В пути нас завалили просьбами о создании новых школ. Вообще-то у нас существовала официальная процедура подачи заявки, которая предполагала предварительное получение согласия местного муллы, танзина(поселкового совета), шурыи районных чиновников, отвечающих за образование. Но многие деревенские жители предпочитали обращаться сразу к нам, минуя всю эту подготовительную работу. Они просто осаждали нас во время наших визитов. В селении Пиггуш, где шло строительство школы на четыре класса, директор уже в ходе работ поняла, что здание не вмещает всех девочек, желающих учиться. Есть ли деньги, чтобы достроить еще два класса? В селении Кундуз старейшины собрались на джиргуи решили, что вокруг женского центра и школы для девочек нужно возвести забор высотой в полтора метра, чтобы окрестные мужчины не могли подсматривать за занятиями представительниц противоположного пола. Есть ли у нас на это дополнительные деньги?
Мы выслушивали и множество других жалоб и просьб, не имеющих отношения к образованию. Так, в крошечной деревеньке Варгинт двухлетний мальчик перенес инфекционное заболевание, после чего его яички распухли до размера теннисных мячей и страшно болели. В течение нескольких дней ребенок все время кричал от боли. Ближайший медпункт находился в Ишкашиме, до которого было три дня пешего пути. Не могли бы мы предоставить один из пикапов, чтобы отвезти его в больницу? Там же, в Варгенте, прошлой зимой двое детей переболели полиомиелитом, несмотря на то, что годом раньше ЮНИСЕФ объявил, что это заболевание больше не грозит обитателям района. Можем ли мы помочь предотвратить грядущую эпидемию?
Увы, слишком часто нам с Сарфразом приходилось отклонять одну просьбу за другой.
Иногда по двадцать-тридцать раз в день приходилось отказывать в помощи нуждающимся. У нас не было ни времени, ни средств, чтобы решить все проблемы местного населения.
В один из вечеров я приготовился в очередной раз сказать «нет». На этот раз группа женщин из одной из деревень подала письменную заявку на открытие женского досугового центра. Я повернулся к Сарфразу.
– Наш бюджет по Вахану на этот год исчерпан, правда? – спросил я его. Мы оба знали ответ на этот вопрос, но такое начало беседы помогало морально подготовить посетительниц к тому, что вскоре последует вежливый и дипломатичный отказ.
– Все израсходовано, – подтвердил Сарфраз. В это время у него зазвонил телефон, он глянул на номер и тут же передал трубку мне. Звонила Тара. Она хотела узнать, как у нас дела.
– Привет, дорогая!
– Дети в школе, а я еду на работу. По дороге решила поговорить с тобой. Ты занят?
– Я сейчас в Ишкашиме, ко мне пришли двадцать девушек, которые хотят создать досуговый центр. У них прекрасная руководительница, но боюсь, что не смогу помочь им, потому что…
Сарфраз озадаченно смотрел, как я прервал свою тираду, и покорно слушал, что говорит перебившая меня жена.
– Хорошо, я обещаю, – закончил я разговор. – Конечно, любимая. Пока.
После этого я обратился к стоящим передо мной просительницам.
– Мой «босс в юбке» заявил, что мы как-то должны изыскать средства для вас, – сообщил я им. – Сегодня вечером она поедет на встречу женского читательского клуба. Если я не смогу вам помочь, все женщины в моей «деревне» ополчатся на меня. Так что мы попробуем запросить дополнительные деньги у совета директоров. И, кстати, жена сказала, что вы можете на базе своего центра попробовать создать собственный читательский клуб.
Глаза моих гостий засияли, но тут нас прервал еще один звонок. Это был Сулейман Минас, который звонил из Равалпинди по срочному делу.
За пять минут до этого ему позвонили с неизвестного номера: вежливый голос попросил оставаться на линии и ожидать соединения с секретарем генерала Первеза Мушаррафа.
Сулейман остановил машину, вылез на обочину и стоял как громом пораженный, слушая то, что сообщили ему из приемной главы государства:
Мистера Грега Мортенсона в ближайшее воскресенье приглашают на чашку чая к самому президенту Пакистана! Такими приглашениями не разбрасываются. Надо было покинуть Вахан и ехать на встречу.
Месяцем раньше правительство объявило, что в знак признательности за деятельность, которую Институт Центральной Азии вел в течение пятнадцати лет, меня выдвинули на получение высшей гражданской награды, Звезды Пакистана. Иностранцы удостаиваются такой чести крайне редко. К тому же присвоение ордена будет сопровождаться предоставлением особого дипломатического статуса. Он позволит нам свободнее и безопаснее перемещаться по стране и в целом поднимет репутацию организации. Это сильно облегчит жизнь мне и моим коллегам и повысит эффективность нашей работы. Президент наверняка лично подписал документ о награждении, поэтому не явиться к нему на аудиенцию было бы просто недальновидно и невежливо.
С другой стороны, чтобы успеть к воскресенью в столицу, придется менять все планы и каким-то образом выбираться из той глуши, где мы находились. Я глянул на часы – был четверг: всего за семьдесят два часа нужно было преодолеть расстояние от Ваханского коридора до Исламабада.
На следующий день ранним утром после бессонной ночи (мы до рассвета обсуждали дальнейшую программу действий) мы с Сарфразом попрощались и разъехались в разные стороны. Предварительно мы разделили пополам содержимое здоровенной банки ибупрофена. Мой друг, одетый в серый шальвар-камиз, жилет цвета хаки и ярко-голубую шляпу с полями, на одном из пикапов сил безопасности отправился дальше на восток. Добравшись до селения Сархад, он должен был нанять лошадь, переложить остатки денег (около 12 тысяч долларов) в седельные мешки и направиться верхом в Бозаи-Гумбаз. А я тем временем вместе с Вахид Ханом поспешил в Файзабад, а оттуда через Кабул в пакистанскую столицу.
Два дня мы стремительно неслись по той же дороге, по которой только что приехали в Вахан, одновременно пытаясь по телефону заказать авиабилеты. В Файзабаде я чуть не опоздал на рейс и вбежал в самолет в последнюю минуту. В Кабуле мне нужно было оперативно пересесть на пакистанский самолет. Вакилу удалось каким-то чудом провернуть в общем незаконную операцию: передать мой багаж, хранившийся у него, в закрытую зону ожидания. До Исламабада было менее часа лету, но когда мы уже приближались к городу, командир экипажа объявил пассажирам, что из-за надвигающейся грозы, возможно, придется вернуться обратно в Кабул. К счастью, наш добрый друг полковник Ильяс Мирза из базирующейся в Равалпинди авиакомпании «Аскари» благодаря своим связям смог организовать VIP-посадку, которая предоставляется воздушным судам в исключительных случаях. Наш самолет коснулся земли через несколько часов после того, как телеканал «Аль-Джазира» сообщил, что пакистанский парламент объявил импичмент Мушаррафу. Это был один из самых тяжелых периодов в политической биографии президента.
Эта новость стала для меня неожиданностью, хотя, в принципе, кризис постепенно назревал уже давно. Весной 2007 года Мушарраф попытался сместить главного судью верховного суда Ифтикара Мухаммада Чаудри, уличив его в коррупции. Этот эпизод стал последней каплей, вызвавшей бурный протест народа. Президент вообще склонен был слишком часто действовать с позиции силы: многие пакистанцы так и не простили ему, что он грубо нарушил конституцию в 1999 году и пришел к власти в результате военного переворота. Юристы и судьи вышли на улицы больших городов, в Карачи прошли многолюдные демонстрации, которые были жестоко подавлены. Среди демонстрантов были убитые и раненые. Забастовки парализовали жизнь почти всей страны.
Несмотря на мощное оппозиционное движение, Мушарраф все же победил на выборах и остался на посту на второй срок. При этом верховный суд отказался признать результаты голосования, утверждая, что у генерала нет конституционного права занимать одновременно должность президента и верховного главнокомандующего пакистанской армии. В ответ на это глава государства издал указ о введении чрезвычайного положения. В подобных обстоятельствах сохранение военного поста оказывалось законным с чисто юридической точки зрения. Но этим поступком Мушарраф еще больше настроил против себя граждан собственной страны.
За всеми этими событиями вскоре последовал импичмент. Я тогда не знал еще всех деталей этой истории, но, как потом выяснилось, когда маленькая черная «Тойота Камри» подъехала к гостинице, чтобы отвезти меня на встречу к генералу, дни его правления были уже сочтены.
Я и трое из «грязной дюжины» забрались на заднее сиденье черной машины. Со мной отправились Сулейман, Апо Разак и Мохаммед Назир, курирующий несколько проектов в Балтистане. За двадцать минут мы доехали до военного городка – одного из районов столицы, где живет президент. Мы пересекли мост, который был свидетелем двух покушений на жизнь Мушаррафа. Позади площадь со стационарной виселицей – на ней в 1979 году был казнен премьер-министр Зульфикар Али Бхутто. Через двадцать лет после этих событий недалеко отсюда, в соседнем сквере, террорист-смертник привел в действие взрывное устройство, унесшее в декабре 2007 года жизнь его дочери Беназир Бхутто, также занимавшей некогда пост премьера. Затем мы резко повернули направо и въехали на узкую дорожку с густо растущими вдоль нее кустами, где находился первый кордон. Через несколько минут мы подъехали к красивому старому особняку в восточном стиле, служившему резиденцией президента. Навстречу нам вышел Билал Мушарраф, сын генерала, который живет в Америке и работает программистом в страховой компании.
Нас провели в просто, но со вкусом обставленную приемную. На полу лежал красный ковер, а вдоль стен стояли диванчики в сияющих белизной льняных чехлах. Билал принес поднос с орехами, конфетами и изюмом в белой глазури. Вошел распорядитель и спросил, не желают ли гости чаю – зеленого, с кардамоном и мятой. Президент вошел как-то совершенно неожиданно и спокойно сел рядом со мной.
«Спасибо, что вы выбрались ко мне в гости, – сказал он. – Надеюсь, вы не очень спешите и пообедаете с нами? Иншалла, у нас сегодня будет время, чтобы выпить три чашки чая».
Потом он стал расспрашивать, как продвигаются наши проекты в Азад Кашмире и Балтистане. Его очень заинтересовали трое коллег, приехавших со мной. А я с удовольствием «ушел в тень» и дал им высказаться. Апо рассказывал, как он с 1953 по 1999 год работал со знаменитыми альпинистами, а также подавал чай известным путешественникам и видным военным чинам, посещавшим ледник Сиачен. Сулейман принялся во всех подробностях описывать, как мы с ним впервые встретились в аэропорту Исламабада. Назир, который всегда был немного стеснительным, скромно заметил, что пакистанские военные всегда помогали нам в работе, а также объяснил, что при строительстве школьных зданий в Гултори мы использовали особую конструкцию крыш: снаряды (индийской артиллерии. – Ред.) рикошетировали от кровли.
Потом мы перешли к накрытому столу, уставленному разнообразными угощениями – курица и барашек, дал, салаты, десерты, халва и много других традиционных блюд. За обедом к нам присоединилась Сехба, жена Мушаррафа.
Изначально предполагалось, что встреча с президентом будет длиться не более тридцати минут, но он и его супруга настояли на том, чтобы мы задержались, так что мы провели с ними более четырех часов. Это удивило моих коллег, которые бурно делились впечатлениями на обратном пути.
– Даже высочайшие гости проводят в обществе главы государства меньше времени, чем мы сегодня, – заметил Назир.
– Премьеру Китая он, кажется, уделил полчаса? – поражался Сулейман.
– С Джорджем Бушем он беседовал пятнадцать минут! – заявил Апо.
– Никто не поверит, что мы, простые деревенские ребята, пробыли в резиденции четыре часа, – восхищался Назир. – Даже родственники усомнятся, когда я им это расскажу. Решат, что я спятил.
– А у нас есть фотография, подтверждающая этот факт, – возразил Апо. – К тому же главное, что Аллах всегда знает истину.
Я слушал их разговор, а в это время в моей душе боролись противоречивые чувства. С одной стороны, президент был чрезвычайно любезен: он оказал нам честь, познакомившись с нами и нашей деятельностью и проведя полдня в беседе с нами. Но при этом я не был уверен, что мне стоило ехать из такой дали и менять все свои планы ради сегодняшней встречи.
Неужели лишь для того, чтобы удовлетворить любопытство главы государства, я пренебрег своим долгом перед самыми бесправными и бедными его гражданами, жителями Вахана? Мне пришлось с огромной скоростью проделать длинный путь в восемьсот километров – оставить позади Памир, Гиндукуш, Каракорум. А тем временем Сарфраз, Вакил и многие другие сотрудники ИЦА продолжали нести свою обычную вахту. Это был тяжелый труд без всяких «гламурных» аудиенций у представителей политической элиты. Они занимались возведением школ и боролись за распространение грамотности в самых маленьких и глухих деревнях, не замечаемых «небожителями», которые вершат судьбы мира.
Контраст между тем, что делали они, и тем, чему по большей части посвящал себя я, заставил меня обратить внимание на постепенно зреющую серьезную проблему. Последнее время мне все чаще приходилось заниматься «общими», «стратегическими» вопросами, и я все меньше вдавался в детали той самой ежедневной работы на местах. Я забросил то, что приносило мне радость и чувство удовлетворения, чтобы «руководить». Что бы подумал обо всем этом Хаджи Али? Что сказал бы отец, если бы был жив? Что почувствовал бы Абдул Рашид Хан и киргизы – поняли бы они меня, смогли бы уважительно отнестись к принятому мной решению?
Конечно, на это можно было возразить, что та встреча – знак признания, и она лишь подчеркнула, насколько мы как некоммерческая организация преуспели на своем поприще. Но все равно я не мог не признать, что судьба властно заставляет меня менять приоритеты и ценности, которые изначально лежали в основе нашей деятельности. Конечно, не стоит сожалеть о том, что мне уделил внимание президент Пакистана и мы провели несколько часов за содержательным разговором. Но прошло уже девять лет с тех пор, как я впервые пересек Хайберский перевал, направляясь из Пешавара в Кабул, и мне до сих пор так и не удалось встретиться с теми, ради кого мы и затеяли все это «афганское предприятие».
Через несколько дней, 18 августа, Первез Мушарраф официально объявил о своей отставке. Это лишний раз подчеркнуло, что я принял не лучшее решение, явившись тогда по первому его зову. Было непонятно, какие последствия это будет иметь для будущей работы Института Центральной Азии в Пакистане. Но дело сделано. Увы, ради него мне пришлось отказаться от поездки в Бозаи-Гумбаз, куда я так стремился.
Так или иначе, теперь, пока не пройдет зима, нельзя было и думать о том, чтобы добраться до киргизского поселения, спрятавшегося в горах Малого Памира.
Глава 15
Встреча двух воинов
Исламское общество – особый, потаенный мир, который мы до конца не понимаем. А иногда и не пытаемся понять. Только пытаясь глубже и всесторонне познать культуру этих людей, вникая во все их нужды и разделяя их надежды на будущее, мы можем рассчитывать на то, что экстремизм исчезнет. Силой не удастся изменить сердца и мысли. Нашим оружием должны стать открытость и терпимость, позволяющие представителям разных народов услышать друг друга.
Летом 2009 года морские пехотинцы США начали операцию «Ханджар». В наступлении в долине Гильменд участвовало 4000 американских и 650 афганских солдат. Их целью была зачистка этого района, в котором сохранялось влияние талибов и выращивалась примерно половина всего афганского опиумного мака. Операция была самой крупной для войск США со времен сражения в Фалудже в 2004 году. Так Барак Обама начал выполнять свой план, предполагавший отправку еще двадцати двух тысяч военных в Афганистан. Эта мера была вызвана отчасти тем, что талибан снова набирал силу, а организуемые им теракты уносили все больше жизней. В конце лета боевикам пришлось дорого заплатить за кровь их жертв. Но и другая сторона понесла ощутимый урон. В августе общее количество погибших в Афганистане иностранных военных достигло 295 человек – с 2001 года Запад не знал таких потерь. В том же месяце число убитых американских солдат за текущий год составляло 155 человек – столько же сложили свои жизни за весь предыдущий, 2008 год. И этот черный список продолжал расти.
Одновременно нарастало противодействие распространению женского образования. К началу лета 2009 года по меньшей мере 478 афганских школ (практически во всех учились девочки) были либо разрушены, либо подверглись нападениям. Директорам и учителям нередко угрожали, чтобы заставить их закрыть учебные заведения.
Такую печальную статистику приводит Декстер Филкинс в своих публикациях в New York Times. В ход шли самые грязные и страшные методы воздействия, призванные запугать девочек и преподавательский состав. Так, в мае 2009 года во дворе одной из школ в провинции Парван был распылен токсичный газ. Пострадал шестьдесят один человек, включая и учителей, и учениц. С начала года это было уже третья акция устрашения, которой подверглась эта школа. А примерно шестью месяцами ранее ноябрьским утром несколько мотоциклистов с помощью специальных устройств направили струи кислоты в лица одиннадцати девочек и четырех педагогов, направлявшихся в школу «Мирвас Мена» в Кандагаре, городе, где зародилось движение талибан.
К сожалению, не избежали неприятностей и два наших объекта. Летом 2008 года небольшая группа боевиков ночью обстреляла учительскую школы в Лаландере. Это привело местного шефа полиции в ярость, и он распорядился выставить недалеко от учебного заведения круглосуточный пункт охраны. В июле, когда во время одной из атак талибов неподалеку от деревни Сав были убиты двое солдат армии США, произошла более трагическая история. Американцы преследовали нападавших и в ходе ответных действий по случайности убили девятерых жителей селения и ранили директора школы Маулави Матиуллу. Только благодаря тому, что подполковник Коленда, которого к тому времени уже перевели с передовой базы в Нари в другое место, ранее наладил добрые отношения со старейшинами, военным и обитателям Сава удалось впоследствии на джиргеразобраться в ситуации и мирно уладить этот конфликт.
К большому огорчению, мне пришлось следить за всеми этими событиями издалека. В основном я узнавал новости во время ранних, начинавшихся с 5.30 утра звонков Сарфраза, Cулеймана, Вакила и других членов «грязной дюжины». Когда я вернулся домой после встречи с Первезом Мушаррафом, в офис в Боузмене снова повалили приглашения выступить или прочитать лекцию. С сентября 2008-го по июль 2009-го я появлялся на публике 161 раз и посетил 118 городов. Меня ждали в библиотеках, школах, колледжах, книжных магазинах, на собраниях военных. Два раза я читал доклад в ООН, дал 216 интервью для газет, журналов и радиостанций. На каких только мероприятиях я не присутcтвовал в качестве гостя: тут и «чайная церемония», проведенная в ресторане Firefly в Траверс-Сити в штате Мичиган для сбора средств на благотворительные цели, и симпозиум Ассоциации медсестер, работающих в области дерматологии, устраиваемый ежегодно в Сан-Франциско.
Простые американцы выказали столь острый интерес к продвижению женского образования в Азии, что нам с трудом удавалось удовлетворять «информационный спрос». В результате я провел одиннадцать месяцев в постоянных поездках по Штатам. В Пакистан я вырвался лишь на двадцать семь дней, а до Афганистана и вовсе не доехал. Увы, Тару, Амиру и Хайбера я почти не видел. В декабре вышел материал в журнале Outside, посвященный нашей деятельности. В нем, кроме прочего, обозреватель довольно точно описал мой внешний облик и мое внутреннее состояние, сравнив меня с усталым медведем, мечтающим поскорее впасть в спячку.
Постоянные переезды измотали меня, но среди всей этой суеты судьба регулярно посылала мне радостные встречи. Особенно это касалось общения с военными. Глубоко запал в память эпизод накануне Дня благодарения. Я прилетел в Вашингтон и отправился на метро в Пентагон. Подходя к подъезду, через который проходили гости этого ведомства, я обнаружил, что здесь меня уже поджидает давний друг – недавно получивший чин полковника Крис Коленда! Десятью месяцами ранее его отозвали из провинции Кунар и назначили советником в министерстве обороны, сотрудники которого переживали непростой период перемен: они налаживали взаимодействие с администрацией недавно избранного президента Обамы.
Несмотря на то что мы с Крисом обменялись сотнями писем и множество раз созванивались, встречаться нам не доводилось. Мы оба были искренне рады представившемуся случаю познакомиться лично. Обнявшись и крепко пожав друг другу руки, мы поспешили в здание. Нам пришлось преодолеть несколько постов службы безопасности перед тем, как в 8.59 утра мы оказались у кабинета одного из самых высокопоставленных военных чинов американских вооруженных сил.
Адмирал Майк Муллен, председатель Объединенного комитета начальников штабов, был одет в синий мундир с четырьмя звездами на погонах. На встречу пришли также около десятка высших офицеров. Адмирал поблагодарил меня за то, что я нашел время приехать, и объявил: «Хотелось бы успеть выпить с вами три чашки чая! – И с любезной улыбкой добавил: – Моей жене Деборе очень понравилась ваша книга». Затем, как человек, который полжизни командовал ракетоносными эсминцами и крейсерами, он стремительно перешел от светской беседы к делу.
– Грег, я регулярно получаю из Афганистана нерадостные известия, – признался он. – Расскажите, происходит ли там что-то хорошее?
И я рассказал. Я поведал о том, как Сарфраз организовал строительство школ в Вахане, а Вакил – в Кунаре, а также о той бесценной помощи и поддержке, которую мы получаем от местных моджахедов, таких как Садхар Хан и Вохид Хан. Я говорил о том, что налаживать отношения с местными жителями так же важно, как возводить здания, и что, на мой взгляд, простые афганцы могут научить американцев гораздо большему, чем, как нам кажется, мы можем поделиться с ними.
В беседе с начальником объединенного комитета штабов я привел статистику: в 2000 году, в самый разгар правления талибов, всего 800 000 афганских детей учились грамоте. И все – мальчики. А сейчас по всему Афганистану почти восемь миллионов ребят ходят в школу, из них 2,4 миллиона – девочки.
– Удивительные цифры! – отозвался адмирал.
– Да, – ответил я. – Они свидетельствуют не только о тяге к знаниям, но и о готовности вкладывать силы и средства в образование, несмотря на скудость ресурсов, которыми располагает истощенное войной население. Я видел, как дети занимаются в классах, устроенных в загонах для скота, глухих подвалах без окон, даже в бывшем общественном туалете. Мы собственными руками устраивали временные школы в палатках в лагерях беженцев, в контейнерах для перевозки крупногабаритных грузов, в корпусе старого советского бронетранспортера. Бытовые трудности нипочем тем, кто хочет учиться. Афганцы так страстно желают, чтобы их дети овладели чтением и письмом, потому что грамота для них – символ лучшего будущего, надежду на которое пока не смогли дать им ни мы и никто другой. Они верят в то, что образованные люди смогут стать хозяевами своей судьбы.
Наша встреча должна была продлиться полчаса, но мы беседовали более часа. Мы говорили обо всем на свете: о том, что оба любим читать детям на ночь, что нам обоим приходилось много времени проводить вдали от дома. Обсуждали различные пуштунские племенные традиции, возможности сотрудничества военных из разных стран в охране афганско-пакистанской границы, необходимость преподавания на разных языках в американских школах. В конце беседы Майк Муллен сказал, что постарается во время одной из ближайших поездок в Центральную Азию выкроить время и побывать в нескольких наших школах.
– Адмирал, у нас вскоре будет завершено более десяти проектов. Было бы здорово, если бы вы могли открыть одну из школ.
– Обещаю, что приеду на торжественное открытие в ближайшее время. Увидимся в Афганистане! – сказал он.
июля 2009 года я прилетел в Афганистан рейсом из Франкфурта, который миновал Иран и приземлился в Кабуле в 4.30 утра, когда солнце только чуть тронуло розовыми лучами вершины гор на горизонте. «Боинг-747» снижался, а я не мог оторвать взгляда от семитысячников Гиндукуша. За их снежными шапками вырисовывались очертания еще более величественных восьмитысячников пакистанского Каракорума. Далеко справа в утренней дымке виднелись более плавные зеленые склоны Пир-Панджала, расположенного в Азад Кашмире. А слева от самолета, невидимые для меня, были горы Памирского узла, стеной возвышавшиеся над Ваханским коридором. В этих горах, на сверкающих, покрытых ледниками склонах и в переливающихся всеми оттенками зеленого долинах находилось множество деревень, старейшины которых ждали от нас помощи в строительстве школ для девочек.
В аэропорту меня ожидало множество старых знакомых. Времена, когда я мог тихо, никем не замеченный, прибыть в Кабул, давно миновали. У самого самолета я попал в объятия Мохаммеда Мехрдада, таджика из Панджшерской долины, отвечавшего за подачу трапа. Он был одет в наглаженный спортивный костюм и плоскую шерстяную шапку паколь, какую обычно носят моджахеды. Мохаммед знал меня в лицо, и его радостные рукопожатия, а также желание расспросить о житье-бытье всегда приводили к тому, что мы застревали в дверях и загораживали проход столпившимся сзади пассажирам.
В зале аэропорта меня воодушевленно приветствовал еще один приятель, Джавид, принадлежащий к народности патхан. Он всегда сидит на складном металлическом стуле у ворот парковки, но в чем именно состоят его обязанности, для меня до сих пор остается загадкой. Чуть поодаль стоял Исмаил Хан, носильщик родом из Зебака, деревни в нескольких часах езды от Бахарака, которую мы обычно проезжали по дороге в Вахан. Исмаил по национальности вахи. Он лет на двадцать старше меня, но всегда услужливо хватает мой багаж, чтобы донести его до машины, и очень обижается, если я пытаюсь заплатить за эту услугу.
Также тепло встречает меня Дауд, патан из Джелалабада, который бежал от советского вторжения в Пешавар и провел долгие годы, торгуя на улицах разными безделушками. В 2002 году, когда я только начал ездить в Кабул, Дауд был мелким лоточником: он толкал перед собой тележку, с которой продавал сигареты и колу. В последнее время его бизнес вырос: теперь он владеет маленьким магазинчиком в аэропорту. Там есть даже кондиционер! Прилавки у Дауда ломятся от швейцарского шоколада, икры, привезенной с Каспия, растений-суккулентов из Саудовской Аравии. Обычно хозяин целыми днями болтает по мобильному телефону. Но лишь увидев меня, он вешает трубку, выходит из-за прилавка и с криком ас-салям аалейкум бросается мне навстречу. В руках у него скромные дары – бутылочка безалкогольного напитка или шоколадка. Далее между нами разыгрывается одна и та же сцена.
Сначала я пытаюсь вручить ему деньги за эти знаки внимания. Он отказывался и возмущается. Я настаиваю, он стоит на своем. Все это продолжается в течение некоторого времени. В определенный момент Дауд понимает, что законы афганского гостеприимства соблюдены, и уступает, будучи уверен, что дал почувствовать, как мне здесь рады.
Такие встречи сопровождали меня повсюду: на таможне, при получении багажа и прохождении паспортного контроля, а также на постах службы безопасности. Но вот все формальности позади, я выхожу из аэропорта и вижу Сарфраза, Вакила, а рядом – величественную фигуру Вохид Хана – такого благородного и красивого в полевой форме сил безопасности и начищенных до блеска высоких ботинках. Несколько минут уходит на традиционные приветствия. Мы справляемся друг у друга о здоровье и благополучии близких – жен, детей, родителей.
Вообще-то Вохид Хан собирался отвезти меня в гостиницу, чтобы я мог принять душ и немного поспать после долгого перелета. Но Вакил и Сарфраз и не думают дать мне отдохнуть. За время моего одиннадцатимесячного отсутствия так много произошло, что надо срочно, не теряя ни минуты, все мне рассказать. Они сажают меня во взятую напрокат машину, и мы тут же едем по делам, в частности, смотреть, как реализуется новый курируемый Вакилом проект.
За последний год у Вакила прибавилось работы. Некоторые его задачи по сложности и объему превышали даже ту нагрузку и ответственность, которая лежала на Сарфразе. Он следил за возведением девяти школ в районе деревни Нари в провинции Кунар, а также начал строительство еще одной, предназначенной для девочек, в Барги-Матале, крошечной деревушке в восточном Нуристане. Еще недавно ее окрестности контролировали бандформирования талибов, а сейчас она снова перешла под контроль американских солдат, действовавших совместно с армией Афганистана.
Слухи о нашей работе быстро распространялись, и вскоре к Вакилу потянулись делегации из разных уголков страны, в том числе из областей, традиционно считавшихся оплотом движения талибан – Торы-Боры, Кандагара, провинции Урузган. Старейшины приезжали в Кабул – это было тяжелое путешествие на перекладных, нередко занимавшее до двух дней, – и просили построить в их деревне школу для девочек. Число таких заявок неуклонно росло, и Вакил собирался с моего благословения начать в 2010 году возведение десятка новых объектов. Примечательно, что среди прочих планировалось начать строительство в Дех-Рауд, родном селении Муллы Омара. То, что Сарфраз и Вакил надеялись сделать лет через двадцать, воплощалось в жизнь сейчас, прямо у нас на глазах.
Однако наша популяризация женского образования не ограничивалась одним лишь строительством средних школ. Годом ранее я предложил Вакилу подумать о создании женских досуговых центров в Кабуле. Это должны были быть клубы, где могли бы собираться представительницы слабого пола всех возрастов. У нас уже был опыт создания подобных центров в сельских районах, жительницы которых проводили вместе вечера и передавали друг другу полезные в быту навыки – обучались ткачеству, вышивке и прочим ремеслам. Вакил усовершенствовал эту идею: его центры были не досуговыми в прямом смысле слова, а скорее, образовательными. Он организовал занятия, на которых живущие по соседству женщины зрелого и пожилого возраста, у которых не было возможности учиться, могли бы освоить азы чтения и письма на дари, пушту, арабском и английском языках. Такие уроки длились по два часа от четырех до шести раз в неделю. Как правило, они проводились прямо на дому. Ученицы получали знания, а учителям подобная подработка приносила дополнительный доход.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 125 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |