Чувствую, как терпкое лекарство разливается по телу.
— Все, — говорю я. — Можете идти.
Слышу, как она забирается на кровать, возится с одеялом. Потом — тишина. Спустя некоторое время слышится скрип, шорох, пощелкивание: это в часах работает механизм. Я лежу и жду, когда придет сон. Но сон не приходит. Наоборот, во мне вдруг поднимается какое-то беспокойство, руки и ноги подергиваются. Слышно, как кровь стучит в висках, все тело горит. Я поднимаю голову и тихо зову: «Агнес!» Она не слышит, а может, слышит, но боится откликнуться. Звук собственного голоса в конце концов успокаивает меня. Я вытягиваюсь на кровати и замираю. Часы снова принимаются ворчать, потом бьют. И тут вдали возникают новые звуки. Дядя мой рано ложится. Я слышу, как закрывают двери, слышу шаги на лестнице. Джентльмены вышли из гостиной и расходятся по своим комнатам.
Наверное, я заснула, но если и заснула, то лишь на минуту. Потому что неожиданно открываю глаза — будто кто-то меня разбудил. И понимаю, что разбудил меня не звук, а движение. Движение и свет. За пологом кровати ярко вспыхнул ночник, высветив стены и оконные стекла.
Словно дом вздохнул.
Я понимаю, что эта ночь — не такая, как обычные ночи. Как будто услышав зов, я встаю. Подхожу к двери смежной горницы и прислушиваюсь, чтобы убедиться, что Агнес спит. Потом беру лампу и, не обуваясь, перехожу в гостиную. Подхожу к окну и встаю у подоконника, прижав сложенные ковшиком ладони к оконному стеклу. И вглядываюсь в темноту за окном, туда, где по краю лужайки тянется полоса хрусткого гравия. Поначалу я ничего не вижу. Потом слышу внизу осторожные шаги — один шаг, потом другой, еще тише. Потом вспыхивает спичка — я вижу, как ее огонек высвечивает длинные пальцы, потом вижу лицо — от пламени оно похоже на маску с провалами вместо глаз.
Ричарду Риверсу тоже не спится. Вот и ходит по лужайке, дышит воздухом.
Холодновато для прогулок. Над кончиком его сигареты витает дымок. Я вижу пар от его дыхания — и вьющийся легкий дым сигареты. Он поднимает воротник. Потом останавливается и смотрит наверх. Похоже, он знал, что увидит. Он не кивает, не делает мне никаких знаков — просто смотрит на меня, и все. Огонек сигареты то гаснет, то вспыхивает, то снова гаснет.
Он чуть поворачивает голову — я догадываюсь, что он делает. Он изучает дом. Считает окна.
Он прикидывает, как добраться до моей комнаты! И, уяснив маршрут, бросает сигарету и давит ее каблуком. Потом идет обратно по гравийной дорожке, и кто-то скорее всего, мистер Пей — впускает его в дом. Мне отсюда не видно. Слышно только, как открывается парадная дверь, всколыхнув стоялый воздух. Лампа моя вновь вспыхивает, стекла в окне звенят. Однако на этот раз впечатление такое, что дом затаил дыхание.
Я отступаю от окна, зажав руками рот, и смотрю на свое отражение в черном стекле — лицо мое будто зависло в пространстве. «Он не придет сюда! — думаю я. — Он не посмеет!» А потом: «Нет, придет».
Подхожу к двери и, прижавшись к ней ухом, вслушиваюсь. Я слышу голос, потом шаги. Шаги становятся тише, закрывается еще одна дверь — конечно, он будет ждать, когда мистер Пей уйдет к себе спать. Он дождется.
Я беру лампу и начинаю метаться по комнате: тени на стене мечутся вслед за мной. Одеться я не успею — да и не смогу без помощи Агнес, — но знаю, что не должна встретить его в одной сорочке. Нахожу чулки и подвязки, домашние туфли, плащ. Пытаюсь одеться и как-то прибрать волосы, но у меня плохо получается, шпильки выскакивают из рук, в перчатках неудобно, да и выпитое на ночь лекарство, видимо, действует. Мне страшно. Сердце мое учащенно бьется, но из-за капель я почти не чувствую своего тела. Прижимаю руку к сердцу — без корсета так непривычно, как будто меня вынули из защитного панциря.
Но действие капель сильнее сердечной тревоги. Для того их и прописали — «чтобы снять беспокойство». Когда он наконец приходит, тихонько поскребшись в дверь, я, наверное, кажусь совсем спокойной.
Я говорю:
— Знаете, горничная совсем рядом — она спит, но рядом. Если говорить громко, она проснется.
Он кланяется и ничего не отвечает мне.
Неужели я надеялась, что он поцелует меня? Он и не думает этого делать. Осторожно шагнув в комнату, деловито оглядывается по сторонам — так он смотрел на фасад дома, когда считал окна.
Он говорит:
— Лучше отойти от окна — слишком много света. — Потом кивает на дальнюю дверь: — Это там, что ли, спит служанка? Она нас не услышит? Вы уверены?
Неужели я надеялась, что он обнимет меня? Он даже и шагу ко мне не сделал. От его плаща на меня повеяло холодным уличным воздухом. Волосы, усы, губы его пахнут табаком. Теперь он показался мне очень высоким, еще выше, чем прежде. Я подхожу к дивану и стою, вцепившись в спинку.
Он встает по другую сторону, наклоняется ко мне и шепчет:
— Простите меня, мисс Лилли. Не в таких условиях я должен был бы с вами встретиться. Но я приехал в «Терновник» неспроста, я долго и тщательно готовился к этому шагу. Завтра мне, возможно, придется уехать, не простившись с вами. Вы меня понимаете. Я не рассчитывал, что вы меня примете. Если ваша девушка проснется, скажите ей, что у вас разболелась голова, а я сам забрел к вам в комнату, без приглашения. В других домах такое со мной случалось. Ну вот, теперь вы знаете, что я за тип. Но сегодня, мисс Лилли, можно меня не бояться, я вам ничего плохого не сделаю. Думаю, вы меня понимаете? Вы ведь хотели, чтобы я пришел?
Я говорю:
— Да, я понимаю, что вы узнали что-то и думаете, что это большая тайна, что моя мать была сумасшедшей. Что дядя забрал меня из приюта, где она умерла. Но это ни для кого не секрет, даже слуги об этом знают. Мне не дают здесь об этом забыть. Мне жаль вас, если вы рассчитывали что-то выгадать от этой новости.
— Приношу извинения, — говорит он, — что мне пришлось напомнить вам об этом. Но это для меня не важно, вернее, важно лишь как предыстория вашего странного заточения в «Терновнике». Это ваш дядя — вот кто выгадал из-за несчастья, приключившегося с вашей мамой. Простите меня, но буду откровенен. Я сам негодяй и как никто понимаю других негодяев. Ваш дядя из самых подлых, потому что имеет возможность скрыться в этих стенах, где его злодейство выдается за стариковские причуды. Только не говорите, что любите его, — быстро добавляет он, взглянув мне в глаза.— Со мной не обязательно соблюдать приличия. Я знаю, что вы выше этого. Вот почему я пришел к вам в такой час. Мы сами для себя устанавливаем правила — и вы, и я. И можем вести себя так, как нам удобно. Но сейчас, думаю, нам надо сесть и поговорить, как джентльмен с леди. Вы согласны?
Он делает широкий жест рукой, и после паузы — словно ожидая, что вот-вот войдет горничная с подносом, — мы садимся на диванчик. Из-под запахнутого плаща проглядывает ночная сорочка. Он отводит глаза, а я спешу плотнее закутаться.
— А теперь я расскажу вам о том, что я знаю, — говорит он. — Я знаю, что вы ничего не получите, пока не выйдете замуж. Я узнал об этом от Хотри. О вас говорят — наверное, вы знаете — в тайных книжных лавках и издательских домах Лондона и Парижа. Описывают вас как какую-нибудь девушку из сказки: мол, живет в «Терновнике» красивая девушка, которую дядя обучил, как мартышку, читать джентльменам скабрезные тексты, а может, и еще похуже. Не стану пересказывать всего — думаю, вы и сами догадываетесь. Но для меня это не важно. — Он пристально смотрит на меня, потом отводит взгляд. — Хотри — тот, по крайней мере, добрее других и считает меня честным, что для нас важнее. Он-то и рассказал мне, сочувственно качая головой, кое-что о вашей жизни, о вашей несчастной матери, о вашей будущности, при известных обстоятельствах. Знаете, холостяку не впервой слышать о таких девушках... но на сотню едва ли найдется одна, заслуживающая внимания. Но Хотри оказался прав. Я навел справки о состоянии вашей матери, и — во сколько бы вы себя оценили, мисс Лилли?
Я не могу ответить, пожимаю плечами. Он называет число. Это в несколько сот раз дороже самой драгоценной книги из дядиной библиотеки и во много тысяч раз дороже самой дешевой. Другой мерой мерить я не умею.
— Это очень большая сумма, — говорит мистер Риверс, пытливо глядя мне в лицо.
Я киваю.
— И она будет нашей, — говорит он, — если мы поженимся.
Я не отвечаю.
— Признаюсь честно, — продолжает он, — я приехал в «Терновник», решив заполучить вас обычным образом — то есть соблазнить и увезти из-под дядиного крова, потом получить ваши денежки, а потом как-нибудь избавиться от вас. Но мне хватило и десяти минут, чтобы понять, что с вами тут сделали. Я понял, что осуществить мой план мне не удастся. Более того, мне стало ясно, что, соблазнив вас, я бы лишь изменил место вашего заточения. Я не хочу этого. Лучше я вас освобожу.
— Вы очень любезны, — говорю я. — Но что, если мне не нужна свобода?
А он в ответ:
— Думаю, вы просто жаждете вырваться.
Тогда я отворачиваюсь, чтобы не выдать волнения, и говорю как можно спокойнее:
— Вы забываете, что мои желания ничего не значат в этом доме. Может, дядины книги тоже хотели бы вырваться из шкафов. А он меня сделал похожей на них...
— Да, да, — перебивает он. — Примерно то же вы мне уже говорили. Но что значат эти ваши слова? Вам семнадцать лет. Мне двадцать восемь, и много лет я мечтал наконец разбогатеть и ничего не делать. Вместо этого я таков, каким вы меня видите: негодяй, не сказать чтобы вовсе без денег, но и не настолько богатый, чтобы каждую минуту не думать о них. Если уж вы считаете себя измученной, то представьте, как измучился я! Я провернул немало грязных дел, каждый раз думая, что это в последний раз! Верьте мне: я по своему опыту знаю, как можно убить лучшие годы, если доверять сказкам и принимать их за чистую правду.
Он привычным движением откидывает со лба непокорную прядь — необычная бледность и запавшие глаза сильно старят его. Его мягкий воротник туго схвачен галстуком. В бороде блестит седая прядка. Кадык на шее, как у всех мужчин, беспомощно выступает вперед, словно напрашиваясь, чтобы ударили.
Я отвечаю:
— Это безумие. Вы, наверное, сумасшедший, раз пришли сюда, исповедались мне и ждете, что я вас послушаюсь.
— И все же вы меня не прогнали. Вы ведь не позвали служанку.
— Мне было просто интересно. Вы же сами видите, как скучно я тут живу.
— Вы ведь хотите, чтобы ваша жизнь стала интереснее? Тогда почему не бросить все сейчас — раз и навсегда? И вы сможете это сделать: бросить раз и навсегда, когда станете моей женой.
Я качаю головой:
— Полагаю, вы шутите.
— Вовсе нет, я говорю серьезно.
— Вы знаете, сколько мне лет. И знаете, что дядя мой никогда не отпустит меня с вами.
Он пожимает плечами и говорит беззаботно:
— Так мы не станем действовать напрямую.
— Вы и меня подбиваете сделать подлость?
— Да, — кивает он. — Но, честно говоря, мне кажется, что вы к этому готовы. Не смотрите на меня так. Я не шучу. Вы многого не знаете. — Он внезапно нахмурился. — У меня к вам серьезное и очень необычное предложение. Вы не просто будете моей женой. Не простое замужество — не узаконенную каторгу, которую принято называть супружеством, — такого союза я вам не предлагаю, потому что и сам к нему не стремлюсь. Напротив, я говорю о свободе. О свободе, которая не часто выпадает на долю представительницам слабого пола.
— Вы хотите сказать, — отвечаю я с усмешкой, — что я обрету ее в браке?
— Посредством брачной церемонии, проведенной при определенных, весьма необычных, обстоятельствах. — И снова быстрым жестом приглаживает волосы, и только теперь я замечаю, что он тоже волнуется — даже еще сильнее, чем я. Он придвигается ближе и говорит: — Надеюсь, вы не из тех нежных созданий, которые чуть что падают в обморок? Надеюсь, ваша горничная спит и не подслушивает за дверью?
Я вспоминаю об Агнес, о ее синяках, но ничего не говорю, только смотрю на него. Он нервно проводит рукой по лицу.
— Ну, не дай бог, мисс Лилли, если я вас переоценил! — говорит он. — Слушайте же.
И вот каков его план. Он привезет к нам в «Терновник» девушку из Лондона, устроит ее на место горничной. Конечно же, он ее обманет потом. Он говорит, что у него на примете есть одна — девушка моего возраста и внешне чуть похожая на меня. Она воровка, но не ушлая, в ней нет чрезмерной подозрительности. Он пообещает ей часть добычи. «Ну, скажем, тысячи две-три. Не думаю, что она осмелится запросить больше. Птица невысокого полета, зато много о себе понимает». Он пожимает плечами. В конце концов, сумма не так важна: он согласится дать, сколько она запросит, — все равно она ни шиллинга не получит. Она будет думать, что я невинна как дитя, и будет помогать ему соблазнять меня. Сначала она уговорит меня выйти за него замуж, а потом (он делает паузу) отвезет в сумасшедший дом. А там займет мое место. Она будет сопротивляться — еще бы! — начнет кричать, а санитары, решив, что это буйная форма помешательства, упрячут ее подальше от глаз.
— А вместе с ней, мисс Лилли, — заканчивает он, — упрячут и ваше имя, и никто не будет больше знать, чья вы дочь и чья племянница, — словом, все, что связано с вами теперешней. Подумайте об этом! Вы скинете с плеч свое прошлое, как скидывают пальто на руки слуге, и пойдете налегке, куда вам будет угодно, — у вас будет такая жизнь, какую вы себе сами пожелаете.
Вот такую свободу — странную и зловещую свободу — он мне предложил. За тем и приехал в «Терновник». В награду ему нужно мое доверие, мое твердое слово, мое обещание молчать — и половина моего наследства.
Я ответила ему не сразу — сидела, отвернувшись от него, и думала. Наконец сказала:
— У нас ничего не получится.
— А по-моему, получится, — ответил он.
— Девушка догадается.
— Все мысли ее будут заняты хитрым планом, в который я ее вовлеку. И она, естественно, будет все происходящее воспринимать только с этой точки зрения — человек ведь что хочет увидеть, то и видит. Она ничего не будет знать о вашем дяде — а разве, глядя на вас, кто-нибудь усомнится в вашей невинности?
— А эти ее дружки, воры, — разве не будут они ее потом разыскивать?
— Конечно будут — каждый день воры ищут кого-нибудь из своих товарищей, который сбежал с награбленным, а не найдя, поругают ее некоторое время и забудут.
— Забудут? Вы так думаете? Разве у нее нет... матери?
Он пожимает плечами:
— Ну что это за мать! Скорее тетка. Ей не впервой терять детей. Не думаю, что она будет очень опечалена, если еще одним выкормышем станет меньше. Особенно если решит — а она непременно решит, — что девчонка прикарманила денежки. Понимаете? В ее же собственных интересах будет похоронить ее. О мошенницах не так убиваются, как о честных девушках. — Он помолчал. — А мы ее упрячем в такой дом, откуда ей не выбраться.
— В сумасшедший дом...
— Извините, — быстро говорит он. — Но ваша собственная репутация — репутация вашей матери — будет работать на нас. Вот увидите. Все эти годы прошлое тяготело над вами, а теперь вы можете взять и обернуть его в свою пользу, а потом освободиться от него навсегда.
Я не смотрю в его сторону: боюсь, он заметит, насколько сильное впечатление произвели на меня эти его слова. Мне и самой странно, что они на меня так подействовали.
— Вы говорите так, будто моя свобода что-то для вас значит, — говорю я. — Но вам нужны лишь мои деньги.
— Я уже в этом признался, разве нет? Но ваша свобода и мои деньги — это одно и то же. Они будут гарантом вашей безопасности до тех пор, пока мы не получим наследства. До тех самых пор вы можете доверять не моей порядочности — у меня ее нет, — а, если хотите, моей жадности, потому что в мире, в котором мы живем — я не имею в виду «Терновник»,— это великая сила. Вы в этом сами убедитесь. Я научу вас, как использовать эту силу к собственной выгоде. Мы с вами снимем дом в Лондоне как муж и жена. Жить будем раздельно, разумеется, — добавляет он с улыбкой, — только показывать этого не будем... Когда же получим деньги, ваше будущее — в ваших руках, вам нужно только помалкивать о том, какой ценой вы его получили. Вы меня понимаете? Ввязавшись в это предприятие, мы или будем верны друг другу, или потерпим крах. Я говорю серьезно. Я не хочу вводить вас в заблуждение относительно законности нашей сделки. Может быть, ваш дядя позаботился о том, чтобы вы оставались в неведении относительно законов...
— Мой дядя позаботился о том, чтобы я готова была рассмотреть любое предложение, сулящее свободу. Но...
Я умолкаю. Тогда он говорит:
— Ну хорошо, я не жду, что вы сей же час скажете мне о своем решении. Я хочу, чтобы ваш дядя оставил меня здесь — работать с рисунками, завтра я намерен их посмотреть. Если он откажется, нам, так или иначе, придется еще подумать. Безвыходных положений не бывает...
Он проводит рукой по глазам, и опять кажется, что он намного старше. Часы бьют полночь, огонь в камине давно погас, и в комнате стало холоднее. Меня вдруг пробирает озноб. Он, верно, думает, что это от страха. Склоняется надо мной и берет за руку.
— Мисс Лилли, — говорит он, — вы думаете, ваша свобода для меня ничего не значит. Но как я могу оставаться спокойным, как вообще любой честный человек может оставаться спокойным, видя, как вас сделали рабой похоти, посмешищем таких низких людей, как Хасс, и ничего не предпринять для вашего освобождения? Подумайте о моем предложении. И подумайте, есть ли у вас выбор. Может быть, вы желали бы себе другого жениха, но разве среди джентльменов, знакомых вашего дяди, найдется хоть один стоящий? А если и найдется, будет ли он таким же щепетильным, как я, в отношении вашего богатства? Или вашей свободы? О, может быть, вы скажете: «Я дождусь, когда дядя умрет, и тогда получу свободу». Да, глаза его плохо видят, руки дрожат, но чем меньше у него будет сил, тем больше работы он будет сваливать на вас. К тому времени вам уже будет — сколько? Ну, скажем, лет тридцать пять — сорок. Вы загубите лучшие годы ради книг, которые Хотри продает по шиллингу пара мальчишкам-разносчикам! Да, ваше состояние лежит нетронутым в банке. Вы надеетесь стать полновластной хозяйкой «Терновника», где время уходит от вас с каждым боем часов, — уходит в никуда, отсекая понемногу ваше будущее.
И пока он говорит мне все это, я смотрю не на него, а на свою ногу в комнатной туфельке. И опять, как уже не раз бывало, я сама себе кажусь спеленутой и задавленной, как ножка китаянки. От принятых накануне капель образ приобретает небывалую четкость, я вижу скрюченные пальцы, прелую кожу. Я тихо сижу, потом смотрю ему в глаза. Он наблюдает за мной, хочет знать, убедил ли меня или нет. Убедил. Не рассказами о моей печальной участи в «Терновнике» — потому что он ничего не сказал мне такого, о чем бы я сама не догадалась давным-давно, — а самим фактом своего присутствия здесь, тем, что он обдумал все, отправился за сорок миль, тайком пробрался в нутро спящего дома и пришел в мою келью, ко мне.
А что касается лондонской девчонки — которая, на свою погибель, начнет через месяц плести свои козни и которой, со слезами на глазах, я буду повторять те же самые его доводы, — то я о ней не думаю совсем.
Я говорю:
— Завтра, когда дядя станет вам показывать свои картинки, похвалите Романо, хотя Караччи ценнее. Скажите, что Морланд лучше Роулендсона. Он считает Роулендсона халтурщиком.
Вот и все, что я сказала. Думаю, этого достаточно. Он смотрит мне в глаза и кивает. Он не улыбается — наверное, понимает, что улыбка в такой момент была бы неуместной, — отпускает мою руку, встает и оправляет плащ. О возникшей между нами близости тайных заговорщиков ничто не напоминает. Теперь его присутствие в комнате кажется даже лишним. Надеюсь, теперь он уйдет. Заметив, что я дрожу, он извиняется:
— Боюсь, я слишком долго отвлекал вас разговором. Вы, наверное, замерзли и устали.
Может, он думает, что переоценил мои силы, и начинает сомневаться? Меня знобит сильнее. И тогда он спрашивает:
— Вас не... не слишком поразило все, что я тут наговорил?
Я мотаю головой. Но не решаюсь встать с дивана — боюсь, что у меня подкосятся ноги и он подумает, что я слабая.
— Вы уходите?.. — шепчу я.
— Вы справитесь без меня?
— Да. Будет даже лучше, если вы уйдете.
— Конечно, конечно...
Он порывается сказать что-то еще. Но я отворачиваюсь и через некоторое время слышу, как он осторожно ступает по ковру, тихо открывает и так же тихо затворяет за собой дверь. Я сижу не шелохнувшись еще некоторое время, потом забираюсь с ногами на диван, подтыкаю юбки, поднимаю капюшон и кладу голову на жесткую и пыльную диванную подушку.
Это не моя кровать, и время засыпать давно прошло, и нет рядом того, к чему я привыкла: ни шкатулочки с материнским портретом, ни горничной. Но в эту ночь привычный порядок нарушен. На горизонте забрезжил луч свободы — пугающей и неизбежной, как смерть.
Я сплю и вижу во сне большую лодку, которая быстро-быстро несет меня по темной и молчаливой реке.
Глава девятая
Думается мне, даже тогда, или даже именно тогда, когда наш сговор еще не вступил в полную силу и нити его были еще так тонки и слабы, — думается, именно тогда я могла еще вырваться, не идти у него на поводу. Наверное, я и проснулась с мыслью о том, что так и поступлю, потому что комната — комната, в которой в ночной тиши, взяв меня за руку, он нашептал мне свой опасный план, словно развернул шуршащую бумажку, в которой лежит щепоть смертельного яда, — комната моя в первый рассветный час показалась мне до боли родной и знакомой. Я лежала и рассматривала ее. Я знаю здесь каждый закуток, каждый угол. Слишком хорошо знаю. Помню, как одиннадцатилетней девочкой плакала здесь, таким чужим и зловещим казался мне этот дом — с его давящей тишиной, с темными закоулками пустых коридоров, загроможденных всякой всячиной. Мне казалось, что он навсегда останется для меня чужим, — казалось, и сама я всегда буду здесь чужой: именно здесь я сделалась такой неподатливой, ершистой, колючей, словно я заноза в теле этого дома. Но «Терновник» обвил меня цепкими путами. Поглотил меня. А сейчас даже шерстяной плащ, которым я укрылась, давит меня, не дает дышать, и я начинаю думать: «Мне никогда не убежать отсюда! Я не смогу бежать! «Терновник» никогда не отпустит меня!»
Но я ошибалась. Ричард Риверс появился в «Терновнике», произведя такой же эффект, как дрожжевая закваска, брошенная в тесто, и все вдруг стало другим. Когда я в восемь часов спускаюсь в библиотеку, меня отсылают прочь: они с дядей изучают гравюры. Они проводят вместе три часа. А когда потом, после полудня, меня зовут попрощаться с джентльменами, попрощаться со мной желают лишь мистер Хотри и мистер Хасс. Они стоят в холле, застегивают пальто, натягивают перчатки, дядя мой опирается на трость, а мистер Риверс, стоя чуть поодаль, смотрит на них, сунув руки в карманы. Он первым заметил меня. Ловит мой взгляд, но не делает никакого движения в мою сторону. Потом остальные, услышав на лестнице мои шаги, задирают головы и смотрят, как я спускаюсь.
Мистер Хотри говорит с улыбкой:
— А вот и наша прекрасная Галатея.
Мистер Хасс уже надел шляпу, при виде меня опять снимает.
— Нимфа? — спрашивает он, не спуская с меня глаз. — Или статуя?
— Все вместе, если хотите, — смеется мистер Хотри. — Но я имел в виду статую. Мисс Лилли такая же бледная, вам не кажется? — Он берет меня за руку. — Мои дочки бы вам позавидовали! Они едят глину, знаете ли, чтобы кожа стала белей. Да-да, глину! — Он качает головой. — Я лично считаю, что мода на бледность — очень нездоровая вещь. А что касается вас, мисс Лилли, то я вновь поражен — впрочем, я всегда поражаюсь, когда приходится расставаться с вами! — как нечестно поступает с вами ваш дядюшка. Словно гриб в темноте вас выращивает.
— Я к этому давно привыкла, — спокойно говорю я. — Кроме того, мне кажется, это от здешнего сумрака я кажусь бледнее, чем на самом деле. А разве мистер Риверс не едет с вами?
— Да, сумрак всему причиной. Право же, мистер Лилли, я еле нащупал пуговицы пальто. И когда только вы последуете примеру всего цивилизованного общества и сделаете в «Терновнике» газовое освещение?
— Когда у меня не будет книг, — отвечает дядя.
— Значит, никогда. Риверс, газ портит книги. Вы не знали?
— Не знал, — отвечает Ричард. Потом, обращаясь ко мне, говорит, понизив голос: — Нет, мисс Лилли, я не еду в Лондон, по крайней мере пока. Ваш дядя был так любезен, что предложил мне немного поработать с его гравюрами. Кажется, у нас с ним есть общий интерес к Морланду.
Глаза его темны — если только голубые глаза могут быть темными.
Мистер Хотри говорит:
— А теперь, мистер Лилли, как вам понравится такая мысль: почему бы вам, пока идет работа над гравюрами, не отпустить свою племянницу к нам на Холиуэлл-стрит? Не хотите ли, мисс Лилли, побывать в Лондоне? Ну же, по глазам вижу, что хотите.
— Она не хочет, — говорит дядя.
Мистер Хасс подходит ближе. На нем теплое пальто, и он вспотел. Берет меня за кончики пальцев.
— Мисс Лилли, — говорит он, — если мне когда-нибудь...
— Ладно, ладно, — обрывает его дядя, — утомили. Смотрите, а вон и кучер. Мод, будьте любезны, отойдите от двери...
— Дураки, — цедит он, едва джентльмены скрылись за дверью. — Согласны, Риверс? Но пойдемте скорей, мне не терпится начать работу. Вы захватили все необходимое?
— Сейчас принесу.
Он кланяется и уходит. Дядя идет за ним, но вдруг оборачивается, смотрит на меня задумчиво, потом делает шаг ко мне.
— Дайте мне руку, Мод, — говорит он.
Наверное, он хочет, чтобы я поддержала его на лестнице, но, едва протягиваю ему руку, он хватает меня за кисть, подносит к самым глазам, отворачивает рукав и внимательно рассматривает открывшуюся полоску кожи. Цокает языком. Потом щиплет меня за щеку.
— Бледная, говорят? Как гриб? Хм-хм... — И, пожевав губами, изрекает: — А известно ли вам, на чем произрастают эти самые грибы? Ну уж нет! — смеется он. — Сейчас уже не бледная!
Я, покраснев, отворачиваюсь. Все еще смеясь, он выпускает мою руку и начинает взбираться по лестнице. На ногах у него мягкие домашние туфли без задников, открывающие обтянутые чулком пятки. Я смотрю, как он поднимается, и злорадствую: вот бы мне хлыст или палку, как бы дала ему по пяткам, чтобы споткнулся.
Я лелею эту мысль, пока шаги его не затихают, и тут Ричард выходит на галерею: он успел сходить к себе в комнату. Я тихо стою в темном углу у двери, он не видит меня и не знает, что я еще здесь. Он быстро шагает по галерее, барабаня пальцами по деревянным перилам, и, кажется, даже весело насвистывает. Мы в «Терновнике» не привыкли к подобным звукам: от дядиных слов во мне поднялась такая волна ярости, что эти новые звуки кажутся мне дикими, даже опасными, как будто от них вот-вот рухнут своды. Он шагает уверенно, бодро, взметая вековую ковровую пыль. И мне начинает казаться, что с облезлого потолка падают крупицы краски. У меня кружится голова. Я словно вижу, как стены дома начинают трескаться и расползаться, — и весь дом, кажется, вот-вот развалится. И только одного боюсь: что не успею вовремя убежать.
Но и бежать я тоже боюсь. Думаю, он об этом знает. Он не может поговорить со мной наедине, после того как мистер Хасс и мистер Хотри уехали, и не осмеливается тайком снова пробраться ко мне в комнату. Но он прекрасно знает, что должен посвятить меня в свой план. Он осматривается, выжидает. Он ужинает вместе с нами, но место его теперь рядом с дядей, не со мной. Правда, однажды вечером, оторвавшись от беседы с дядей, он говорит следующее:
— Меня беспокоит, мисс Лилли, что досаждаю вам своим присутствием, поскольку отвлекаю вашего дядю от Указателя. Вероятно, вам не терпится поскорее вернуться к книгам.
— К книгам? — удивляюсь я, но, чувствуя оплошность, перевожу взгляд на жаркое и поправляюсь: — Конечно, очень даже.
— Мне кажется, я должен что-нибудь придумать, чтобы облегчить вам неудобство и скрасить уныние ваших дней. Может, вы рисуете или пишете картины, тогда я мог бы заодно их оправить для вас. Наверняка рисуете. Потому что из ваших окон открываются дивные виды.
Он вскидывает бровь, как дирижер палочку. Конечно, я тут же отзываюсь.
— Я не умею рисовать, — отвечаю я. — Меня не учили.
— Как? Никогда? Извините меня, мистер Лилли. Ваша племянница производит впечатление такой искушенной в изящном, женском искусстве, я бы сказал... Но знаете, мы ведь можем это исправить без особого труда. Я мог бы преподать мисс Лилли основы живописи и рисунка. После обеда в свободные часы, например, я мог бы давать ей уроки. У меня имеется опыт: когда я жил в Париже, я учил рисованию дочек одного графа.
Дядя таращит глаза.
— Рисование? Зачем это моей племяннице? Разве вы, Мод, собираетесь помогать нам в составлении альбомов?
— Я имею в виду рисование просто как занятие, сэр, — осторожно замечает Ричард, прежде чем я успеваю ответить.
— Как занятие? — Дядя таращится на меня. — Мод, что вы на это скажете?
— Боюсь, у меня нет к этому способностей.
— Нет способностей? Что ж, вполне возможно. Почерк у вас, когда я впервые его увидел, и впрямь был некрасивый, да и сейчас буквы чуть-чуть косят. Скажите мне, Риверс, может ли рисование поспособствовать выработке твердого почерка?
— Могу ответить со всей определенностью: может.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |