Полевые командиры не только облагали налогами торговцев опиумом, чей путь проходил по их территориям, но и сами нередко продавали наркотики соседям, крестьянам из отдаленных деревень, особенно вахи и киргизам. Нередко повторялся один и тот же сценарий: в сельской местности, где традиционно очень сильны родственные связи и принято жить вместе большими кланами, наркозависимость распространялась с быстротой эпидемии. Пагубное пристрастие охватывало даже немощных стариков и маленьких детей. Болезнь поражала целые области.
Это привело к катастрофическим последствиям.
Крестьяне, страдавшие острой формой наркозависимости, готовы были отдать все что угодно, чтобы добыть дозу для ежедневного трехразового приема. Вначале они сбывали имущество – овец, коз, яков; затем – землю, а в крайних случаях продавали даже своих дочерей. Отсюда печальный термин «опиумная невеста».
Бывало, что целые семьи попадали таким образом в рабство. Те же, кто оставался на свободе, ели один хлеб и пили только чай, и их организм доходил до такого истощения, что любая инфекция или вирус могли оказаться смертельными.
К началу 2005 года ситуация усугубилась настолько, что Абдул Рашид Хан решил собрать делегацию вождей северо-восточного Афганистана и отправиться в Кабул, чтобы доложить о положении вещей новому, только что избранному президенту Хамиду Карзаю. Представители края собирались не только уведомить его о проблемах, связанных с героином, но и пожаловаться на то, что на их родине нет ни правительственных институтов, ни социальных учреждений.
Путешествие в столицу заняло у Абдул Рашид Хана целый месяц. Вначале ехали верхом, потом – на внедорожнике и общественном транспорте. В Кабул они с Ниязом Али прибыли в начале марта и провели несколько недель в походах по разным ведомствам, тщетно пытаясь отыскать чиновников, отвечающих за образование, транспорт, медицинскую помощь, связь. Приезжих, как и нас с Сарфразом, без конца посылали из одной инстанции в другую. Ожидая аудиенции у президента, они жили в полуразрушенном здании, где не было ни отопления, ни света. Через два месяца наконец пришло приглашение на встречу.
Карзай выслушал лишь половину из того, что собирался рассказать Абдул Рашид Хан, а затем прервал его: «Не беспокойтесь, – сказал он. – Я решу ваши проблемы. Я отправлю вас домой на вертолетах и загружу их продуктами. Мы подготовим все документы для открытия медпунктов, а также для организации поставок продовольствия». На этом беседа была окончена.
Но дальше повисла пауза: из правительственной канцелярии не поступало никаких вестей ни о вертолетах, ни о продовольствии, ни о медицинской помощи. Чиновники хранили молчание.
В первых числах мая путешественники осознали, что обещания не будут выполнены, и засобирались домой – с пустыми руками, практически пешком, тем же путем, что и прибыли.
К моменту нашей встречи за ужином у Вохид Хана Абдул Рашид и Нияз Али не были дома уже более четырех месяцев и остались почти без средств. А по прибытии на Памир им предстояло сообщить народу о том, что все надежды были напрасны.
Завершив этот печальный рассказ, Абдул Рашид Хан подтвердил, что знает все детали моего разговора с его сыном у ворот Иршадского перевала. По его словам, наша встреча сейчас, после такой ужасной неудачи в Кабуле, – особый знак. Хан был очень взволнован и сказал, что знакомство со мной для него большая честь. А я возразил, что я еще более польщен возможностью лично узнать его. После этого он стал возносить одну за другой молитвы, дуа, их подхватил Нияз Али, и вместе в радостном порыве они зачитывали целые главы Корана.
Дуа– это слова благодарности и хвалы, адресованные Аллаху. В данном случае они отражали восхищение Абдул Рашид Хана чудом нашей встречи, а также надежду, что после пережитых унижений и бесплодных поисков помощи ситуация наконец начнет меняться к лучшему.
– Единственное, чего я сейчас хочу, так это построить школу для моего народа, чтобы дети могли учиться, – сказал он мне. – Ради этого я готов отдать все мое состояние. Я пожертвую всем, что у меня есть – баранами, верблюдами, яками, только бы Аллах подарил мне возможность реализовать эту мечту.
– Но вам не о чем беспокоиться, – ответил я. – Я уже обещал вашему сыну, что школа будет построена.
– Что ж, если это так, – отозвался он, – давайте возьмемся за дело сразу, прямо сейчас.
– Ооба(да), – кивнул я, – но вначале мне нужно позвонить. – Я вышел из здания, вдохнул вечерний прохладный воздух, включил свой спутниковый телефон и набрал номер Карен Маккаун, одного из директоров ИЦА, живущей в Сан-Франциско. Вообще, утверждение того или иного проекта не происходит таким образом. Но я, как и вождь киргизов, был очень взволнован. Меня так и распирало желание что-то сделать для этого человека, и эмоции взяли верх.
«Карен, – воскликнул я. – Помнишь, когда-то в октябре 1999 года всадники из киргизского племени перешли границу Афганистана и отыскали меня в Зуудхане? Сейчас мне наконец удалось встретиться с Абдул Рашид Ханом. Он в отчаянии и ищет помощи. Мы должны сейчас же начать работу по подготовке строительства школы для его народа!»
Видимо, энтузиазм оказался заразительным. Он передавался даже по телефонным проводам.
«Действуй, Грег, – ответила Карен. – Я сама свяжусь с представителями совета и получу их согласие задним числом. Попробуем запустить этот проект без подготовки, «с колес».
Когда я вернулся за стол и сообщил, что у нас есть деньги на строительство, Абдул Рашид Хан сказал, что хочет подписать соглашение прямо в этой комнате. Он был главой племени; именно он и должен был дать гарантии, что киргизы предоставят землю и рабочую силу – неотъемлемое условие в реализации любого нашего проекта.
Вохид Хан попросил одного из своих бойцов принести блокнот на пружинке и ручку. Я от руки написал на листке текст стандартного договора, который ИЦА заключает со своими партнерами в каждом новом месте. Затем я передал его Ниязу Али: тот перевел документ на киргизский язык и записал его старой авторучкой. В соглашении было всего восемь предложений:
Бисмалла ир-рахман ир-рахим
Во имя Аллаха, милостивого и милосердного.
Договор заключен при участии командхана Вохид Хана, Абдул Рашид Хана, Муллы Мохаммеда и Грега Мортенсона.
Ввиду того, что у киргизского народа, живущего в Вахане, нет ни школы, ни учителей, ни возможностей дать детям образование в другом месте;
и ввиду того, что правительство Афганистана не в состоянии обеспечить обучение детей,
киргизское племя во главе с Абдул Рашид Ханом выражает согласие на строительство школьного здания на четыре класса в Бозаи-Гумбазе, (область Вахан) при участии зарегистрированной неправительственной организации «Институт Центральной Азии».
Институт Центральной Азии обязуется обеспечить стройматериалы и специалистов для ведения строительства, школьные принадлежности, а также оказать поддержку в выплате зарплат учителям и в их подготовке.
Абдул Рашид Хан обязуется обеспечить на безвозмездной основе участок земли под строительство, подсобных рабочих и, со своей стороны, также предоставить поддержку учителям.
Более подробные условия соглашения, а также бюджет проекта будут приложены к договору после проведения в джирги Бозаи-Гумбазе.
Далее следовали подписи Абдул Рашид Хана, Вохид Хана, Муллы Мохаммеда и моя.
А затем Абдул Рашид Хан сделал нечто, чего я никогда ранее не видел. Из внутреннего кармана куртки он достал маленький кожаный футляр, в котором хранилась старинная деревянная печать – официальный символ власти киргизских ханов Малого Памира. На ней была вырезана пара закрученных в спираль рогов горного козла. Также у него была небольшая чернильная губка, в которую он погрузил печать (я заметил на ней небольшую трещинку, идущую из середины вниз) и сделал оттиск на нашем договоре. После этого он взял красную свечу, уронил горячую каплю воска прямо под печатью и с усилием прижал к получившемуся кружку большой палец, оставив на нем рельефный отпечаток.
Когда с формальностями было покончено, Нияз Али принялся читать длинную молитву. Обращаясь к Всевышнему, он частично пересказывал историю киргизов и, конечно, говорил о многом из того, что волновало его сейчас. В частности, он произнес такие слова:
Аллах милостивый и милосердный, пребудь с Вохид Ханом, чье гостеприимство позволило сегодня собраться за этим столом нам, скромным служителям ислама. Благодарю тебя за чудо нашей встречи!.. Благослови воинов сил безопасности восточного Бадахшана, которые охраняют нас от зла в эту неспокойную ночь… И несмотря ни на что, благослови президента Хамида Карзая. Да, он, возможно, не сдержал своего обещания, но на его плечах лежит тяжкий груз – восстановление разрушенной страны, необходимость консолидировать нацию. Это непростая ноша, непосильное бремя для любого человека… Пребудь с американским альпинистом, строящим школы: он таким образом проявляет уважение к первому слову священного Корана – «Икра» («Читай!»). Он возжигает светильник грамотности, освещая им путь дочерям ислама… Сопутствуй всем необычным сотрудникам нашего американского гостя: благослови прежде всего суннитов, но и шиитов тоже, и даже безумного пакистанского исмаилита с перебитой рукой по имени Сарфраз Хан… Пусть твоя благодать дождем прольется над ними всеми…
Хвала Господу…
Нет Бога, кроме Аллаха,
И Мухаммед – пророк его
Ла Илаха илла Алла…
Через некоторое время молитва закончилась и раздались аплодисменты. Мы с Абдул Рашид Ханом обнялись. А потом Вохид Хан торжественно заявил, что, если понадобится, он лично поедет в Кабул и проследит, чтобы погрязшие в коррупции бюрократы и нерасторопные чиновники не помешали строительству школы для киргизов в Малом Памире.
Так закончился тот памятный вечер. Это была одна из самых незабываемых встреч, из всех случавшихся со мной за двенадцать лет с момента неудачного восхождения на К2 и случайного знакомства с жителями Корфе. События той ночи были значимы сами по себе, но дальше вся эта история разворачивалась еще более замечательным образом.
Следующим утром, примерно в 10 часов, мы с Муллой Мохаммедом простились с нашими киргизскими друзьями и покинули Бахарак, направившись на запад, в Файзабад. Была пятница, 13 мая. Проезжая по городу, мы заметили толпу мужчин, собравшихся рядом с мечетью Наджмуддин Хан Возик рядом с базаром. Их лица были искажены злобой, у многих в руках были палки, лопаты и мотыги.
Мы проехали мимо них, через три часа прибыли в Файзабад и тут же заселились в гостиницу Marco Polo Club. Когда-то это здание, построенное на острове посреди ревущей Амударьи (так у автора. Файзабад расположен на р. Кокча. – Ред.), было гостевым домом для делегаций из Советского Союза. Но и сейчас, несмотря на полуразрушенное состояние, гостиница продолжала принимать постояльцев.
К тому времени опубликованная в Newsweek весть уже проникла даже в самые отдаленные уголки исламского мира. Разъяренные муллы в мечетях от Марокко до Исламабада готовили гневные речи, которые должны были произнести во время пятничной молитвы, как правило, начинающейся в 1.30 дня. Сотрудники практически всех иностранных миссий в восточном Бадахшане опасались, что ситуация вот-вот выйдет из-под контроля. Поэтому все они начали спешно покидать город. Кто-то успел сесть на самолет ООН, а кто-то спешно запрыгнул во внедорожник и направился на юг, поближе к Кабулу.
Но я в такие минуты обычно придерживаюсь другой линии поведения. Когда вокруг неспокойно, я предпочитаю быть рядом с местными жителями, а не с иностранцами, пусть и хорошо вооруженными. Поэтому я решил остаться в Marco Polo.
В тот вечер группа западных граждан, работающих в различных благотворительных компаниях и эвакуирующихся из Бахарака в Файзабад, привезла тревожные вести. Несколько консервативных религиозных деятелей особенно рьяно выступили днем в мечети. Они заявили, что оскорбление, нанесенное Корану в Гуантанамо, должно быть жестоко отомщено. После этого несколько сотен человек покинули мечеть и направились в юго-восточную часть города, на улицу, где находились дома и представительства почти всех иностранных некоммерческих организаций.
В течение следующих часов беснующаяся толпа разнесла все эти офисы вдребезги. Окна были выбиты, двери выломаны, техника и мебель уничтожены. Припаркованные автомобили крушили кувалдами и ломами, а затем поджигали. Во время погрома были убиты четыре местных жителя, работавшие в западных организациях. Позже Вохид Хану и силам безопасности удалось все же восстановить порядок и остановить насилие, но это стало возможным лишь после того, как были застрелены двое возмутителей спокойствия, ранено как минимум двенадцать и арестовано более пятидесяти.
Когда я, находясь в Файзабаде, узнал обо всем этом, сердце у меня упало. Раньше, что бы ни происходило, я умудрялся сохранять оптимизм: я верил, что у нашей организации в Азии при любых обстоятельствах есть перспективы. Но в тот вечер мне казалось, что новая школа недалеко от Бахарака, находящаяся в какой-то паре километров от только что разгромленной улицы, тоже наверняка разрушена до основания. Если это и вправду произошло, то можно считать, что мы сделали колоссальный шаг назад. Вся наша деятельность в Вахане тогда оказывается под угрозой. От такого потрясения, возможно, и не удастся оправиться. Годы кропотливой работы, общение с местными жителями и достигнутые договоренности в один миг будут перечеркнуты. Не остается и надежд на то, что удастся выполнить обещание и помочь Абдул Рашид Хану и его народу, живущему на Памире. Только что разгоревшийся, забрезживший свет померк.
Я подумал: «Если маленькую школу неподалеку от дома Садхар Хана, нашего покровителя и самого влиятельного человека во всем Бадахшане, сровняют с землей, значит, можно сворачивать дела. В Вахане нам делать нечего».
Конечно, я не знал, есть ли основания для таких опасений, но дурные предчувствия полностью завладели мной. Мое смятение усугублялось еще и тем, что Мулла Мохаммед вдруг сбежал. Вероятно, он где-то прятался, рассудив, что подальше от меня будет в большей безопасности. Меня это не разозлило – разве можно винить его? Но его исчезновение лишь подтверждало, насколько трагически развиваются события.
Через два дня Мулла Мохаммед снова появился в Marco Polo Club. Он многословно извинялся за свое поведение, каялся, что покинул меня. Я хотел спросить, что же заставило его нарушить самые священные законы гостеприимства и товарищества, принятые в этой стране, и оставить меня одного в трудной ситуации. Но он явно все еще не отошел от шока – его прямо-таки трясло. Поэтому я просто еще раз уверил бухгалтера, что все в порядке – и со мной, и с ним. А потом заметил, что нам надо бы вернуться в Бахарак, где волнения уже улеглись, и узнать, что же сталось со школой. Он быстро нанял микроавтобус, и мы поехали.
В пригородах Файзабада, особенно в северной его части, на каждом шагу были заметны следы недавних волнений – кругом валялись горы обгоревшей древесины, искореженный бетон и прочий мусор. Возле мечети еще дымился подожженный толпой некоторое время назад «Лендкрузер»; его огромная антенна была «выкорчевана». Мимо заколоченных лавок сновали озабоченные горожане, любопытные собирались стайками на углах, кое-где были открыты чайные, посетители которых обсуждали недавние события, делились новостями и слухами, пытались отделить правду от небылиц.
Но за городом ничто не напоминало о беспорядках. Вдоль дороги тянулись поля, крестьяне занимались повседневным трудом – пропалывали грядки, рыли оросительные каналы. Почти все магазинчики на обочине были открыты. В обед мы остановились у небольшой пекарни и купили горячего чаю и свежие лепешки наан, только что испеченные в глиняной печи – тандыре. Хозяин пожаловался, что посетителей нынче мало: все торопятся скорее покинуть опасный район, а потому машины проносятся мимо без остановок. Он страшно удивился, когда мы ему сказали, куда едем.
«Глупцы! – безапелляционно заявил он. – Сейчас надо бежать подальше от Бахарака, а не возвращаться туда».
Перед самым въездом в город дорога проходит по высокому плоскому холму, с вершины которого открывается великолепный вид на Бахарак и на подпирающие небеса на юге пики Гиндукуша. С этой «смотровой площадки» ничего необычного мы не заметили. Но когда мы пересекли главный мост и въехали на базарную площадь, неподалеку от которой расположены мечеть и административные здания, нашим взорам открылась удручающая картина. Мы будто попали в зону боевых действий. Повсюду валялись обугленные шины, кирпичи, камни, палки.
В центре города, там, где начинались строения, принадлежащие представительствам международных организаций, виднелись разбитые машины, «выпотрошенные» компьютеры. Улица была усыпана битыми стеклами. Самый яростный гнев толпы обрушился на дома, в которых когда-то помещались Aga Khan Development Network, FOCUS, East West Foundation, Afgan Aid и другие иностранные ведомства. Их офисы лежали в руинах, даже от рабочих столов и сейфов остались лишь обломки.
Мы миновали рынок и направились на юг, в сторону Ярдара. Я ожидал самого худшего. Однако когда мы остановились возле забора школы и заглянули за него, то с трудом поверили своим глазам. Окна были целы. Дверь заперта. Салатовая краска, которой всего неделю назад выкрасили стены, блестела, как новенькая.
«Аллах акбар!» – пробормотал Мулла Мохаммед и криво улыбнулся.
Я стоял и рассматривал школу, и тут к нам подошел Варис, сын Садхар Хана. Молодой человек рассказал, что в разгар волнений погромщики двинулись по этой дороге. Они лишь немного не дошли до ограды, но их встретили старейшины, которые отвели место для этой школы и организовали ее постройку. Они закладывали здесь первый камень.
Старики, пиры, дали отпор особо рьяным бунтарям, сказав, что школа Института Центральной Азии принадлежит не иностранной миссии, а деревне. Это былаихшкола, они гордились ею и готовы были ее отстоять. И буяны убрались прочь.
Варис сказал, что они ничего не тронули.
Позже, когда последствия разгула толпы в Бахараке были устранены, а ущерб был подсчитан, оказалось, что он составляет более двух миллионов долларов. Школа ИЦА стала одним из немногих зданий, связанных с деятельностью иностранцев, которое осталось нетронутым. И причина, думаю, в том, что она на самом деле не имела отношения «к международным организациям». Она была и остается «местной» во всех смыслах этого слова.
Таковы плоды наших трудов и подхода «трех чашек чая», предполагающего не только возведение зданий, но и строительство отношений с людьми. В тот день на душе у меня снова стало легко. Я был счастлив и горд тем, как все обернулось. Эти чувства «убаюкивали» меня всю дорогу во время перелета домой и на время даже позволили забыть о том, как много нам еще предстоит сделать.
Варис любезно предложил отвезти нас с Муллой Мохаммедом обратно в Файзабад, где я должен был сесть на самолет ООН и улететь в Кабул. Примерно через час после того, как мы двинулись по дороге, ведущей на запад от Бахарака, недалеко от деревни Симдара, метрах в двадцати от дороги я заметил ветхую землянку. Мне показалось, хотя полной уверенности не было, что в хижине полным-полно детей.
«Не могли бы мы остановиться? – попросил я Вариса. – Мне кажется, что там школа».
Сын Садхар Хана и Мулла Мохаммед рассмеялись: «Нет, Грег, на самом деле это общественный туалет. Его построили еще во времена оккупации для рабочих, расширявших дорогу, чтобы по ней могли пройти советские танки».
При этом Варис даже не сбавил скорость.
«Возможно, это так, – настаивал я. – Но мне показалось, что внутри много детей. Что они там делают? Надо вернуться и выяснить».
Варис не хотел этому верить, и мы продолжали спорить, пока мне не пришлось жестко потребовать, чтобы он повернул обратно. Когда мы прибыли к землянке, я вылез из машины, толкнул дверь и вошел внутрь. Без сомнения, это было отхожим местом, во всяком случае, раньше. Сейчас крыши не было, а четыре дырки в полу прикрывала старая фанера.
В помещении бывшего туалета находилось двадцать пять детей четырех-пяти лет и учительница, которая что-то писала на грифельной доске. Дети с удовольствием принялись болтать со мной, Варисом и Муллой Мохаммедом, рассказывая о своих занятиях. С молодой вежливой учительницей лет двадцати мы проговорили минут десять, после чего она спросила, не желаем ли мы посмотреть «другие классы». Конечно, было любопытно, что еще может послужить учебным целям, кроме старого общественного туалета. Мы прошли за девушкой и поднялись по склону холма.
Там, на участке, невидимом со стороны дороги, стояли две дырявые палатки, какие когда-то ООН поставляла в лагеря беженцев. В каждой помещалось как минимум по тридцать детей, которые сидели прямо на земле перед досками. Эти ребята были чуть постарше предыдущих, наверное, второклассники или третьеклассники. Они ужасно обрадовались нашему приходу, потому что, в отличие от малышей «из туалета», к ним вообще никогданикто не приходил в гости. Мы побеседовали с двумя учителями, и они поинтересовались, хочу ли я увидеть также и старшеклассников.
«Непременно! Показывайте дорогу», – воскликнул я.
С другой стороны холма возвышалась постройка, которая когда-то служила сараем для хранения инструментов. Здесь имелась крыша и маленькое окно; дверной проем был завешен куском брезента. Помещение было чуть побольше туалета: вероятно, три метра в ширину и пять-шесть – в длину. Внутри было очень темно. И к тому же шумно – сюда набилась почти сотня школьников четвертого, пятого, шестого классов. Двое наставников, которые руководили ими, поведали, что успеваемость у детей просто прекрасная, но они, безусловно, учились бы еще лучше, если бы у них были учебники, а также бумага и карандаши.
Так я впервые познакомился с тем, как устроена система образования в области Симдара, в котором живет около четырех тысяч человек. Более двух десятилетий районные власти пытаются поддерживать работу школ без всякой помощи из столицы и вообще без чьей-либо поддержки.
У учеников нет ни книг, ни школьных принадлежностей, ни формы, а учителям не платят зарплату два года, лишь еженедельно выдают немного муки в качестве компенсации за их труд.
Увы, вскоре нам пришлось уехать, чтобы успеть на самолет. Но позже я позвонил Сарфразу и попросил его встретиться с чиновниками из департамента образования в Файзабаде, а также подробнее изучить ситуацию в Симдаре. Официальные лица в столице провинции, находящейся от Симдары всего в шестидесяти километрах, заявили, что никогда и не слышали о том, что там есть школы. Но, конечно, они будут счастливы, если мы сможем построить в этой области нормальное школьное здание.
К тому времени все средства текущего нашего «афганского» бюджета уже были распределены на другие проекты, включая Вахан. Но мы смогли наскрести небольшую сумму, позволившую хотя бы начать платить симдарским учителям зарплату. Оставалась надежда, что в ближайшие несколько месяцев мы найдем возможность переселить детей из туалета и палаток в другое помещение, хоть сколько-нибудь напоминающее школу.
Однако осенью произошли новые потрясения, которые радикально изменили мою жизнь, жизнь Сарфраза и других членов «грязной дюжины». Катастрофа разразилась ранним утром 8 октября 2005 года.
Часть II
Каямат (Апокалипсис)
Глава 7
Далекий страшный гул
октября я был премьер-министром Свободных Джамму и Кашмира.
октября я был премьер-министром огромного кладбища.
Сто пятьдесят миллионов лет назад часть материка, на котором расположена современная Индия, принадлежала огромного континенту, носившему название Гондвана. Она занимала значительную территорию в Южном полушарии, а ее берега омывал первобытный океан Тетис. В период между юрским и поздним меловым периодами от Гондваны начали откалываться куски. Эти геологические процессы привели к тому, что отделившаяся Индия пустилась в свободное плавание. Она, как огромная баржа, дрейфовала в северном направлении, пока не врезалась в южную оконечность Евразии. Столкновение материковых плит потрясло и искривило дно Тетиса; от удара значительная его часть поднялась и взмыла вверх. Так образовались высочайшие горы мира, чьи вершины покрывают вечные снега. Эти хребты растянулись более чем на 2500 километров, от пустынных холмов Афганистана до тропических лесов Бутана, утопающего в зелени и цветах.
Подтверждением океанического прошлого Гималаев служит то, что по сей день на высокогорных плато ученые находят окаменелые останки трилобитов, морских лилий и других водных обитателей, живших некогда в теплых водах Тетиса. Гималаи и сейчас «растут»: каждые сто лет они поднимаются примерно на десять метров, так как Индия продолжает медленно «таранить» Центральную Азию. Время от времени, без четкой периодичности, эти процессы приводят к землетрясениям, которые прокатываются по Гималаям, остающимся одним из самых сейсмоопасных районов мира. Обычно толчки проходят незаметно. Однако раз в несколько десятилетий происходят более мощные колебания земной поверхности, от которых подпирающие небо пики начинают трястись, как кроны деревьев на ветру.
Именно такого рода катаклизм произошел на северо-востоке Пакистана примерно в 8.50 утра в среду, 8 октября 2005 года.
Был Рамадан, девятый месяц исламского календаря, когда правоверные мусульмане соблюдают строгий пост – им запрещено есть и пить в светлое время суток. В тот утренний час многие люди находились дома: одни занимались хозяйственными делами, другие легли поспать (ведь чтобы позавтракать, им пришлось встать до рассвета). Суббота в Пакистане – учебный день, поэтому дети были уже в школе, когда начались первые подземные толчки.
Первые колебания произошли на глубине 25 км ниже поверхности земли в районе кашмирской долины Нилум. Прямо над эпицентром находилась государственная школа для мальчиков-старшеклассников в городке Патика, что в двадцати километрах северо-восточнее Музаффарабада. В двухэтажном кирпичном здании в 8.30 собрались более восьмидесяти учеников. Первым уроком был английский язык, который вел двадцатичетырехлетний учитель по имени Шаукат Али Чаудри. Когда-то он партизанил в Кашмире, потом примкнул к талибам. Но все это было уже в прошлом, которое у Шауката было столь же сложным и запутанным, как кашмирская география.
Он родился в Патике в 1981 году. Когда ему исполнилось двенадцать, умер отец.
Индийские снаряды, выпущенные из шведских пушек «Бофорс» и поражавшие цель на расстоянии до сорока километров, долетали почти до самого порога их дома. Подростковые годы Шауката прошли под грохот канонады: Индия довольно часто обстреливала соседние деревни у реки Нилум.
Именно тогда, в юности, приходившейся на конец 1990-х, его потянуло присоединиться к бойцам, воевавшим за независимость Кашмира. Участников этого движения вдохновила победа афганских моджахедов над советскими войсками, одержанная в 1989 году. Шаукату исполнилось шестнадцать, и вскоре он примкнул к Фронту освобождения Джамму и Кашмира, прошел партизанскую подготовку и стал участвовать в вылазках против индийских отрядов, патрулировавших оставшуюся под юрисдикцией Индии часть Кашмира.
Именно тогда он впервые наведался в Кабул и потом приезжал туда еще несколько раз, чтобы подробнее узнать, как талибану удается поддерживать в своей стране строгий исламский порядок. Из Афганистана он совершал небольшие поездки по Центральной Азии, а также в Чечню. Вначале его привлекала идеология талибов, и он даже пошел к ним на службу. Однако впоследствии в нем стало расти отвращение к тому, как его новые «товарищи» обращаются с гражданским населением. Особенно возмутительным было их отношение к женщинам. К счастью, Шаукат владел арабским языком (в то время как большинство членов движения были вовсе неграмотными), поэтому прекрасно понимал, насколько исказили «братья по вере» подлинное учение Корана. Шаукат Али смело указывал им на это.
«Если бы эта женщина была вашей матерью или сестрой, – сурово вопрошал он, указывая на ту или иную жертву преследований, – посмели бы вы нанести ей побои или даже убить во имя ислама?»
Его разрывало на части: с одной стороны, он был прочно повязан с преступным режимом талибов, с другой – его тянуло вернуться к работе учителя. В конце концов он выбрал второе. «День, когда я навеки отложил автомат, сменив его на ручку и бумагу, был одним из самых счастливых в моей жизни, – признался он как-то в разговоре со мной. – Я верю, что Аллах призывает меня именно к такому джихаду».
Он пошел работать в государственную школу для мальчиков-старшеклассников в Патике, а также преподавал в находящейся неподалеку средней школы для девочек, где он учил трехсот барышень английскому, математике и экономике. Шаукат стал первым мужчиной в этом районе, которому разрешено было преподавать в женском учебном заведении. Он пополнел, стал носить очки в тонкой золотой оправе, но при этом сохранил длинную черную бороду, так что его облик причудливым образом сочетал в себе черты афганского моджахеда и солидного профессора психологии из Беркли. К осени 2005 года этот молодой, серьезный и талантливый ревнитель ислама посвятил всего себя взращиванию первого в Кашмире поколения образованных девушек, которые должны были впоследствии поступить в колледжи, получить профессию и найти достойную и интересную работу.
Утром восьмого октября урок должен был начаться с разбора английского предложения «Спорт и игры очень важны для физического здоровья человека». Но перед тем как прочитать его, Шаукат посмотрел на ребят и заметил мальчика по имени Тарик, который накануне пропустил учебный день.
«Тарик, – спросил учитель. – Почему тебя вчера не было?»
Тарик встал с места.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 121 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |