Маргарет Александрович Джордж 6 страница

– Ох! – Мария заплакала, подумав о своей подруге и ее матери.

Королева-мать положила руку ей на плечо. Какой высокой стала ее девочка! Значит, она станет такой же рослой, как и все Гизы.

– На самом деле для нее не все кончено. Я уверена, что король Генрих великодушно обойдется с ней. А теперь давай подумаем о сегодняшнем празднике. Сначала будет состязание лучников. Члены шотландской стражи продемонстрируют свое искусство, а потом выйдут все остальные, кто захочет попробовать. Тебе нравится стрелять из лука, не так ли?

Дневное состязание лучников было увлекательным зрелищем. Королевский двор сейчас находился в Блуа, и мишени установили в окрестных полях рядом с охотничьим парком и фруктовым садом. В недавно убранных пшеничных полях ряды коротких золотистых стеблей тянулись к Луаре, наполняя воздух сладостным теплым ароматом. Небо затянуло легкой дымкой. Разумеется, члены шотландской стражи поразили придворных и их гостей своей меткостью, и на Марию произвела глубокое впечатление способность Роба Макдональда попадать в мишень с расстояния сто сорок метров. Она настояла на том, чтобы лично вручить ему награду. Когда он готовился принять ее, преклонив колено на поле, то подмигнул девочке, и она с трудом удержалась от смеха.

Среди собравшихся присутствовал король Генрих II, который со скучающим видом приступил к стрельбе, а также несколько Гизов: не только старший, по прозвищу le Balafre (который, разумеется, был превосходным стрелком), но и трое его младших братьев – Клод, Франсуа и Рене, которых Мария видела редко. Клоду, герцогу д’Омалю, было двадцать пять лет; семнадцатилетний Франсуа уже носил титул великого камергера Франции, а Рене, маркизу д’Эльбёфу, исполнилось лишь шестнадцать. Д’Омаль и д’Эльбёф носили плотно облегающие панталоны, пили слишком много вина и улыбались маленькой королеве так, словно на самом деле любили ее.

«Они так отличаются от моих шотландских родственников, – подумала Мария. – Все Гизы – а их так много! – кажутся либо солдатами, либо церковниками. Я знаю, что есть еще четверо, и все они либо священники, либо монахини».

Потом к стрельбе приступили придворные дамы. Диана де Пуатье вышла вперед в своем традиционном черно-белом наряде; это платье было сшито на греческий манер и ниспадало свободным складками, но скреплялось черными застежками у плеч. Даже ее лук и стрелы были изготовлены из черного дерева, инкрустированного слоновой костью. Она вышла на линию стрельбы и стала выпускать одну стрелу за другой, каждый раз попадая почти рядом с центром мишени. Король и Екатерина Медичи тепло поздравили ее. Пышка выступила хорошо, Мэри Битон похуже (но ей было все равно), а Мэри Сетон еще хуже. Потом вперед смело вышла Фламина, высоко держа голову и словно бросая вызов окружающим. Она показала хороший результат, но поздравления относились скорее не к ее стрельбе, а к ее храбрости.

Потом заняла свое место Мария и, к всеобщему изумлению, точно поразила все мишени. Зрители разразились приветственными криками, но ее радовала только гордость, которую она видела в глазах Роба. Она повернулась и поклонилась, а состязание шло своим чередом.

Мария де Гиз привезла с собой нескольких шотландцев, и теперь маленькая Мария смотрела, как они поочередно стреляют по мишеням. Там находился граф Хантли, купавшийся во всеобщем внимании, несмотря на свою бочкообразную фигуру. Она знала его как влиятельного католического вельможу на севере страны, обладавшего большой властью, но он казался ей тщеславным и даже немного комичным со своей горделивой походкой и важными позами.

«Его называют «северным петухом», – вспомнила девочка, и он действительно походил на петуха. – У него красные щеки, и он постоянно хвастается… а его зад торчит наружу, словно петушиный хвост».

Она захихикала.

– Что тут смешного? – спросила Пышка, стоявшая рядом с ней.

– Граф Хантли похож на петуха, – сообщила Мария, и Пышка тоже захихикала, а вскоре начали смеяться все дети.

Следующим вышел статный мужчина, который выглядел как настоящий вельможа, хотя и не принадлежал к аристократическому сословию. Это был Ричард Мейтленд из Лейтингтона, один из личных советников Марии де Гиз. Он являлся всего лишь лэрдом и юристом, который писал стихи для собственной забавы. Рядом с ним стоял молодой человек приятной внешности, которого он представил как своего сына Уильяма.

– Он учится во Франции, и я позволил себе воспользоваться этой возможностью, чтобы представить его вам, – обратился Мейтленд к Марии де Гиз. – Надеюсь, он будет хорошо служить вам по возвращении на родину.

Королева-мать ограничилась кивком, но Фламина прошептала на ухо Марии:

– Смотрите, какой красавец!

Марии показалось, что Фламина лишь делает вид, будто интересуется такими вещами, чтобы доказать независимость от положения своей матери. На самом деле Уильям Мейтленд был не более красив, чем некоторые другие мужчины из собравшихся вокруг, но она согласно кивнула.

Здесь присутствовали также некоторые отдаленные родственники Марии из рода Леннокс-Стюартов: Джон, сеньор д’Обиньи, и его кузены пришли засвидетельствовать свое почтение. Эти Стюарты имели шотландского предка, который прибыл во Францию сто пятьдесят лет назад, и теперь почти полностью стали французами и даже произносили свою фамилию на французский манер. Она вспомнила, как Роб говорил, что связь между Францией и Шотландией уходит глубоко в прошлое.

Мужчинам принесли закуски, а дети отдохнули на одеялах, разложенных под большими тенистыми деревьями. Некоторые из более молодых мужчин отправились играть в теннис.

Когда Мария проснулась, она увидела, как слуги деловито расставляют обеденные столы между деревьями. Они разворачивали тонкие льняные скатерти, а в дополнение к свечам, расставленным через каждые полтора метра, на ветвях развесили фонари. Тени образовывали маленькие синие озерца вокруг деревьев, дальних стогов и оград. Мягкий, теплый ветерок задувал над полями до самой опушки леса, где он сталкивался с кронами деревьев, и листья начинали шелестеть и шептаться друг с другом. Вскоре откуда-то вылетели рои светлячков, поблескивавших в темноте, и Мария увидела людей, направлявшихся к банкетным столам строгой процессией через поле. Их одежды переливались красками заката; они несли узкие свечи и смеялись. Перед ними шли музыканты, игравшие на флейтах и лютнях. Они походили на фигуры с выцветшего гобелена, и даже музыка звучала как-то глухо и отдаленно.

По мере приближения они становились все более реальными, веселыми и шумными людьми. Король, переодевшийся в бархат, раскраснелся после игры в теннис. Наряд королевы блистал самоцветами; под открытым небом они не казались неуместными, а, наоборот, красили ее. Диана снова переоделась в платье из тонкой газовой ткани. Мать Марии была одета в зеленое атласное платье с модной вышивкой и несла декоративную бархатную шкатулку с серебряной отделкой.

Все расселись за столами, лишь музыканты продолжали играть. Небо уже потемнело, и теперь единственный свет исходил от свечей, фонарей и светлячков. Все купалось в этом мягком неземном свете – люди из Франции и Шотландии, родственники и друзья Марии, – и она любила их всех чистой, беззаветной любовью. С другой стороны, она чувствовала себя любимой и надежно защищенной в объятиях Франции и среди всех, кто собрался под деревьями этой теплой летней ночью.

В конце обеда, когда Марии де Гиз предстояло выступить с прощальной речью, она открыла бархатную шкатулку и подняла ее. Мария смогла разглядеть внутри что-то красное и блестящее.

– Это сокровище я оставляю на попечении короля и королевы, которые также хранят другое сокровище – мою дочь. Эта драгоценность принадлежала ее бабушке Маргарите Тюдор. Она была подарена ей в день брака с Яковом IV, и мое глубочайшее желание состоит в том, чтобы ее подарили королеве Марии в день брака с дофином Франциском. Прошу вас, сохраните ее ради меня.

Она церемонно вручила шкатулку Генриху II. Тот заглянул внутрь, и его обычно бесстрастные глаза расширились от изумления.

– Mon Dieu! Какая огромная!

Он бережно достал драгоценность и показал ее собравшимся. Это была брошь в форме буквы «H», усыпанная рубинами и бриллиантами.

– Поэтому она называется «Большой Гарри», – сказала Мария де Гиз. – Сохраните ее ради меня!

Обед закончился после полуночи, но мужчины пожелали охотиться с факелами, поэтому привели лошадей и свору гончих для охоты на оленей в соседнем лесу. Дети остались в лагере, но наблюдали за тем, как охотники один за другим уходили в темноту, пока не стихли все звуки. Еще позднее, когда они уже засыпали в палатках, издали донесся приглушенный лай собак. Потом они крепко уснули и не слышали возвращения охотников.

Через несколько дней, когда Марии де Гиз пришла пора уезжать, она прижала дочь к себе и пообещала вернуться.

– Возвращайся поскорее, – сказала Мария, стараясь не плакать. Это было бы неприлично на виду у собравшихся.

– Вернусь так скоро, как смогу, – ответила ее мать. – Мои мысли будут с тобой каждую минуту.

– Я люблю тебя, дорогая maman, – прошептала она. Но Мария де Гиз отвлеклась на приближение короля Генриха и не расслышала ее последние слова.

Впоследствии, когда Мария оглядывалась на годы, проведенные во Франции, ей казалось, что там всегда было лето, хотя она знала, что это неправда. Воздух всегда казался свежим и ласковым, наполненным ароматами цветущих лугов, созревающих слив и абрикосов. Вечера казались долгими и теплыми; камни замков начинали слабо мерцать, когда солнечный свет угасал и зажигали фонари или разносили белые восковые свечи в подсвечниках.

Главным цветом Франции был белый – белые лебеди, плавующие по воде в крепостном рву; особый известняк из долины Луары, используемый для строительства замков, который со временем становился лишь белее; огромные белые камины с позолоченными королевскими эмблемами; молочный цвет пудры, которую придворные дамы использовали для лица и которой сама Мария начала пользоваться с возрастом; и наконец, белые лилии, королевские цветы Франции.

Свое первое причастие она приняла на Пасху, одетая в платье из белоснежной тафты. На ее каштановых волосах красовалась диадема из королевских лилий, а в руках она держала четки из слоновой кости, подарок бабушки из рода Гизов. К своему двенадцатилетию, после долгой подготовки у исповедника отца Мамеро, она жаждала совершить это таинство, и в конце концов ее дядя-кардинал объявил, что она к этому готова.

«Это самый счастливый день в моей жизни», – написала она в своем маленьком дневнике тем вечером. Матери в Шотландию она сообщила: «Дорогая мама, я наконец стала истинной дочерью Церкви…»

Мария закрыла глаза и снова увидела лилии Мадонны вокруг алтаря, открывавшие свои гладкие белые горлышки, словно они готовились запеть «аллилуйя»; она увидела огонь толстой пасхальной свечи и нежную улыбку на алебастровом лице Девы Марии. «Сегодня я побывала в раю», – подумала она.

Но здесь, на французской земле, все ее чувства купались в роскоши, к которой она с возрастом все больше привыкала. Она тешила свой аппетит клубникой из Сомюра и арбузами, давно выращиваемыми в долине Луары садовником из Неаполя; паштетом из форели, турскими пирожными и вином из Аннонвилля с изысканным букетом. Ее обоняние ублажали искусные творения итальянских парфюмеров Екатерины Медичи, работавших с цветами на полях Прованса и создававших благовонные эссенции, которые можно было наносить на шею и запястья, или отдушки для перчаток и накидок. Гиацинты, жасмин, фиалки – все эти ароматы плыли по комнатам и доносились из ванных комнат.

Кожу ласкали притирания и прикосновения шелка, бархата, нежного меха и перчаток из мягчайшей оленьей кожи; подушки и перины, набитые гусиным пухом, манили свой мягкостью на исходе дня, а зимой в Фонтенбло недавно установленные немецкие изразцовые печи обеспечивали центральное отопление.

Взор постоянно радовала красота обычных вещей с роскошными излишествами: хрустальные зеркала, украшенные бархатными и шелковыми лентами, или пуговицы с инкрустированными самоцветами. Пышные фейерверки отражались в реке, и взгляд невольно останавливался на полотнах Леонардо да Винчи или черно-белом шахматном узоре из мраморных плиток в длинной дворцовой галерее над рекой Шер, с тихим плеском несущей свои воды внизу.

Повсюду слышались приятные звуки: щебет ручных канареек и более экзотических птиц в садовых птичниках, лай собак на несравненных королевских псарнях, плеск и журчание фонтанов в парке. И над всем этим разносились мелодичные звуки французского языка – изящные шутки, остроумные разговоры и голоса придворных поэтов, читавших стихи в честь мира аристократических грез, который они наделили меланхоличной философией бренности всего сущего.

Но для Марии и ее спутников все это казалось вечным и неизменным, а сетования поэтов они считали литературным вымыслом. Разумеется, были незначительные изменения: королевская семья продолжала разрастаться, и в детской появлялись новые жильцы. Екатерина Медичи стала грузной, и ее талия исчезала даже в перерывах между беременностями. Диана де Пуатье внешне ничуть не изменилась, казалось, она неподвластна времени, но даже она начала задумываться о постройке своей гробницы… разумеется, из белого мрамора.

Однажды вечером, когда Мария составляла компанию герцогине в ее апартаментах, она наблюдала, как Диана, сидевшая за туалетным столиком, перекладывает свои парфюмы и кисточки в серебряной оправе. Спина Дианы была такой же прямой, как всегда, а ее по-прежнему густые серебристые волосы были затейливо уложены и скреплены алмазной заколкой. Но ее лицо, отражавшееся в зеркале, казалось печальным. Внезапно она повернулась к Марии и сказала:

– Вы будете более красивой, чем я.

Мария начала возражать, но герцогиня отмахнулась от нее:

– Пожалуйста, не прекословьте. Я говорю правду. Не отрекайтесь от этого, как я не отрекаюсь от своей участи. Я горжусь тем, что вы будете наследницей моей красоты, и рада передать вам эту обязанность.

Мария рассмеялась, хотя почувствовала себя неуютно. Неужели Диана смертельно больна? Может быть, она просто задумалась о своем завещании?

– Сейчас мне пятьдесят пять лет. Разве мое время не настало? Я долго правила в царстве красоты, но это тяжкое бремя. Добро пожаловать! – Она указала на свой портрет с обнаженной грудью. – Вы шокированы? Разве вам не хотелось бы позировать в таком виде?

– Нет, мадам, – тихо ответила Мария, но не смогла удержаться от вопроса: – Когда написали эту картину?

– Всего лишь несколько лет назад. Вот теперь вы действительно шокированы! Не стоит беспокоиться. Художники великодушны; не только Бог может создавать что-то из ничего. Наши придворные живописцы тоже преуспели в этом.

Марии всегда нравилось смотреть, как двигается и говорит герцогиня.

– Вы всегда будете править в царстве красоты, – сказала она. – Боюсь, это не та должность, от которой можно отказаться, вроде хранителя королевской печати или королевского казначея.

– Увы, это так, – согласилась Диана де Пуатье. – Скорее подрастайте и освободите меня от этой должности. Время вознесет вас и свергнет меня с пьедестала.

Два старших дяди Марии укрепляли свою власть и положение при дворе. Кардинал расширил свою сферу влияния, а le Balafre прославился как герой в битве при Меце, когда город был отвоеван у императора Карла I, враждовавшего с Францией. В Шотландии мать Марии официально утвердили регентом, она продолжала попытки вытеснить англичан. В самой Англии умер Эдуард VI, и на трон взошла его сводная сестра Мария Тюдор, ревностная католичка. В течение следующих нескольких месяцев она снова сделала Англию католической страной и взяла в мужья короля Испании Филиппа II. Во Франции это восприняли как катастрофу, так как теперь Англия и Испания могли объединиться против нее и попытаться завоевать. Это означало, что Шотландия внезапно оказалась очень важным союзником для Франции из-за ее стратегического положения.

В возрасте одиннадцати лет Мария обзавелась собственной свитой и отдельными покоями. Теперь, когда настало время, она была рада оставить королевскую детскую. Там стало слишком тесно: целых шесть детей династии Валуа делили с ней ее апартаменты. Мария все более остро чувствовала пристальное внимание Екатерины Медичи, обращенное на всех детей, и без всяких сожалений избавилась от него.

Королева все чаще полагалась на астрономов и предсказателей, особенно на одного из них, которого называли Нострадамусом. Она настояла на его приезде, чтобы сделать предсказания, касающиеся детей, и когда он увидел Марию, то пробубнил «Я вижу кровь вокруг этой прекрасной головы!», что одновременно раздосадовало и расстроило ее – раздосадовало из-за грубости и расстроило из-за того, что могло оказаться правдой. Ее недовольство астрологом (который в конце концов лишь выполнял свои обязанности) перенеслось на Екатерину, которой следовало вести себя более тактично.

Вместе со своим двором, состоявшим из четырех Марий, Джона Эрскина, отца Мамеро, мадам Райе и личного врача Бургойна, она пользовалась относительной свободой. Ей нравился Бургойн; он был очень молод и лишь недавно завершил учебу в Падуе. Она по-прежнему держала при себе группу шотландских музыкантов, так как любила слушать напевы своей родины, несмотря на насмешки французов. Сами шотландцы наедине друг с другом продолжали разговаривать на родном языке, чтобы не забывать его.

Когда Мария осталась одна, она посмотрела на себя в зеркало, гадая о справедливости слов, услышанных от Дианы де Паутье. Неужели она так красива? Насколько она еще вырастет? Когда у нее появится женское тело? Будет ли оно приятным и радующим взор? Она знала, что девочки меняются, когда становятся женщинами. Простушки могут внезапно засиять, а хорошенькие девочки оказываются грубыми и скучными. Она надеялась, – если это не выдаст ее тщеславие, о котором предупреждал отец Мамеро, – что ей уготована лучшая участь.

К четырнадцати годам придворные поэты «открыли» для себя Марию. Они посвящали ей стих за стихом, сравнивая ее с красавицами, жившими в незапамятные времена. Мария пыталась помнить предупреждение Дианы о том, что красота становится тяжким бременем, но не могла не восхищаться словами, опровергавшими ее тайные страхи.

Придворный историк Брантом написал: «К пятнадцатому году ее красота засияла, как солнце в полуденном небе». Он хвалил ее руки «такой превосходной формы, что сама Аврора не могла сравниться с нею».

Пьер де Ронсар, ведущий поэт группы, называвшей себя «Плеядами» в честь созвездия из семи звезд, восклицал: «O belle et plus que belle et agrйable Aurore».

Его коллега, поэт Жоашен дю Белле, написал: «Nature et art ont votre beautй / Mis tout le beau dont la beautй s’assemble».

Он также провозгласил:

Творя ваш светлый дух, бог превзошел себя. Искусства к вам пришли, гармонию любя, Ваш облик завершить, прекрасный от природы, И музой дар певца мне дан лишь для того, Чтоб сразу в вас одной, на то не тратя годы, Воспел я небеса, природу, мастерство.

Художник Франсуа Клуэ делал эскизы с натуры и пробовал написать ее портрет, сетуя на то, что она похожа на бабочку или на дикое животное и не может посидеть смирно, чтобы он смог уловить ее очарование на холсте. Он написал один миниатюрный портрет Марии в розовом платье на сапфирово-синем фоне, но, по его мнению, она выглядела скованной и манерной, не похожей на саму себя в жизни. Картина не могла засвидетельствовать ее trиs douce et trиs bonne[18], как подобает истинному произведению искусства. Ему не удалось подобрать и достаточно изящный оттенок для цвета ее кожи; в попытке передать ее сияние он лишь заставлял ее выглядеть изможденной.

Лишь бронзовый бюст работы Жака Понцио запечатлел ее позу и осанку, ее изящную стройную шею и горделивую посадку головы. Она позировала в мечтательном состоянии; ее взгляд сосредоточился на далеком внутреннем ландшафте, и в нем скульптор уловил беззаботность юности, думающей о том, что у нее впереди тысяча завтрашних дней, и не жалеющей времени на грезы о будущем. Ее волосы ниспадали длинными локонами, глаза миндалевидной формы глядели безмятежно, а изгиб губ был почти меланхоличным. Лишь слабое подобие улыбки касалось уголков ее маленького рта; в остальном статуя казалось воплощением олимпийской отрешенности.

Несмотря на это, юная королева, провозглашенная une vrai Deesse, подлинной богиней, любила баловаться, бегать и ездить верхом и часто жалела о том, что не родилась мужчиной, чтобы носить меч и доспехи. Ее дядя герцог де Гиз, герой Франции, который только что вырвал Кале из рук англичан, сравнивал ее мужество с собственным.

– Да, племянница, у вас есть черта, в которой сильнее всего ощущается наша кровь: вы такая же храбрая, как храбрейший из моих воинов. Если бы женщины шли в бой сейчас, как они делали в древности, вы бы смогли погибнуть с честью. Можете верить моим словам, – добавил он. – Я видел достаточно разных людей, и трусов, и храбрецов. Храбрость – семейная черта Гизов. Посмотрите, с каким мужеством ваша мать удерживает Шотландию для вас и борется с еретиками и мятежниками. Вот истинная смелость!

– Сейчас ей действительно тяжело, – сказала Мария, испытав при этой мысли боль. Ее дядя должен был сражаться с англичанами, которые вторглись во Францию, иначе он бы отправился на помощь ее матери в Шотландию. Он такой опытный, ему все по плечу…

– Однако, как я сказал, она держится храбро. – Герцог с одобрением осмотрелся по сторонам. Договоренность об устройстве собственного двора для Марии после ее одиннадцатилетия была удачной. Разумеется, скупые шотландцы не хотели оплачивать дополнительные счета, как будто французы обязаны делать это после всех затрат на содержание войск в Шотландии! В конце концов они неохотно раскошелились, и меблировка королевских апартаментов выглядела сносной. Несколько новых ковров были бы не лишними, но, он пожал плечами, из полудохлой коровы не выдоишь молока.

Он посмотрел на Марию, которая уже четыре года имела собственную свиту. Все вышло так хорошо, как будто сама судьба позаботилась о ней и продумала все до мелочей. То, что девочка вырастет красивой, но доверчивой и готовой видеть людей такими, какими они себя показывают. То, что она так сильно любит свою мать – женщину, которую она видит очень редко, больше похожую на сон, чем на реального человека, – что будет готова на все ради нее, а значит, и ради ее братьев. Все это складывалось воедино для достижения одной цели: власти над Францией и Шотландией. Эта высокая и одухотворенная девушка являлась осью, вокруг которой вращались честолюбивые помыслы Гизов.

Первый шаг был сделан, когда французский парламент объявил, что по желанию Марии, от ее имени, она наделяет свою мать правом регентства в Шотландии. Шотландцы должны были либо согласиться, либо потерять поддержку Франции. Со стороны Марии не последовало никаких возражений. Бывший регент граф Арран, глава дома Гамильтон, отправился в отставку со всеми своими людьми. Его удалось умиротворить, пожаловав ему французское герцогство Шательро. В Шотландию отправились французские чиновники.

Потом Мария выполнила свою роль и назначила братьев королевы-матери своими лордами-хранителями и министрами во Франции: герцог Франсуа должен был наставлять ее в земных делах, а кардинал Шарль – в духовных вопросах. Мария оказалась способной и преданной ученицей под их руководством. Она будет идеальной королевой для них, когда настанет ее время вступить на престол. Теперь, после освобождения Кале от англичан, французы ни в чем не могли отказать герцогу, поэтому пришло время поторопить свадьбу Марии и дофина, чтобы раз и навсегда скрепить сделку.

В Шотландии дела шли не так гладко. Казалось, что шотландцы страдают врожденной неприязнью к чужеземцам. Они столетиями ненавидели своих старых врагов – англичан, но теперь, когда французы оказались рядом, шотландцы решили, что ненавидят их еще больше. Они как будто забыли, почему французы с самого начала появились там и при этом несли огромные затраты: чтобы помочь им избавиться от англичан. Теперь они начали бунтовать против французов.

– Судя по твоим словам, дорогой дядя, вскоре понадобится больше войск.

– Мы пришлем столько, сколько потребуется, – холодно сказал герцог. – Страна не ускользнет от вас; Франция не допустит этого.

– О, если бы я была мужчиной! – воскликнула она. – Я бы сама сражалась с ними!

Герцог улыбнулся:

– Прямо как ваш предок, Карл Великий. Или другой ваш предок, Святой Людовик, в Крестовом походе против неверных. Да, я верю в это, – он посмотрел на ее высокую стройную фигуру и сияющее лицо, словно у юного рыцаря. – Как же вы выросли! – неожиданно добавил он, когда осознал, что она почти одного роста с ним (около метра восьмидесяти). – Опять-таки сказывается кровь настоящих Гизов.

Он положил руку на плечо племянницы; ее кости были тонкими, несмотря на высокий рост.

– Неужели во мне нет ничего шотландского? – спросила она, и герцог не понял, какой ответ она хочет услышать. Странно, обычно он мог читать ее мысли. – Ни следа от Стюартов?

– Может быть, когда вы одеваетесь б la savage[19] и кутаетесь в меха и пледы, – осторожно сказал он. Она оставалась хорошенькой даже в варварском костюме, который иногда надевала.

– Это внешнее, а я имею в виду внутреннее, – настаивала она.

– Что ж, вам нравятся шотландские музыканты, вы держите их при себе и часто слушаете эту… необычную музыку.

– Мне приятно ее слушать, – заявила Мария.

– Это доказывает ваше шотландское происхождение, – с улыбкой заметил герцог. – Для наших ушей это непривычные звуки.

Позолоченные настольные часы с мелодичным звоном начали отбивать одиннадцать часов.

– Вам они нравятся? – спросила Мария.

– Да, очень нравятся. – Герцог посмотрел на циферблат с черными цифрами на слоновой кости. Часы имели небольшую золотую подставку и календарь лунных фаз, где лик луны имел мечтательное выражение.

– Я подарила их самой себе, – призналась она. – Не знаю, почему мне так нравятся большие и маленькие часы.

– Да, я помню удивительные часы в виде черепа, которые вы подарили своей… Как вы их называете? Своей Мари.

– Ах, это… – Мария выглядела смущенной. – Эти часы с колокольчиком внутри маленького серебряного черепа и выгравированными символами вечности показались мне забавными. А Мэри Сетон в последнее время стала очень набожной. Эти часы достаточно маленькие, и их можно принести в церковь. Мне показалось, что монах мог бы горячо желать такую вещь.

– Монахи не должны иметь горячих желаний. – Герцог снова улыбнулся, и длинный боевой шрам на его щеке, тот самый, из-за которого его прозвали le Balafre, искривился по шву.

– Зато другие жаждут обладать их имуществом, – возразила Мария. – Например, старый Генрих из Англии: он просто выгнал монахов и отобрал все, что они имели.

– Если позволите, Ваше Величество, то, по крайней мере, он действовал открыто, в отличие от вашего отца, назначившего своих дворян и бастардов «светскими аббатами» в богатых монастырях, чтобы они могли забирать все, что захотят. Даже ваш сводный брат Джеймс Стюарт пользуется богатствами этого… кажется, Сент-Эндрюса? А ведь с виду он такой степенный и благочестивый!

Герцог недолюбливал ханжеское благочестие. Он дважды встречался с Джеймсом Стюарта, и оба раза ему это не понравилось.

– Фактически ваш отец сделал «настоятелями» всех своих бастардов, – продолжал он. – Он обеспечил их за счет церкви. Джон Стюарт – настоятель Колдингэма, Роберт Стюарт – настоятель Холируда, другой Джеймс – настоятель Мелроза и Келсо, еще один Роберт – настоятель Уитхорна, а Адам Стюарт – настоятель картезианского монастыря в Перте. Настоящая семейка святых!

Мария почувствовала гнев, услышав нападки на своего отца.

– А разве во Франции дела обстоят иначе? Как получилось, что трое ваших братьев стали князьями церкви? Два кардинала и один великий магистр ордена Святого Иоанна в Иерусалиме? Мой дорогой дядя Шарль стал кардиналом всего лишь в двадцать три года. А кто сделал его кардиналом? Король Франции. Было ли это наградой за безупречную и богобоязненную жизнь?

Герцог был застигнут врасплох. «У нее есть характер, – подумал он. – Это нехорошо. Она станет идеальной королевой лишь в том случае, если будет послушной. В последнее время она задает слишком много вопросов».

– Пусть он сам ответит, – ровным тоном произнес герцог, увидев, как камердинер отворяет дверь перед запоздалым гостем, которого ожидали к половине одиннадцатого.

– Pardon, pardon! – воскликнул кардинал. – Прошу прощения за опоздание.

Улыбка озарила его худощавое лицо, когда он подошел к Марии и герцогу. Его глаза были бледно-голубыми, как мартовское небо над Луарой, а матовый цвет лица мог бы придавать ему особое очарование, если бы не слабый подбородок, который казался еще более безвольным из-за жидкой раздвоенной бородки, словно приклеенной к нему. А ее жесткие волоски запутались в его безупречно отглаженном и накрахмаленном воротничке. «Зачем он носит эту гадость?» – уже не впервые подумала Мария. Она всегда надеялась, что в следующий раз дядя появится без бороды, и каждый раз испытывала разочарование.

– Я принес много новостей, как хороших, так и плохих. – Он похлопал по бархатной почтовой сумке.

– Может быть, сначала поедим? – спросил герцог. – Любые новости лучше переваривать на сытый желудок.

В последнее время он соскучился по хорошей еде. Во время недавней кампании под Кале он довольствовался скудным зимним рационом простых солдат. Однако неожиданная атака в январе позволила выиграть битву… Теперь он мог нагулять жирок, прежде чем вернуться к военной кампании и очередным лишениям.

Дата добавления: 2015-08-28