Посвящается Вирджини Люк 15 страница

Джунгли показались мне настоящим царством мертвых, где бок о бок существовали неистребимая жажда жизни и ее полная противоположность. Источенные червями пни, рухнувшие деревья, запахи разложения представлялись мне последними всплесками бьющей через край жизни. Мы находились в джунглях, и это значило, что вокруг нас постоянно что-то умирало, витали запахи тоски, а мхи и болота окутывала печаль. Порой невесть откуда пробивалось солнце. От его брызг буйная масса листьев и лиан мигом пробуждалась и старалась подставить под солнечные лучи свое тело, жаждущее света. И тогда лес превращался в диковинный питомник, где все росло так неудержимо, так торопливо, что мне казалось, будто я это слышу.

Тем не менее атмосфера джунглей не тяготила меня. Лес представлялся мне огромным, волнующимся, безбрежным морем. Какая-то непостижимая свобода правила всеми этими высокими стволами, оплетенными лианами, всеми этими висящими в воздухе растениями и мириадами листьев, всем этим гигантским кружевным миром, порой чем-то похожим на наши европейские леса. Несмотря на оглушительный гомон и множество деревьев, лес казался широким открытым пространством. Обманчивое впечатление. Здесь каждый миллиметр почвы был кем-нибудь заселен. Здесь повсюду копошились и сталкивались друг с другом всевозможные живые существа.

По словам Бекеса, каждое животное занимало здесь свою нишу. Прогалина, образовавшаяся при падении дерева, служила пристанищем для диких свиней. В непролазном подлеске, заплетенном лианами, жили антилопы. А на полянах, над которыми смыкался лесной свод, вили гнезда и целыми днями пели птицы: им был не страшен дождь.

Иногда, слыша скрежет или свист, выделявшийся из общего хора, я спрашивал: «Бекес, кто это кричит?» Он какое-то время раздумывал, потом отвечал:

— Это муравей.

— Муравей?

— У него крылья и клюв, и он может ходить по воде. — И пожимал плечами. — Да, это муравей.

У Бекеса были особые представления об экваториальном лесе. Как и все мбака, он считал, что джунгли населены духами, мощными и невидимыми силами, таинственным образом связанными с животными. Впрочем, африканцы и о самих животных говорили не так, как европейцы. По их мнению, звери — существа, по меньшей мере равные людям, их надо бояться и уважать, потому что они якобы способны испытывать неведомые нам ощущения и обладают властью над иными мирами. Так, например, о Горилле Бекес говорил почти шепотом, «чтобы ее не обидеть», а о Пантере рассказывал, что она может прийти вечером и одним взглядом разбить стекло лампы.

В первый же день пошли проливные дожди. Небеса без передышки извергали потоки воды, ставшей неотъемлемой частью нашего похода, такой же, как деревья, крики птиц и наши собственные тревоги. Ливни не приносили прохлады, они только мешали нам: земля проваливалась под ногами, образуя глубокие рытвины. Но мы шли и шли вперед, словно были неподвластны ярости небес.

Среди этого потопа нам встретились охотники мбака. Они несли на спине узкие корзины, туго набитые добычей: газелями цвета охры, обезьянами в позе спящих младенцев, серебристыми муравьедами в шуршащей чешуе. Мы и мбака, улыбаясь, угостили друг друга сигаретами, но на лицах охотников я заметил тревогу. Они направлялись на север и хотели добраться до края леса прежде, чем наступит ночь. Одни только пигмеи ака не боялись темноты и посмеивались над духами. Но ведь наша команда шла на юг — а это само по себе уже считалось кощунством.

Каждый вечер мы искали для ночевки место, укрытое от дождя. В шесть часов мгновенно темнело и загорались светлячки, без устали кружившие среди деревьев. Немного позже мы ели, усевшись прямо на земле поближе к костру, чавкая и шумно глотая, как голодные звери.

Я почти все время молчал, размышляя о тайной цели своего путешествия. Потом уходил в палатку и лежал там, спрятавшись от дождя и слушая, как капли стучат по брезенту. В такие моменты я мысленно разговаривал с тишиной и думал о том, что мои приключения принимают драматический оборот. Я вспоминал об аистах, о странах, через которые я промчался, как метеор, о волне насилия, бушевавшей прямо у моих ног. У меня было такое ощущение, что я плыву вверх по течению кровавой реки и скоро найду ее исток. Эта река брала свое начало там, где Макс Бём украл сердце сына, где они втроем — Бём, Кифер и ван Доттен — заключили дьявольский контракт на поставку алмазов с помощью аистов. Я вспоминал и о Саре. Без сожаления, без грусти. В других обстоятельствах мы, наверное, попытались бы вместе построить нашу дальнейшую жизнь.

Честно признаться, я подумывал и о Тине, нашей поварихе. Когда мы шли, я не мог не заглядываться на нее время от времени. У нее был царственный профиль, высокая шея, короткий подбородок, широкая нижняя челюсть и полные, чувственные, нежные губы. Верхнюю часть лица освещали искрящиеся глаза, чуть притененные выпуклым лбом. Среди коротко остриженных волос торчали косички, напоминающие рожки антилопы бонго. Несколько раз она ловила на себе мой взгляд. Она смеялась, ее губы раскрывались, как дивный экзотический цветок, и она тихонько говорила:

— Не бойся, Луи.

— А я и не боюсь, — отвечал я сурово и тут же сосредоточивался на том, чтобы не упасть на неровной тропинке.

На третий день пути еще не было заметно никаких признаков приближения к поселению пигмеев. О том, что где-то над головой есть небо, мы уже почти забыли, мышцы от усталости туго натянулись, словно провода мины-ловушки. Более чем когда-либо я чувствовал, что проваливаюсь в глубокий колодец, на дне которого, в недрах земли, бурлит растительная жизнь — и нет никакой надежды вернуться обратно.

Между тем 18 сентября нам на пути попалось горящее дерево. Пылающий уголек в зеленом океане. С самого начала похода это стало первым признаком человеческого жилья. Здешние обитатели предпочли сами поджечь гигантское дерево, не дожидаясь, когда оно рухнет под тяжестью дождевых струй. Остервенело хлестал ливень, а Бекес повернулся ко мне и произнес с улыбкой: «Вот мы и пришли».

Селение Зоко раскинулось в центре широкой, совершенно круглой поляны. Большую площадь, где не росло ни травинки, окружали шалаши из листьев и глиняные домики. Удивительное дело: земля, стены домов, даже кроны деревьев были окрашены не в цвета леса — зеленый и красный, а в темно-охристый, словно кто-то соскреб джунгли и докопался до земной коры. Поселок Зоко представлял собой гладкую выемку посреди замысловатого растительного орнамента.

Здесь царило оживление. Из леса возвращались женщины с тяжелыми заплечными корзинами, полными плодов, семян и клубней. Мужчины входили в селение по другим тропинкам, неся за спиной обезьян, газелей и длинные сети. Тяжелый синеватый дым стелился вокруг хижин, и его завитки долетали до самого центра деревни. Было пасмурно, но дождь перестал, и мы увидели, как целые семьи собираются у входа в хижины и поддерживают огонь в чадящих жаровнях. «Пигмейское изобретение, — объяснил мне Бекес. — Это чтобы отпугивать насекомых». Потом пигмеи запели. Они издавали пронзительные трели, напоминающие тирольские йодли, и так искусно выводили голосом замысловатые мелодии, словно играли на тончайших струнах. Звуки этих песен встретили нас у горящего дерева — задолго до того, как мы вошли в селение. Таким способом ака общались между собой на расстоянии или просто выражали радость.

Нам навстречу вышел «большой черный». Это был Альфонс, учитель, «владелец» поселения Зоко. Он настоял на том, чтобы еще до наступления темноты мы разместились на соседней поляне, размером поменьше, где был устроен навес длиной около десяти метров. Там уже расположилась его семья. Я разбил палатку рядом с навесом, в то время как мои спутники мастерили себе тюфяки из пальмовых листьев. Впервые за эти дни мы оказались на сухой земле.

Альфонс все разглагольствовал, говорил о «своем владении», указывая по очереди на каждое строение деревни пигмеев.

— А где живет сестра Паскаль?

Альфонс поднял брови.

— Вы хотите сказать, где лечебница? Она на другом конце селения, за деревьями. Я не советую вам идти туда сегодня вечером. Сестра Паскаль не в духе.

— Не в духе?

Альфонс повернулся, собираясь уходить, и повторил:

— Совсем не в духе.

Носильщики разожгли огонь. Я подошел к ним и присел на крохотный табурет в форме чаши. Костер трещал, от него шел запах мокрой травы. Растения, пленники огня, горели неохотно. В считанные минуты на землю спустилась ночь, и нас окружили влажные тропики, порывы прохладного ветра, крики птиц. Я услышал внутри себя то ли зов, то ли вздох, словно сердце на секунду упало в пустоту. Я поднял глаза и понял, откуда пришло это незнакомое ощущение. Над нами раскинулось чистое небо, усыпанное звездами. А ведь я уже четыре дня не видел небесного свода.

И тут забили барабань!.

Я невольно улыбнулся. Это было так нереально — и в то же время так естественно. Нам посчастливилось услышать, как в глубине джунглей бьется сердце мира. Бекес неохотно поднялся и проворчал: «Ну вот, тут неподалеку сегодня праздник. Луи, придется туда пойти». За его спиной Тина тихонько посмеивалась и пожимала плечами. Не прошло и минуты, как мы очутились у края просторной площадки.

В полумраке бегали и суетились детишки ака. Девочки, пристроившись у хижин, прилаживали к талии юбочки из перистых листьев пальмы рафии. Несколько мальчишек где-то раздобыли дротики и начали было пританцовывать, но остановились и дружно расхохотались. Женщины выходили из лесу в пышных набедренных повязках из веток и листьев. Мужчины весело поглядывали на эту суету, покуривая сигареты, которыми угостил их Бекес. А барабан все гудел, поддерживая всеобщее возбуждение.

Прибежал Альфонс с переносной лампой в руке. «Хотите посмотреть танцы пигмеев, хозяин? — прошептал он мне на ухо. — Пойдемте». Он устроился на небольшой скамейке около хижин, потом поставил лампу на середину площадки. Мне стали отчетливо видны силуэты маленьких призраков. Их необычный хоровод, яркий, окрашенный бликами огня, разрывал ночную тьму.

Ака исполняли танец, разбившись на два полукруга: с одной стороны мужчины, с другой — женщины. Пигмеи пели протяжно и монотонно: «Ариа мама, ариа мама…» Хриплые, суровые голоса сливались воедино, иногда сквозь их гул прорывался тоненький детский вскрик. «Ариа мама, ариа мама…» В свете лампы я увидел, как сначала мимо меня прошел полукруг женщин. Круглые животы. Гибкие ноги. Пучки листьев. Следом за ними из темноты возникли мужчины. Свет керосиновой лампы придал их карамельным телам сначала красноватый, затем рыжевато-золотистый и, наконец, пепельный оттенок. Набедренные повязки колыхались не в такт, листья рафии, дрожа, обвивались вокруг ног танцоров. «Ариа мама, ариа мама…»

Грохот все усиливался. Человек, игравший на барабане, сидел, согнувшись и застыв в одной позе, с сигаретой в зубах. Он бил и бил, напрягая все свои мускулы и вытянув шею, как коршун. Я невольно вздрогнул. Его абсолютно белые глаза сверкнули в ночи. Альфонс рассмеялся: «Он слепой. Он всего-навсего слепой — и лучший из музыкантов». Вскоре пришли другие и присоединились к слепому. Ритм усложнился, в нем появились повторы, синкопы, и барабанный бой превратился в песнь земли, головокружительную и захватывающую. Раздались новые голоса, они звучали громко, соединяясь и переплетаясь с монотонным «Ариа мама, ариа мама…». Это было волшебство, свечение звуков под звездным небом.

Перед лампой вновь прошли женщины. Они выстроились цепочкой — каждая держалась за талию предыдущей — и шли по кругу, точно следуя ритму музыки. Их тела отзывались на звук барабана так же, как эхо вторит голосу. Они дрожали, словно сами теперь стали только отзвуком барабанного боя. Им на смену вновь пришли мужчины. Они передвигались на корточках, опираясь руками о землю и покачиваясь взад-вперед, как коромысло, — словно мигом превратились в зверей, духов, эльфов.

— А что у них за праздник? — спросил я громко, стараясь перекричать грохот барабанов.

Альфонс искоса взглянул на меня. Его лицо почти сливалось с темнотой.

— Праздник? Вы хотите сказать, траур? Семья с юга потеряла младшую дочь. Сегодня они вместе со своими братьями из Зоко исполняют танец. Таков обычай.

— Отчего она умерла?

Альфонс скорбно покачал головой и завопил мне в ухо:

— Это просто ужас, хозяин! Ужас, да и только!

На Гомун напала Горилла.

Мои глаза застлала красная пелена.

— Что тебе известно об этом несчастном случае?

— Ничего. Ее нашел Бома, старейшина деревни. В тот вечер Гомун не вернулась. Пигмеи отправились на поиски. Они боялись, что лес будет мстить.

— Мстить?

— Гомун не соблюдала обычаи. Она отказывалась выходить замуж. Она хотела продолжать учиться в Зоко, у сестры Паскаль. Духи не любят, когда над ними насмехаются. Потому-то Горилла на нее и напала. Все знают: лес отомстил за себя.

— Сколько лет было Гомун?

— Думаю, пятнадцать.

— Где именно она жила?

— В селении к юго-востоку отсюда, возле прииска Кифера.

Грохот натянутых на барабан шкур отдавался в каждой извилине моего мозга. Слепой пришел в полное неистовство, пронзая тьму невидящим взором молочно-белых глаз. Я прокричал:

— Это все, что ты можешь мне сказать? Больше ты ничего не знаешь?

На лице Альфонса появилась досадливая гримаса. Сверкнули белые зубы, на секунду приоткрылся розовый рот. Он отмахнулся, недовольный моей настойчивостью:

— Оставь это, хозяин. Это нехорошая история. Совсем нехорошая.

Учитель сделал вид, что собирается уходить. Я остановил его, удержав за руку. У меня по лицу тек обильный пот.

— Подумай хорошенько. Альфонс.

Негр пришел в негодование.

— Чего ты хочешь, хозяин? Чтобы Горилла вернулась? Она оторвала у Гомун руки и ноги. Она смела все на своем пути. Деревья, лианы, даже землю. Ты хочешь, чтобы Горилла тебя услышала? И пришла и стерла нас в порошок?

Вконец рассерженный мбака вскочил, схватил лампу и унес ее.

Пигмеи все исполняли свой танец, теперь они изображали гигантскую гусеницу. Барабан слепого бил все быстрее. Мое сердце словно мчалось галопом. В голове пронеслись даты и имена жертв серийных убийств. Август 1977 года: Филипп Бём. Апрель 1991 года: Райко Николич. Сентябрь 1991 года: Гомун. Я был абсолютно уверен: сердце девушки тоже украдено. Внезапно в моем сознании возникла одна деталь. Альфонс сказал: «Она смела все на своем пути. Деревья, лианы, даже землю». Три недели назад тот цыган, что нашел тело Райко, говорил так: «Похоже, накануне там была жуткая буря. Потому что в том конце леса деревья все на земле валялись, а ветки словно кто нарочно в щепки изрубил».

И как я раньше не догадался? Похитители сердец пользовались вертолетом.

В пять утра рассвело. Лес наполнился приглушенными голосами. Я не спал всю ночь. Ака закончили обряд около двух часов. Я остался в темноте и тишине под пальмовым навесом и стал смотреть, как остывающие угли разгоняют сумрак последними розовыми отсветами. Я больше не чувствовал страха. Только давящую усталость и странное спокойствие, словно был в полной безопасности. Как если бы я подобрался к туловищу спрута настолько близко, что стал недосягаем для его щупальцев.

Припустил ранний утренний дождик. Сначала послышался легкий перестук, потом ленивая барабанная дробь, вскоре ставшая частой и ровной. Я поднялся и направился в сторону Зоко.

Перед хижинами уже горел огонь. Я заметил нескольких женщин, приводивших в порядок длинные сети, вероятно, для дневной охоты. Я пересек площадь и вскоре увидел за домиками большое бетонное сооружение с белым крестом наверху. Возле него были разбиты сад и огород. Я подошел к открытой двери. «Большой черный», враждебно взглянув на меня, преградил мне путь. «Сестра Паскаль уже проснулась?» — спросил я. Прежде чем негр успел ответить, изнутри дома донесся голос: «Входите, не бойтесь». Это был голос властной женщины, не терпящей возражений. Я послушно вошел.

Сестра Паскаль не носила монашеского покрывала. Она просто была одета в одинаковые черные пуловер и юбку. Ее короткие седые волосы непокорно топорщились. Ее лицо, несмотря на множество морщинок, не имело возраста, как камни или реки. Холодные светлые глаза сверкали, напоминая кусочки стали среди размокшей глины лет. У сестры Паскаль были широкие плечи и крупные руки. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что этой женщине не страшны ни опасности леса, ни прилипчивые тропические хвори, ни охотники-варвары.

— Что вам угодно? — спросила она, даже не взглянув на меня.

Она сидела и неторопливо намазывала маслом тартинки, наклонившись над большой чашкой кофе.

В помещении почти не было мебели. Только в глубине у стены виднелись мойка и холодильник. С деревянного распятия страдальческим взглядом смотрел Иисус.

— Меня зовут Луи Антиош, — сообщил я. — Я француз. Я проехал тысячи километров, чтобы получить ответы на некоторые вопросы. Думаю, вы сможете мне помочь.

Сестра Паскаль продолжала мазать маслом тартинки. Это были ломтики мягкого влажного хлеба далеко не первой свежести. Я заметил, какие они ослепительно белые: здесь, в джунглях, это казалось невероятной роскошью. Монахиня поймала мой взгляд.

— Извините. Я совсем забыла о своих обязанностях. Прошу вас, садитесь. Разделите со мной завтрак.

Я взял стул и сел. Она бросила на меня взгляд, не выражавший ничего, кроме полного равнодушия.

— Так о чем идет речь?

— Я хочу знать, как погибла маленькая Гомун.

Мои слова ее не удивили. Она спросила, подняв горячий кофейник:

— Вам кофе? Или вы предпочитаете чай?

— Чай, пожалуйста.

Она жестом подозвала слугу, стоявшего в дальнем углу, и что-то сказала ему на санго. Через минуту я уже вдыхал терпкий аромат «дарджилинга» сомнительного происхождения. Сестра Паскаль снова заговорила:

— Итак, вы интересуетесь пигмеями ака.

— Нет, — ответил я, дуя на чай. — Я интересуюсь насильственными смертями.

— Почему?

— Потому что таким же образом были убиты еще несколько человек, в этом лесу и в других местах.

— Вы исследуете поведение диких зверей?

— Пожалуй. Диких зверей, в некотором роде.

Дождь вовсю барабанил по крыше. Сестра Паскаль обмакнула тартинку в кофе. Нежный мякиш, пропитавшись жидкостью, совсем размок Молниеносно сомкнув челюсти, монахиня откусила краешек хлеба, готовый отвалиться и шлепнуться на стол. Внешне она как будто совершенно не удивилась тому, что я говорил. Но в ее словах сквозила странная ирония. Я попытался прекратить эту игру в двусмысленности.

— Будем откровенны, сестра. Я нисколько не верю в историю про какую-то там гориллу. Я человек не слишком опытный, но знаю, что в этом районе джунглей гориллы встречаются нечасто. Думаю, смерть Гомун стоит в одном ряду с другими необычными преступлениями, которые я сейчас расследую.

— Молодой человек, я не поняла ничего из того, что вы сказали. Сначала объясните, пожалуйста, кто вы и что привело вас сюда. Мы находимся более чем в ста километрах от Банги. Вам пришлось идти четыре дня, чтобы добраться до этой дыры в джунглях. Догадываюсь, что вы не французский военный, не горный инженер и даже не независимый геолог-изыскатель. Если вы рассчитываете на мою поддержку, советую вам объясниться.

В нескольких словах я рассказал ей о себе. Потом об аистах и некоторых «странных происшествиях» в пути. Я поведал о смерти Райко, растерзанного бешеным медведем. Упомянул и о роковом нападении гориллы на Филиппа Бёма. Описал ей обстоятельства, при которых они погибли, и сравнил их с обстоятельствами смерти Гомун. Я ничего не сказал о похищении сердец. Я ничего не сказал ни об алмазах, ни о контрабанде. Я лишь хотел обратить внимание монахини на ряд совпадений.

Голубые глаза миссионерки теперь смотрели на меня с недоверием. Дождь все стучал и стучал по железной крыше.

— В вашей истории много неправдоподобного, но все равно я вас слушаю. Какие у вас ко мне вопросы?

— Что вам известно об обстоятельствах смерти Гомун и видели ли вы ее тело?

— Нет. Оно похоронено за много километров отсюда. Гомун принадлежала к семье кочевников, которые путешествовали гораздо южнее этих мест.

— Вам рассказывали, в каком состоянии было найдено тело?

— Так уж обязательно об этом говорить?

— Это очень важно.

— У Гомун были оторваны одна рука и одна нога. Все туловище в ранах и разрывах. Грудная клетка вскрыта, ребра раздроблены. Звери уже начали пожирать ее внутренности.

— Какие звери?

— Дикие свиньи или какие-нибудь хищники. Кто знает? Ака мне говорили о следах когтей на шее, груди и руках. Пигмеи закопали бедную малышку на территории своего поселения, а затем покинули его навсегда, как велит обычай.

— Не было ли на теле других повреждений?

Сестра Паскаль все еще держала чашку в руке. Некоторое время она молчала, потом опустила на стол тяжелый фаянсовый сосуд. Ее руки дрожали. Она понизила голос.

— Были. — Она заколебалась. — Ее половые органы были неестественно вывернуты наружу.

— Вы имеете в виду, что ее изнасиловали?

— Нет. Я говорю о ране. Края влагалища, видимо, были разодраны когтями. И губы тоже были все в разрывах.

— А внутри тела все осталось целым? Я хочу сказать: никакие внутренние органы не исчезли?

— Я вам уже говорила: большую часть внутренних органов сожрали звери. Это все, что мне известно. Бедной девочке не было и пятнадцати. Прими, Господи, ее душу.

Монахиня замолчала. Я продолжал:

— Какой она была, маленькая Гомун?

— Очень прилежной. Внимательно слушала на всех уроках. Эта девочка не хотела подчиняться обычаям племени ака. Она хотела продолжать учиться, потом уехать в город и работать вместе с «большими черными». Не так давно она даже отказалась выйти замуж. Пигмеи считают, что духи леса отомстили Гомун. Поэтому они вчера вечером так долго танцевали. Они хотели помириться с лесом. Я сама тоже не могу здесь больше оставаться. Мне придется вернуться в поселок ЦААК. Поговаривают, что именно я виновна в смерти Гомун.

— Похоже, вы не очень сильно расстроены.

— Вы не знаете леса. Мы здесь живем бок о бок со смертью. Она постоянно наносит удары вслепую. Пять лет назад я учительствовала в другом поселении, неподалеку отсюда, в Багу. В течение двух месяцев шестьдесят пять из ста жителей деревни умерли. Эпидемия туберкулеза. Болезнь принесли «большие черные». Прежде зеленый купол непроходимых джунглей защищал пигмеев от всех микробов. Сейчас их косят болезни, завезенные извне. Они стали нуждаться в таких людях, как я, в лечении, в медикаментах. Я делаю свою работу и стараюсь больше ни о чем не думать.

— Гомун часто гуляла в лесу одна? Она уходила далеко от селения?

— Эта девушка вообще любила одиночество. Ей нравилось бродить с книжкой в руках по отдаленным тропинкам. Гомун обожала лес, его запахи, звуки, животных. В этом смысле она была настоящая ака.

— Доводилось ли ей ходить в сторону алмазных приисков?

— Не знаю. К чему такие вопросы? Опять вы со своей идеей убийства! Это смешно. Кому могла помешать малышка ака, никогда не выходившая за пределы джунглей?

— Сестра, пора рассказать вам еще кое-что. Помните, я говорил об убийстве Райко, в Болгарии. И об убийстве Филиппа Бёма, случившемся здесь в семьдесят седьмом году. Оба преступления имели один характерный признак.

— Какой?

— В обоих случаях убийцы изъяли сердце жертвы, в точности придерживаясь методики, разработанной для подобных операций.

— Полная чепуха. Такая операция неосуществима в природной среде.

Сестра Паскаль сохраняла хладнокровие. Ее глаза по-прежнему излучали холодное сияние, но моргали гораздо чаще.

— Между тем это правда. В Болгарии я встречался с врачом, делавшим вскрытие тела цыгана. Имело место хирургическое вмешательство, в этом нет никаких сомнений. Убийцы располагают колоссальными возможностями, позволяющими им оперировать там, где они сочтут нужным, и создавать при этом оптимальные условия.

— Вы представляете себе, что это означает?

— Да. Вертолет, электрогенераторы, герметичная палатка, наверное, еще какое-то оборудование. Во всяком случае, ничего невозможного.

— И что? — резко оборвала меня миссионерка. — Вы считаете, что маленькую Гомун…

— Я в этом почти уверен.

Монахиня отрицательно замотала головой, не в такт с ритмично барабанившим по крыше дождем. Я отвел глаза и принялся рассматривать растительность, видневшуюся в оконном проеме. Казалось, лес захмелел от дождя.

— Я еще не закончил, сестра. Я вам уже говорил о «несчастном случае», произошедшем в центральноафриканских джунглях в семьдесят седьмом году. Вы в то время уже были в ЦАР?

— Нет, я находилась в Камеруне.

— В тот год, в августе, Филиппа Бёма нашли мертвым в лесу, в Конго, недалеко от границы. Тогда имело место такое же насилие, такая же жестокость, и сердце тоже исчезло.

— Кто он был? Француз?

— Филипп был сыном Макса Бёма, швейцарца, работавшего неподалеку отсюда, на алмазных приисках: вы наверняка о нем слышали. Тело мальчика даже ухитрились отвезти в Мбаики. В больнице произвели вскрытие. Заключение гласило: «Нападение гориллы». Однако я получил доказательство, что свидетельство о смерти было составлено под диктовку. Таким образом, удалось скрыть признаки того, что юношу умертвили люди.

— Почему вы так уверены в этом?

— Я отыскал врача, делавшего вскрытие. Чернокожего доктора по фамилии Мдиае.

— Но Мдиае же пьяница! — воскликнула монахиня, рассмеявшись.

— Тогда он еще не пил.

— К чему вы клоните? Что вам сказал Мдиае по поводу хирургического вмешательства? Каковы признаки того, что убийство совершил человек?

Я склонил голову и разом выпалил:

— Вскрытие грудной клетки. Разрез хирургическим инструментом. Идеально проделанное иссечение артерий.

Я сделал паузу и посмотрел на сестру Паскаль. Ее сероватая кожа пульсировала на виске. Она поднесла к нему руку.

— Господи! Для чего понадобились все эти ужасы?

— Для того, сестра, чтобы спасти жизнь одному человеку. Сердце Филиппа Бёма пересадили его собственному отцу. Макс незадолго до этого перенес жуткий инфаркт.

— Это чудовищно… просто невозможно…

— Сестра, поверьте мне. Я недавно получил свидетельские показания Мдиае. Они во многом совпадают с тем, что я слышал в Софии по поводу Райко Николича. Эти два установленных факта говорят о том, что мы имеем дело с безумными убийцами, с отъявленными садистами. Их садизм довольно странен, потому что он — я совершенно в этом уверен — позволяет спасать человеческие жизни. Гомун стала жертвой именно таких убийц.

Сестра Паскаль покачала головой, приложив ладонь ко лбу:

— Вы безумец… вы безумец… По поводу малышки Гомун у вас нет никаких доказательств.

— Вот именно, сестра. Поэтому-то вы мне так нужны.

Миссионерка уставилась на меня. Я торопливо спросил:

— У вас есть какие-нибудь познания в хирургии?

Сестра все смотрела на меня, не понимая. Наконец она произнесла:

— Я работала в военных госпиталях, во Вьетнаме и в Камбодже. Что у вас на уме?

— Нужно извлечь тело и произвести вскрытие.

— Вы что, с ума сошли?

— Сестра, совершенно необходимо проверить мои подозрения. Только вы можете мне помочь, только вы можете мне сказать, подвергалось ли тело Гомун хирургическому вмешательству или на девушку действительно напал зверь.

Миссионерка сжала кулаки. Ее глаза отливали металлом: стальные шарики под живыми веками.

— Селение Гомун очень далеко. До него не добраться.

— Нас могут проводить.

— Никто с вами туда не пойдет. И никто не позволит осквернять могилу.

— Мы сделаем все вдвоем, сестра. Только вы и я.

— Это бесполезно. В джунглях процесс разложения идет очень быстро. Гомун похоронили около трех суток назад. К нынешнему моменту ее тело уже не что иное, как отвратительное скопление червей.

— Даже такое состояние тела не может скрыть точные разрезы, сделанные скальпелем хирурга. Достаточно будет нескольких секунд, чтобы убедиться в этом. Мы победим — вы и я. Это будет поединок страшной правды с пустыми суевериями.

— Сын мой, надеюсь, вы не забыли, с кем говорите?

— Именно поэтому я так и говорю, сестра. Мерзость мертвой плоти — ничто по сравнению с величием истины. Ведь дети Божьи страстно стремятся к свету, не так ли?

— Замолчите, богохульник.

Сестра Паскаль встала. Стул пронзительно скрипнул. Ее лицо совсем посерело, а глаза стали напоминать крохотные отметины на грифельной доске. Она произнесла: «Идемте. Прямо сейчас». Казалось, ее голос шел из самого сердца.

Она резко повернулась и что-то прокричала на санго «большому черному». Тот засуетился, носясь взад-вперед. Монахиня вытащила из-под пуловера серебряный крест на стальной цепочке. Она поцеловала его, что-то тихонько шепча. Когда она выпустила крест из рук, я заметил, что его боковая перекладина немного загнулась вниз, словно само орудие пытки не могло вынести тяжести мук Иисуса. Я тоже поднялся на ноги, но пошатнулся: я не ел целые сутки и не спал всю ночь. Моя чашка чаю так и стояла на столе. Я выпил ее залпом. «Дарджилинг» был чуть теплый и противный. Он отдавал кровью.

Мы шли несколько часов. Впереди Виктор, слуга сестры Паскаль, расчищал нам дорогу своим мачете. За ним шагала монахиня в пончо цвета хаки. Шествие замыкал я — сосредоточенный и готовый ко всему. Мы направлялись точно на юг. Двигались быстро и молча. Торопились, протискивались между ветвями, перелезали через поваленные стволы. У нас на пути были старые пни, извилистые корни, рассыпающиеся под ногами большие камни, смолистые ветки, подтопленные заросли, острые как нож листья. Дождь лил не переставая. Мы прошли сквозь эту смертоносную чащу, как солдаты, которые преодолевают барьер страха, когда приближаются к линии фронта. Чем дальше, тем чаще попадались болота. Когда мы по пояс проваливались в темную воду, нам казалось, что мы тонем и надежды на спасение нет.

Дата добавления: 2015-08-28