Сергей Григорьевич Максимов 4 страница

Глава 5

Знаки различия

год. Февраль. Москва Младшая стенографистка второго отдела НКВД СССР Лина Брянцева, чуть пригнувшись, точно вошла в просторный салон чёрного служебного «опеля». Стройной и миниатюрной Лине было просторно на заднем сиденье огромного автомобиля. Здесь без труда уместились бы три или даже пять таких, как она, девушек.– Куда едем, мадам? – попытался пошутить водитель – молодой парень из числа стрелков срочной службы.За семь лет московской жизни она так и не научилась отвечать на хамские шуточки молодых москвичей. Но сегодня был такой день и такое настроение, что она без труда нашлась что ответить. Постоянно сталкиваясь с устойчивым вниманием к своей персоне со стороны мужчин-начальников, она точно обрадовалась возможности достойно дать отпор рядовому чекисту:– Дорогу забыл? У меня есть знакомый доктор… Попрошу его, чтобы освежил тебе память…Несмотря на ее столь незрелый возраст и нежный голос, многозначительная угроза девушки произвела на молодого человека ошеломляющее впечатление. Он нервно задёргал ключ зажигания, несколько раз не к месту нажал ногой на стартер. Едва заведясь, машина сорвалась с места.– А двигатель разогревать не надо? Балда, – беззлобно добавила девушка и улыбнулась.Получилось, что водитель своей реакцией поднял ей настроение. «Да и с чего мне горевать?» – думала Лина. «Ну, отругал меня Судоплатов. Ну и что с того? Война идёт, потому все и ругают друг друга. За что хвалить? Немцы только что под Москвой были. Главное, что не отстранил от работы. А значит, всего через десять или пятнадцать минут увижу того, из-за кого только что отчитывали», – рассуждала стенографистка.– Не могу же я Суровцеву сказать: «Товарищ генерал, возьмите меня с собой в Генеральный штаб», – несколько минут назад резонно заметила Лина начальнику отдела Судоплатову.– Конечно не можете. Но знать, с кем он там встречался и по каким вопросам, вы просто обязаны, – скорее для порядка, чем серьёзно добавил Судоплатов.«Ну, это Павел Анатольевич дал маху, – была уверена Лина. – Он ещё попросил бы снимать копии со служебных записок на имя Сталина, которые составляются в особой группе чуть ли не каждый день».– Вы же шахматистка… Вы должны просчитывать несколько ходов вперёд…– Шахматы – это совсем не то, что о них думают, – искренне ответила Лина.Призёр всесоюзных шахматных турниров Лина Брянцева никогда не применяла шахматный подход к жизненным ситуациям. Напротив, жила скорее сердцем, чем умом. Но шахматы стали для неё той путеводной нитью, потянув за которую она разматывала теперь клубок собственной судьбы. Благодаря шахматным победам девушка, как было принято говорить из «пролетарской семьи», стала студенткой престижного Московского института физической культуры. Отучившись два курса, перевелась в ещё более престижный Московский институт философии, литературы и искусства, куда детям из пролетарских семей был и вовсе путь заказан.Причиной перевода оказались средние физические данные, которые не позволяли ей быть успевающей в других видах спорта, которыми студент-физкультурник был обязан владеть. Чрезмерные физические нагрузки приводили уже к тому, что она стала давать худшие результаты по специальности – шахматам. Потом началась война. Заявление о добровольном вступлении в армию. Собеседование в военкомате. Диверсионно-разведывательная школа.Ей нравилась её служба. Нравилось общаться с этими, ещё не полностью реабилитированными, занятыми невидимой, кропотливой и важной аналитической работой людьми. Она воочию видела, как особая группа маршала Шапошникова буквально разбирала завалы противоречивых сведений, боролась с хаосом в восприятии событий, ликвидировала информационные тромбы в понимании боевой обстановки. Буквально на её глазах группа перешла к экспертным оценкам приказов и решений управлений Генерального штаба и штабов родов войск.Группа уже разбирала действия командования фронтов. Анализировала действия войск противника. Готовили также рекомендации по изменению учебных программ и планов для военных училищ и Академии имени К.Е. Ворошилова. Документы, созданные в особняке на Пречистенке, ложились на стол сначала к Шапошникову, а затем на стол кремлёвского кабинета самого Сталина. Военачальники самого высокого ранга не раз и не два имели возможность убедиться, что Верховный главнокомандующий не просто знает обстановку, а детально в ней разбирается. Как сказали бы позже, «он в теме».16 октября 1941 года вместе с судьбой столицы решалась и судьба этого секретного подразделения. Начальник группы генерал Михаил Иванович Делорэ не питал иллюзий в отношении будущего своих подчинённых в случае захвата Москвы немцами. Эвакуации даже не предполагалось. Москву в тот день охватила паника, едва не превратившаяся в катастрофу. Охрана, как выяснилось позже, получила приказ: в случае прорыва противника уничтожить следы деятельности группы… Что ожидало личный состав, было понятно всем без слов и приказов. И никто их даже не хватился бы. Мало что кому объяснили бы и тела расстрелянных людей без всяких документов и облачённых в военную форму без знаков различия…С началом нового 1942 года наладилась обратная связь с вышестоящим руководством. Всё чаще и чаще не только из Кремля, но теперь уже из Генерального штаба просили «проработать» тот или иной вопрос. И вопросы иногда оказывались самыми неожиданными. Эти задания и поручения всегда были из разряда особо секретных. Закрытый режим работы «шарашки» маршала Шапошникова, как её уже стали называть немногие посвящённые, исключал всякую утечку информации. Даже право выхода в город имели только руководители – генералы Делорэ и Суровцев, которые, впрочем, этим правом не пользовались. Идти им было некуда.Точно азартный карточный игрок мешавшую карту, Суровцев, не скрывая раздражения, хлёстко бросил на рабочий стол брошюру из плотной серой бумаги. Генерал Делорэ вздрогнул от неожиданно громкого хлопка и обернулся.– Давайте-ка, голубчик, чаю попьём, – предложил Михаил Иванович. – Я смотрю, вам сегодня решительно не работается. Идёмте, идёмте, – вставая со своего рабочего места, продолжал он. – Тем более вот-вот прибудет ваша очаровательная помощница. Потом и других гостей встречать будем… Я, ей-богу, волнуюсь.Сегодня они против обыкновения оба были в генеральской форме. Вопрос о возвращении званий и наград их подчинённым окончательно еще не был решён. С реабилитацией других работников группы руководство не спешило.Суровцев встал, поправил ремень. Одновременно большими пальцами ладоней убрал складки на генеральской гимнастёрке. Воинское звание его, как и у Делорэ, было генерал-лейтенант, о чём красноречиво говорили три звезды в петлицах и широкие полосы из золотого галуна на рукавах. Как и у Делорэ, на груди у Суровцева был орден Боевого Красного Знамени и юбилейная медаль «XX лет РККА». Эти знаки воинской доблести у Суровцева были абсолютно новые – ни единой царапины, ни единой потёртости. Тогда как орден и медаль Делорэ, это бросалось в глаза, были значительно старше.Награждён Суровцев был в конце 1941 года за успешное проведение секретной операции на территории Финляндии. По словам начальника разведывательного управления НКВД Павла Михайловича Фитина, сам верховный распорядился ещё и о юбилейной медали.– Не забудьте вручить задним числом юбилейную медаль, товарищ Фитин. Не нужно провоцировать окружающих на лишние вопросы. Пусть все видят, что генерал Суровцев все последние годы был в строю, – распорядился Сталин.– Это что за книжицу вы так зло швырнули? – поинтересовался у Суровцева Делорэ.Не далее как полчаса назад Суровцев поставил ему обезболивающий укол. Генерал в последние месяцы сильно болел. Несмотря на тяжёлую болезнь, руководитель группы не терял врождённого любопытства. Больные люди, как правило, эгоцентрики, мало интересующиеся делами окружающих. Но это не относилось к Михаилу Ивановичу.– Можете посмотреть, Михаил Иванович, – разминая плечи после длительного пребывания за столом, ответил Суровцев.Делорэ взял со стола своего заместителя брошюру. Дальнозорко отодвинув ладонь с книжкой на расстояние вытянутой руки, прочитал вслух заглавие:– Инструкция по организации мелких местных партизанских отрядов.– Вот-вот. Именно «мелких» и «местных», – не скрывая досады, подчеркнул Суровцев. – Главное политическое управление ничего другого не придумало, кроме как перепечатать инструкции времён Гражданской войны и интервенции.Суровцев подошёл к своему столу, порывисто схватил обеими руками целую груду книг.– А вот этого всего будто и вовсе не было, – сказал он и в беспорядке свалил книги обратно на стол. – Давыдова не было! Фигнера не было! Вуича не было! Сухотина не было, – взмахивая рукой, произносил он фамилии отечественных военных, в разное время занимавшихся теорией партизанской войны. – Гершельман! Клембовский!– Ну-ну. Не кипятитесь, – мягко произнёс Делорэ. – В конце концов нас здесь всех и собрали, чтоб мы давали конкретные и независимые рекомендации. А самое главное то, что наша работа нужна. Можно гордиться одним тем, что ваши последние труды получили одобрение на самом высоком уровне.– Ваша правда, – успокаивался Суровцев. – Хотя мысль не наша. Сами знаете, чья это мысль. Я в этом деле технолог, и не более того. А день у нас сегодня действительно знаменательный.– Идёмте в столовую, – забирая со стола пустые стаканы в медных подстаканниках, приказал Делорэ.По широкой лестнице они спустились на второй этаж. В столовой был большой стол, покрытый белой скатертью с кистями. С украшенного старинной лепниной потолка свисала огромная хрустальная люстра на бронзовом каркасе с такими же бронзовыми цепями. В ближнем углу ещё один стол с огромным самоваром. В дальнем углу маленький кабинетный рояль.Едва генералы вошли, следом за ними появился комендант объекта – лейтенант госбезопасности.– Товарищ генерал-лейтенант, – обратился он к Делорэ, – прибыла Лина.– Приглашайте её сюда, – распорядился Делорэ. – Что-то ещё?– Звонили из наркомата обороны. Гости к нам также выехали.– Что ж, пойдёмте их встречать. А вы, Сергей Георгиевич, встречайте нашу Лину прекрасную, – распорядился Делорэ.При освобождении из тюрьмы и откомандировании в особую группу руководство НКВД обязало Суровцева писать ежедневные отчёты о своей необычной, новой деятельности. Это сильно его тяготило. Переговорив с маршалом Шапошниковым и взяв за основу работы принцип «не делать ничего, что приходилось бы потом скрывать», он уже сам попросил прислать ему стенографистку и машинистку в одном лице. С единственной целью – не тратить драгоценное время на отчёты. Точно издеваясь над бывшими арестантами, чекисты прислали на редкость красивую и привлекательную девушку Лину Брянцеву.Небольшого роста, стройная, с красивой фигурой Лина уже первым своим появлением едва не сломала рабочий настрой, царивший в особняке. По делу и без дела в рабочий кабинет Делорэ и Суровцева зачастили с докладами все их подчинённые. Лина, как магнит – иголки, притягивала к себе мужской коллектив особой группы. Генералам пришлось одновременно проявить и железную волю командиров, и тактичную мягкость дипломатов.– Товарищи командиры, – обратился к подчинённым Суровцев, – ваши сладострастные взгляды, обращённые к юной особе, совсем не уместны в вашем положении. Всякий, кто осмелится словесно, действием, даже взглядом, выказать неуважение к сотруднице аппарата наркомата внутренних дел, отправится по месту предыдущего пребывания… Даже невинный интерес будет расцениваться как нападение…Разжалованные и до сих пор не реабилитированные подполковники и полковники и даже два генерала подавленно молчали. Так же молча, выслушала замечание и сама виновница всеобщего смятения. С Линой беседовал Делорэ:– Голубушка, – по-отечески говорил Михаил Иванович, – военная форма положительно вам к лицу. Давайте закрепим именно эту форму одежды для работы. Пощадите и подчинённых, и меня, старика.Суровцев невольно улыбнулся. Высокая грудь Лины, казалось, была особенно вызывающе хороша именно в военной форме.– Дочь мне напоминает, – уже оставшись наедине, признался Делорэ Суровцеву. – А вы что, собственно говоря, улыбаетесь?В ответ Сергей Георгиевич ничего сказать не мог. А что он мог сказать? Женат так никогда и не был. Детей не имел. Потому никаких чувств, даже отдалённо напоминавших отцовские чувства, по отношению к девушке он не испытывал. Но, в отличие от своих подчинённых, чисто мужской интерес к молодой девушке он скрывал то за нарочитой деловитостью, то за невинной ироничностью. Точнее, старался не допускать хоть какого-нибудь проявления интереса. Мотивация его поведения тоже была своеобразная: всю жизнь помнил, как глупо, нелепо и жалко выглядели зрелые и пожилые дамы, когда оказывали ему, привлекательному когда-то молодому человеку, знаки внимания.И как неловко и противно было от этого ему. Грубо ответить не позволяло воспитание, а отозваться взаимностью было выше всяких сил. Приходилось разыгрывать из себя полного идиота. Дескать, о чём речь – не понимаю… Сама мысль, что какая-нибудь молодая особа будет думать о нём примерно так же, как он думал в молодости о своих навязчивых, зрелых поклонницах, отбивала у него всякое желание даже сказать невинный комплимент девушке.Знал бы он, что именно эта его нарочитая отстранённость оказалась самой привлекательной чертой его характера в глазах Лины. Она сразу же выделила его из числа окружающих мужчин. Кроме отчётов Сергей Георгиевич диктовал ей проекты приказов и служебные записки в самые высокие военные инстанции. В последние дни стал диктовать проекты инструкций и, что особенно её поразило, проекты учебных пособий.Девушка тоже находилась на казарменном положении. После работы в особняке её под охраной отвозили на Лубянку. Там она составляла отчёт за день. Потом расшифровывала стенограммы. Отпечатывала их в одном экземпляре и на другой день уже с распечаткой появлялась на Пречистенке. При встрече Суровцев забирал у Лины машинописный текст, продиктованный накануне. Поил стенографистку чаем с галетами. И пока она пила чай, редактировал документы.Лина пила чай и искоса наблюдала за молодцеватым, несмотря на возраст, генералом. Она уже знала, что когда-то он служил в царской армии. Чтобы как-то развлечься, она пыталась представить его молодым человеком. Скорее всего, он был обычным смазливым офицером с усиками, каких показывают в кино про Гражданскую войну. А она терпеть не могла мужчин с усами. Наверное, потому, что в детстве их боялась.Он не то чтобы ей нравился. Он просто привлекал к себе её внимание. Мог с лёгкостью ответить на любой вопрос. Чем не раз её поражал. Всегда гладко выбритый, подтянутый, с мужественным лицом много повидавшего человека, с ней он был предупредителен и даже галантен. И был он вовсе даже не старым. Из-за собственной молодости она не могла даже примерно определить его возраст. С первой встречи её влекло к нему смешанное чувство тревожного любопытства и неясного волнения. Он всё больше занимал её мысли. И теперь она сама уподоблялась швейной иголке, притянутой большим и сильным магнитом.– Ну что ж, прекрасно, – откладывая в сторону с десяток страниц машинописного текста, произнёс Суровцев. – Я очень доволен вашей работой. О чём не премину доложить вашему руководству. А вот сегодня работы как таковой не будет. И я вас попрошу побыть за хозяйку. С минуты на минуту сюда прибудут три заслуженных генерала. И мы за чаем послушаем их мнение по известным вам вопросам. Записывать ничего не придётся. Сам напишу коротенькую служебную записку и отправлю её по назначению. Благодарю вас за работу.В экранизации классики Лина не раз видела, как кавалеры по-буржуазному целуют дамам руки. Именно так Суровцев взял её руку и, как в каком-то фильме, поцеловал. Ничего похожего, происходящего с ней самой, она и вообразить не могла. В жизни это оказалось совсем не так, как выглядело на экране и на сцене. Волнение в какие-то секунды заполнило её, как не заполняло никогда прежде и при более откровенных поцелуях с молодыми людьми. Но что было самое ужасное, так это то, что генерал заметил её волнение. И от этого краска смущения стала заливать ей лицо.– Вот те раз! – воскликнул генерал. – Я и думать забыл, что поцеловать руку комсомолке – всё равно что нанести ей оскорбление. Простите, сударыня.Он только сейчас сообразил, что он, вероятно, был первым в её жизни мужчиной, поцеловавшим ей руку.– Ничего-ничего, когда-нибудь, глядишь, это вернётся в русскую жизнь. Вы уж не обессудьте за старорежимные замашки. Иногда прорывается, – неуклюже попытался оправдаться Сергей Георгиевич.Делорэ лично встретил гостей. Их было трое. Два пожилых подтянутых генерала – ровесники самого Михаила Ивановича. И ещё такой же пожилой военный, но почему-то в звании комдива. Всем троим за шестьдесят лет. Разделись они в полуподвальном, цокольном этаже особняка. Теперь, поднявшись по лестнице, важно входили в столовую.Лина невольно улыбнулась – на форменных галифе у присутствующих мужчин, за исключением комдива, были генеральские лампасы. Такого количества генералов одновременно она ещё никогда не видела.– А это, извольте видеть, мой и ангел-хранитель, и он же змей-искуситель. А ещё и заместитель мой – Сергей Георгиевич Суровцев.– Суровцев, – поочерёдно представился гостям Сергей Георгиевич.– Иван Платонович Граве. Алексей Алексеевич Игнатьев, – представлял в свой черёд пришедших генералов Делорэ. – Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича, думаю, вам представлять не надо, – кивнул он на комдива с одним ромбом в петлицах.– Мы знакомы? – удивился Бонч-Бруевич.– Так точно, Михаил Дмитриевич, – сдержанно ответил Суровцев.– Столько лиц, столько людей! Память, знаете ли, уже не та, – улыбаясь, то ли извинился, то ли не пожелал узнавать Суровцева бывший начальник контрразведки русской императорской армии.Делорэ в этой компании оказался самым низким по росту. Тогда как Суровцев и гости были примерно одного роста. «Выше среднего» – значилось бы в перечне их личных примет. Было в их внешности и то всегда уловимое, но труднообъяснимое качество, которое всякий по-своему толкует в пределах понятий «аристократичность» и «порода». И, конечно, ничем не истребимая военная выправка.Генералы обменялись рукопожатиями. Иван Платонович Граве обладал красивыми, умными, проницательными, грустными глазами. «В молодости, наверное, он был розовощёким», – почему-то подумалось Суровцеву. Аккуратная бородка клинышком военного интеллигента. Небольшие, но сильные ладони, смолоду всегда что-то мастерившие, моделирующие, смешивающие химические реактивы. Кого-то он ему напоминал. Но кого именно, Сергей Георгиевич вспомнил не сразу. После недавнего тюремного заключения и напряжённой работы последних военных месяцев Граве был усталым, сдержанным и молчаливым. Но всё же рядом с другими гостями он казался человеком более простым. Даже, пожалуй, простодушным. Что совсем не соответствовало его внутренней сути.Имя его было широко известно среди военных инженеров-изобретателей всего мира. С другой стороны, ещё с 14 июля 1916 года сама личность его стала государственной тайной и объектом интереса разведок разных стран. В этот день преподаватель артиллерийской академии полковник Граве испытал первый реактивный снаряд на основе пироксилиновой шашки из бездымного пороха – прототип твёрдотопливной ракеты. В инженерных академиях всего мира уже изучали его работы. А книга «Баллистика полузамкнутого пространства» уже в этом, 1942 году была выдвинута на Сталинскую премию первой степени. Но во всём мире не знали: жив ли он? Не знали о его службе в Красной армии. Не знали, что этот человек был одним из тех, кто обосновал теоретически и довёл до боевого применения самое грозное оружие нынешней войны – миномётные установки залпового огня БМ-13, уже получившие своё фронтовое имя – «катюша».Алексей Алексеевич Игнатьев был всё же чуть выше среднего роста. Его, как и другого знаменитого Алексея – Алексея Толстого, иногда за глаза, а то и открыто называли «красным графом». Граф Игнатьев перешёл на сторону советской власти будучи генерал-майором русской дореволюционной армии, находясь в должности русского военного атташе во Франции. В отличие от простого в общении Граве и сдержанного Бонч-Бруевича держался Игнатьев с большим достоинством. Порой он казался даже человеком напыщенным. Руки этого человека не ведали физической работы, и аристократичные, длинные пальцы придавали совсем даже не военное изящество его жестам. Игнатьев тоже оставил после себя книгу. Называется она «50 лет в строю». Кто-то, и уж ни Суровцев ли, по этому поводу язвительно и злоречиво добавил: «И ни дня в бою»…В отличие от своих спутников Бонч-Бруевич перешёл на сторону советской власти в звании генерал-лейтенанта. Сейчас, пребывая в звании комдива РККА, он был явно не расположен к открытому и свободному общению.Делорэ знал всех троих гостей много лет. Поэтому чувствовал себя более уверенно. На правах руководителя и хозяина распорядился:– Вы, Сергей Георгиевич, сформулировали окончательные положения – вам и докладывать. А вас, товарищи генералы, прошу присаживаться.Бонч-Бруевич заметно вздрогнул. Лине опять сегодня казалось, что эти генералы попали в нынешнюю жизнь из кино или театра. Она, наверное, даже не удивилась бы, если они обращались друг к другу с дореволюционным обращением «ваше превосходительство». Это в их устах было бы более уместно, чем принятое теперь «товарищ генерал».– Товарищи генералы, перед вами экземпляры проекта введения новых знаков различия в Красной армии, – выкладывая на стол бумаги, начал совещание Сергей Георгиевич. – А если быть точным, то перед вами проект восстановления традиций русской армии в самом ярком и зримом проявлении. Речь идёт о возвращении в военную форму погон. Можно сказать, что мы говорим о реабилитации погон. И не только. Прошу ознакомиться с первой частью этого документа.Вновь прибывшие генералы и комдив с изумлением и даже с испугом взглянули новыми глазами на Суровцева. Смущало их и присутствие Лины, облачённой в форму сотрудника государственной безопасности. Точно ожидая объяснений, они перевели свои взгляды на Делорэ. Казалось, спрашивали: «Не провокация ли всё здесь происходящее? И кто, собственно говоря, этот неизвестный и достаточно молодой генерал?»– Вы не ослышались, – улыбаясь, проговорил Делорэ. – Речь пойдёт о восстановлении исторической справедливости. А именно о возвращении нашему воинству славных погон русской армии.– А позвольте спросить, чем вызван тот факт, что именно мы должны ознакомиться с этими документами? – с опаской кивнул на свой экземпляр бумаг генерал Игнатьев.– Это не обсуждается. Ваши кандидатуры согласованы лично с верховным главнокомандующим товарищем Сталиным и с начальником Генерального штаба маршалом Шапошниковым, – чётко и неожиданно жёстко объявил Суровцев. – Ваши имена названы в числе главных консультантов.– М-да, – только и сказал бывший граф. – Но я оставил в шинели очки, – неожиданно живо и даже весело заявил он.– Сейчас вам принесут ваши очки, Алексей Алексеевич. А пока воспользуйтесь моими, – и Делорэ положил перед генералом свои очки.Генерал Граве, несмотря на свои шестьдесят семь лет, мог читать без очков. Он с интересом принялся изучать предложенные ему бумаги. Всю жизнь носивший очки Бонч-Бруевич последовал его примеру. Игнатьеву не оставалось ничего другого, как воспользоваться очками Делорэ и тоже приняться за чтение. В воцарившейся тишине было отчётливо слышно, как в стаканы лился кипяток из самовара. Лина на подносе поднесла стаканы с чаем.Поставила на стол чайник с заваркой и сахарницу, две тарелки, одна из которых была с галетами из сухого пайка, другая с чёрными сухарями. Проделала она всё это очень быстро и ловко. Девушка явно обладала навыками профессии официантки. И это не укрылось от глаз наблюдательного Суровцева. Он специально оставил её здесь, чтоб избавить себя от необходимости писать отчёты своим кураторам из НКВД об этой встрече. Пусть девушка в очередной раз отчитывается и за себя, и за него.Делорэ и Суровцев молча пили чай. Ждали. Первым прочитал Граве. Аккуратно выровнял о стол края листков документа. Положил перед собой. Он явно не был расположен пить чай после прочитанного текста. Закончил читать и Игнатьев. Снял очки, сложил их, закрыл в футляр. Реакция его была бурной.– Мог ли я даже мечтать об этом! – воскликнул бывший граф и широко перекрестился.Этим он крайне удивил Лину. Впрочем, за последние месяцы она увидела и узнала столько всего непривычного и необычного, что уже не удивлялась ничему здесь происходящему.– А я бы воздержался от риторических заявлений, – сдержанно высказался один из создателей грозной «катюши». – Я очень хорошо помню, как в середине 20-х годов среди нашего брата-военспеца начались разговоры о возрождении традиций русской армии. Чем это закончилось, я думаю, вы хорошо знаете и помните.– Иван Платонович, вы же трезвомыслящий человек! – негодовал бывший граф. – Где теперь все эти якиры, уборевичи и гамарники, которые шельмовали бывших офицеров? Вся эта троцкистская орда, для которой офицерский погон был всё равно что свечка для чёрта! Где? В тридцать седьмом году отлились им слёзоньки русского офицерства! Погоны, я считаю, очень своевременно! Их как никогда необходимо вводить именно сейчас. Все эти треугольники, кубики и шпалы в петлицах – это же всё придумки Троцкого и троцкистов. Над нами из-за таких знаков различия во всём мире только что не смеются… Потешаются все кому не лень…– Я не готов так вот сразу что-то сказать, – придвигая к себе стакан с остывающим чаем, сказал Бонч-Бруевич, – но внутреннюю логику такого подхода я могу только приветствовать.– Таким образом, я могу сделать вывод, что перечень воинских званий и соответствие воинских званий количеству просветов и звёздочек на погонах не вызвало с вашей стороны неприятия? – спросил Суровцев, не желая искать политической подоплёки нововведений.– За этим чувствуется работа, – положив руку на бумаги, ответил Граве, – чувствуется логика, как правильно заметил Михаил Дмитриевич. Но буду чрезвычайно вам признателен, если вы объясните некоторые детали.– Готов ответить на любой интересующий вас вопрос, – встал из-за стола Суровцев.– Почему вы предлагаете отказаться от офицерских погон без звёздочек? Я имею в виду пустой погон с одним просветом у капитана и с двумя просветами у полковника старой армии? – задал свой вопрос Граве.– Нижние чины всегда не могли понять логику геральдистов царской армии, – ответил Суровцев. – Казаки со своей вековой склонностью к излишествам и украшательству вообще этому противились. Казачьи офицеры, точно нижние чины, и Георгиевские кресты носили все, какие были, а не один высшей степени, как было положено. Они всегда недоумевали: как это может быть, что погон есаула и атамана без единой звёздочки? Есаулы сплошь и рядом носили погоны подъесаула с четырьмя звёздочками. Не нравился им пустой погон старшего по званию есаула.– Честно говоря, я этого не знал, – признался Граве.– Мне просто приходилось иметь дела с казаками, Иван Платонович, – не без грусти признался Суровцев.– Что ж, я вам верю, – удовлетворённо ответил Иван Платонович.– Это же касается величины звёздочек, – продолжал Суровцев. – Как вы поняли, теперь звёздочки старших офицеров крупнее. А не единого размера и для генерала, и для младших чинов, как это было прежде. А наличие в нашей армии звания майора позволяет просто обозначить границу между младшими и старшими офицерами. Есть ещё новшество… В прежние времена, как вы знаете, на офицерский погон пришивались полосы золотого галуна. Две широкие образовывали один просвет на погонах младших офицеров, а три узкие давали два просвета на погонах старших по чину.– И что из этого? – спросил Граве.– Я консультировался со специалистами. За основу берём полевые погоны. Современные швейно-ткацкие технологии позволяют изготавливать погон единым полем. Просвет и теперь будет называться просветом, но таковым являться не будет. Это будет просто полоска из ниток другого цвета. И она же будет одного цвета с окантовкой погона. Окантовка – несомненно, новшество. Сейчас это широко применяют немцы. Хотя в белых армиях погоны во многих полках уже имели кант. Окантовка будет единой с цветом околышей фуражек и петлиц на шинели. Цветовое обозначение родов войск, как я понял, также не вызвало у вас возражений. Основной принцип в том, что технические войска имеют чёрный цвет. За исключением авиации.– Первоначально было предложение размещать на погоны номера частей, как это было прежде, – точно признался в своём заблуждении Делорэ, – но возобладало мнение Сергея Георгиевича. Как и его предложение не возвращаться к галунным погонам, а взять за основу погоны полевые.Граве и Игнатьев одновременно повернули головы от Делорэ к Суровцеву. И в головах у них за секунду прошло осознание того, что была проведена тщательная работа и консультации на самом высоком уровне.– Что до нумерации частей, то незачем вооружать противника сведениями о своей армии, – безапелляционно заявил Суровцев. – Любая перегруппировка войск с такой печатью на погоне перестаёт быть секретом и военной тайной. Хотя как вариант парадной атрибутики это может иметь место.– А мне, честно говоря, жаль потерю званий прапорщика и поручика, – искренне посетовал Игнатьев.– К сожалению, звание поручика теперь накрепко укоренилось в народном сознании со званием белогвардейским, – ответил вместо Суровцева Делорэ.– И того хуже, – точно не принимая помощь коллеги, продолжил Суровцев, – с недавнего времени поручик – персонаж почти водевильный. Но, уверяю вас, в гимнастёрках старого образца наши лейтенанты будут очень похожи на прежних подпоручиков и поручиков. Вопрос о возвращении гимнастёрки русского образца тоже почти решён. Кроме всего прочего, она крайне проста в массовом производстве.– Ну это как раз и понятно, – удовлетворённо проговорил Граве, – рубаха она и есть рубаха. От слова «рубить». В суконном исполнении тепло опять же лучше держит.– А меня, – смеясь, заговорил Делорэ, – больше всего поразило то, как живо и с какой лёгкостью вы бросились обсуждать детали! Это не может нас не радовать. Но и это ещё не всё… Следуем дальше…И снова последовал одновременный поворот голов в сторону Суровцева. Сергей Георгиевич молча положил перед гостями по листу машинописного текста.– Товарищи генералы, чай совершенно остыл, – робко произнесла Лина.– Очень хороший чай. Спасибо вам, голубушка, – отставляя свой стакан, поблагодарил её Бонч-Бруевич.Все прочие ничего ей не ответили. За какие-то секунды генералы прочли текст. Как пробежали на едином дыхании короткую дистанцию. Даже невольно сделали по большому глотку воздуха по окончании чтения.Впечатление от прочитанного оказалось более сильным, чем от предыдущего документа. Игнатьев и Граве переглянулись. Предавшись каждый своим мыслям, долго смотрели прямо перед собой. Бонч-Бруевич дочитал последним. Лицо его оставалось непроницаемым.– Должен вам признаться, – пришёл на выручку гостям Делорэ, – я в своё время испытал не меньшее потрясение. Но ещё большим потрясением было то, что эти предложения практически без поправок уже утверждены лично товарищем Сталиным.– Ну, тогда и говорить нечего, – точно успокоился Игнатьев. – У меня лично и слов нет. Скажи мне кто-нибудь ещё вчера, что такое возможно, я, право слово, рассмеялся бы такому человеку в лицо.И он не совсем осмысленным взглядом посмотрел на непримечательный лист бумаги, где из-за возрастной дальнозоркости без очков мог прочитать только одну строчку крупным шрифтом: «СУВОРОВСКИЕ И НАХИМОВСКИЕ УЧИЛИЩА».– Умно. Очень умно с суворовскими училищами. И традиции кадетских корпусов возвращаются, и в то же время дети простых родителей получают замечательные возможности военного образования, – вслух размышлял Граве. – А в наших условиях меньше сирот становятся беспризорниками. Да и само военное образование будет более выстроенным по вертикали. И название – лучше не придумаешь. Суворовцы. Позвольте пожать вашу руку. Ваша работа выше всякой похвалы. Замечательно! Просто замечательно!«Боже мой, вот кого он мне напоминает, – наконец-то понял Суровцев, пожимая руку генерала-изобретателя, – Деникина. Граве манерой держаться напоминал Антона Ивановича Деникина. Интересно, знает ли он сам об этом – представитель теперь полностью истреблённой большевиками военной интеллигенции?»– А вы теперь представьте, Иван Платонович, как немец теперь занервничает! – не без злорадства заметил Игнатьев. – Русский погон для немца, несомненно, дурной знак.– Я думаю, что внутри нашей армии нервных потрясений тоже не избежать. Не забывайте, что выросло целое поколение командиров, никогда погон не носивших, – ответил Граве. – И живы те, что воевал против людей в погонах. Всё очень не просто. Потом этой реформой, а это, безусловно, реформа, упраздняются специальные звания органов безопасности, как и все специальные звания. И как отнесутся к этому, например, политработники, сказать трудно.– А какое нам до них дело? – заносчиво спросил бывший граф.– Не скажите, – резонно заметил Делорэ. – Мне анекдот в этой связи вспомнился. Я его в заключении слышал, – сказал он и выразительно посмотрел на сидевших в советских тюрьмах Суровцева, Граве и Бонч-Бруевича. – Так вот анекдот… Соседи по коммунальной квартире разговаривают за выпивкой. Один говорит: «Я в тюрьме сидел. Серёжка сидел. Пашка и Мишка тоже сидели. А Лёшка не сидел. Давайте Лёшку посадим!»Четверо из пяти присутствующих выразительно посмотрели на не познавшего репрессий Игнатьева. И если Бонч-Бруевич никак не прореагировал на анекдот, то Суровцев и Граве громко рассмеялись.– Несмешно, Михаил Иванович. Совсем несмешно, товарищи генералы, – подчёркнуто чётко выговорив каждую букву во фразе, ответил Игнатьев – единственный из четверых чудом избежавший ареста и тюрьмы.– Да уж какой тут смех! Слёзы одни, Алексей Алексеевич, – согласился Делорэ. – Мы сейчас вот у Лины спросим, – продолжил он. – Скажите, голубушка, как ваше начальство отреагировало на известия о нашей работе?Гости с интересом посмотрели на Лину. Под впечатлением от прочитанных документов они как-то и забыли о девушке в форме сотрудника НКВД. Нужно сказать, что ей во время всего разговора удалось не привлекать к себе внимания. А она уже два раза заменила остывший кипяток в стаканах гостей. Чай они так и не пили.– В начале нашей работы меня просили узнать: будут ли вводиться погоны у чекистов? Или нам будет оставлена прежняя форма, – уклончиво ответила девушка.– Завидно стало, – рассмеялся Суровцев. – Ещё раз передайте, что будут. Даже у милиционеров теперь будут погоны. Но самое интересное, что политруки и комиссары теперь тоже будут носить погоны, – опять смеялся он. – И у женщин, находящихся на военной службе, будут свои погоны. А у очаровательных девушек свои маленькие девичьи погончики, – пошутил он.Все улыбались. Даже Бонч-Бруевич. Настроение в столовой становилось почти праздничным. Только Михаил Иванович Делорэ улыбался натянуто. Суровцев понял, что его опять начинают мучить боли. Заканчивалось действие морфия.– А если серьёзно, то суть политических органов и органов безопасности от этого конечно не изменится, но печать избранности их работники утратят. Кое-кто уже воспринял это как посягательство на свой статус, – продолжил Суровцев. – Вспомните, сколько копий было сломано до революции из-за отсутствия в гвардии звания подполковника?Присутствующие дружно закивали. Это действительно был больной вопрос в офицерской среде дореволюционного времени. Чина подполковника в русской гвардии не было. Гвардейские офицеры становились сразу полковниками из капитанов, минуя обязательное для общевойсковых офицеров звание подполковника. Это вело к появлению большего количества полковников и генералов от гвардии. И конечно же отражалось на личных и профессиональных качествах таких генералов.Таким гвардейским генералом был в своё время Игнатьев. Полковником гвардии он стал, минуя звание подполковника. В советское время специальные звания чекистов автоматически делали их советской гвардией. Между чекистами и настоящими военными был заложен разрыв в два воинских звания. Что отражалось и в знаках различия. Таким образом, лейтенант госбезопасности назывался лейтенантом, но носил в петлицах не лейтенантские два кубика, а шпалу строевого капитана. А капитан госбезопасности был фактически приравнен к армейскому полковнику.В самой системе специальных званий было заложено неприкрытое пренебрежение к армии. Если и не главенство над военными, то зримое напоминание о том, что даже военный приказ чекист при желании может оспорить и даже отменить.– А ещё лично мне, – задумчиво сказал Граве, – понравилось невозможное прежде обращение «товарищи офицеры». И слово «товарищ» вернулось к своему истинному, товарищескому, смыслу, и слово «офицер» из господского звания превратилось в звание чисто воинское.На этом закончилась приятная часть сегодняшней встречи. Теперь предстояла, если и не неприятная её часть, то часть более деликатная. Даже щекотливая.– Алексей Алексеевич, Михаил Дмитриевич, голубчики, – обратился Делорэ к Игнатьеву и Бонч-Бруевичу, – вы с генералом Суровцевым пройдите в наш кабинет. А мы с Иваном Платоновичем, – перевёл он взгляд на Граве, – пока тоже посекретничаем.– Прошу вас, Михаил Дмитриевич. Пройдёмте, Алексей Алексеевич, – мягко и дружественно сказал Суровцев.Эта мягкость, даже вкрадчивость, насторожила бывшего графа. Игнатьев устремил взгляд на Делорэ, точно спрашивая того: «А ничего плохого мне не будет?» Но Делорэ уже повернулся к Граве. Суровцев между тем прихватил со стола очки Игнатьева, выразительно посмотрел на Лину и, взяв генерала под локоть, увлёк его за собой. Девушка по взгляду, адресованному ей, поняла, что ей нужно следовать за ними.Поднявшись на второй этаж, войдя в кабинет, Сергей Георгиевич предложил стул Бонч-Бруевичу. Игнатьева он усадил на диван. Сам подошёл к своему столу, взял стул. Вернулся к гостю. Сел напротив. От этого он казался выше и точно нависал над Игнатьевым. Отчего аристократичному генералу стало немного не по себе. Лина присела к столу Делорэ.– Дорогой Алексей Алексеевич, вы сегодня могли наблюдать, как в условиях развернувшейся войны происходит переоценка многих ценностей и понятий.Игнатьев с достоинством кивнул, не понимая, к чему клонит собеседник.– Как бы вы отнеслись к просьбе написать письмо одному человеку? – неожиданно продолжил Суровцев.Генерал Игнатьев взглянул на Лину, затем вернулся взглядом к Суровцеву. Он точно хотел понять, от кого исходит такая просьба. А затем спросил:– Кому я должен написать?– Ваш адресат – русский генерал, честный человек, насколько нам известно, несмотря на трагические перипетии своей судьбы, по-прежнему преданный России. Как и вы, он был русским военным представителем за границей. Вы с ним долго переписывались уже после вашего возвращения на родину. И даже, кажется, встречались с ним, когда он приезжал в Россию.Не скрывая удивления, Игнатьев прямо спросил:– Вы говорите о генерале Яхонтове?– Да, – подтвердил его догадку Суровцев, – речь идёт о бывшем заместителе военного министра Временного правительства, о русском военном агенте в Японии генерал-майоре Викторе Александровиче Яхонтове.– Вы забыли добавить ещё и то, что мы родственники, – чуть успокаиваясь, произнёс Игнатьев.Суровцев этого не знал. Как не знал и о том, что с генералом Яхонтовым, проживающим теперь в США, активно работали ВЧК-ОГПУ-НКВД. Не знал он и того, что даже следов этой работы сейчас невозможно отыскать. За последнее десятилетие густой гребень репрессий буквально вычесал иностранные отделы органов от прежних работников, курировавших эту тему. Сама комбинация с предполагаемым письмом была ничем иным, как попыткой наладить прерванные связи. «Но хороши нынешние руководители разведки! О том, что генералы Игнатьев и Яхонтов состоят в родственных отношениях, можно было сообщить», – подумал Суровцев.– Так что, собственно говоря, я должен написать? – поинтересовался Игнатьев.– Всё, что пожелаете. Письмо должно носить сугубо частный характер. Оно будет являться верительной грамотой для нашего человека за океаном. Сейчас Виктора Александровича Яхонтова американская и белоэмигрантская пресса иначе как «красным генералом» и не называет. Он активно выступает с лекциями о России по всей Америке. Пусть генерал знает, что о нём в России помнят.– Что ж, я вас понял, – ответил Игнатьев и, кажется, только тут обратил внимание на присутствующего при разговоре Бонч-Бруевича. – Я вас оставляю. Честь имею, – заметно смутившись, произнёс он и отправился к выходу.– От меня вы тоже ожидаете писем к бывшим сослуживцам? – поинтересовался Бонч-Бруевич.– Вы действительно меня не узнали, Михаил Дмитриевич?– Молодой человек, как я мог не узнать вас?Прощались очень тепло. Гости благодарили за тёплый приём. Хозяева благодарили гостей за поддержку и понимание. Договорились непременно встретиться вне службы. Но это, скорее, из вежливости. Ни своим временем, ни самой своей жизнью никто из них не располагал. Одновременно с генералами уехала и Лина. Подвозивший её на Лубянку водитель непроизвольно бросал на неё взгляды через салонное зеркало заднего вида. За всю дорогу девушка не произнесла ни слова. Казалось, она ничего не слышит и не видит. Казалось, что её красивая девичья улыбка обращена внутрь себя. Странной была эта улыбка.Вернувшись в кабинет, Суровцев направился к рабочему столу. Принялся разбирать разбросанные накануне книги, освобождая пространство для предстоящей работы. Делорэ присел на диван. Откинувшись назад и запрокинув голову, он тяжело дышал. На лбу выступили капельки пота. Самочувствие его было неважным, но, несмотря на это, удовлетворение от сегодняшней встречи он получил огромное. Говорил он всё же весело, с подъёмом:– Но каков граф Алексей! Как партийный работник, право слово! И троцкизм в прежних знаках различия рассмотрел, и тридцать седьмой год похвалил. Хотя, по совести говоря, я тоже злорадствовал, когда до этого и чекистов-евреев, и партийную оппозицию расстреливали. Ну куда их столько! Улюлюкать был готов. Да и по Блюхеру, и по Егорову с Тухачевским я не плакал. Как-то не особенно меня это касалось. Пока самому руки не заломили…– А я, признаться, не радовался и не улюлюкал.– Вы ещё и белогвардеец. Этим всё и сказано. У вас меньше иллюзий было изначально. Когда мы с вами только начинали работать, от этого зло меня разбирало неописуемое, должен вам признаться.– Что поделаешь…– И опять же, какой вы молодец! Делали своё дело… – не договорив до конца фразу, Делорэ согнулся пополам от пронзившей его боли в животе. – Опять, – стиснув зубы, процедил вдруг он.– Сейчас. Потерпите, – быстро проговорил Суровцев и опрометью бросился к рабочему столу Делорэ.Заученно открыл верхний ящик. Достал коробочку с таблетками. Такими же заученными движениями отсыпал несколько штук на ладонь. Прихватил по пути графин с водой и пустой стакан. Через какие-то секунды он был у сидящего на диване товарища.– Глотайте быстро! Запивайте, – протягивая лекарство и воду в стакане, – встревоженно скомандовал он.Делорэ проглотил таблетки, запил водой.– Морфий на ночь вам поставлю, – докторским тоном проговорил Суровцев, – приходится экономить. Потерпите?– Куда деваться? Хорошо, что при гостях не прихватило. Правильно вы сделали, что настояли на уколе. Не хватало ещё, чтобы они это видели. Как я, кстати говоря, держался?– Выше всякой похвалы.Делорэ сдавленно застонал. Стал говорить, держась руками за живот, морщась и борясь с нестерпимой болью:– Сдаётся мне, Сергей Георгиевич, совсем скоро вам придётся дела у меня принимать. Развязка намного ближе, чем нам с вами казалось.Суровцев молчал. В который раз мучило его это, то ли врождённое, то ли приобретённое на войне, умение видеть в живом человеке не видимые другими черты близкой смерти. Всю эту совокупность неуловимых, необъяснимых черт и качеств, определяемых в народе одним-единственным словом: «нежилец». То, что Делорэ неизлечимо болен, он знал ещё до того, как страшный диагноз был произнесён доктором. Откуда? Почему? Он объяснить не мог. Но самое мучительное было то, что и Делорэ знал, что он, Суровцев, знает об этом. Причём знает наверняка. Потому все утешения были бы заведомо лживы и неискренни.– Михаил Иванович, вы мне стали дороги за последние месяцы и дни. И если уж вам суждено скоро уйти, то могу вам сказать только одно: я до последней минуты буду с вами рядом. Можете во всём на меня рассчитывать.– Вот и хорошо. Мы с вами бывалые солдаты, потому и не будем друг перед другом кривить. Меня не может не беспокоить судьба наших подчинённых. Как, конечно же, не может не беспокоить и ваша судьба…– Не забивайте себе голову. И я, и они заняты делом. А я так ещё и избавился от страха. Помните, как это бывает во время боя?– Помнить-то помню. А сил вот у меня нет. И страха нет, но и сил нет. Вот в чём беда.Суровцев написал короткую записку на имя Б.М. Шапошникова. Всего несколько строк:«Предложенный особой группой проект одобрен полностью и без замечаний. При дальнейшей работе требуется консультация представителей ВМФ по уже отработанной схеме. Вывод: кроме чисто утилитарных преимуществ, нововведения будут иметь огромное морально-политическое значение для армии и флота. По мнению участников совещания, означенные мероприятия окажут деморализующее влияние на противника. Считаю, что реализацию означенных мер следует связать с ближайшей крупной победой на фронте».Он поставил свою подпись, положил служебную записку в конверт твёрдой бумаги, опечатал его. По внутреннему телефону вызвал курьера. Кратко приказал:– В Генштаб. Лично маршалу Шапошникову.Взял чистый лист бумаги и стал набрасывать план работы на завтрашний день.По обыкновению работал до глубокой ночи. Измученный болезнью его коллега и товарищ был здесь же. По просьбе Делорэ постель ему постелили в кабинете, на диване.– У себя в комнате невыносимо… Я правда не мешаю вам? – несколько раз спрашивал Михаил Иванович.– Нет, – каждый раз отвечал Суровцев.В три часа ночи зазвонил телефон.– Суровцев у аппарата! – доложил он, сняв трубку.Услышал усталый голос маршала Шапошникова:– Поздравляю вас, голубчик! С сегодняшнего дня ваши рекомендации принимаются к исполнению и ложатся в основу приказов управлению тыла и управлению кадрами. Вам поручено и дальше вести это направление. Товарищ Сталин просил поблагодарить вас и Делорэ за проделанную работу. Как Михаил Иванович?– Отдыхает, – глядя на приподнявшегося на диване Делорэ, ответил Суровцев.– Ясно. Вы чем занимаетесь? – поинтересовался маршал.– В прямом и переносном смысле занимаюсь партизанскими действиями, – не без иронии ответил Сергей Георгиевич, глядя на лежавшие перед ним документы и книги с многочисленными закладками.– Не просто даётся? – спросил Шапошников, уловивший иронию в ответе генерала.– Дело крайне запущенное…– На то вы и особая группа… Спокойной ночи, – оборвал разговор маршал.Суровцев не испытал ни удовлетворения, ни тем более подъёма или трепета от переданной благодарности вождя. Его больше сейчас занимало «крайне запущенное дело» – партизанские действия. Армия, обладавшая уникальным опытом партизанской войны, опытом специальных действий в тылу противника, в очередной раз занималась изобретением давно придуманного и опробованного… И в силу разных причин благополучно в настоящее время забытого… Прилив сил и удовлетворение сейчас испытывал Михаил Иванович Делорэ:– Неужели вам ничуть не радостно, Сергей Георгиевич?– Радостно, Михаил Иванович. Конечно радостно. Но возвращение погон пока лишь формальный признак возрождения офицерства. И не надо забывать – нынешние наши военачальники, в большинстве своём, не офицеры, а унтер-офицеры. Будем называть вещи своими именами – фельдфебели. И первое военное образование они получили не в кадетском корпусе и военном училище, а в учебной команде. С сопутствующими унижением, муштрой и зуботычинами. А это определяет и стиль поведения, и особую манеру командования. От чего русский солдат ещё наплачется.– Тем не менее маршал Ворошилов, сам не умеющий даже танцевать, заставил красных командиров заниматься танцами! И бильярд по его приказу стал неотъемлемой частью работы гарнизонных домов красных командиров, – не совсем к месту заметил Делорэ.– Отдыхайте, Михаил Иванович.Суровцев едва не добавил уже готовую сорваться с губ фразу «поживём – увидим». Вовремя спохватился.Впрочем, Михаил Иванович Делорэ не желал слушать Суровцева. Пока Сергей Георгиевич продолжал работать – он не спал. Торжественно, точно душа его уже прикоснулась к вечности, вдруг сказал вполголоса:– Должен вам признаться, Сергей Георгиевич, что ради только этого дня стоило жить на свете. В русскую армию возвращаются погоны. Подумать только!..

Дата добавления: 2015-08-28