обвести взглядом палату, справить нужду и вытерпеть какие-то манипуляции врачей с моим
телом. А после каждая поджилка дрожала, и я падал без сил. Таким немощным себя еще никогда
не чувствовал, в подобном состоянии живешь на каком-то молекулярном уровне, каждой клеткой
ощущаешь изменения окружающей среды, да и внутренней тоже в физиологическом смысле. Так
шли дни, точнее пролетали со стремительной скоростью, стоило только закрыть глаза, и еще один
день прожит, но в какой-то момент время замедлило ход.
Когда я очнулся вновь, вокруг никого не было, кроме матери и Анны, уснувших в креслах по обе
стороны от меня. Странная это картина - видеть их вот так - вместе, хотя почему бы и нет, яблоко
раздора, то бишь я, устранено и нет причин скалится. Кажется, от моей смерти очень много
преимуществ. Усмехнулся, точнее, попытался это сделать, тело меня не слушалось, боль еще
давала о себе знать, ломило везде и всюду, кроме ног, их я почему-то до сих пор совсем не
чувствовал, и это пугало. Попытка сдвинуться была подобна самоубийству, такая агония, что я сам
не понял, как начал стонать и тут же мать дернулась, подскочила ко мне и сжала мою руку.
Привет. - прохрипел я, во рту было сухо, попытался сглотнуть, но не получилось. Мать кивнула,
зажала рот рукой и беззвучно заревела, сжимая мою руку сильнее. – Ну ты чего, мать? –
подбодрил я ее, но она замотала головой и уткнулась мне в плечо, давясь слезами. Я начал
гладить ее по голове, успокаивая. Самого колошматило, как припадочного, только сейчас
нахлынуло понимание произошедшего. Смотрю на мать, на Аньку свою и не понимаю, какого
вообще... В голове творилось, когда я залечивал, что хочу умереть, какие-то готовские мысли
поперли тогда, такого со мной еще не случалось.
Довела ты меня, любимая, до ручки! Теперь мы квиты, больше я тебе ни хрена не должен.
Сейчас все те первые мысли стали казаться аффектными, мечтательными. Как же исчезли наши
проблемы?! Никуда они не исчезли и то, что она здесь сейчас, мне лично, ни о чем не говорит. Я
бы скорее удивился, если бы ее здесь не было. Это же Эни - жертвенная, сострадательная,
делающая мне сраные одолжения. Святая, мать ее! Смотрел на нее и злился с каждой секундой
все сильнее и сильнее. Потому что хочу, чтобы не из сострадания она меня за руку держала, не
потому что я отец ее детей и не из-за всей этой кучи причин, о которых столь любезно поведала
мне во время последнего скандала. Хочу, чтобы она здесь именно из-за меня сидела, по мне,
именно по мне, слезы лила. Чтобы любила она меня, черт ее раздери! Хочу любви этой женщины,
до смерти хочу. Всегда хотел, первое время требовал, потом доказывал, а после просил и
вымаливал, одно время верил, а сейчас понимаю, что все бред. Не стоит и надеяться, мы все
решили, ничего не изменилось и не изменится.
Мы думали, что все... - всхлипнула мать, отдышавшись.
Я живучий. - усмехнулся, хотя в висках заломило от боли. Как Диана, Зак?
Все хорошо. Надо позвать врачей, сейчас разбужу Анну.
Не надо! - простонал я, закрывая глаза, говорить все еще было тяжело. Мне не хотелось сейчас
всей этой суеты, к тому же мать не видел давно, соскучился, да и Эни, видимо, не спала
неизвестно сколько и только теперь смогла позволить себе отдых, поэтому совершенно ни к чему
было ее будить. Говорить с ней о чем–то сейчас был не в силах, но и принимать подачки ее, тоже
сил не было. – Посиди... - попросил мать устало.
Она кивнула понимающе и села обратно, погладила меня по лицу и улыбнулась сквозь слезы.
Мой мальчик. - прошептала, закусив губу.
Твой. - улыбнулся ей, сглотнул и решил сказать то, что давно был должен. - Мам...
Что, родной?
Ты помнишь, как я сбежал из больницы, чтобы тебя поздравить с днем рождения? - начал
издалека.
Помню, как же не помнить. - улыбнулась вновь, а я поразился, только сейчас заметил, как
постарела она, но все равно красивая. Такое до боли родное лицо. Приложил ладонь к ее щеке,
она прижалась к ней еще плотнее, потерлась, так тепло стало от этого жеста.
А в этом году даже не позвонил. - тихо продолжил я, каясь, хотя перед матерью это было так
тяжело. Она прикусила дрожащую губу, слезы вновь наполнили ее глаза.
Я понимаю...
Ты всегда понимала и поймешь, знаю. Но я не понимаю. - горько усмехнулся и посмотрел на
Анну, мать проследила за моим взглядом и ответила.
Так и должно быть, сынок. Она бы тоже выбрала тебя...
Я иронично хмыкнул и покачал головой. Мать же недовольно поджала губы.
Вся проблема в твоих сомнениях. Все оступаются, Маркус, но нужно давать людям второй шанс.
Конечно, это страшно, а ей думаешь какого было? Но она...
Просто пожалела бедолагу, она любит благотворительность. Совесть не позволила иначе. -
отрезал я и тут же сжал руку матери, как бы извиняясь за резкий тон. В голове пульсировала боль, меня кинуло в жар и тело вновь заломило. Мать тяжело вздохнула.
Зря ты так. Мы все ошибаемся. Обвиняешь ее в том, что она тебе не дала второй шанс, точнее не
поверила в тебя. А ты? Ты сам хоть раз доверился ей? Тебе проще замыкаться. И сейчас ты даже не
даешь ей шанса, хотя стоит.
На чьей ты стороне? - взбесился я, потому что все эти речи искушали. Сейчас очень хорошо
понимаю наркоманов, которые в завязке. У меня та же песня и хочу до смерти быть с женой, и
понимаю, что никому от этого пользы не будет.
Ни на чьей, потому что вы - два дурака, портящие себе жизнь. Ты вдумайся, что ты с ней сделал, а
после возмущайся, что она не поверила тебе на все сто. Думаешь легко жить с человеком, который
тебя бил, как собаку?
Хоть она и говорила шепотом, а все же резанула, нет, хлестанула так, что я задохнулся, сглотнул и
отвернулся, но она продолжила.
Вооот, в этом и проблема, что вместо того, чтобы попробовать понять и разобраться, ты
отмахиваешься от всего.
И что тут можно возразить? Да и не хотелось мне ни возражать, ни доказывать что-то. Налажал,
везде и всюду. С женой, с матерью, но больше не хочу. Устал...
Мам... - позвал тихо, а она вздрогнула, замолчала. - Ты прости меня.
Она задрожала, а я продолжил, хотя невыносимо было душу вскрывать, но я должен был, мне
хотелось, чтобы она знала. Хотя она и без слов поняла бы меня, но я все же хочу ей об этом
сказать.
Прости за все. Я тебе никогда не говорил ничего такого, как-то, все знаешь, неловко и не к месту
казалось... Редко с тобой виделся, все занят был... дела какие-то, суета всё какая-то. А когда увидел
эту ненормальную с пистолетом и понял, что кроме тебя, ее и дочери ничего в этой жизни для
меня не имеет значение. Так страшно стало, но не за себя боялся, а за тебя. Ты итак из-за меня
столько слез пролила, не хотел, чтобы на старости лет тебя постигло такое горе. Я ведь знаю, как
это - потерять ребенка...
Сынок...
Шшш, не плач, родная. - в груди щемило от ее слез, капающих мне на грудь. - Просто хочу, чтобы
ты всегда помнила, я тебе так благодарен, мам. Безмерно. За все. Спасибо, что всегда была рядом.
Я тобой восхищаюсь, и всегда восхищался. Для меня ты была и есть идеальная женщина. Я ведь
искал всегда такую, как ты...
И ты ее нашел! – шепнула она, целуя меня в лоб. Я усмехнулся:
Нашел... но так и не понял, что с этим счастьем делать...
Посмотрел на свою спящую красавицу. В груди оборвалось. Такая она маленькая была в эту
минуту, укуталась в плед, только личико выглядывает, худенькое такое, бледное. Сжало что-то от
этой картины, обнять бы ее, прижать к себе, и, черт возьми, кормить ее, пока не появятся
любимые алые щечки, а после зацеловать их до потери сознания.
Твою же маму! Я схожу с ума со своего долбанного ума! Надо прекращать мозги выносить. Только
сказать проще, чем сделать, тем более, когда мать не дает спуску и давит.
Любить, сынок. - просто пожала она плечами в ответ на мое заявление.
Любви порой бывает мало. - задумчиво возразил.
Любви действительно мало, когда нет доверия. Доверять нужно, Маркус, а ты полюбил, но к себе
так и не подпустил. Потому что боли боишься.
А кто ее не боится?
Не знаю... Но любовь она такая, как русская рулетка. Захватывает дух, горячит кровь, вызывает
эйфорию и, главное, не терпит трусов. Если боишься, не стоит и начинать этот путь. Кто не рискует, то не пьет шампанское, как говорится.
Думаешь, я не рисковал? - спросил, хотя сам знал ответ и понимал, что мать безусловно права. Я
ведь действительно никогда никого не подпускал к себе, даже в отношении Анны были границы, и
надо признать, они простирались на обширную территорию, но раньше мне казалось это
правильным, в том плане, что я не хотел грузить, а сейчас понимаю, что мать снова права, и я
реально просто боялся.
Я думаю, Маркус, что ты еще не играл по крупному!
И не собираюсь, с меня хватит, да и с нее тоже! – отрезал я, вновь взглянув на Анну.
Мать и бровью не повела, поднялась с моей постели и направилась на выход, наверняка, чтобы
позвать врачей, но в дверях обернулась и сказала гневно:
Иногда мне просто не верится, что я вырастила такого идиота! Рядом с тобой женщина, которая
тебя безумно любит, найди в себе мужество и помоги ей сделать вас счастливыми.
Я обалдел от этого заявления.
А я типа не пытался?
Маркус, проблема в том, что ты все пытаешься сделать сам. Брак – это не игра в одни ворота.
К чему вообще этот разговор? - обессиленно спросил я, задыхаясь, этот коротенький разговор
выжал из меня все соки.
К тому, что сейчас она проснется, и что ты ей скажешь?
Мать била точно в цель, потому что этот вопрос я и сам себе задавал. Что я скажу Анне?
Не знаю. Просто не знаю. Да и что говорить-то? Разве что-то изменилось? Это я без нее подыхаю, а
для нее... Как она там говорила: "Я тебя не ждала, Маркус. Я просто чувствовала свою вину пред
тобой!"
Я наизусть выучил все, что она наговорила мне в тот вечер, прокручивал по двести раз в своей
голове - это было моим ежедневным тренингом мазохизма на протяжении двух месяцев. Каждое
ее слово жалило, рвало на части. Было такое ощущение, что мне ударили под дых, меня согнуло, а
я все пытаюсь разогнуться. Оказывается, действительно правильно подобранные слова вырубают
нахрен с одного удара. Эни оказалась мастером словесного боя. Гребанной гуру. Уделали меня так,
что до сих пор не могу очухаться и понять, что вообще происходит. Сейчас она по каким причинам
здесь? Мать говорит - любовь. После всего, что Анна наговорила мне, верится с трудом. Что я ей
скажу? Мне нечего ей сказать, со мной и так все ясно, вопрос в том, что скажет мне она. Хотя и
вопроса здесь нет никакого, просто еще раз проверит меня на прочность, взбередит душу,
покопается в нутре моем своими тоненькими пальчиками, а я буду загибаться от боли. Выдержу
ли? Смогу быть стойким? Не знаю...
Мать вышла, а я и сам не заметил, как вновь куда-то провалился. Гребанная слабость.
И вновь это тупое ощущение нереальности происходящего, когда открываешь глаза. Только на сей
раз все иначе. Теряю сознание, ныряю и тону в голубых озерах напротив меня. Что я там залечивал
матери? Трепло, Беркет, какое же ты трепло. Давай, соберись, дурень! Пытаюсь, но не могу. Черт
побери, эту женщину. Смотрит таким взглядом, плачет, губы трясутся, гладит мое лицо, а я, бл*дь, ложусь, костями ложусь ей под ноги. Ведьма, чертова ведьма однозначно. Я уже не контролирую
своих действий, хватаю ее за плечи и притягиваю к себе, она наваливается на меня. Боль
вспыхивает яростной вспышкой, но мне все равно. Втягиваю в себя запах жасмина, утыкаюсь ей в
шею и медленно провожу носом, она дрожит.
О, да! Знаю, малышка, что шея у тебя самая чувствительная.
Дышу рвано, прижимаюсь к ней и, блин, такое умиротворение. Закрываю глаза, отдаваясь
ощущениям, которые дарят ее лихорадочные поцелуи, скользящие по моему лицу и наслаждаюсь.
Глажу медленно костлявую спину, считаю остистые отростки позвонков и прихожу в ужас. Боже,
как же ты дошла, малышка?! Маленькая моя, родная, милая, любимая, самая желанная на свете.
Как же я тебя люблю, как же ты мне нужна... Девочка моя. Только моя.
Марусь... - тихо прошептала, подняла голову и улыбнулась, и какая-то щемящая радость лизнула
глотку, улыбнулся в ответ. Плевать в эту минуту на все, так рад ее видеть, хотя то, что вижу не
радует. Заплаканная, опухшая, с красными глазами и с этими жуткими впадинами в щеках, она
вызывала у меня сильнейшее беспокойство. Сжал ладонями любимое лицо и легонько поцеловал
в носик.
Живой... - тихонько выдохнула, улыбаясь сквозь слезы, а я ловил губами соленые капли.
Живой. - повторил я.- Сколько ты весишь? – сорвалось у меня. Анна удивленно округлила глаза,
потом посмотрела на свои тонкие руки и торопливо одернула рукава. Смутилась, а мне стало не по
себе от ее неловкости. Детка, это ведь я - мужчина, который знает о тебе больше, чем еще кто-то
на этой земле! Я же тебя всякую видел, знаю и все равно люблю.
Не взвешивалась. А что страшная? – отвела она взгляд, но я приподнял ее лицо, притянул к себе
и шепнул:
Иди ко мне.
Она легла обратно. Превозмогая боль, обнял ее и поцеловал в макушку.
Сейчас пойдешь к врачу...
Это ни к чему... – попыталась возразить, но мне и без того тяжело давался разговор, сил
практически не оставалась, поэтому я прикрыл ладонью ее рот:
Помолчи и слушай. Или ты делаешь, как я сказал...
Или?
Как я сказал, так и делаешь!
Получилась хрень, но забавная, мне даже самому стало смешно. Анна засмеялась, а я
сдерживался из последних сил, потому что любые колебания грудной клетки вызывали адскую
боль.
Беркет, тебя даже могила не исправит. – сквозь смех выдала она, я непонимающе взирал на нее.
Ну, есть у нас такое выражение: "Горбатого могила исправит!"
А, вон оно что! Извечные эти русские прибаутки по каждому поводу.
Бред какой! - фыркнул, Эни же вновь засмеялась.
Как ты себя чувствуешь? - спросила она уже серьезно.
Жить можно. - неопределенно ответил. Эни нахмурилась и покачала головой.
Завязывай геройствовать, пойду, позову врача.
Я кивнул, хотя мне не хотелось с ней расставаться и в то же время не хотелось усложнять, лучше
соблюдать дистанцию. Я действительно это только что выдал? Беркет, ты юморист, блин. Только
что чуть ли в любви ей не клялся, теперь уже "соблюдать дистанцию", тебе вроде бы в голову не
стреляли. Извилины-то уже активируй и определись, наконец, слабохарактерный придурок.
Держи себя в руках!
Анна вышла, я закрыл глаза. Видимо меня опять вырубило, потому что не заметил, как в палату
зашли врач с медсестрой и Анной. Ну, и началась вся эта свистопляска. Честно говоря, мне тоже
было неловко почему-то в присутствии Анны сообщать о своих немощах и физиологических
особенностях, но и духу не хватало сказать ей, чтобы вышла. А после как-то это вылетело из
головы, когда врач начал проверять основные рефлексы. Все было в порядке, пока не дошло дело
до ног, я по-прежнему ничего не чувствовал и не мог пошевелить ими, как не напрягался.
Мозг отчаянно посылал сигналы мышцам, но связь была потеряна, словно перерубили кабель. Я
начал паниковать, глаза метались от одного лица к другому, а потом посмотрел на застывшую
Анну. Она была бледна и с ужасом глядела на мои неподвижные ноги, ей видимо уже было ясно в
чем дело, сама ведь врач. На ее лице я читал приговор. Меня начало трясти, паника огнем
обожгла, желудок скрутило от ужаса, неизвестность сводила с ума, но я молчал, боясь услышать
правду. Врач что-то писал в карте, медсестра поправляла постель, а Анна сверлила взглядом
какую-то точку за окном, пытаясь скрыть слезы. Меня это подкосило, резануло в самое сердце,
прокашлялся и спросил как-то жалко так, сопливо, голос дрожал, но ничего не мог с собой сделать, мне действительно становилось страшно от одной мысли, что я не смогу ходить.
В чем дело, док?
Доходяга в очках поднял глаза, посмотрел на Анну, я нахмурился, хотелось прикрикнуть на них,
устроили тут цирк. Какого этот хрен тянет? Но, словно услышав мои ментальные вопли, врачишка
прокашлялся и начал тарабанить что-то на своем языке. Нагрузил хреновой кучей терминов,
которые я не понимал. Единственное, что я уловил так это то, что Заковская с*ка раздробила мне
какой-то позвонок, врачи провели операцию, надеялись, что все будет в порядке, но увы. Я
охренивал, хотелось кому-нибудь врезать, в особенности этому умнику, продолжающему говорить
на своем медицинском. Чертов дебил, мог бы и сообразить, что для меня это темный лес или их
там со спецом учат писать хер пойми как, так теперь еще и говорить?! Вроде бы за Анькой такое не
замечал. К чертям, достал меня этот Марлезонский балет красноречия, поэтому я заткнул
очкарика, обрывая на середине очередной марсианской фразы:
Слышь, ты можешь просто сказать - я буду ходить, нет?
Очкастый побледнел, насупился и ответил:
Надежда всегда остается...
Но я уже не слушал эту утешительную белиберду. Пошли они со своей надеждой, это мы уже
проходили.
Было ощущение, что меня прополоскали в помоях, после прокрутили в центрифуге и повесили
сушиться, приговаривая при этом, что я еще пригоден для жизни. "Охереть" - только это и
крутилось в голове. Бабахнула новость по мне так, что не встать просто. Ах, да ко мне слово
"стоять" теперь вообще не применимо. Пизд*ц, не иначе, всему п*здец! Ступор полнейший.
Я не знаю, сколько я так пялился в никуда, не замечая никого, пока Анна не присела рядом и не
помахала мне перед лицом.
Марусь...
Отвяжись, Ань. - устало отмахнулся, откинувшись на подушку. Она еле сдерживала слезы, хотела
что-то сказать, но заметив мой предупреждающий взгляд, промолчала, развернулась и ушла. Вот и
правильно, вали на хер и свой жалостливый взгляд в жопу засунь!
Черт. Это что серьезно? Бл*дь, да добейте меня уже, какого хера издеваться-то так? Кто–то
говорил, что жизнь - это затяжной прыжок из п*зды в могилу, склонен с этим согласится, когда я
уже до конечного пункта допрыгну, интересно? Не знаю, как люди с этим живут, какое "живут"
вообще? Это жизнь? Мне еще сорока нет, а я должен ползать, срать под себя и ссать? С*ка, за что
же ты меня так ненавидишь?
Кричу про себя, сам не понимая к кому обращаюсь, меня колотит, как бешеного, и начинается
полнейшее безумие, я зверею, рву жилы, напрягаясь, руками дергая ноги, мну их, колочу руками
по этой бесполезной груде мышц. Сам вид приводит в ярость, такие ноги должны ходить, черт
возьми, да у меня же каждая мышца проработана, как такое может быть?! Не верю! Долблю по
ним со всей дури так, что рассекаю кожу на казанках, не замечая ни боли, ни крови. Пот катится по
лицу, силы на исходе, а я отчаянно продолжаю колотить. Перед глазами пелена - то ли пот, то ли
слезы. Словно долбанный нытик, я распускаю сопли и жалею себя, то впадая в беспросветную
тоску, то кляня всех и вся на чем свет стоит. Падаю обессиленно на кровать и трясусь, как с*чка, продолжая паниковать. Хорошо, что никто не видит моего соплежуйства, это бы окончательно
меня подкосило, хотя наср*ть, все равно не жилец. Или как все эти бедолаги начать рассуждать -
пусть я и калеч, но гордость у меня есть. Смех, гребанный смех... Но спустя неделю, которую я
провел, уставившись в потолок, мои мысли приняли именно такой оборот. А что еще остается,
кроме жалкой гордости? Ни Х*Я! И я вам скажу большого такого х*я... Хорошо что все эти дни я
был в ступоре, а то бы не успевал работать на публику, потому что бабы как-будто сговорились и,
словно курицы, толклись возле меня, неся какую-то оптимистическую херню. Хотелось послать
всех на Гоа, но даже и на это сил не было, точнее, было пофигу. Ноль реакций на внешнюю среду,
словно овощ... Вот так, сначала был скотиной, теперь растением. Из животного в овощ, и когда я
уже человеком стану? Какая-то тотальная деградация. Дебильные мысли на фоне морального
упадка. Наверно, так же себя чувствуют жертвы насилия. Жизнь или какая-то там инстанция,
вершащая наши судьбы, тр*хает меня в грубой форме, точнее засадила во все щели и оставила
подыхать. И что делать? Может, обратится с этим вопросом в эти... социальные кружки для жертв
насилия? Хотя наверно будет странновато говорить, что меня насилует жизнь. Этим вряд ли кого-
то удивишь, потому что если так вдуматься все мы ее жертвы кто-то в большей, кто-то в меньшей
степени, но не тронутых нет. Так что не ной, Беркет. Хотя я даже уже не ною, говорю же – пофиг
или это шок. Единственное, мне очень тяжело давались посещения Анны. Хоть она и не вела себя
подобно сестрам и матери, крутящихся вокруг меня юлой, напротив, была сдержана, не
причитала, не лила слез. Лицо не отражало никаких эмоций, я лично списываю это на ее
профессионализм, ей ведь как раз приходится работать с подобными пациентами. Отличная
тактика, позволяющая больному чувствовать хоть какое-то подобие собственного достоинства. Но
Анна моя жена, и меня этими декорациями не обманешь, по глазам ее видел все эмоции и плохо
становилось. Я ничего ей не говорил, даже не смотрел на нее, но когда пришло время выписки и
мне прикатили агрегат, который теперь должен был стать моим спутником жизни, нервы сдали.
Анна вошла в палату, как раз в тот момент, когда меня усадили в сранную каталажку. Сердце
облилось жидким азотом и сделало кубильт, я хотел исчезнуть, провалиться сквозь землю, только
бы она не видела меня такого - немощного, слабого, жалкого, раздавленного собственными
мыслями и не имеющего сил взять себя в руки. Повернул голову к окну, чтобы не видеть ее, но
чувствовал жалящий взгляд. А картина за окном была не менее красочной - сборище фанатов и
журналюг, меня прошиб холодный пот. Я не знаю, просто не имею представление, где черпать
силы. Боже, как же меня все достало, да твою же маму, почему я не сдох?!
Короче, опять сопли поперли, злость и раздражение, я бы наверно так и предавался своим
безрадостным мыслишкам, но тут подошла Анна и мне окончательно снесло крышу.
Кого хрена ты приперлась? – выплюнул я, этот вопрос меня действительно мучил с тех пор, как
очнулся, и сейчас, кипя от ядовитого коктейля эмоций, навалившихся разом, я не смог
сдержаться.
Анна застыла, сглотнула, приподняла подбородок и твердо ответила вопросом на вопрос:
А разве не ясно?
Нет, бл*дь, не ясно! Или ты все никак из платья мать Терезы не выпрыгнешь?! – меня несло. Черт, как же я злился на нее, да на весь мир, но на нее все же больше всего. Анна побледнела, но
держалась стойко, подошла ближе и тихо спросила, распаляя меня своим спокойствием.
Мне казалось, ты сильный...
Я вытаращил глаза, а после захохотал, мне реально стало смешно и в то же время горько до
безумия.
Сильный?! Эт ты про меня? Ничего не попутала? Про меня, да? Может, именно поэтому я тебя,
как собаку, бил, ну, знаешь там... силу не знал куда свою девать, тр*хал всех подряд, пока ты в
больнице лежала, дури-то много, чё... Кстати, недавно я тоже соскочил с одной... Что еще не весь
наивняк из тебя выбил, нет? - я не замечал, что ору, только на нее смотрел, застывшую,
побелевшую, как полотно. Мне самому было больно от этого д*рьма, но в том весь смысл, что это
правда обо мне и пора ее озвучить именно сейчас, хотя хотелось махнуть рукой и просто
пользоваться дарами сострадания своей малышки. Но слава Богу, у ущербных обостренно чувство
гордости.
Так-то лучше, хватит здесь благотворительностью заниматься! Пусть проваливает, занимается
своими делами, а меня оставит в покое. Покоя хочу!
Тебе казалось, Ань... Как там у вас говорят?! Кажется - надо креститься! – процедил насмешливо, хотя хотелось вырвать свой язык. Черт, во мне умер великий актер.
Она села напротив и улыбнулась уголком губ, протянула руку и погладила меня по щеке, сердце до
предела сжалось от ее нежности. Что ж ты делаешь-то?!
Сильно сыграно, Марусь, только трясешься-то почему как припадочный?
Усмехнулась, а я окаменел.
Думаешь, не знаю я про эту журналистку? Знаю, родной, знаю... По глазам твоим сразу же
прочитала.
Что же ты раньше не прочитала ни хера?!
Хмыкнула и признала:
Мне нечем крыть, ты прав, потому и виню себя.
О, прекрати, мне не нужны эти...
Заткнись! - оборвала она, а я опешил и... заткнулся. Анна вытерла слезы и продолжила. - Я две
недели молчала, смотрела на тебя, как ты загибаешься от жалости к самому себе, потому что это
нужно каждому, только не стоит с этим затягивать. Я затянула в свое время и видишь, что из этого
вышло...
Только вот не надо сейчас изливать свои переживания на меня, своих хватает. – огрызнулся я.
Очнулась, мать ее. Раньше надо было задушевные беседы вести. Сейчас-то уже к чему?
Выкупались в д*рьме, а теперь захотелось чистенькой быть? Только дрянь эта коростами застыла
на душе, хер отмоешься. Так что пусть валит! Я-то ее знаю, жалко ей меня. «Жалко»... Не «жалко», а жало, огромное такое, впивающееся в меня, вспарывающее, рвущее, нет, раздирающее на
ошметки мою гордость и собственное достоинство. Самолюбие взыграло, визжало, как бешенное,
и нечем было заткнуть его, меня несло.
Хорошенькой хочешь казаться? Так мне наср*ть, Ань. Я тебя знаю как облупленную, и мне все это
не нужно, понимаешь?! Я не смог помочь тебе оправиться от твоих потрясений, но, по крайней
мере, могу сказать, что пытался...
Знаю и...
Да помолчи ты! –перебил, заводясь еще сильнее, но тут же стало стыдно и уже спокойнее
продолжил.- Тебе не следовало приезжать... Ань, мне не нужно твое сострадание, поддержка, мне
ничего от тебя не нужно, ясно?
Она молчала, ни одной эмоции не проскользнуло на ее лице и меня это бесило.
То, что было, когда я очнулся - это просто... состояние аффекта, поэтому прости. Меня не надо
жалеть, терпеть, делать мне сраные одолжения! Не надо, Ань, таким образом о Диане печься.
Ребенок – не вся вселенная, и можешь осуждать меня за это, но да, черт возьми, я так считаю, и
тебе это известно. Я люблю наших детей, люблю больше всего на свете. Но они - не центр
человеческой жизни. Когда между женщиной и мужчиной ничего нет, то да – дети это все, что
остается. Я не хочу, чтобы женщину возле меня держал ребенок и еще какие-то причины, кроме
меня самого. Проблема не в том, что ты затянула с жалостью к себе... Просто Мэтт был всем, не
стала его и ничего не осталось, по крайней мере, у тебя нет причин держаться за этот брак.
Конечно, можно прикрыться Дианой, но давай не будем повторять ошибок. А это... - взглядом
показал на коляску, стараясь, чтобы голос звучал твердо, потому что ампутировать самого себя
адски больно, но пора бы уже расставить точки над «I», не маленькие уже, да и десять лет
совместной жизни обязывают быть откровенными друг с другом. Анна продолжала смотреть на
меня непроницаемо, я не понимал, что творится в ее голове, меня это раздражало, но я не
останавливался. - Конечно, не пожелаешь никому такого, но я пережил потерю сына, а уж потерю
ног переживу и подавно.
Я замолчал, Анна же наклонила голову в бок, вздохнула и невозмутимо спросила, доводя меня до
бешенства:
Все сказал?
Да, мать твою, все! Сегодня наша последняя встреча. Можешь собирать вещи и ехать домой,
полетишь частным, ты ведь Диану тоже притащила сюда...
Маркус, если ты сейчас рот не закроешь, я тебе врежу! - процедила она. Я приподнял бровь.
Охренела что ли?
Какого хрена?
Такого. Мамочку позвать, пожалеет тебя?
Пошла ты... Я просто хочу остаться один.
Куда она вообще клонит? Стоит тут такая спокойная и качает права, причем мне не совсем ясно
какие.
Врешь, как дышишь, любимый. - засмеялась она как-то снисходительно. Бл*дь, что за приколы?
Включай уже ранимую девочку. Ау, где моя Анька? Выруби нахрен эту упрямую с*ку и послушай
меня!
Мне прямым текстом тебя послать? Ты не понимаешь что ли, я сказал тебе всё! Мне не нужна
твоя жалость и прочая х*й...
И тут ее рука взлетела и с таким смачным шлепком приземлилась на мою щеку, которую тут же
обожгла боль, в голове зазвенело. Я же просто охренел, забыл обо всем, что только что орал и
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 41 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |