов, непременно масон. А теперь, господа, поспешите в порт к отходящим пароходам.– Идёмте, – схватил Никонова за рукав Новотроицын.– А вы? – удивлённо спросил поручик Мирка-Суровцева и Серова.– Идёмте, идёмте. О них не беспокойтесь, – ответил и за Серова, и за Мирка-Суровцева Новотроицын. – Они не потеряются. Это нам надо ноги уносить.Вот так, даже не попрощавшись, внешне уверенные, что никогда больше не увидят друг друга, бывшие однокашники по Павловскому военному училищу и сослуживцы по Добровольческой армии первого призыва без видимого сожаления расстались.На Нахимовской улице около витрины дорогого магазина одежды, несмотря на мороз и ветер, стояла возбуждённая группа горожан. Обсуждали текст телеграммы за стеклом. Точно утопающие за соломинку, люди готовы были хвататься даже за призрак надежды.«Красную сволочь разбил, советую тыловой развязывать манатки. Генерал Крымский», – гласила телеграмма в витрине.– Видите, господа, – громко говорил, размахивая тростью, какой-то господин в котелке, – пока у нас есть генерал Слащов – Крым будет стоять.– Если это в действительности так, почему нет телеграммы за подписью Врангеля? – резонно интересовался другой господин, одетый в волчью шубу, с собольей шапкой на голове.– Почему, почему? По кочану! – не известно на кого злясь, ответил ему совсем не по-буржуазному господин в котелке.– Трамвай?! – удивлённо воскликнул Сергей Георгиевич.– Ваше превосходительство, давайте задержимся, – предложил Серов, кивая на витрину.– Оставьте, господин капитан. Вам-то не к лицу излишняя доверчивость. Чудес не бывает.Они вошли в незаполненный трамвай, который, непрерывно звеня звонком, медленно двинулся по Нахимовской улице. Казалось, что вагон раздвигал собой людскую толчею. Солдаты различных полков. Пешие и конные. Группами и в одиночку. Офицеры. Чиновники с саквояжами. Представители мелкой буржуазии с чемоданами и узлами в руках. Разношёрстная растерянная толпа проплывала за стылыми окнами трамвая.– Генерал Слащов не волшебник. Это какая-то провокация, – сказал Мирк-Суровцев, заметив на одной из тумб уже известную телеграмму, наклеенную поверх сообщения правительства Юга России.Здесь тоже толпились люди. Телеграмма, как потом выяснилось, была сфабрикована неким капитаном, который объяснял её появление желанием воспрепятствовать панике и своей убеждённостью, что именно генерал Слащов-Крымский возглавит в итоге оборону Крыма. Кто ещё, по мнению автора, был в состоянии остановить красных? Похожие телеграммы по телеграфу получили в Феодосии и Ялте. Там они стали причиной если не паники, то нервозности и озлобления. Вера в авторитет Слащова заставила командиров двух полков отдать приказ о немедленной высадке с пароходов. Давка. Неразбериха. Проклятия в адрес большевиков и белого правительства. И обратная горестная погрузка на корабли.На перекрёстке Нахимовской улицы с улицей Базарной вышли из остановившегося трамвая. Отправились к стоянке извозчиков, на которой одиноко стояла пролётка, запряжённая худой лошадёнкой.– Господам офицерам в порт? Тысяча, – объявил извозчик, как произнёс приговор.– На станцию, – пропуская вперёд Мирка-Суровцева, не согласился Серов. – И по человеческим ценам, – добавил он, занимая место рядом с генералом.– Где они теперь, человеческие цены, ваше высокоблагородие? Вон ведро горячей воды на тысячу «колокольчиков» тянет. Пятьсот с вас будет… Ваша сила, – не особенно удивившись напору одного из пассажиров, согласился извозчик. – Чего вам поперёк скажешь, когда и сила ваша, и власть ваша… Пока ваша…– Наплачетесь ещё от новой власти, – заметил извозчику Сергей Георгиевич.– Любая власть от Бога.– Вот и воздастся вам по делам вашим. Трогай, агитатор, – поторопил Серов, – а не то в контрразведку поедем.– О-хо-хо, – вздохнул извозчик и настегнул лошадку.Чем дальше от центра города, тем меньше толчеи и прозрачнее людской поток. Казалось, что люди стали прятаться. А может быть, мороз и ветер загнал жителей под крыши домов. Севастопольский вокзал казался полупустым. Но сюда уже стали возвращаться те, кто решил остаться в Крыму, или те, кто не мог самостоятельно попасть на какой-нибудь корабль.Вокзал конечной станции бывшей Российской империи начал снова наполняться людьми. Дальше был только порт и пронизанный холодным солёным ветром севастопольский рейд, казавшийся тесным от густо дымящих пароходов, военных кораблей и снующих между ними катеров, шлюпок и рыбацких лодок. Только в одном из залов вокзала было очень тесно – в нём на скамейках и сиденьях, на носилках, которыми был уставлен весь пол, размещались тяжелораненые. Не сговариваясь, генерал и капитан повернули прочь. Не хотелось видеть раненых людей и бессильно переживать об их дальнейшей судьбе.Выяснили, что поезда на Джанкой и Симферополь идут пустыми. Тогда как обратно возвращаются с переполненными вагонами.– В Джанкое уже давно красные. Что до Симферополя, то пока город наш. Но поезд могут перехватить в Бахчисарае отступающие части. Так что, господа, приятной и безопасной поездки не гарантирую, – заявил им комендант.Было удивительно, что в условиях отступления железная дорога вообще продолжала работать. Прошлогодние казни железнодорожников за попытки бастовать и саботировать работу до сих пор не потеряли свою действенность. Зловещий для крымского пролетариата образ Слащова-вешателя продолжал влиять на события. Узнав у дежурного по вокзалу, что состав на Симферополь отправится через час, пошли в ресторан. Долго стучали в остеклённую дверь. Открыл пожилой бородач в расстегнутой солдатской шинели без погон. Вероятно, недавний солдат и швейцар. Теперь ещё и сторож.– Извиняйте, ваше высокородие. Никого нет, – заявил он через полуоткрытую дверь.– Нам и не нужен никто, – непоколебимо объявил Серов. – Проводи-ка, братец, нас к буфету да помоги найти что-нибудь выпить. Да поживее…– Так нет никого…– И хорошо, что нет никого, – отстраняя служителя от двери, сказал капитан второго ранга.Присели за один из столов. Серов откупорил бутылку коньяка. Щедро наполнил два из трёх принесённых из кухни стаканов. Подошёл солдат-швейцар. Молча поставил на стол без скатерти тарелку с жареной кефалью. Так же молча ушёл.– Ну вот. Надо полагать, он нам предлагает начать учиться есть рыбу руками, – беззлобно, но с раздражением заметил Серов.– Оставьте его. Я лично не голоден.– Да и меня, признаться, от всего воротит.Чокнулись стаканами с коньяком. Молча выпили. Чуть помолчали.– Позвольте вас поблагодарить за помощь и участие в моих делах, – нарушил тишину Мирк-Суровцев.– Не стоит благодарности, ваше превосходительство. В Симферополе вас ждут. Любая посильная помощь вам будет оказана. Позвольте спросить?– Конечно. Слушаю вас…– Я никак не могу поверить, что у нас нет никаких шансов для дальнейшей борьбы. Вот лично вы, на что-то же вы надеетесь, если отправляетесь на встречу с красными частями.– Ни на что я не надеюсь. У меня просто нет выбора. В последнее время в меня подозрительно часто стали стрелять бывшие офицеры, – попытался отшутиться Мирк-Суровцев.– Я знаю больше, чем многие, но ничего не понимаю в происходящем.– Теперь понять просто. Белое движение обречено. С того самого времени, когда союзники предали Колчака и передали большевикам золотой запас России. Кстати, вы знаете о ноте союзников, вручённой Врангелю после отставки Деникина?– Как и все, могу питать своё воображение только слухами.– Речь шла о том, что союзные правительства вступают в переговоры с большевиками. Понимать следует так, что Англия и Франция вполне довольны итогами мировой войны и русской революции. И с чего им быть не довольными? Германия повержена и разоружена по условиям Версальского мира. Россия из-за своей революции исключила себя из числа стран-победительниц. А итоги нашей внутренней войны просто превзошли все ожидания. Россия потеряла целостность и обессилена братоубийством. Мы больше не великая держава. Части империи мало того что заявили о своём выходе из состава государства, но и превратились в агрессивных и алчных соседей. Сейчас и с Польшей граница будет проходить по землям Белоруссии и Украины. Я уже не говорю, что русский Дальний Восток и Приморье в руках японцев.– Так, значит, заговор сионских мудрецов существует?– Да бросьте вы, Виталий Григорьевич. Оставьте разговоры о сионских мудрецах и об их протоколах полковнику Новотроицыну и поручикам-монархистам вроде Никонова. Есть сговор. Есть устойчивый сговор западных политиков и еврейских банкиров. И этот сговор – вещь столь древняя, что когда он сложился, протоколов ещё и не писали. Только-только расписки и векселя научились составлять. Сговор вообще не предполагает никаких протоколов. Вот у нас с вами сговор против большевиков. Мы что, будем это скреплять подписями под документом?– Но кто-то же написал «Протоколы сионских мудрецов»?– Талантливый и умный аноним. И не стоит так удивляться. Чему удивляться, если авторство пьес Шекспира у многих до сих пор вызывает сомнение. Англичанин по фамилии Макферсон древний кельтский эпос, представьте себе, сфальсифицировал. Неизвестный двадцатишестилетний поэт взял да и создал гениальный эпос. Англичане вообще большие мастера по части подделок и выдумок. Есть основания предполагать, что и теорию Дарвина они в обиход запустили с весьма прагматичной целью, – рассмеялся Мирк-Суровцев.Сергей Георгиевич живо вспомнил давнюю беседу под коньяк с генералом Джунковским в день своего возвращения в Петроград из кайзеровской Германии. На квартире генерала Степанова бывший начальник корпуса жандармов ожидал назначения в действующую армию, поглощая коньяк, развращая, тогда ещё штабс-капитана, Мирка-Суровцева антисемитскими речами и утверждениями. Вспомнился недавний разговор с Батюшиным, который назвал нынешнее своё состояние следствием давнего поражения на поле еврейского вопроса. Действительно, кто в 1914 году задумывался о том, что на полях сражений великой войны проживает две трети европейского еврейства?Разлив по стаканам очередную порцию коньяка, Серов точно прочитал его мысли:– Ваше превосходительство, Сергей Георгиевич, но у большевиков действительно еврейское засилье на руководящих постах.– В прежней русской жизни такого их количества не было, – согласился он с капитаном, – презираемое и часто гонимое европейское еврейство станет, если уже не стало, разменной монетой в большой игре англоязычного мира с миром остальным. Сейчас они, вооружённые убеждённостью в своей богоизбранности, влезли во все сферы и русской, и европейской общественной и политической жизни. И чем это для нас и для них самих обернётся – никто пока не скажет. Думаю, ничем хорошим это не закончится.Опять вспомнился разговор с генералом Джунковским. Теперь уже он сам генерал. А перед ним младший по званию офицер, которому нужно что-то объяснять. «Сколько Серову, интересно, лет? Вероятно, мы ровесники», – решил он. А ещё он ощутил непростое внутреннее соответствие своему чину. Поднял стакан, предлагая выпить. Выпили. В этот раз отломив для закуски по небольшому кусочку жареной рыбы. Опять помолчали.– Я был близко знаком с двумя примечательными генералами-монархистами. В своё время они не упускали случая, чтобы ни надавать по лицу Григорию Распутину. За его семитолюбие и за его дурное, по их мнению, влияние на двор. А накануне революции эти генералы стали отчаянно Григория защищать. И от кого? От монархистов же, которые устроили травлю Распутина в единых рядах с либералами. И Распутина надо было защищать. Потому что он хотел прекратить войну. Но это не надо было союзникам. Прежде всего англичанам. В результате монархисты Юсупов с Пуришкевичем и великий князь Дмитрий Павлович прикончили Григория Ефимовича. Но под присмотром офицера-англичанина Освальда Рейнера. Нашего с вами коллеги и, в сущности, милого человека, если бы ещё не его педерастические наклонности. В результате война продолжилась с результатами только что мной перечисленными.Серов молчал и внимательно слушал.– Революция и любая гражданская война, – размышлял вслух Сергей Георгиевич, – нуждается именно в инородцах. И большевики это поняли. Ни латышам, ни китайцам, ни немцам, ни евреям нас не жалко.– Ваше превосходительство, но у вас же немецкая фамилия, – заметил чуть захмелевший Серов.– Какой русский не гордится присутствием в своей крови – крови других народов, – парировал Суровцев. – Как там у Лермонтова? «Доктор Вернер был русский. Впрочем, я знал одного Иванова, который был чистокровным немцем».Теперь пришла очередь улыбнуться Серову:– Да уж. Мой дед по материнской линии – чистокровный поляк. Если таковые, конечно, возможны, – сказал капитан смеясь.– Мы русские офицеры. Этим всё и сказано. И точно так, как революции нуждаются в инородцах, любое государственное устройство нуждается в корпусе национальных офицерских кадров. Если, конечно, не прибегает к услугам наёмной армии. Для служащих по найму и за деньги «честь имею» неприемлемо.В застеклённую дверь ресторана снова стучали. Солдат-швейцар прошёл мимо, бормоча себе под нос унылые проклятия. Не прошло и минуты, как к столу шумно присел полковник Новотроицын. Серов опять наполнил стаканы.– Поручик стрелял в вас, ваше превосходительство, – объявил Новотроицын результаты своего расследования. – Его предупредили, что вечером у Батюшина будет офицер, переодетый генерал, отирающийся вокруг Слащова и Батюшина. Словом, тёмная личность и прочее.– Всё встало на свои места, – объявил Мирк-Суровцев, поднимая свой стакан.– Пояснений мы не дождёмся, – закусывая рыбой, пачкая руки и не смущаясь этого, предположил Новотроицын.– Отчего же? Всё теперь объясняется само собой. Накануне покушения Николай Степанович Батюшин выяснял две вещи. Первое – его интересовало содержание переговоров Врангеля с союзниками и полный текст ноты британского правительства. А второе, это можно считать и первым, – обстоятельства убийства в Константинополе начальника штаба армии Деникина генерала Романовского. Добавьте к этому тот простой факт, что союзники сняли своё наблюдение с квартиры Батюшина. Если где-то русский монархист выстрелил в русского монархиста, то рядом непременно стоит офицер английской разведки. Это уже почти аксиома.То, что было очевидно для Мирка, совсем не укладывалось в головах обоих офицеров. Действительно, 22 марта 1920 года в помещении русской миссии в Константинополе, сразу по прибытии из Севастополя, был убит начальник штаба генерала Деникина Иван Павлович Романовский. Связи этого убийства с покушением на Мирка-Суровцева офицеры не понимали.– Николай Степанович Батюшин выяснил следующее, – четко объяснял Сергей Георгиевич, – стрелял в Романовского некий Харузин. Убийца ожидал Романовского в бильярдной, через которую генерал проходил во двор миссии. Шел он за какими-то важными документами. Если вы не знали, то знайте – генерал Деникин вывез с собой весь архив Белого движения. О судьбе этого архива остаётся только гадать. Особенно если знать, что сразу после убийства начальник международной полиции в Константинополе полковник Боллард ввёл на территорию миссии подразделение британских солдат.– Так Романовский не масон? – перестав жевать, спросил Новотроицын.– Николай Павлович, ты что, сам не понимаешь и не видишь? Масонство не есть самостоятельная сила. Это такой же инструмент для разрушения государственных устоев, как марксизм или анархизм. Я был лично знаком с Романовским по совместному заключению в Быхове. Среди «быховцев» был только один генерал, имеющий масонское прошлое, – Корнилов.– Быть этого не может! – изумился Серов.– К тому времени, – не обращая внимания на бурную реакцию Серова, продолжил генерал, – Корнилов прервал связи с военной ложей и был радирован. Он уже понял, что его пытались использовать в неблаговидных целях. Я это знал. А Лавр Георгиевич знал, что я это знаю, и, кажется, был благодарен, что я никоим образом своих знаний не проявил. Так вот Романовский никогда масоном не был. Теперь это ясно окончательно.«Зачем я всё это им рассказываю? Пожалуй, что и довольно откровенности», – подумал он. Но всё же не удержался. Он знал ещё и то, что председатель правительства генерала Врангеля и бывший министр земледелия Александр Васильевич Кривошеин тоже считался русской контрразведкой причастным к масонским организациям. Но он принадлежал к так называемому арьергарду русского масонства.– Есть все основания предполагать, – продолжил он, – что даже крупные назначения в русской армии согласуются с союзниками. Иначе Слащов сейчас командовал бы обороной Крыма, а Батюшин не находился бы «в распоряжении командующего». Николай Степанович Батюшин занимался бы тем, чем он и должен был заниматься, – контрразведкой. Как, впрочем, и я. А ты, уважаемый Николай, сейчас не сидел бы здесь, а командовал бы полком в корпусе Слащова. Вместо этого вакханалия никому не подчиняющихся контрразведок, тотальная подозрительность и, насколько это возможно, идейное разобщение армии. Задача союзников проста – на турецкий берег должна ступить идейно и морально подавленная и разложённая армия. Которую при первой возможности постараются разоружить как опасную и больше не нужную вооружённую силу. А господа офицеры предпочитают и продолжают стрелять в себя и друг в друга.Во всём вагоне он был единственным пассажиром. Желающих ехать в сторону фронта не было. В других вагонах набралось бы не более двух десятков человек. В основном гражданские люди, которые, поддавшись первому порыву бежать, теперь поняли, что бежать им некуда. Никому не нужные уже в Севастополе, они понимали, что в Константинополе – Стамбуле им, безоружным и без средств, вовсе рассчитывать не на что и не на кого. С горечью он заметил в числе отъезжавших нескольких молодых офицеров с барышнями. Они образовывали внятные и устойчивые любовные пары, которые не желали распадаться под действием внешних сил.Молодые люди наивно надеялись на то, что в царившей неразберихе о них просто забудут. Больше всего он опасался, что машинисты могут остановить состав где-нибудь на перегоне. И тогда придётся двигаться пешком. А это было почти невозможно в условиях обрушившегося фронта и царивших в горах многочисленных «зелёных» банд. Лютая, пронизанная ветром крымская зима 1920–1921 годов началась с ноября месяца. Поезд шёл почти безостановочно до самого Симферополя. На всех парах, чтобы не быть задержанным, проскочил станцию Бахчисарай.Выйти из вагона на перрон симферопольского вокзала оказалось невозможно. Вооружённая толпа людей буквально внесла его обратно в тамбур. Выручило то, что дверь в противоположную сторону оказалась незапертой. Он открыл её и спрыгнул на землю. И вовремя. С двух противоположных концов состава бежали густые толпы отъезжающих.Как и обещал Серов, в Симферополе его встретили радушно. Перво-наперво напоили горячим чаем. Отец капитана второго ранга, адмирал в отставке Григорий Александрович Серов, был деловит и подтянут, несмотря на свои преклонные года.– Лошадь для вас пришлось сначала отстаивать от мобилизации. А теперь другая опасность. Предприимчивые татары стали где скупать, а где и воровать лошадей. Право слово, хуже цыган.– Зачем? – не сразу понял Мирк-Суровцев. – Зачем столько лошадей татарам? Большевики всё равно их реквизируют.– Как зачем? На мясо, – не скрывая презрения, произнёс Серов-старший. – На колбасу – извиняюсь.Мама Серова живо напомнила Сергею Георгиевичу его тётушек. Если б не знать, что у неё взрослый сын, то ей едва ли можно было дать её годы. Дочитав письмо от сына, она обратилась к мужу:– Григорий Александрович, имейте милосердие. Молодой человек и без того насмотрелся и наслушался ужасов.– Это, душа моя, ещё не ужасы. Ужасы начнутся, когда сюда придёт Будённый.Будённый. Как проклятие, как имя нарицательное наступающего ужаса и хаоса произносилась эта фамилия по всему Крыму. «Будённый», – говорили в отступающих частях. «Будённый», – повторяли в городе. Сведения и слухи об огромных массах красной конницы, переправившейся через Сивашский залив и вышедшей на Литовский полуостров, большинство крымчан связывали с именем этого командарма. Что было совершенно несправедливо. На крымскую землю первой вступила совсем не эта армия. На южный берег Сиваша в межозёрное дефиле Солёное-Красное вышли части Второй конной армии под командованием Филиппа Кузьмича Миронова.Ликвидируя угрозу окружения, вышедших, казалось бы, на оперативный простор 51-й и Латышской дивизий в районе станции Юшунь, части Миронова накрепко схватились с конным корпусом генерала Барбовича. В ожесточении суточного боя вызревало новое, большое сражение. Конное… Оно и произошло.Под Карповой Балкой корпус Барбовича с Кубанской кавалерийской бригадой при поддержке офицерских батальонов корниловской и дроздовской дивизий создал угрозу красным частям в районе Армянского Базара. Под ударом белых также оказались тылы 51-й стрелковой дивизии красных.Предстояло неминуемое крупное сражение конных соединений. Оно, казалось, и началось, когда ряды красной и белой конницы, с полным осознанием ответственного момента борьбы за Крым, сосредоточились и начали стремительное сближение. Казалось, что ничего более страшного и кровавого не может и произойти, как только непримиримые враги сшибутся друг с другом в жуткой и отчаянной рубке встречного конного боя. Такой жестокой рубки, которая должна была состояться, наверное, не было бы со времён наполеоновских войн. Но произошло нечто ещё более кровавое и невообразимое, одновременно и современное, и до фантастичности обыденное событие. Такого не было даже под Бузулуком…При сближении с противником красные эскадроны вдруг стали расходиться в стороны своих флангов. Конница белых всё более оказывалась в неуправляемом и катастрофическом положении, когда разрывать свой строй, чтобы начинать преследование уклоняющегося противника, было невозможно. Становилось невозможным и сохранить прежний наступательный порыв, коль скоро противник предпочитает уйти от прямого столкновения. Нервозность неуправляемой ситуации от всадников передалась лошадям. Передовые ряды белой конницы стали смешиваться. В то время как все последующие волны конников стали напирать на передние. Они точно грубо толкали в спину терявших порыв передовых всадников.Здесь и произошло то, что в будущем одни ненадолго посчитали великой победой, а другие сочли своим величайшим коварным и подлым разгромом. В центре порядков красной конницы оказались тачанки пулемётного полка Кожина из экспедиционного корпуса Махно. По всем документам советского периода эта воинская часть прошла под названием Особая кавалерийская бригада 2-й конной армии под командованием Семёна Каретникова (Семёна Каретника).Махновцы на своих тачанках, вылетев вперёд, теперь одну за другой останавливали пулемётные повозки. И вот сначала один, затем второй, и третий, и четвёртый пулемёт ударили свинцовыми струями по рядам белогвардейской конницы. Слаженно, заранее отрепетировав в прежних боях эти маневры, махновцы выставляли и выставляли на импровизированные огневые позиции новые и новые тачанки. Пока все двести пятьдесят пулемётов экспедиционного корпуса не начали одновременно расстреливать свой боезапас в ряды летевшей на них белогвардейской конницы.Плотность огня была такова, что за несколько минут пулемёты выкосили в боевых порядках белых огромный кровавый коридор, устеленный трупами людей и лошадей. Ни до, ни после ничего подобного в военной истории не было. Можно только посчитать. И эти расчёты в прямом смысле убийственны. 250 пулемётов со скорострельностью 250–300 выстрелов в минуту. Это не менее 62 500 пуль в одну минуту. Более тысячи выпущенных пуль в одну секунду! На относительно узком пространстве фронта.Красная конница, заново выстроившись для атаки на своих флангах, начала преследование смешавшихся и рассеянных белых частей. Белые бежали. Отдельная кавалерийская бригада, двигаясь переменным аллюром, к вечеру 11 ноября настигла отступающего противника. Вслед за махновцами в плечи отступающих белогвардейцев мёртвой хваткой вцепились 2-я и 21-я кавалерийские дивизии. К восьми часам утра следующего дня указанные части вышли к станции Джанкой. А южнее Джанкоя у станции Курман-Кемельчи основные части Второй конной медленно, но верно уже ломали плохо организованное сопротивление смешавшихся при отступлении других частей Русской армии генерала Врангеля. К вечеру двенадцатого ноября дело было кончено. Захватив за три дня свыше двадцати тысяч пленных, огромные запасы вооружения и другого военного имущества, окровавленная, потрёпанная в боях армия Миронова вместе с махновцами остановилась перед зрелищем бегущего противника.Путь в Крым был окончательно открыт. А что до Будённого, то только на другой день, 13 ноября, когда Врангель объявил эвакуацию, конармия товарища Будённого ступила на крымскую землю.В крымских портах полным ходом шла погрузка на военные корабли и гражданские пароходы. За сам факт эвакуации сначала упрекнут, а затем обвинят красного командарма Филиппа Кузьмича Миронова – лихого казака, дослужившегося в царской России до звания войскового старшины, иначе говоря, подполковника, и получившего пожизненное дворянство. Награждённый офицерским Георгием и четырьмя другими царскими орденами, в Красной армии командующий Второй конной Миронов был награждён почётным революционным оружием и орденом Красного Знамени. Уже однажды арестованный, приговорённый к расстрелу и помилованный в 1919 году, он будет снова арестован в феврале 1921 года. Через три месяца после описываемых событий.Именно конных мироновцев и махновцев встретил Суровцев на улицах Симферополя. «Столько тачанок не могло быть ни у кого, кроме махновцев», – сразу понял он. «Не возьмёшь», – самодовольно гласили надписи спереди. «Не догонишь», – нагло заявляли надписи сзади тачанок. Можно было посчитать эти передвижные пулемётные гнёзда за трофейные. Но куплет песни, которую распевали под гармошку подвыпившие, до зубов вооружённые, израненные победители, не оставлял никаких сомнений в том, кто захватил город:А первая пуля, а первая пуля… А первая пуля, дура, ранила коня. А вторая пуля, а вторая пуля… А вторая пуля, дур-ра, ранила меня. И уже не только махновцы, но и красноармейцы-мироновцы подхватывали припев:Любо, братцы, любо! Любо, братцы, жить! С нашим атаманом не приходится тужить! – Это не части Будённого, – авторитетно заявил генерал Серову-отцу.– А кто же тогда ещё это может быть, если не Будённый? – удивился отставной адмирал.– Почему-то махновцы…– И что вы намерены предпринять?– Ждать Будённого, – кратко ответил Суровцев.

Дата добавления: 2015-08-28