— Боксёр? — удивился Феликс. — Тебя тоже?
— Хроникёр и Чижик были вечером на тренировке по боксу у тренера Роберта Страута.
— Проверим, — оперуполномоченный сделал пометку в блокноте. — А третий гость? Кто он?
— Какой третий? — Феликс разыгрывал недоумение.
— Тот, который курил сигару.
— Не было третьего. Сами пробовали, дурачились.
— Когда парни ушли?
— Сразу после матча, около одиннадцати.
— Опять врёт, — снова вмешался Даумант. — Ограбление произошло между одиннадцатью и двенадцатью ночи, а около часа здесь пировали вовсю.
— Ну, Боксёр, от тебя я этого не ожидал, — в голосе Курчавого прозвучала откровенная ненависть. — Поберегись распускать язык, а то не поздоровится. Шрам тебе припомнит!
— Что за Шрам? Имя, фамилия? — заинтересовался оперуполномоченный.
— Есть один парень, — Феликс забеспокоился.
Ничего из краденых вещей не нашли. Эксперт установил, что на мотоцикле, который стоял в гараже рядом с «Волгой», недавно ездили: грязь на колёсах ещё не засохла. Он тщательно обследовал шины и нашёл застрявший в углублении протектора камешек. Феликс отрицал, что ездил на мотоцикле. Мать может подтвердить, что он не выходил из дома.
Когда сына увозили, мать подняла шум.
— По какому праву? Я буду жаловаться в высшие инстанции. Сами бандиты, невиновных хватаете.
— Гражданка Дидрике! За оскорбление при исполнении служебных обязанностей по Кодексу положено до шести месяцев лишения свободы или 100 рублей штрафа, — предупредил оперуполномоченный.
— Плевать мне на ваш Кодекс. Душегубы! На свете полно всяких воров и убийц. Почему их не трогаете?
— Помолчи, — одёрнул её муж. — Всё уладится.
Даумант услышал, как он шепнул жене: «За деньги сам чёрт запляшет».
Среди нескольких светловолосых мужчин ограбленная старушка, не задумываясь, указала на Курчавого. Вот и нашлась нить, ведущая банде, которая уже продолжительное время действовала на окраина города. Почерк всюду один и тот же: двое или трое мужчин в мотоциклетных касках и тёмных очках врывались в дома, где жили одиноки пожилые люди, грабили небольшие окраинные магазинчики, предварительно выяснив время завоза наиболее ценных товаров, и бесследно исчезали. Краденые вещи не появлялись ни в комиссионных магазина ни в скупочных пунктах, ни у спекулянтов на рынке и в общественных туалетах.
Сосед Дидрикисов из дома напротив рассказал, что сразу после полуночи к участку Дидрикисов подъехала автомашина с большим кузовом. Когда она уехала, он не знает, потому что закрыл окно и пошёл спать.
Как обычно в таких случаях, по всей округе расползлись слухи о случившемся.
— Бандиты чуть не до смерти замучили старика, хотели узнать, где он хранит драгоценности. До сих пор лежит немой и двигаться не может, — судачили женщины у магазина.
Тренер по боксу Роберт Страут засвидетельствовал, что парни по прозвищу Чижик и Хроникёр в тот вечер усердно тренировались, а потом вместе с дружинниками обходили свой район. Ничего подозрительного они не заметили.
— Почему Феликс назвал именно вас? — спросил парней оперуполномоченный на следующей тренировке.
— Когда-то мы были с ним в одной компании, — объяснил Чижик, — а теперь он хочет нам насолить.
— А вы не могли бы узнать, с кем общался Феликс последнее время?
— Спросите его самого!
— Молчит, как воды в рот набрал. И родители уверяют, что ничего не знают.
— Надо поговорить с парнями. Через пару дней зайду, — пообещал Даумант.
То, что узнал Даумант, было сюрпризом: Феликс последнее время чаще всего встречался с Альфонсом, сыном директора восьмилетней школы. В вечер ограбления Альфонс собирался в кино на последний сеанс двухсерийного фильма «Один против пяти».
Жизнь Дауманта в последующие дни как будто раздвоилась. Руки делали своё: метали, шили, гладили, а мысли всё время крутились вокруг ограбления. Хорошо ещё, что экзамены были сданы.
Сказать или нет, что Альфонс вместе с этим кретином Рыжим Рудисом крали собак ценных пород и продавали их на рынке в Чиекуркалнсе? Мальчишками они вместе воровали в соседних садах яблоки. Рудис был их вожаком. Все трое учились в одной школе, пока Альфонс не украл таксу у хозяйки Дауманта, за что Даумант как следует поколотил его. Никто не поверил, что Альфонс, этот пай-мальчик, мог ворваться в чужую квартиру. Дауманта за драку тогда из школы исключили.
Пойти в милицию и рассказать всё? Значит, предать бывших товарищей.
Даумант поёжился.
От Рыжего всего можно было ожидать, Рудису жилось несладко. Отец за хищения сидел в тюрьме, а мать совсем спилась. Сам Рудис недавно получил права шофёра и развозил хлеб по окраинным магазинам, пугая кур, дразня собак и обдавая прохожих грязью.
Стать стукачом? Не встреть он однажды Страута, Даумант тоже, наверно, бродил бы вместе с Рудисом вечерами по улицам и, осмелев от дешевого вина, задирал прохожих.
— Что с тобой происходит? — встревожилась Байба. — Я уже третий раз спрашиваю одно и то же. Глухонемой стал, что ли?
— Есть одно дельце. Никак не могу разобраться. Потом расскажу.
— Нашёл кого жалеть, — фыркнул Чижик. — Нечего философствовать. Выкладывай всё, что знаешь. Может, боишься?
Поборов в себе последние сомнения, Даумант направился в милицию.
Альфонс продолжал учиться в последнем классе средней школы, Рыжий Рудис развозил хлеб, а за ними уже следили зоркие глаза.
Пенсионерка Матильда Цауне, бывший бухгалтер, не знала, как избавиться от своей квартирантки Минны Рыжей. Когда-то она была порядочной женщиной, работала операционной сестрой, но после того, как мужа посадили в тюрьму, совсем опустилась и, что хуже всего, тянула за собой сына. Цауне писала письма в жилотдел исполкома, в редакции газет, но безрезультатно. Подросший Рудис уже не лазил по яблоням и не рвал цветы с чужих клумб, а вместе с дружками матери выпивал, безобразничал, дрался, беспокоил соседей.
Зато другим своим жильцом, Янисом Заринем, тихим, спокойным инвалидом войны, Матильда Цауне была очень довольна. Из-за тяжелого ранения в голову Заринь зимой и летом носил шапку. У него была машина, какие выдают инвалидам. Он никогда не отказывался подвезти на рынок цветы, овощи хозяйки, починить что-либо. Минна Рыжая боялась Зариня как огня: стоило ему прикрикнуть, и она моментально затихала, какой бы пьяной ни была.
Янис Заринь снимал довольно большую комнату с отдельным входом через веранду. Деньги за неё, и немалые, он платил каждый месяц аккуратно. Матильда Цауне ещё не чувствовала себя старой, а Янис Заринь был видным мужчиной: высокий, широкоплечий. Любую попытку к сближению он вежливо, но твёрдо отклонял: он сам привык заботиться о себе. Иногда он, взяв рыболовные снасти, исчезал на несколько дней, а обычно занимался дома хозяйственными делами, чинил сарай, где стояла его машина, охотно работал в саду, помогал хозяйке.
У Дауманта не выходило из головы: «Шрам! Шрам тебе припомнит! Что Феликс хотел сказать этим?»
Заметив у магазина хлебную машину, Даумант решил рискнуть:
— Где Шрам? Надо поговорить.
— Уехал. Дня через три будет, — ответил Рудис, выгружая ящики с булочками, но, увидев, что перед ним Даумант, поспешно добавил:
— Мотай отсюда! Я никакого Шрама не знаю, и ты ничего не слышал. Ясно?
Рудис выглядел испуганным.
Даумант медленно шёл домой по узкой улочке Силавас. Все вокруг было полно красок и запахов. На деревьях распускались светло-зелёные клейкие листочки. Вдоль забора закрывались на ночь первые одуванчики. В конце улицы алел закат.
«Как жаль, что красками нельзя передать сиянье звёзд!» — думал Даумант.
Позади него послышался шум приближающейся машины. Даумант придвинулся ближе к забору.
— Этот парень снюхался с лягавыми, — сказал Рудис. — Он привёл их к Курчавому. Недавно расспрашивал о тебе.
— Посмотри, сзади чисто?
— Ни души.
Мужчина за рулём прибавил газу и повёл машину прямо на медленно идущего впереди Дауманта.
— Нет! — громко крикнул Рудис. Машина дёрнулась в сторону и, слегка задев Дауманта, резко притормозила. Шрам! За рулём сидел человек со шрамом на лбу. Не раздумывая, Даумант рванул на себя дверцу и ухватился за руль. Машину развернуло поперёк улицы.
— Не пущу!
Шрам нагнулся. В руке его что-то блеснуло. Вечернюю тишину прорезал крик боли.
Дверца захлопнулась, и инвалидная машина исчезла в ближайшем переулке.
Когда подбежали жители ближайших домов, Даумант лежал без сознания. Из огромной раны на руке струилась кровь. Никогда в жизни Кристап не бегал так быстро, как сейчас, за скорой помощью.
— Чего ждать? Заносите в комнату, сюда, на постель его, — хлопотала хозяйка дома.
— Не троньте! Его нельзя трогать! — повторяла в беспамятстве мать, упав на колени.
Соседи, смущенные, бессильные чем-то помочь, смотрели на раненого.
— Правая рука. А он так мечтал стать художником. Теперь всё пропало.
— Вставай, ну, вставай! — звал маленький Андрис, племянник Дауманта.
Дежурный хирург Вилнис Грава, удобно расположившись в кресле, потягивал кофе. Из магнитофона раздавались звуки «Маленькой ночной серенады» Моцарта. Через открытое окно из сада в комнату проникал аромат влажной земли и распускающихся листьев. Врач положил ноги на табуретку и прикрыл глаза. Музыка перенесла его в восемнадцатый век, когда реактивные самолеты не мешали слушать пение птиц, когда…
Звуки сирены скорой помощи прервали мечтательное настроение. Через несколько минут открылась дверь кабинета.
— Доктор, срочная операция! Предоперационный ритуал проходит автоматически, как дыхание: мытьё рук, зелёный халат, шапочка, резиновые перчатки, маска на лицо. Готово!
Казалось, что раненый просто крепко заснул. Чувствительные пальцы хирурга прощупали череп: кости в порядке, наверно, сотрясение мозга. Самое главное — рука. Почти отрубленная кисть висит на узкой полоске кожи. Ногти уже синеют. Один взмах ножниц — и кисть ампутирована. И парень на всю жизнь инвалид.
Мозг хирурга работал как вычислительная машина. Американцы первыми пришили отрезанную конечность, потом японцы, китайцы. И наши в Москве. Во всём мире немного таких операций, в республике — ни одной. Ампутировать можно всегда. Рискнуть? Кто-то должен быть первым.
— Тяжело ранен воспитанник третьего курса Даумант Петерсон, — сообщила в понедельник утром по внутренней радиотрансляции Вия Артуровна. — Он потерял много крови. Нужны добровольные доноры с любой группой крови.
На следующей перемене очередь доноров протянулась от медицинского кабинета на втором этаже до входной двери в училище. Первыми записались Даце и Байба.
— Кто это? — спрашивали первокурсники.
— Тот, кто здорово рисует карикатуры для стенгазеты…
— И декорации для постановок.
— Говорят, парень что надо.
— Чемпион по боксу среди юношей.
— Ну, с боксом кончено. Правой руке — хана, говорят. Жаль.
Следующей ночью Байба не могла заснуть. Старые часы глухо пробили двенадцать, час… Какой он бледный лежал рядом! Глаза закрыты! Тонкая струйка крови текла от неё к Дауманту, как будто нить жизни соединила их.
— Ты должен жить, ты должен поправиться. Ты мне нужен, слышишь? Я не могу без тебя, — тихо шептала она, но он ничего не слышал, впервые не откликнулся на её зов.
— Только бы он поправился! Клянусь, что никогда, ничем не стану огорчать его… — повторяла Байба, как заклинание.
«Я не имею права воспитывать сотни других детей, если не сумел справиться со своим единственным сыном. Лучше умереть, чем всю жизнь мучиться сознанием собственной вины».
Отец арестованного Альфонса принял десятикратную дозу снотворного и больше не проснулся.
В последний путь директора провожала вся школа. Он был хорошим учителем, справедливым руководителем, честным и понимающим коллегой.
Узнав о смерти отца, Альфонс, наконец, всё рассказал.
С Курчавым и Рыжим они сработались ещё мальчишками. Кража собак ему казалась колоссальным бизнесом и почти без риска. Предки прилично одевали и кормили его, но лишний рубль из них приходилось выжимать с трудом. Сразу начинались расспросы: зачем, куда и так далее. А было так приятно пригласить девушку в кафе, заказать ей шампанское, небрежно кинуть официанту десятку, а не считать копейки, как последний нищий.
— Кто такой Шрам? — строго спросил следователь.
Альфонс заметно побледнел.
— Суд учитывает добровольное признание.
— Рудис сказал, что он страшный человек. Таких банд, как наша, у него несколько, — запинаясь, рассказывал Альфонс. — Украденные вещи Шрам сбывает в других республиках: Эстонии, Литве, Белоруссии. На лбу у него красный шрам, поэтому и прозвище такое.
— Ты его видел?
— Один-единственный раз. На следующий день после кражи на улице Силавас. Он приехал за вещами, которые были спрятаны в нашем сарае.
Оперуполномоченный уголовного розыска велел подробно описать внешность и одежду Шрама, указать возраст. Арестованный Рудис молчал. Тогда оперативник решил ещё раз наведаться к нему домой. Натренированным взглядом он осмотрел комнату: грязный, неметённый пол, разворошенная постель, серые, давно не стиранные занавеси на окнах.
Минна Рыжая сидела за неубранным столом, пыталась утопить горе в вине.
— Нет Рудиса, — всхлипывала она. — Муж в тюрьме. Сын в тюрьме. Что мне делать, несчастной женщине? Давай выпьем! — Минна трясущейся рукой налила в грязный гранёный стакан вина. — А может, ты брезгуешь?
— Мне надо срочно встретиться со Шрамом. Спасти Рудиса может только он.
— Сыночек мой, за что они тебя взяли? — запричитала Минна, размазывая по лицу пьяные слёзы.
— Где Шрам? — строго спросил оперуполномоченный.
— Не знаю. Ничего не знаю.
Когда Матильде Цауне было предъявлено служебное удостоверение, хозяйка стала разговорчивой.
— Двое Рыжих в тюрьме, а третья ведёт аморальный образ жизни. Можно будет, наконец, выселить их отсюда? — поинтересовалась она.
— Очень возможно, но всё-таки желательно поговорить с юристом. К Минне ходят всякие: пьют, шумят, дерутся. Но кто они, хозяйка, к сожалению, не знает. Минна не считает нужным знакомить её со своими гостями.
В доме живёт ещё один квартирант, уже в годах, очень солидный, инвалид Великой Отечественной войны, был тяжело ранен в голову и контужен. На лбу до сих пор остался шрам. Сейчас он уехал к какому-то другу на своей инвалидной машине.
— Очень солидный и вежливый человек, — ещё раз подчеркнула хозяйка.
Возвращаясь к себе, оперуполномоченный думал:
«Люди честно занимаются своим делом, а где-то недалеко, как зверь в норе, прячется преступник, на совести которого, наверняка, не одно преступление». «Шрам на лбу, инвалидная машина» — не выходило из головы.
— Чем чёрт не шутит? — сказал он эксперту. — Сходи, сфотографируй отпечатки шин той инвалидной машины. Дорога там грунтовая, и их хорошо видно.
Узор на фотографии оказался точь-в-точь таким, как отпечатки протекторов машины, на которой ехал Шрам в день покушения на Дауманта. На следующий день у Матильды Цауне появился ещё один солидный квартирант. Его в полной мере удовлетворила необжитая и давно не отапливаемая комнатка на чердаке.
— Только на лето, — сказал он, заплатив за месяц вперед. — Здесь у вас, как в деревне: зелень, цветы. Прописывать не надо. Я от семьи сбежал, чтобы закончить роман. Дома дети шумят, носятся по комнатам, жена по очередям гоняет. А здесь полный покой и тишина.
— О-оо! Вы писатель? — выдохнула хозяйка.
— Может быть, хозяйка не откажется приготовить писателю чашечку чая утром и вечером?
— И обед, если пожелаете, — предложила Цауне.
Будущий жилец галантно поцеловал ей руку:
— Тогда у меня будет всё необходимое для плодотворной работы.
По утрам и вечерам новый жилец в спортивном костюме бегал по саду, после обеда колол дрова, а в остальное время усердно работал. Так продолжалось неделю.
В ночь на понедельник в ноль часов пятьдесят минут зазвучал радиотелефон:
— «Центр»! «Центр»? Я — Писатель! Дичь нашлась.
— Будем через пятнадцать минут. Один ничего не предпринимай. Слышишь? Всё!
«Солидный» жилец Матильды Цауне поставил свою машину в сарай и через веранду вошел в свою комнату. «Писатель» осторожно спустился по чердачной лестнице. За дверью было слышно, как прибывший умывается. Потом заскрипели кроватные пружины, и погас свет. Услышав настойчивый стук, Шрам бросился вон через окно и попал прямо в руки оперативников.
Главный преступник за решёткой, но следствие продолжалось, пока не были распутаны все нити. Оказалось, что Шрам сбежал из колонии, где отбывал наказание вместе с отцом Рыжего Рудиса.
Прошло дней десять, когда к Дауманту вернулось сознание. Рука была тщательно перевязана и закреплена в гипсовом ложе. Пальцы распухли и не двигались. Если б не треснутый ноготь большого пальца, он был бы уверен, что это не его рука, а какого-то другого, гораздо более крупного человека. Иногда ладонь чесалась, как будто по ней бегал миллион муравьев.
— Ты шевели пальцами, упражняй их, — советовал доктор.
— Зря вы стараетесь. Калека никому не нужен.
— А что, культя вместо кисти лучше? — разозлился Вилнис Грава, вспомнив напряженную ночь операции: столько усилий потребовалось, чтобы этот парень не стал инвалидом.
Даумант молчал.
Может, не надо было вмешиваться? Тогда он не раздумывал, а действовал, как подсказывала совесть. И что теперь? Однорукий калека. Какое противное слово! Как карканье вороны. А как же Байба? Ну, на этом крест! Конец мечтам и надеждам! От всех этих мыслей раскалывалась голова.
Сестричка принесла лекарство, но напрасно она заговаривала с парнем. Отвернувшись к стене, он не отвечал.
— Самое главное лекарство — воля к жизни, — говорил доктор Грава матери Дауманта. — Сначала надо победить апатию.
Мать позвонила в училище. Отсутствие Дауманта там было заметно: танцевальному коллективу не хватало танцора, редколлегии — главного художника.
Первыми к Дауманту пришли Байба и Даце.
— Ты теперь наш кровный брат, — присев на край постели, сообщила Даце. — В тебе кровь многих из нас. И мы все за тебя в ответе.
— Кому я такой калека нужен?
Байба, глотая слёзы и не в силах выговорить ни слова, смотрела на Дауманта.
— Как тебе не стыдно! Радовался бы, что голова цела, её бы тебе ни один чудо-доктор не пришил.
— Это было бы лучше для всех.
— Для кого это для всех? — возмутилась Даце. — Для матери? Для отца? Плыл по жизни сверху, как поплавок, а теперь, когда жизнь тебя испытывает, — в кусты! Одним словом, училище тебе надо кончать вместе с нами. Здесь «Технология изготовления одежды» и «Производственное обучение».
— Идите вы все… — Даумант отвернулся к стене. — Что я за портной с одной рукой?
Мать дала знать, чтобы гости вышли, и последовала за ними.
— Не плачь, Байба, — успокаивала она девушку. — Все будет хорошо. Самое страшное уже позади. Даумант вбил себе в голову, что рука останется неподвижной, и очень переживает из-за этого.
Наконец, пришел долгожданный день, когда врач снял гипсовую повязку. Рука была опухшей. Пальцы неподвижны. Суставы болели. Доктор осторожно прощупал каждую косточку.
— Согни-ка ладонь.
— Больно.
— Естественно, ведь она так долго была без движения. А теперь поздороваемся. Сожми крепче! Ещё крепче! Можешь считать, что нам обоим повезло, — улыбнулся врач.
— Я в самом деле не буду калекой?
— Нет, теперь я тебе могу это смело обещать.
— И снова смогу заниматься боксом?
— Ну это придётся отложить. По крайней мере, на год.
— Спасибо, доктор!
Кусая губы от боли, Даумант левой рукой разминал пальцы правой руки, в которую мало-помалу возвращалась жизнь.
— Всё в порядке, — сказал доктор Грава матери Дауманта. — Депрессию преодолели. Теперь начнётся выздоровление. Если так пойдёт дальше, через пару недель выпишем.
Труднее всего было по ночам. Казалось, что в кончике каждого пальца пораненной руки билось больное сердце.
— Это хорошо, что болит. Значит, кровь циркулирует. Если рука немеет, измени её положение и помассируй, — советовал доктор.
Товарищи по палате спали, временами всхрапывая, иногда постанывая от боли. В приоткрытое окно доносился горьковатый запах цветущей черёмухи.
«И чего это Даце сюда таскается? А может быть, Байба не хочет оставаться наедине со мной? — От этой мысли защемило сердце. — Мне уже восемнадцать, ей исполнится летом. Спрошу прямо: «Почему бы нам не пожениться? Да или нет? Отчим или мать будут против? А ну их… Извини. Я хотел сказать, что мы от них не зависим. А моя мать будет бесконечно рада. Ты ей очень нравишься. Мы ещё слишком молоды? Да нет, в самый раз. Не ждать же до старости. Говоришь, учиться дальше надо. А какого чёрта? Специальность у нас лучше некуда. Ты, конечно, если захочешь, можешь учиться петь, а я стану зарабатывать». Вот дурак, размечтался чёрт знает о чем, — опомнившись, упрекнул себя Даумант. — А может быть она меня нисколько…»
Когда подруги снова пришли к нему, Даумант попросил:
— Даце, выйди на минутку.
— Ты хочешь, чтобы я быстрее выздоровел? — спросил он Байбу, когда дверь закрылась.
— Мы все этого хотим, твоя группа, родители.
— А ты лично?
— Я тоже, конечно.
— Тогда поцелуй меня.
— Здесь? Все ж видят.
— Ну и что?
— Закрой глаза.
И на мгновенье к его губам прикоснулось что-то бесконечно нежное. Когда он опомнился, коса Байбы уже мелькнула в дверях.
— Меня завтра выписывают домой, слышишь?
Что это: любовь или просто сочувствие? Дауманта распирало от радости в первый раз за время болезни.
Глава четырнадцатая
Без пяти минут взрослые
Девушки второй группы долго спорили, как сшить выпускные платья.
— Только длинные. В них женщина выглядит благородно и торжественно.
— Нет-нет. Длинная юбка будет путаться в ногах: ни потанцевать, ни попрыгать. В нормальном платье везде можно пойти: и в театр, и на вечер, а в длинном куда?
— Повесим в шкаф до свадьбы.
— А у тебя есть за кого?
— Наши манекенщицы так красиво выглядели в вечерних платьях, помните? У меня ещё никогда не было длинного платья, — мечтательно сказала Байба.
Кристина Яновна в эти споры не вмешивалась, сказала только:
— Длинные или обычной длины, но чтобы у всей группы одинаковые. И выбирая фасон, учтите, что почти у всех это платье будет дипломной работой.
Даце без особых раздумий выбрала короткое платье, а с её мнением в группе считались. Спор вспыхнул вновь из-за материала и расцветки.
— Нужно всем одного цвета.
— Почему? Байбе больше идёт зеленоватый тон, Элите — розовый, а мне — голубой.
— Знаете, что я придумала? Давайте сошьем специально для бала ещё длинные платья. Из цветастой ткани «Марика». Она не дорогая и сейчас самая модная.
— А почему бы нет? Времени достаточно.
— Кристине Яновне ничего не скажем: пусть ей будет сюрприз.
— Элита, ты прелесть.
Договорились, что на торжественном акте все будут в белых платьях обычной длины, а вечером на балу — в длинных.
Фасоны дипломных платьев у всех должны быть разными. Девушки листали журналы мод, рисовали модели, советовались друг с другом и с художником-модельером.
На дипломную работу полагалась всего одна неделя. Каждой девушке приходилось работать совершенно самостоятельно, без привычных советов мастера. Все девушки старались, потому что знали: от того, как будет сшито платье, зависит будущая квалификация и зарплата.
Преддипломная практика воспитанников проходила на месте их будущей работы.
Будущие мастера по пошиву костюмов, в основном парни, во что бы то ни стало стремились попасть во второй цех базового предприятия «Дзимтене». Начальник этого цеха, бывшая выпускница училища, следила, чтобы молодых не обижали, давали им подходящую работу. Она приобщала их к общественной жизни предприятия. Заработок здесь был раза в два больше, чем в небольших ателье мод, куда попали многие девушки.
Впервые Даце и Байба вошли в огромное здание фирмы «Рижская одежда» через служебные двери не как посторонние. Лифт быстро поднял их на десятый этаж. Просторное, светлое помещение. Длинные ряды столов, за которыми работали пожилые женщины и девушки их возраста. Тихо жужжали электрические швейные машины.
— Приветствуем новую смену! — радостно встретила девушек мать Даце, начальник цеха. Она показала им их рабочие места. — Приступите завтра. А сегодня, Даце, покажи Байбе наши владения.
Здесь Даце знала почти всех ещё с прошлогодней летней практики.
— Я сейчас, — сказала она Байбе и исчезла.
Байба устроилась в кресле. Теперь это её кресло. И стол её, и швейная машина, так же, как это светлое помещение с цветами вдоль стен. Сумеет ли она выполнить всё, что от неё требуется? Даце хорошо, она моментально сходится с людьми, а Байба стеснительная. Поэтому у неё так мало друзей.
— Пойдём, — позвала Даце. — Сначала будет трудновато с нормой, но не позже, чем через полгода, справишься. Девушки, которые закончили училище в прошлом году, зарабатывают уже полторы сотни а больше.
С десятого этажа улица Ленина выглядела как узкий длинный коридор, по которому в обе стороны непрерывной вереницей сновали машины и пешеходы. На крышах домов поднимался лес труб и телевизионных антенн. Под стеклянной крышей у открытого окна сидел бородатый мужчина с трубкой во рту. Наверняка, художник в своей мастерской. Весь халат его был в пятнах краски. Девушки помахали ему рукой, но мужчина, о чём-то задумавшись, не заметил.
— Интересно было бы с ним познакомиться, посмотреть, что он там малюет. Я ещё никогда не была в мастерской художника, — болтала Даце.
— И я тоже.
Спасаясь от нестерпимой июльской жары, Байба работала на кухне. Окна выходили на небольшой тенистый дворик. Сверху он казался дном узкой шахты. Сюда никогда не проникало солнце. Мать с отчимом и Роландом путешествовали по Латгалии. У матери около Краславы жили родственники, а отчим вырос в Даугавпилсе. В квартире царила непривычная тишина.
С удовлетворением Байба перечитала рецензию на свою дипломную работу: «Работа выполнена в соответствии с заданием, точно и тщательно. Отметка: «отлично». Описание работы ещё предстояло сделать.
Вступление — краткая характеристика швейной промышленности в СССР — трудностей не доставляло: это можно списать с учебника. С нынешним направлением моды тоже всё ясно: не раз говорилось об этом. А вот рисунок выбранной модели никак не удавался. Платье получалось совсем не плохо, а лицо девушки выглядело дебильным.
Испортив несколько листов, Байба бросила рисовать. Жаль, что нет Дауманта. Для него это было бы пара пустяков.
Первая неделя практики была такой загруженной, что навестить друга не удалось. Как он там? Может, ему надо помочь кое-что переписать? А вдруг с ним что-нибудь случилось? Почему он так долго не появляется? Байбу охватило беспокойство.
На некоторых любовь налетает внезапно, как ураган, нарушает привычный ритм жизни, переворачивает всё вверх дном. К Байбе любовь пришла постепенно, она её не замечала, принимала за дружбу. Надо было случиться несчастью с Даумантом, чтобы девушка поняла, как дорог ей этот парень.
«Закончу расчёт ткани и съезжу», — решила Байба и сразу засомневалась: «Как-то неудобно… Мать у него хорошая. А что подумают брат с сестрой? Что я сама вешаюсь Дауманту на шею? Ну и пусть…»
В двери позвонили. Байба вздрогнула, кто бы это мог быть?
Даумант! Не в силах сдержать внезапно нахлынувшего чувства, она бросилась к другу. Даумант здоровой рукой притянул девушку к себе и поцеловал.
— Я люблю тебя! Я люблю тебя, как никто на свете! А ты?
— Я не знаю, любовь ли это. Но я хочу, чтобы мы всегда были вместе. — В глазах Байбы Даумант прочёл то, что нельзя выразить словами.
Своё признание он продумывал в бесчисленных вариантах: что скажет он и что ответит Байба. Даумант был готов убеждать, уговаривать, не отступать, бороться за свою любовь, если бы Байба медлила с ответом. Но чтобы Байба сама… Все приготовленные слова застряли в горле.
— Знаешь, а я наколдовала, чтобы ты пришел. Правда, правда. Как настоящая ведьма. Я мучилась с рисунком и думала о тебе.
— А я о тебе. Каждый день ждал; когда ты придёшь. Наконец, не вытерпел.
— А я только что хотела поехать к тебе. Ну что мы стоим здесь? Проходи. Мои уехали.
— Так ты одна? Не боишься?
— Боюсь. Первую ночь заснуть не могла. Всё казалось, что по комнате кто-то ходит.
— Хочешь, я останусь? Не бойся, я тебя не трону.
— Я знаю, — улыбнулась Байба. — Как твоя рука? Дай я помассирую.
Вокруг кисти был виден тонкий розовый шрам. Пальцы, хотя и неуклюже, но двигались. Даумант сжал их в кулак.
— До бокса ещё далеко, но рисовать уже пробовал. Могу, только устаю быстро. А шить совсем трудно.
— Ничего, придёт время — всё сможешь.
— Врач тоже так говорит.
— Может быть, ты есть хочешь? У меня блинчики. — Байба вскочила с дивана.
— Не уходи! — Даумант усадил её обратно. — Поговорим. Я в больнице тысячу раз всё обдумал.
— Что обдумал?
— Нашу будущую жизнь. Знаешь, когда я тебя полюбил? В восьмом «б», когда мы начали заниматься вместе. И с тех пор только о тебе и думаю. А ты тогда меня…
— Не надо!
— Ладно. Что было, прошло. Если человек чего-то очень-очень желает и не щадит сил, чтобы это желание исполнилось, то обычно оно исполняется. Я все эти три года ждал и надеялся, когда, наконец, свершится чудо, и ты меня полюбишь. И это случилось! Этот день, 10 июля, я буду помнить всю жизнь, до самой смерти!
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 41 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |