13 диалогов о психологии (fb2) 8 страница

А.: Да, действительно, нельзя доводить ни ту, ни другую идею до абсурда, как это делали крайние реалисты или крайние номиналисты (а такие были в то время), но эти противоположные точки зрения отражали борьбу идеалистических и материалистических тенденций в понимании мира и человеческого познания. Абеляр как раз не был “крайним”, но его взгляды были гораздо ближе к номинализму, который вызывал острую неприязнь церкви. Известно, что на одном из церковных соборов церковь предала известного номиналиста того периода, учителя Абеляра Росцелина, анафеме. То же случилось и с Абеляром. Собор 1121 года осудил его взгляды как еретические и заставил публично сжечь его собственный труд, которым он особенно гордился. Известны и другие идеи Абеляра, вызывавшие неприязнь церкви. В отличие от многих представителей схоластики (в том числе и живших позднее) Абеляр постоянно подчеркивал преимущество знаний перед слепой верой. Он выражался, в частности, в том смысле, что тот, кто читает священные тексты, ничего в них не

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

понимая, уподобляется ослу с лирой, считающему, что можно играть на ней без всякой предварительной подготовки (См. [1,с. 161]).

Это означало, как ты догадываешься, и сомнение в истинности писаний отцов церкви, хотя в авторитете Священного писания Абеляр не сомневался. Безусловно, эта позиция Абеляра сыграла свою роль в постепенном освобождении науки и философии от плена теологии и последующей критике антиэмпирических схоластических установок. С: Но что же все-таки ты расскажешь мне о его личной жизни?

А.: Она была столь же трудна, что и жизнь Сократа, которого ты берешь своим идеалом. Как и образ жизни, так и блестящие философские лекции Абеляра, огромное количество его учеников, которые буквально боготворили своего учителя, вызывали зависть очень многих. Впрочем, помнишь, и Сенека испытал это на себе, когда Калигула хотел его отравить за одну из блестящих речей? Мне кажется, что в этом, даив других случаях осуждений Абеляра сыграли роль не только собственно его взгляды, но и простая человеческая черта — зависть посредственности к таланту и гению. Сам Абеляр именно так истолковывает многие нападки на него. Ведь слава о нем гремела по всей Франции. И вот однажды, когда после очередного осуждения Абеляру разрешено было поселиться в уединенном месте, случилось следующее. Вот как описывает это сам Абеляр в своей “Истории…”.

П. Абеляр: Я удалился в уже известную мне пустынь в округе Труа, где некие лица подарили мне участок земли. Там с согласия местного епископа я выстроил сначала из тростника и соломы молельню во имя святой Троицы. Проживая в уединении от людей вместе с одним клириком, я поистине мог воспеть псалом Господу: “Вот, бежав, я удалился и пребываю в пустыне”. Узнав об этом, мои ученики начали отовсюду стекаться ко мне и, покидая города и замки, селиться в пустыне, вместо просторных домов — строить маленькие хижинки, вместо изысканных кушаний — питаться полевыми травами и сухим хлебом, вместо мягких постелей — устраивать себе ложе из сена и соломы, а вместо столов — делать земляные насыпи…

Но чем больше прибывало их в эту местность и чем суровей был образ жизни, который они вели, тем более в гла-

зах моих врагов это приносило мне славы, а им самим унижения…

Школяры же стали снабжать меня всем необходимым — пищей и одеждой, заботились об обработке полей и приняли на себя расходы по постройкам, чтобы никакие домашние заботы не отвлекали меня от учебных занятий [7, с. 44-46].

А.: Но особенно большую славу (в том числе и посмертную) принес Абеляру его знаменитый

роман с Элоизой…

С: Я ничего об этом не знаю.

А.: Ну, об этом, конечно же, надо говорить отдельно. Я думаю, здесь очень много материала для психологов, изучающих любовные чувства… Элоиза была очень образованной девушкой той эпохи, что особенно было привлекательно для Абеляра. Абеляр стал ее учителем по просьбе ее дяди, у которого девушка воспитывалась. Абеляр вошел в дом Элоизы, и между учителем и ученицей вспыхнуло страстное чувство. Для Абеляра это чувство даже на время затмило его занятия по философии. Однако по условиям той эпохи существовали определенные препятствия к законному браку. Брак закрывал для Абеляра всякую духовную карьеру: по реформе папы Григория VII безбрачие стало обязательным для священников. Впрочем, как раз Элоиза и была против брака. Абеляр так передает ее возражения против брака с ним.

П. Абеляр: Она спрашивала: как сможет она гордиться этим браком, который обесславит меня и равно унизит меня и ее; сколь большого наказания потребует для нее весь мир, если она отнимет у него такое великое светило; сколь много вызовет этот брак проклятий со стороны церкви, какой принесет ей ущерб и сколь много слез исторгнет он у философов; как непристойно и прискорбно было бы, если бы я — человек, созданный природой для блага всех людей, — посвятил себя только одной женщине и подвергся такому позору!… Представь себе условия совместной жизни в законном браке. Что может быть общего между учениками и домашней прислугой, между налоем для письма и детской люлькой, между книгами и таблицами и прялкой, между стилем, или каламом, и веретеном? Далее, кто же, намереваясь посвятить себя богословским или философским размышлениям, может выносить плач детей, заунывные песни успокаивающих их кормилиц и гомон толпы домашних слуг и служанок? Кто в состоянии терпеливо смотреть на посто-

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

янную нечистоплотность маленьких детей? Это, скажешь ты, возможно для богачей, во дворцах или просторных домах которых есть много различных комнат, для богачей, благосостояние которых не чувствительно к расходам и которые не знают треволнений ежедневных забот. Но я возражу, что философы находятся совсем не в таком положении, как богачи; кто печется о приобретении богатства и занят мирскими заботами, не будет заниматься богословскими или философскими вопросами.

Поэтому-то знаменитые философы древности, в высшей степени презиравшие мир и не только покидавшие мирскую жизнь, но и прямо бежавшие от нее, отказывали себе во всех наслаждениях и искали успокоения только в объятиях философии [7, с. 26-28]. А.: Тем не менее, Абеляр тайно обвенчался с любимой и увез ее к своей сестре, где она родила ему сына. Брак этот было решено — по причине все тех же условностей — не предавать огласке. Но дядя Элоизы начал всюду рассказывать о нем, в то время как Элоиза отрицала факт брака. По совету Абеляра Элоиза временно, как им казалось тогда, уходит в монастырь. Однако дядя, решивший, что Абеляр таким образом хочет вообще избавиться от его племянницы, подкупил слугу и однажды, когда Абеляр спал в своем доме, наемные люди напали на него и зверски изувечили (оскопили). С: Какой ужас!

А.: Но это было в то время и страшным позором. Абеляр вынужден был сам уйти в монастырь, хотя продолжались редкие встречи его с Элоизой и их переписка, которая сохранилась и послужила затем основой для многих пьес и романов… С: Надо же, найти женщину, столь близкую по духу, — и потерять ее! А.: Я думаю, она сыграла большую роль не только в его любовных переживаниях. Думаю, они в своих беседах затрагивали и философские проблемы. Не случайно же даже сына своего они назвали “научным именем” — Астролябий. Я не проводил специального исследования, но посмотри, как в одном из писем Элоиза буквально в точности повторяет (а может быть, формулирует для него?) идеи Абеляра о моральной ответственности человека за свои поступки. Абеляр стоял на той точке зрения, что мораль человека не находится

Психология жизненного пути у П. Абеляра 111

целиком в руках Бога, как говорило большинство богословов, что человек сам ответствен за свои поступки. И главное: ни один человеческий поступок сам по себе ни злой, ни добрый. Таковым его делает намерение человека, с которым он совершает этот поступок. Сравни же с этим одно место из письма Элоизы.

Элоиза: Я принесла тебе много вреда, но во многом, как ты сам знаешь, я совсем невиновна. Ведь в преступлении важно не само деяние, а намерение совершающего его лица. Справедливость оценивает не само деяние, а управлявшую им мысль. А о том, какие намерения по отношению к тебе я питала, ты один только и можешь судить по собственному опыту… [8, с. 69].

С: Все-таки философы не совсем правы, когда говорят, что человек должен ради философии отрешиться от всего земного. Счастье, по-моему, в гармонии земной жизни и “над-мирского” поиска истины.

А.: Что же, я с тобой согласен. Ты знаешь, в психотерапии эта гармония не раз ставилась целью психотерапевта и клиента. Как говорил родоначальник психоанализа Зигмунд Фрейд, человек счастлив, если он может любить и работать…

Ну, что же. Об Абеляре у нас разговор завершается. Хотел бы напоследок только привести слова о нем известного русского философа Георгия Петровича Федотова. Г.П. Федотов: Абеляру суждено было стать жертвой популяризации. О нем написано больше романов (и драм), чем научных исследований… Личность Абеляра представляется нам интереснее его “дела”. Его философия отрывочна, неза-кончена, неясна в своих очертаниях. Его литературное наследство едва ли может объяснить то огромное впечатление, которое его личность производила на современников. Ему удалось приковать к себе страстную любовь и страстную ненависть… Самосознание Абеляра должно привлечь внимание историка, который задумывается над генезисом Ренессанса. Если не отказаться от мысли видеть в Ренессансе прежде всего рождение личности (как бы многозначно ни было это слово), то историк не может пройти мимо этого катастрофического взрыва личного самосознания в самой глубине средневековья [9, с. 9-10].

А.: Я бы добавил: не только историк заинтересуется личностью Абеляра, но и исторический психолог…

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую С: Это тот, кто занимается историей психологии?

А.: Нет. Историческая психология и история психологии — разные вещи. История психологии изучает историю психологических учений, вот примерно чем мы с тобой занимаемся. Историческая психология — это психология людей разных эпох (скажем, первобытнообщинной формации, рабовладельческой и так далее). С: Что же дальше?

А.: Чем дальше, тем больше растет недовольство умозрительностью религиозной философии, крепнет стремление к эмпирическим знаниям. Это происходит не случайно, а в связи с определенными историческими условиями. В условиях разложения феодализма и появления первых капиталистических отношений растет роль практических и прикладных знаний и наук, а не умозрительных схем схоластики. Для схоластики же было характерно не столько получение какого-либо нового знания, в том числе о душе, сколько выведение новых следствий из уже раз и навсегда данного “готового” знания в Библии и в ряде других источников. Вот что говорит об этом Сергей Сергеевич Аверинцев.

С.С. Аверинцев: Как Священное писание и священное предание, так и наследие античной философии, активно использовавшееся схоластикой, выступали в ней в качестве замкнутого нормативного текста. Предполагалось, что всякое знание имеет два уровня — сверхъестественное знание, даваемое в “откровении”, и естественное, отыскиваемое человеческим разумом; норму первого содержат тексты Библии, сопровождаемые авторитетными комментариями отцов церкви, норму второго — тексты Платона и особенно Аристотеля, окруженные не менее авторитетными комментариями позднеантич-ных и арабских философов. Потенциально в тех или других текстах уже дана “вечная истина”; чтобы актуализировать ее, надо вывести из текстов полноту их логических следствий при помощи цепи правильно построенных умозаключений (ср. характерный для зрелой схоластики жанр суммы — итогового энциклопедического сочинения). Мышление схоластики постоянно идет путем дедукции и почти не знает индукции; его основная форма — силлогизм. В известном смысле вся схоластика есть философствование в формах интерпретации текста. В этом она противоположна новоевропейской науке с ее стремлением открыть истину через анализ опыта [10, с. 639].

Опыт как источник познания в трудах Р. Бэкона

А.: Естественно, что в новых исторических условиях, когда начинает развиваться промышленность, торговля и тому подобное, растет стремление к получению новых знаний из опыта. Впервые в истории философии понятие “опытная наука” употреблено, вероятно, английским мыслителем XIII века Роджером Бэконом.

Его называли “удивительным доктором”, потому что он фактически создал для своего времени энциклопедию наук: математики, физики, этики, знал несколько иностранных языков. Математику, кстати, он считал царицей наук.

Вот что он сам говорил об опыте как источнике познания: “Без опыта ничего нельзя понять в достаточной мере”, “опытная наука — владычица умозрительных наук” (Цит. по [1, с. 330]). Правда, речь еще не идет об опытном познании души.

Р. Бэкон: Но опыт бывает двоякий. Один — приобретаемый с помощью внешних чувств. Так мы исследуем небесные явления с помощью изготовленных для этого инструментов, и земные вещи мы испытываем с помощью зрения. А о том, что отсутствует в тех местах, где мы находимся, мы узнаем от других сведущих людей, знавших это по опыту… Но этого опыта недостаточно человеку, ибо он не вполне удостоверяет нас относительно телесных вещей из-за трудностей познания и совсем не касается духовных вещей. Поэтому необходимо, чтобы ум человека поспешествовал и по-иному, и поэтому святые отцы и пророки, которые первыми дали миру науку, обрели внутреннее озарение, а не ограничились ощущениями [11, с. 874].

А.: Однако встречаются у Бэкона и противоречащие этому суждения, например, когда он высказывается в том смысле, что духовные предметы тоже познаются через “телесные следствия” (См. [1, с. 331]). Если Бэкон стремился к рационализации образов Священного писания, то гораздо более традиционно решал проблему сознания и веры крупнейший теолог XIII века Фома Аквинский. В концепции Фомы, который был равнодушен к изучению природы, теология опять ставится выше философии, хотя и он пытался приспособить теологию к запросам практики, используя при этом учение Аристотеля. Но для нас с тобой это не столь интересно, мы с

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

тобой упомянем ряд мыслителей, которые сыграли большую роль в последующем переходе к эмпирическому изучению явлений сознания. К таковым относится неоднократно дискутировавший в своих трудах с Фомой Аквинским английский мыслитель Уильям Оккам. “Бритва Оккама” и ее роль в последующем эмпирическом изучении сознания С: Это он, кажется, придумал “бритву Оккама”? Только не помню, что он ею разрезал. А.: Мы с тобой говорили, что в схоластике было очень много псевдообобщений, “споров о словах”. Ну вот, например, один из схоластических споров относительно различия “сущности” и “существования”. Томисты — то есть сторонники Фомы Аквинского — отделяли сущность от существования, считали, что существование — это особый объект. Оккам полагал, что в реальности этого различия нет, что ошибка томистов — в сползании в “дурную бесконечность”. В самом деле, получается, что существованию как особому объекту можно приписать “свою” сущность и высказываться тогда о следующих абстрактных понятиях: 1) “сущность существования”; 2) “существование сущности существования”; 3) “сущность существования сущности существования” и так до бесконечности (См. [12, с. 91]). Вот на отсечение таких “псевдосущностей” и была направлена “бритва Оккама”. Чаще всего она формулируется следующим образом: “Без необходимости не следует утверждать многое” или “То, что можно объяснить посредством меньшего, не следует выражать посредством большего” (См. [1, с. 412]). Сейчас философы больше склонны формулировать этот принцип Оккама более кратко: “Сущностей не следуетумножать без необходимости”. Итак, “бритва Оккама” становится лозунгом эмпиризма. Объективно она сыграла весьма существенную роль в отсечении понятия “души” в последующей эмпирической психологии. В самом деле, то, что за психическими явлениями, знакомыми каждому из нас, стоит некая “душа” как особая сущность, не только не помогало их объяснению, но, наоборот, порождало лишь новые вопросы. К тому же, как мы видели раньше, под душой понимались совершенно различ-

Проблемы эмпирического познания души в работах Ф. Бекона 115

ные вещи: совокупность атомов в атомистическом материализме, бестелесная особая

сущность в платоновском идеализме, совокупность функций тела, некоторые из которых

почему-то, в отличие от других, не умирают вместе с телом. Изучавшие психологические

вопросы мыслители позже говорили о необходимости “отсечь” от эмпирических

исследований все метафизические понятия, в том числе понятие “душа”.

С: А кто же первый высказался о необходимости такого отсечения?

А.: Это был английский же мыслитель Фрэнсис Бэкон.

Разработка методологических проблем

эмпирического познания психики

в работах Ф. Бэкона

С: Родственник Роджера Бэкона?

А.: Нет, его однофамилец. Правда, ты немного забежал вперед: мне хотелось хотя бы лишь упомянуть других мыслителей, кроме Оккама, сыгравших свою роль в критике схоластического типа философствования. Это и знаменитые Данте и Петрарка, и Эразм Роттердамский, и Мишель Монтень и другие. Но ты прав: все эти фигуры очень интересны сами по себе — и для практического психолога несомненный интерес представляет произведение Мишеля Монтеня “Опыты”, но рассмотрение их жизни и творчества уведет нас сейчас далеко в сторону. Поэтому обратимся к работам Фрэнсиса Бэкона. Фрэнсис Бэкон жил уже много позже Роджера — в конце XVI — начале XVII века. Он воспел целый гимн эмпирической науке и заложил основы эмпирического изучения явлений сознания.

С:Ао нем как о человеке?

А.: Я думаю, что многое в его биографии может вызвать у тебя внутренний протест: и это философ, который должен как бы парить над жизнью, так сказать, относиться к ней философски и не опускаться от бытийного до бытового уровня? С: А что, Бэкон опускался?

А.: Суди сам. Бэкон родился в семье одного из высших сановников елизаветинского двора. Его отец был храните-

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

лем большой печати Англии. Может быть, атмосфера в доме наложила свой отпечаток на ценности Бэкона, и он всю жизнь стремился к занятию высоких должностей при дворе. Бэкон получил блестящее образование, учился в Кембридже, причем к этому времени образование приобретает все более и более светский характер. Один из современников этих перемен писал с восторгом, что Кембридж “стал совсем другим… Аристотель и Платон читаются даже мальчиками… Софокл и Эврипид теперь авторы более знакомые, чем в наше время Плавт” (Цит. по [13, с. 15]). Однако на всю жизнь Бэкон сохранил неприязнь к Аристотелю. Догадываешься, почему? С: Нет.

А.: Аристотель ведь был взят схоластами в качестве одного из непререкаемых авторитетов; конечно, при этом его определенным образом истолковали. И Аристотель для Бэкона олицетворял стиль схоластического мышления. В16 лет Бэкон уже был в Париже, в английском посольстве. Однако смерть отца вынудила его заняться юридической практикой. В юридической корпорации он основательно изучил философию, и у него возникла идея универсальной реформы науки. Однако, “царедворец по природе” (См. [13, с. 18-19]), он мечтал о занятии высоких должностей при дворе. В32 года он уже заседает в палате общин, одно время даже возглавляет оппозицию. Однако королева лишь консультировалась с Бэконом по поводу тех или иных правовых и государственных вопросов, а он хотел штатной должности королевского адвоката. Наконец, новый правитель Яков I Стюарт дает ему эту должность, затем он становится хранителем большой печати, ав 1618 году — пэром Англии. Естественно, он втянулся и в придворные интриги и махинации. Он был обвинен в коррупции, признал это обвинение и отказался от защиты, заявив, что разделял злоупотребления своего времени, был заключен в Тауэр и приговорен к крупному штрафу. Впрочем, чуть позже он добился помилования, хотя политическая карьера его была уже кончена. Ему оставалась только философия и задуманная им реформа наук. С: Весьма неприятная личность.

А.: Это лишь “дворцовая биография” Бэкона. В философских произведениях перед нами предстает другой человек, который не преклоняется ни перед чьим авторитетом. Прошло время. И что мы помним сейчас о придворных интригах ловкого царедворца Фрэнсиса Бэкона? А философия его живет до сих пор.

Проблемы эмпирического познания души в работах Ф. Бекона 117 С: Ну, уж и до сих пор!

А.: Яне преувеличиваю. Приведу тебе сначала знаменитое высказывание Фрэнсиса Бэкона, сыгравшее весьма существенную роль в психологии.

Ф. Бэкон: Ни голая рука, ни предоставленный самому себе разум не имеют большой силы. Дело совершается орудиями и вспоможениями, которые нужны разуму не меньше, чем руке. И как орудия дают или направляют движение, так и умственные орудия дают разуму указания или предостерегают его [14, с. 12].

А.: Пройдет несколько веков, и эта идея об опосредствованное™ разума специальными орудиями будет разработана нашим выдающимся соотечественником Львом Семеновичем Выготским в культурно-исторической теории происхождения и развития высших психических функций. А это уже современная нам психология… С: А как насчет гимна эмпирической науке, о котором ты говорил? А.: Давай послушаем самого Бэкона.

Ф. Бэкон: Человек, слуга и истолкователь природы, столько совершает и понимает, сколько постиг в ее порядке делом или размышлением, и свыше этого он не знает и не может… Пусть люди на время прикажут себе отречься от своих понятий и пусть начнут свыкаться с самими вещами [14,с. 17].

А.: Очевидно, Бэкон критикует схоластический способ мышления, полностью отрицающий опыт, тогда как “самое лучшее из доказательств есть опыт, если он коренится в эксперименте” [14, с. 34]. Теологи по причине своего невежества закрыли, по Бэкону, вообще доступ к истинной философии, а строптивую и колючую философию Аристотеля больше, чем надо, смешали с религией. Теологи, с иронией пишет Бэкон, боятся использовать истинную философию, как будто они не уверены в прочности религии. Однако “после слова Бога естественная философия есть вернейшее средство против суеверия и тем самым достойнейшая пища для веры” [Там же, с. 52]. С: Ага, значит, все-таки слово Бога?

А.: Да, но Бэкон, в отличие от схоластов, считает, что вера не выше знания, наоборот, она подкрепляется знанием, то есть зависит от него. Но слушай дальше.

Ф. Бэкон: Те, кто занимался науками, были или эмпириками, или догматиками. Эмпирики, подобно муравью, толь-

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

ко собирают и довольствуются собранным. Рационалисты, подобно пауку, производят ткань из самих себя. Пчела же избирает средний способ: она извлекает материал из садовых и полевых цветов, но располагает и изменяет его по своему умению. Не отличается от этого и подлинное дело философии. Ибо она не основывается только или преимущественно на силах ума и не откладывает в сознании нетронутым материал, извлекаемый из естественной истории и из механических опытов, но изменяет его и перерабатывает в разуме. Итак, следует возложить добрую надежду на более тесный и нерушимый (чего до сих пор не было) союз этих способностей — опыта и рассудка [Там же, с. 56-57]. А.: Тебе это ничего не напоминает? С: Нет.

А.: Да ведь это же наш разговор при первой встрече о теоретических и эмпирических исследованиях. Схоластические словопрения не удовлетворяют Бэкона, но не могут его удовлетворить и несистематические эмпирические наблюдения и сборы “фактов” без знания целого искусства этого сбора. Здесь у Бэкона опять-таки идет перекличка с Выготским, когда оба они говорят о необходимости своего “языка”, своих понятий и категорий, для конкретной науки, занимающейся изучением какого-либо аспекта реальности. Бэкон называет эти понятия, принципы, категории, которые свои для каждой конкретной науки, “средними аксиомами”, Выготский говорит о необходимости “посредствующих” понятий между философскими категориями и эмпирическими фактами, об особой системе собственной методологии психологии.

Ф. Бэкон: Не меньшее зло состоит и в том, что в философии и в размышлениях своих они направляют усилия на исследование начал вещей и последних оснований природы, в то время как вся польза и практическая действенность заключается в средних аксиомах. Отсюда и получается, что люди продолжают абстрагироваться от природы до тех пор, пока не приходят к потенциальной, бесформенной материи; и не перестают рассекать природу до тех пор, пока не дойдут до атома. И если бы даже это было истинно, то немногим могло бы содействовать благосостоянию людей [Там же, с. 32].

А.: Так что же мешает человеку идти в поисках истины правильным путем? С: Кажется, Бэкон говорил о ложных авторитетах.

Проблемы эмпирического познания души в работах Ф. Бекона 119 А.: Не только. То, что мешает человеку отыскивать истину, Бэкон называл очень своеобразно: призраками, или идолами. Они словно уводят человека в тупики лабиринта познания, и очень трудно оттуда выбраться. Бэкон различает четыре вида таких призраков. Ф. Бэкон: Идолырода находят свое основание в самой природе человека, в племени или самом роде людей, ибо ложно утверждать, что чувства человека есть мера вещей. Наоборот, все восприятия как чувства, так и ума покоятся на аналогии человека, а не на аналогии мира. Ум человека уподобляется неровному зеркалу, которое, примешивая к природе вещей свою природу, отражает вещи в искривленном и обезображенном виде [Там же, с. 18]. А.: Бэкон имеет в виду здесь, например, часто свойственное человеку вмешательство “страстей” в познание, когда человек отвергает нечто, потому что у него нет терпения исследовать его; или еще: ум склонен обращать внимание на то, что его привлекает, он склонен к порядку и единообразию, и это тоже вносит искажающий момент в истину. Ф. Бэкон: Идолы пещеры суть заблуждения отдельного человека. Ведь у каждого помимо ошибок, свойственных роду человеческому, есть своя особая пещера, которая ослабляет и искажает свет природы. Происходит это или от особых прирожденных свойств каждого, или от воспитания и бесед с другими, или от чтения книг и от авторитетов, перед какими кто преклоняется, или вследствие разницы во впечатлениях, зависящей от того, получают ли их души предвзятые или предрасположенные или же души хладнокровные и спокойные [Там же, с. 19].

А.: Бэкон имеет в виду здесь, например, то, что люди любят теории, которые они считают своими или к которым они привыкли, одним приятна новизна, других привлекает древность. “Истину же, — говорит Бэкон, — надо искать не в удачливости какого-либо времени, которая непостоянна, а в свете опыта природы, который вечен” [Там же, с. 24]. Ф. Бэкон: Существуют еще идолы, которые происходят как бы в силу взаимной связанности и сообщества людей. Эти идолы мы называем … идолами площади. Люди объединяются речью. Слова же устанавливаются сообразно разумению толпы. Поэтому плохое и нелепое установление слов удивительным образом осаждает разум. Определения и разъяснения, которыми привыкли вооружаться и охранять себя уче-

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

ные люди, никоим образом не помогают делу. Слова прямо насилуют разум и ведут людей к пустым и бесчисленным спорам и толкованиям [Там же, с. 19].

А.: Бэкон подчеркивает, что громкие и торжественные диспуты ученых часто превращаются в споры о словах.

Ф. Бэкон: Существуют, наконец, идолы, которые вселились в души людей из разных догматов философии, а также из превратных законов доказательств. Их мы называем идолами театра, ибо мы считаем, что, сколько есть принятых или изобретенных философских систем, столько поставлено и сыграно комедий, представляющих вымышленные и искусственные миры… Вымыслам этого театра свойственно то же, что бывает и в театрах поэтов, где рассказы, придуманные для сцены, более слажены и красивы и скорее способны удовлетворить желания каждого, нежели правдивые рассказы из истории [Там же, с. 19, 27].

А.: Итак, все теории — лишь пьесы, которые только в той или иной степени отражают истину.

С: Как же все-таки уберечься от этих призраков?

А.: Бэкон считает, что это можно сделать, вооружив разум орудиями познания, одно из которых — индуктивную логику — Бэкон превратил в стройную систему правил и законов. С: А что собственно нового внес Бэкон в психологию?

А.: Можно сказать, что Бэкон своим творчеством завершает этап “психология как наука о душе” и начинает им новый — “психология как наука о сознании”. Давай кратко вспомним, что было в предшествующий этап. Душа была неким объяснительным понятием для множества разнообразных явлений человеческой психики и поведения, то есть выступала как особая сущность, лежащая “за” явлениями и объясняющая их. На самом деле объяснение это было в общем мнимым. Скажем, на вопрос: “Почему восприятие происходит так, а не иначе?” следовал ответ: “Такова природа души”. Причем сама природа понималась по-разному. Одни считали душу состоящей из мелких, подвижных атомов, и такое понимание природы души как-то позволяло объяснять естественными причинами элементарные психические процессы (восприятие, механическую память), сновидения и тому подобное. Однако в атомистическом материализме необъяснимыми оставались общие понятия (универсалии) и морально-этические категории, которые явно не сводимы к движе-

Проблемы эмпирического познания души в работах Ф. Бекона 121 нию атомов, но каким-то образом определяют человеческое поведение. В идеалистической трактовке души Сократа и Платона подчинение поведения человека ценностям, целям, смыслам и прочему объяснялось особой природой души — нетелесной, божественной и так далее. Казалось, крайности обоих подходов снял Аристотель, когда определил душу как форму живого тела, то есть совокупность наиболее существенных функций живого тела. Однако высшие функции человеческой души — разум и воля — опять не находили себе объяснения с естественных позиций, они вообще как бы выпадали из стройной системы Аристотеля и назывались по своему происхождению “божественными”. Так что понятие “природа души” уже в древности было чрезвычайно многозначным. В Средние века, как мы убедились, материалистическое учение о душе вообще практически не существует, развиваются исключительно идеалистические идеи Платона и Аристотеля. “Развиваются” — это вообще сильно сказано, потому что мы убедились, что развитие это было по сути истолкованием имеющихся текстов о душе, а не получением нового знания о психических функциях.

Дата добавления: 2015-08-28