На что мастер отвечал:
— Я могу позволить себе иметь жену с высшим образованием. Пусть хозяйничает дома, играет на пианино и учит наших детей английскому языку.
У Евы всего было вдоволь: и модных платьев, и роскошных шуб, и дорогих украшений. Мастер в своё время любил посидеть с женой в шикарном ресторане, сходить на концерт, куда мог попасть не каждый. Ему нравилось, что мужчины явно или исподтишка восхищались Евой. За домом, а позднее и за детьми, присматривала славная тётя Лина, двоюродная сестра отца. Первой на свет появилась дочь Иветта, через несколько лет за ней последовал Том. Больше детей в семье Суны не было запланировано.
По поводу будущего детей супруги вели нескончаемые споры. Отец не возражал, когда мать учила их английскому языку и игре на фортепиано.
— Самый надёжный капитал человека — это образование, — внушала она детям.
— Мастерство — дороже золота, — возражал отец. — С хорошим ремеслом и сами будете сыты, и семьи ваши будут в достатке.
Иветта была на стороне матери. Не выдержав конкурса на театральный факультет в консерваторию, она пошла работать на телестудию за каких-то девяносто рублей в месяц, работа ей нравилась из-за творческой атмосферы, возможности общаться с актёрами, музыкантами, писателями, художниками.
— Хотел бы я знать, как бы она прокормилась с ребёнком этой атмосферой, если б я не подкидывал ей сотню каждый месяц, — ворчал Суна.
Том был сыном своего отца. После восьмого класса он сам решил поступить в профессионально-техническое училище.
— Лучше меня тебя, конечно, никто не обучит, — рассуждал старый Суна, — но в наше время необходим диплом. И среднее образование не помешает. Мастер Крауклис — порядочный человек, и руки у него золотые. Окончишь училище, напишу брату в Англию, пусть вызовет тебя и там ещё подучит. А остальное в твоих руках.
Цель была уже близка. Учиться дальше Том не хотел: не было смысла. Частная практика отца давала монет больше, чем диплом инженера. Нет, он не собирается обкрадывать государство. Он, как и отец, будет вкалывать на дому и платить подоходный налог, а в ателье устроится на полставки. Если кто-то считает это рвачеством, пусть, дураков на свете всегда хватало.
— Я сегодня буду поздно, — в субботу сообщила сестре Дезия.
— Почему?
— У нас в училище вечер. Может, у подруги заночую.
— Очень жаль. У меня два билета в кино.
— Ничего, продашь у входа.
Сестра ушла. Дезии только это и было нужно. Усевшись за туалетный столик, она принялась за косметику: наложила на лицо крем и кончиками пальцев втерла его в кожу, затем выщипала пинцетом брови, чтобы были тоньше (широкие сейчас не в моде), векам придала голубоватый оттенок. Импортный крем-пудра превратил светлую нежно-розовую кожу в смуглую. Губы накрасила ярко-красной помадой. Наконец, она надушилась французскими духами, которыми сестра пользовалась только в особых случаях. Повертевшись перед зеркалом, Дезия довольно улыбнулась: «Всё в норме. Правда, нос слишком вздёрнут, но мальчишки уверяют, что это даже пикантно».
В шкафу висело новое выходное платье сестры. Самый шик! Как хорошо, что у них одинаковые фигуры! Что с ним сделается? Ночью, когда сестра будет спать, она повесит его на место.
Трое девушек договорились встретиться у универмага в Межа-парке. Элита явилась в американских «фирменных» джинсах. На Инне было цветастое платьице из трикотажа, каких много.
Том внимательно осмотрел «дам».
— О’кей, very good. А теперь быстро за работу. Вам надо всё приготовить. Бутерброды с сыром и ветчиной поджарим в тостере. Остальное разложите по тарелкам. Я еду за парнями.
Гости разрушили иллюзии Дезии и остальных девушек об «американском рае», где бедной, но красивой девушке стоит только взмахнуть ресницами, и сын миллионера, потеряв голову, на коленях предлагает ей своё сердце и кошелёк.
Родителям Яниса Озолса принадлежит небольшая ферма. Чтобы выдержать конкуренцию с большими латифундиями, всей семьей приходится работать от зари до зари. Янис мечтает об учёбе, но плата за обучение в высших учебных заведениях в Штатах не по карману его родителям. Поэтому Янис заключил договор с одной канадской фирмой и поедет работать лесорубом. Годик поработает, там видно будет.
У Джо мать гречанка, а отец — пуэрториканец. Он живёт в Нью-Йорке, в Гарлеме.
Джо надеется создать свой ансамбль, а пока каждую ночь поёт и играет в гарлемском ресторане «У белых мышек». Ничего не поделаешь, в семье восемь младших братьев и сестёр, а зарабатывают только он и отец. Джо взял со стены гитару и чуть хрипловатым голосом запел грустную пуэрториканскую песню.
Питер о себе рассказывал неохотно. Его отец, генеральный директор крупного химического концерна, живёт в шикарном доме в Лос-Анжелесе, на берегу моря. Семье принадлежит несколько автомашин, яхта и даже самолёт. Старший брат по примеру отца через год будет инженером-химиком. Дома только и слышно: прибыли, акции, дивиденды, замораживание заработков, повышение цен, увольнение рабочих. Год назад Питер решил жениться на цветной девушке.
«Или она, или мы, выбирай», — ответил отец.
Питер выбрал Джину. Оба живут в Нью-Йорке в маленькой квартирке. Питер — корреспондент небольшой прогрессивной газеты. Его жена — продавщица.
— Если верить Янису, эта Америка — не ахти какой рай, — сказала Инна, когда девушки вышли на минутку в соседнюю комнату привести себя в порядок.
— Мне больше всех нравится Питер, — подкрашивая губы, восхищалась Дезия. — Если бы он мне предложил, я бы, не задумываясь, поехала с ним. Я уж сумела бы понравиться его богатым предкам. Вы только представьте, что за жизнь: роскошные туалеты, автомашина, езжай, куда хочешь, весь мир перед тобой!
— Ты забыла, что у Питера в Штатах есть своя Джина, которая ему дороже всей твоей роскоши.
— Мои предки — простые колхозники, но если б я захотела учиться дальше — всегда пожалуйста! Но ведь там тоже не все работают лесорубами, — возразила Дезия.
Мелодичные песни Раймонда Паулса сменялись темпераментной музыкой ансамблей «Opus», «Laid back», «Santana».
Коллекция записей, добытая за большие деньги у знакомых парней, была гордостью Тома. Янис, Джо и Питер обучали девушек моднейшим танцам.
Уровень в бутылках падал, а веселье возрастало.
— С ума сойти, уже пять. Ну, старик, всё было о’кей. А сейчас в гостиницу. Через два часа вылетаем в Москву.
Том открыл дверь на террасу. В лицо ударил дождь. Нетвердой походкой он направился к гаражу и вывел машину. Парни разместились сзади, Дезия села рядом с Томом. Элита и Инна остались навести порядок в доме.
Дождь лил как из ведра. «Дворники» не успевали вытирать стёкла своими резиновыми пальцами. Иногда Том с трудом различал дорогу. Хорошо, что улицы были пустыми. Город ещё спал.
— Нельзя ли побыстрее? Мы опаздываем, — попросил Янис Озолс.
Том прибавил скорость.
У дверей гостиницы уже стоял автобус. Парни и девушки грузили в него свои чемоданы.
— Успели. В последнюю минуту. Всего хорошего! Приезжайте к нам. Мы вам напишем.
Дезия с завистью и грустью смотрела вслед уходящему автобусу. Счастливые, столько повидали всего. Колоссально!
Она жила в Иманте, в одном из новых микрорайонов. По дороге домой её охватило беспокойство, вдруг сестра заметила пропажу своего нового платья. Как приедет, повесит его на место, только замоет пятно от бальзама.
От выпитого Тому стало плохо. В висках стучало как молотком. В глазах рябило. Он заехал в узкую улочку и остановился. Его вырвало. Стало легче. Гремя цепью, яростно лаяла собака. Фонарь напротив освещал мокрую листву деревьев. Гроза, обежав город, гремела в стороне Юрмалы. Дезия, свернувшись клубком на заднем сиденье, сладко спала.
Том развернул машину в сторону Иманты. Ещё несколько минут, и он сможет ехать домой. Страшная усталость! Неожиданно на дороге, как огромная гора, вырос рефрижератор. Том изо всей силы жал на тормоза, но машина скользила по мокрому асфальту прямо на черную стену.
— Девушка, девушка… Ты жива?
Дезия открыла глаза. Она лежала на мокрой траве. Что-то тёплое текло по лицу. Бородатый мужчина, опустившись на колени, вытирал ей глаза.
— Что случилось? Где я?
— Слава богу, жива! Но с парнем плохо.
— Том! — позвала Дезия, пытаясь сесть. Страшная боль пронзила тело. Она заплакала.
Шофёр рефрижератора напрасно пытался остановить проезжавшие мимо немногочисленные машины. Выругавшись, он перешел через улицу и ногой разбил стекло в витрине магазина. Завыла сирена. Через несколько минут, мигая сигнальной лампочкой, подъехала милицейская машина.
— Умышленное ограбление, — констатировал молоденький лейтенант, осмотрев разбитое стекло. — Очевидно, на выпивку не хватило. А ну, дыхни.
— Чёрт возьми, что за люди? Человек умирает, а помощи не дождешься, — ругался шофёр.
Только тогда милиционер заметил за рефрижератором сплющенные «Жигули». Ещё через четверть часа подъехала «скорая помощь».
— Ну, что? — поинтересовался шофёр рефрижератора, когда потерпевших поместили в машину.
— Трудно сказать. Поехали в травматологический.
— Носятся эти пьяные молокососы, сами разбиваются, и других в беду толкают, — злился шофёр в ожидании, пока автоинспектор составит акт об аварии.
— Была б моя воля, я бы пьяниц за рулём судил, как убийц, — согласился с ним автоинспектор. — Влепил бы годков десять, пусть поработают где-нибудь в тайге и поразмыслят хорошенько, стоит ли лезть пьяному за руль.
— И зачем я тогда уехала? — упрекала себя мать Тома. — Осталась бы дома, ничего бы не случилось.
После второго переливания крови Том открыл глаза. Ничего не понимая, глядел он на чужие лица. Узнав мать, чуть улыбнулся. Он совершенно не помнил ни про иностранных гостей, ни про катастрофу.
На кровать села Дезия, коротко остриженная, с повязкой на лбу, Том смотрел на неё так, как будто видел впервые.
— Это я, Дезия. Как это случилось? Я спала в машине и ничего не знаю.
— Что эта девушка хочет от меня? Скажи, пусть уйдёт. У меня болит голова.
Дезия тихо заплакала и вышла из палаты.
— Доктор, это навсегда? — волновалась мать.
— Мозг человека остаётся загадкой и для нас, врачей. Будем терпеливо ждать и надеяться.
Молодость и крепкий организм делали своё. Через несколько недель врач сказал, что жизнь Тома вне опасности. Постепенно возвращалась и память. Минуту за минутой он припоминал события того вечера: как они слушали записи, как Питер, Джо и Янис учили девушек новым танцам, как у горящего камина спорили, где лучше жить — у нас или у них. Затем в памяти всплывал мокрый асфальт, неизвестно откуда появившаяся перед «Жигулями» стена и… Ночью в бреду всё повторялось: ночной город, мокрый асфальт, отражение в нём фонарей, визг тормозов и крик боли.
— Что с машиной? Сильно разбита? — спросил он однажды у отца.
— Об этом не думай. Отремонтируем. Главное, что ты жив.
В перевязочной пожилая медсестра проворными руками разматывала бинт с головы Дезии.
— Снимем повязку, и ты сможешь пойти домой.
Дезия смотрела в зеркало и не узнавала себя: широкий красный шрам прямо посредине лба, коротко подстриженные спереди волосы, узкое, худое личико. Неужели это она? Кто такую уродину возьмёт манекенщицей? Вот тебе и большая мечта! И Дезия заплакала горько, как маленький ребенок.
— Что ты ревёшь, глупышка? Радуйся, что калекой не стала. Руки, ноги целы, а она нюни распустила. Шрам со временем побледнеет. Прикроешь чёлкой, никто ничего и не заметит.
— Вы думаете?
— Я не думаю, я знаю, Бери марлю, вытри нос.
Глава восьмая
Прощание
— Слушай, старик, — культорг седьмой группы Айя Круминя подошла к Дауманту.
— Чего тебе? Выкладывай, — у Дауманта болел зуб, и он злился на целый свет.
— В понедельник конкурс плаката на тему «Мать и дитя».
— Ну и что?
— Не ломайся. Все группы участвуют. А в нашей группе ты лучше всех рисуешь.
— Какой сегодня день?
— Пятница.
— Где ты раньше была?
— Совсем вылетело из головы. Даумант, дорогуша, только ты можешь нас спасти. Если победим, — группе очки за общественную работу, а тебе приз.
— А ну, уматывай, очковая душа.
— Размер сто на семьдесят, — спокойно продолжала Айя. Мальчиков своей группы она знала достаточно хорошо. — Бумагу я сейчас принесу. Техника по выбору. Можно и фломастерами, и карандашами, и акварелью… Тебе лучше знать.
В субботу вечером Даумант наколол на чертёжную доску чистый лист ватмана. Чёрт побери, что же нарисовать! Проще всего было бы срисовать с открытки или книги, но как-то неудобно.
Сестра с маленьким Андрисом на коленях смотрела телевизор. Широко раскрытыми глазами малыш уставился на экран, где смелый заяц гонял неудачника волка.
— Не двигайтесь минутку, — попросил Даумант и, взяв пастельный мелок, уверенными движениями сделал набросок.
Кристап по пути в свою комнату взглянул на рисунок и, присвистнув, остановился.
— Советская мадонна вместо Сикстинской, ха, ха! — это было сказано не без зависти. Примерный во всём, старший брат не имел ни малейшего таланта к рисованию.
— А почему бы и нет? — Даумант был настроен миролюбиво. — Одолжи мне свой лак для волос, чтобы мел не осыпался, — обратился он к сестре.
Зане с сожалением смотрела, как дефицитный польский лак покрывал рисунок.
— Не переживай, ещё осталось, — утешил Даумант, встряхнув баллончик аэрозоля.
Плакаты были выставлены в вестибюле училища.
Большинство групп пошли по лёгкому пути: или перерисовали отдельные фигуры с напечатанных плакатов, или вырезали их из журналов и сделали цветные монтажи. С плакатом из седьмой группы мог соперничать только плакат из второй с силуэтом бегущего ребёнка и фоне восходящего солнца. Рисунок был образным, с несомненной выдумкой, но плакат седьмой группы был более художественным.
Жюри долго обсуждало, какой группе присудить первое место, оставило его за седьмой. В награду Даумант получил большую коробку с пастельными мелками, о которых давно мечтал.
Время от времени в нём давал знать себя художник. Тогда Даумант, зажав под мышкой папку, отправлялся на берег Личупите. Набрав в консервную банку воды, он садился на обросший мхом камень и принимался за работу. Ему нравилось побыть наедине с собой, отключиться от ежедневных забот, уйти в мир фантазии, где не было ни кухни с детскими пелёнками, ни отца, утопающего в болоте алкоголя, ни заплаканных глаз матери. Через два года, нет, уже через год и восемь месяцев, он станет самостоятельным, будет прилично зарабатывать, и сможет сам распоряжаться своей судьбой. Ему исполнится девятнадцать, и если Байба согласится… Продолжать учиться он не думает, по крайней мере, в ближайшем будущем. Все эти истории, физики, литературы… спасибо, сыт по горло, хотя учителя в один голос трубят, что учение развивает ум, логическое мышление, делает человека духовно богаче и тому подобное. Что им ещё говорить? Это их работа, их хлеб. Дауманту было ясно, что зазубренные школьные премудрости через несколько лет выветрятся, как сигаретный дым.
Глаза и руки делали своё дело. На бумаге уже зеленела озимь, деревья своими голыми ветками тянулись к низким облакам, в речной глади, как в зеркале, отражался маленький голубой просвет в небе.
— Откуда он взял такие облака?
— И берёзы не там, — критиковали мальчишки за спиной.
— Прикуси язык. Это ж чемпион по боксу.
— А рисует, как девчонка.
— А ну, кыш отсюда, — не выдержал, наконец, Даумант.
Мальчишки бросились врассыпную. Какое-то время было спокойно, потом появились другие любопытные. Но особенно они его не волновали. Мальчишки есть мальчишки.
Холод пробирался за шиворот. Ветер пригнал тучи, и они быстро затянули небо. Большими холодными каплями пошел дождь. Положив рисунок в папку, Даумант поспешил домой.
Кухню до самого потолка наполнял аромат кислых щей. На плите призывно свистел чайник. Мать, улыбаясь, поставила перед сыном полную до краёв тарелку. Отец, на этот раз трезвый, смотрел хоккейный матч между рижским «Динамо» и московским «Спартаком».
— Г-о-о-л! — раздался из соседней комнаты крик брата. — Молодец, Балдерис!
С тарелкой в руках Даумант присел рядом.
— Кто выигрывает?
— Наши ведут.
— Шайбу, шайбу, — орала публика.
Приятное тепло разлилось по всему телу. Даумант погрузился в семейный уют. Нечего пищать: ему совсем неплохо живётся. Леону гораздо хуже. И Байбе тоже. А разве Том в своём шикарном особняке всегда счастлив?
— Г-о-о-л! Пять три в пользу наших. Ещё пять секунд до конца игры. Три, две… По-бе-да! — спортивный комментатор ликовал вместе с тысячеголовой толпой болельщиков.
Однажды субботним вечером Даумант сидел рядом с комнаткой вахтёра. Занятия закончились, кабинеты заперты, помещения прибраны. Из спортивного зала доносится песня ансамбля девушек.
Последняя репетиция. Завтра финал телевизионного конкурса.
— Не чисто. Альты ещё раз.
Песня начиналась снова.
— Ритм, ритм, Байба, ку-ку, не мечтай. Устали, да? Сядем на минутку, передохнём.
Громкий взрыв смеха. Даумант не выдержал и заглянул в зал.
— Байба, ты не ушиблась? Помните, Эрика тоже упала. Наверно, стул тот же самый. Отставьте его в сторону.
— Девочки, какой со мной вчера случай был! Слышу, кто-то скребётся у двери. Открываю — кот, огромный, пушистый, хвост трубой. Смотрит на меня своими зелёными глазищами и мяукает. Обошел квартиру, потом устроился на диване и замурлыкал. Наш терьер Джерри смотрит, в глазах ненависть и дрожит от злости: как этот чужой бродяга осмелился хозяйничать в его владениях?
Руководитель ансамбля Барбара Осе понимала: девочкам надо отвлечься.
— Отдохнули? Встаём. Второй куплет без вступления. Три-четыре и…
— Что ты здесь торчишь? — спросила гардеробщица. — Почему не идёшь домой?
— Т-с-с-с, — Даумант приложил палец к губам. — Слушаю бесплатный концерт.
— А-а-а, — протянула тётушка и, шаркая ногами, обутыми в старомодные боты, вышла на улицу.
«Ну сколько можно одно и то же!» — начал проявлять нетерпение Даумант.
— Причешитесь получше, платья погладьте как следует, туфли не забудьте. Инта, ты слышишь? На вас будут смотреть сотни тысяч зрителей.
— У меня ноги подкашиваются, как подумаю об этом. Сам Гвидо Кокаре руководит ансамблем девушек из Огре. Где нам с ними тягаться?
Девочки, без умолку болтая, направились к выходу.
— Байба, — позвал Даумант. — Я хочу показать тебе кое-что, не пожалеешь.
— Что же?
— Секрет. Идём.
Холодный воздух ударил в лицо. Байба плотнее обмотала шею шарфом.
— Ну и зимушка в этом году. Мороз да мороз. Надоело.
Белый, недавно выпавший снег хрустел под ногами.
— Как будто жалуется на что-то, — задумчиво сказала Байба.
— Дай свою сумку и сунь руки в карманы.
— А ты?
— А у меня варежки тёплые. Мама связала.
Деревья и кусты на берегу канала цвели белыми пушистыми цветами из инея. Ветки плакучих ив напоминали застывшие водопады.
«Если б можно было эту красоту нарисовать!» — тайком вздохнул Даумант.
Белоснежные узкие улочки и домики старой Риги выглядели празднично нарядными. Часы Петровского собора пробили шесть раз.
У Дворца пионеров Даумант остановился.
— Вот и пришли.
— Ты что, снова в пионеры собираешься вступать? — засмеялась Байба.
— Сейчас увидишь.
Даумант взял Байбу за руку и повёл вверх по лестнице.
— Ай!
В ярком свете прожектора на них смотрела мохнатая бычья голова, пламенели летние цветы, волновалось пшеничное поле с золотистыми колосьями и синими васильками. Чуть дальше отражались в Даугаве дома старого города. Тихо звучала музыка Раймонда Паулса, знакомая и близкая, как народная песня.
— Автор этих гобеленов — Эдите Вигнере, сестра Раймонда Паулса, — шептал Даумант. — Что брат выражает в музыке, то сестра красками в своих гобеленах.
— Какой бы ты выбрал себе?
— Этот, — Даумант указал на триптих под названием «Вселенная».
В чёрном космическом пространстве серебристо мерцали далёкие галактики. На полу у ног наша зелёная Земля с горами, низинами, голубыми водными просторами. И, наконец, вершина творения природы — мужчина и женщина на цветущем лугу.
— Я бы повесил его во Дворце бракосочетаний, и кругом поставил бы много горящих свечей, как у икон в церкви.
— Музей через пять минут закрывается, — напомнила смотрительница зала.
Мороз пощипывал нос и уши. Люди спешили по домам укрыться в тепле, а Байбе и Дауманту не хотелось расставаться.
— Жаль…
— Чего жаль? — спросил Даумант.
— Что сказка кончилась.
— Нет, она продолжается. Представь, что сейчас не двадцатый век, а, скажем, шестнадцатый. Уже поздно. На улицах темно и тихо. Спрячемся, идёт ночной дозор, а у нас нет с собой фонаря. — Даумант потянул девушку в ближайший дворик.
— Какой ночной дозор? — заинтересовалась Байба.
— Вооруженные секирами стражи ходили по узким улочкам города и следили за порядком. Каждый запоздавший прохожий носил с собой фонарь. Часы были только на соборных башнях, поэтому каждый час ночные сторожа пели свою песню.
На улице Маза Пиле прожекторы высветили три старинных дома с крутыми черепичными крышами и решетчатыми окнами. В одном из них горел свет.
— Мы прибыли, — Даумант уверенно открыл тяжелую дубовую дверь.
— Ненормальный. А если нас примут за воров?..
Они оказались в просторной сумрачной передней. Вдоль стен стояли широкие скамьи. Сзади был виден огромный очаг, а над ним висел закоптелый котёл.
— Что вам нужно? — перед ними стояла пожилая женщина, с накинутым на плечи пушистым платком.
— Мы путешествуем в прошлое. Нам бы взглянуть только.
— Ну тогда вы попали куда надо. Это самые старые жилые дома в Риге, названные «Три брата». У «Старшего брата» солидный возраст — около пятисот лет. Остальные на сто лет моложе.
— Подумать только, в те времена здесь жили люди, и такие же молодые, как мы. Интересно, как они проводили долгие зимние вечера, — полюбопытствовала Байба.
— Телевизор, конечно, не смотрели и в кино не ходили. Книги тоже были мало кому доступны; рукописные стоили очень дорого и хранились в монастырях, а самые ценные были прикованы цепями к стене, чтобы их не украли. Ремесленники и их ученики при свете лучины или свечей занимались своим делом: шили обувь, одежду, делали украшения. Хозяйка там, у очага, готовила ужин. В холодное время такой очаг был единственным источником тепла. Когда еда была готова, все рассаживались вокруг большого стола. Мастер, прочитав вечернюю молитву, сам выделял каждому его долю. После ужина укладывались на ночлег здесь же, прямо на скамьях.
— Откуда вы всё это знаете? — спросила Байба.
— Профессия у меня такая. Изучаю Старую Ригу. Особенно то, что под землей: склады, подземные ходы, орудия труда, предметы быта.
— Спасибо. Мы пойдём.
— Давай поднимемся, на Соборную башню. Я ещё никогда не видел вечернюю Ригу сверху. А ты?
— Я тоже, — призналась Байба. — Бежим.
— Ненормальные, — ворчал лифтёр, — замёрзнете наверху как тараканы.
Луна освещала странным зеленоватым светом заснеженные крыши Старого города. Через Даугаву светящейся гусеницей ползла электричка. На горизонте пылали заревом огни Кенгарагса. Ледокол вёл караван судов.
На тёмном небе, как на гобелене Эдиты Вигнере, мерцали бесчисленные звёзды.
— Смотри, вон на хвосте Малой Медведицы Полярная Звезда.
— Где?
— Смотри прямо на кончик моего пальца, — Даумант обхватил Байбу за плечи.
— Гляди, гляди, звезда упала.
— Старые люди говорят, человек умер.
— Спасибо, Даумант.
— Я тебя провожу?
— Не надо. Тут близко.
— Тогда до понедельника. Чао!
По дороге домой Байба под впечатлением увиденного размышляла: «Как это прекрасно доставлять людям радость картинами, гобеленами, музыкой, песнями, хоть на миг вырвать их из прозаичных будней и ввести в мир искусства!»
— Где ты шляешься так долго? Роланда надо ужином накормить и спать уложить, — криком встретил её отчим. — И нечего глазеть на меня. Делай, что велят.
В понедельник, на большой перемене, Даумант поджидал Байбу у дверей столовой.
— Что случилось? — заволновалась Байба, взглянув на него.
— Рейнис Карлович умер.
— Когда?
— В субботу вечером, около восьми.
— Мы тогда были на Соборной башне Помнишь, звёздочка упала?
— Вчера пришла к нам тётя Милда. Говорит, что он несколько дней уже жаловался на слабость. Тётя Милда упрашивала его полежать, отдохнуть, а он всё за письменным столом. В субботу вечером, когда она позвала его пить чай, он радостно сказал: «Дело сделано. Теперь можно и отдохнуть», погладил рукой толстую папку и вдруг повалился на стол. Она вызвала скорую помощь, но было уже поздно.
— Роскошные похороны, — рассуждали старые тётушки, частенько присутствовавшие на похоронах, как на театральных спектаклях. — Большой человек умер: начальник какой-нибудь или знаменитый актёр.
— Учитель, — сообщили им.
— А-а-а, — любопытные были как будто разочарованы, — поэтому так много молодежи. А от чего он умер?
— Разрыв сердца.
— Лёгкая смерть. Каждому бы такую.
Сопровождающие сгруппировались по школьным выпускам — чем выпуск раньше, тем группа меньше.
— Жаль учителя.
— Что делать? Все там будем.
— Вы слышали, Илзе защитила докторскую и уже профессор.
— Кто бы мог подумать! Такая легкомысленная была.
— Ну, не скажи. Голова у неё и тогда варила.
— А Жанис уже второй год лежит тут недалеко, на горке.
Годами не встречаясь друг с другом, они тихо обменивались новостями о работе, о детях.
Последние питомцы учителя испытывали самую жгучую боль расставания. Тесной толпой стояли они у могильного холмика. Первым попрощался Петерис:
— Учитель! Всё лучшее, что я получил от вас в наследство, я передам своим воспитанникам.
— Когда мне было так плохо, что хотелось умереть, вы вновь вернули меня к жизни. Спасибо вам.
— Вы говорили, что любовь — самое прекрасное, что дано человеку. Как это верно!
— Мы часто не были такими, какими вы хотели нас видеть, простите нас за это.
— Вы учили нас быть не только стойкими, смелыми и мужественными, но и нежными, добрыми, уважать чувства других.
Красные розы одна за другой ложились на белый снег.
Байбу мучила совесть. Рейнис Карлович чувствовал себя, наверно, брошенным и забытым. Надо было почаще его навещать.
Провожающие постепенно расходились. У могилы остался бывший восьмой «б» и тётя Милда. Мимо с грохотом промчался поезд.
— Он ничего не слышит. И никогда больше не услышит, — Даумант впервые столкнулся со смертью, и вся его жизнерадостная натура протестовала против её несправедливости. — Жил человек, и нет его. Неужели это всё?
— Нет, не всё, — медленно заговорила тётя Милда. — А вы? В каждого из сотен своих воспитанников он вложил частицу себя, посеял семя добра, оно растёт и даёт плоды. И сегодня мы в этом убедились.
Глава девятая
«Я не могу сыграть любовь»
Режиссёр киностудии Вилнис Мелналкснис, удобно расположившись в мягком кресле, смотрел телевизионную передачу «Что ты умеешь». Эрдельтерьер с такой же рыжей бородкой, как у хозяина, лежал рядом и не спускал глаз со своего повелителя.
— Я знаю, тебе хочется гулять, но ничего не поделаешь: работа прежде всего, — Вилнис погладил собаку по голове и вздохнул.
На экране менялись напряженные от волнения лица подростков. Ансамбль девушек какого-то профтехучилища. Общий план — у всех одинаковые клетчатые платья. Лица крупным планом: первое, второе, третье, четвёртое, стоп… Четвёртое может быть годится. «Старик, будь другом, покажи-ка ещё разок крупный план, — молил про себя Вилкис. — Четвёртую большеглазую с длинными косами надо пригласить на кинопробы и восьмую». Но диктор объявил уже следующий номер.
«Жаль, не успел записать, что за училище. Ничего, позвоню в молодёжную редакцию, узнаю».
— У нас все девушки красивые, — ответила директор училища режиссеру Мелналкснису, который попросил представить ему наиболее привлекательных девушек училища. — Ищите сами. Нет таких девушек, которые бы не хотели попасть на экран. Поэтому попрошу без лишнего шума и рекламы. Наши воспитанницы привыкли к гостям. Можете свободно ходить по мастерским и кабинетам. Если какая-нибудь девушка покажется вам подходящей, хорошо убедитесь в этом, прежде чем пригласить её на киностудию.
Было очевидно, что посещение кинорежиссера особой радости у Вии Артуровны не вызвало. Воспитанницы и так были загружены до предела. Съёмки будут им лишней обузой.
Одинаковые полосатые халатики и косынки делали девушек похожими друг на друга. Обеих певиц Вилнис нашёл на репетиции ансамбля. «Нет, одна всё-таки не годится, слишком обычное лицо, но другая… Её зовут Байба, кажется. Это то, что надо. А для контраста возьмём крупную массивную девушку из второй группы».
Но потом случилось неожиданное. В недолгой практике Вилниса Мелналксниса такое было впервые. Обе, осчастливленные выбором, отказались идти на кинопробы.
— Вы что, не от мира сего? — взорвался режиссёр. — Вас на экране увидят миллионы. Будут завидовать вам, восхищаться вами. Право, настолько тупых девчонок я вижу впервые. Это будет фильм «экстра» про молодёжь. Сам Янис Лиепиньш пишет музыку к нему. Байба может петь. Чтобы завтра в семнадцать ноль-ноль были на киностудии! Вас встретит мой ассистент Эджус. Вы его узнаете по суперсветлому ёжику на голове.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 41 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |